Текст книги "Великие мечты"
Автор книги: Дорис Лессинг
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)
Когда Сильвия проснулась, костюм, аккуратно расправленный, висел на двери. На стуле у кровати лежали несколько пар нижнего белья и шелковая сорочка.
– Я давно уже не влезаю в них.
И на полу красивые туфли.
Сильвия смыла с волос пыль, оделась, примерила туфли – подошли, оставалось надеяться, что она устоит на каблуках. До гостиницы она доехала на такси. Сильвия никак не могла избавиться от ощущения, что у нее температура, но так как заболеть сейчас было бы совсем не вовремя, решила, что это ей только кажется.
Перед входом в «Батлерс» собралась интернациональная публика. Все болтали, махали приветственно руками, возобновляли разговоры, начатые, возможно, в Боготе или Бенаресе. Эндрю ждал Сильвию на ступенях крыльца. Рядом с ним стояла Мона в розовом развевающемся платье, которое делало ее похожей на тюльпан (на его разновидность с зубчатыми лепестками, такие цветы кажутся вырезанными из затвердевшего света). Сильвия знала, что Эндрю будет переживать относительно ее внешнего вида. Хоть вечернее платье не было обязательным, практически все женщины были не менее элегантны в своих нарядах, чем Мона. Но его улыбка сказала Сильвии: «Ты выглядишь хорошо», и Эндрю взял ее под руку. Они вошли в отель и втроем поднялись по величественной лестнице, достойной служить декорацией в любом фильме. Она привела их на террасу. Небольшие цветущие деревья и фонтан наполняли вечерние сумерки свежестью. Свет из внутренних помещений выхватывал лицо, руку, сияние белого костюма, искру ожерелья. Люди узнавали Эндрю: как он популярен, этот изящный и благородный седовласый джентльмен, и, очевидно, заслуживает того, чтобы его спутницей стала столь пленительная девушка, ну да, раз они заключили брачный союз.
Ужин подали в приватном помещении, но достаточно просторном, чтобы вместить около сотни гостей, и что за восхитительное помещение это было! Его дизайнеры добились поставленной цели: человек, находящийся здесь, не мог бы определить, какой город остался снаружи, за стенами; Бенарес, или Богота, или Сенга.
Кое-какие лица Сильвия узнала сразу – этих людей она видела днем в кафе, но в другие ей приходилось всматриваться снова и снова… да, батюшки, это же Джеффри Боун, такой же красавец, как раньше, а рядом с ним огненная, правда, чуть потускневшая с годами, голова Дэниела, его вечной тени. А там сидит Джеймс Паттон. Есть такие люди: должны пройти десятки лет, чтобы понять, каков был замысел Природы относительно них. Вот и Джеймс достиг кульминации только после сорока, став человеком народа, приветливым и общительным, уютно округлым, с правой рукой наготове – в любой момент рад обменяться рукопожатием с тем, кто окажется перед ним. Таков он, член парламента от благоразумной либеральной партии, на данном мероприятии – гость «Кэринг Интернэшнл», по приглашению Джеффри. И Джил… да, Джил, полная седеющая женщина с прической, старший советник в одном из округов Лондона, прославившаяся бездарным распределением средств, хотя, конечно, слово «коррумпированная» никак нельзя отнести к этой почтенной гражданке Британии, чья бурная молодость, включавшая штурм американского посольства и драки с полицией, осталась в таком далеком прошлом, что сама Джил позабыла о ней или, в лучшем случае, могла пробормотать невнятно: «Ой, да, когда-то и я была… не красной, нет, красноватой».
Сильвию посадили не рядом с Эндрю, который восседал во главе стола с двумя важными персонами из Южной Америки по бокам, а чуть дальше, рядом с Моной. Сильвия понимала, что стала невидимой, как безымянная невзрачная птичка рядом с распустившим хвост павлином: люди не отводили глаз от Моны, чье имя было известно всем, кто хотя бы изредка интересовался модой. Что она здесь делает? Красавица-модель сообщила Сильвии, что приехала на конференцию в качестве персонального помощника Эндрю, и поздравила, хихикая, Сильвию с ее новым званием – секретаря персонального помощника Эндрю. После этого Сильвии оставалось только сидеть молча и наблюдать, а еще думать о том, как выглядели бы Умник и Зебедей в этих нарядных униформах, алого цвета с белым, таких ярких на фоне черной кожи улыбчивых официантов. Она очень хорошо знала, сколько им пришлось трудиться, интриговать, умолять, чтобы получить эту работу, и сколько жертв принесли их родители, чтобы их чада могли прислуживать заезжим международным звездам, подавая гостям еду, о которой сами официанты и не слышали даже до того, как надели эту униформу.
Сильвии были предложены крокодильи хвосты в розовом майонезе и сердцевина пальмы, импортированная из Южной Америки. Ее сердце рвалось от плача, да, в ее душе не смолкал тихий вой все то время, что она сидела подле прекрасной жены Эндрю. Он не продлится, этот брак, достаточно одного взгляда на то, как они ведут себя – с гладким самодовольством откормленных котов, – чтобы понять, что Мона сказала Эндрю «да» ради того только, чтобы иметь возможность обронить лениво: «Мне всегда нравились мужчины в возрасте», или чтобы досадить молодым ухажерам, а сам Эндрю, долго оставаясь холостым и вызывая толки известного рода, несмотря на то что считался «другом» дюжины хорошо известных дам, просто вынужден был наконец продемонстрировать свой флаг и четко заявить о своих сексуальных предпочтениях, и он это сделал, смотрите, вот она, его жена-ребенок.
Сильвия глядела вокруг и приходила в отчаяние. Она думала о своей закрытой больнице, а жители окрестных деревень тем временем болеют, получают травмы… В день ей приходилось оказывать помощь тридцати-сорока людям. Она думала о нехватке воды, о пыли, о СПИДе, она не могла воспрепятствовать этим старым, заезженным мыслям, которые приходили слишком часто и бесцельно. Сильвия мысленно представляла себе лица Зебедея и Умника, безутешные, потому что они так мечтали стать врачами… Как плохо она со всем справилась; должно быть, это ее вина, что все так закончилось.
Мона болтала с человеком, сидящим слева от нее, рассказывая, что родилась в одном из беднейших районов Кито. Ей повезло: красивую девушку заметил делегат конференции по костюмам народов мира и увез ее в Штаты. Мона признавалась своему соседу, что считает Цимлию «дырой», что на здешних улицах все ей напоминает о том, чего она избежала, счастливо покинув Эквадор.
– Вообще-то мне нравится Манхэтген. Там есть все, правда? Не понимаю, как человек может захотеть уехать оттуда.
За столом заговорили о ежегодной конференции, которая шла в календаре мероприятий следующей. На нее съедутся со всего света около двухсот участников и будут в течение недели обсуждать программную речь на тему «Перспективы и последствия бедности». Где ее провести? Делегат из Индии, симпатичная женщина в пурпурном сари, предложила Шри-Ланку, хотя там следует проявлять осторожность в связи с деятельностью террористов, но зато в мире нет более прекрасной страны. Джеффри Боун сказал, что он провел три дня в Рио на конференции, посвященной угрозе мировой экосистеме, и что там есть такой отель… Но, заметил японский джентльмен, в прошлый раз ежегодная конференция проводилась в Южной Америке, и на Бали тоже есть отличный отель, той части света тоже следует оказать честь. Обсуждение гостиниц и их достоинств продолжалось большую часть ужина, и сошлись все на том, что настала пора осчастливить своим присутствием Европу, как насчет Италии, только нужно будет принять жесткие меры безопасности, ведь все делегаты конференции – такие соблазнительные мишени для негодяев, что похищают людей с целью выкупа.
В результате согласились на Кейптауне, потому что апартеид в Южной Африке вот-вот должен был рухнуть, а всем так хочется выразить свою поддержку Манделе.
Кофе подали в соседнем помещении, где Эндрю произнес речь, якобы прощаясь со всеми, но на самом деле он по большей части выражал надежду увидеть их всех через месяц в Нью-Йорке – на конференции. И потом Джеффри, Дэниел, Джил и Джеймс подошли к Сильвии, чтобы сказать, что сперва не узнали ее и как здорово встретиться с ней после стольких лет.
– Ты была такой прелестной девочкой, – призналась Джил. – Ой, нет, я не хотела этим сказать… Просто ты всегда казалась мне сказочной феей.
– А теперь только посмотрите на меня.
– Или на меня. Да, на конференциях хорошей фигуры не заработаешь.
– Не пробовала сесть на диету? – поинтересовался по-юношески худой Джеффри.
– Или съезди в санаторий, – посоветовал Джеймс. – Я каждый год езжу в санаторий. Иначе никак. В палате общин слишком уж много соблазнов.
– Наши буржуазные предки ездили в Баден-Баден или Мариенбад, чтобы сбросить жир, набранный за год переедания, – сказал Джеффри.
– Твои предки, – поправил его Джеймс. – Я – внук бакалейщика.
– Надо же, как повезло, – отозвался Джеффри.
– А мой дед был помощником землемера, – вставила Джил.
– А второй мой дед был фермером в Дорсете, – сказал Джеймс.
– Поздравляю, – подвел итог Джеффри. – Ты победил. С этим никто из нас не сравнится. – И он ушел, помахав рукой Сильвии, Дэниел тенью следовал за ним.
– Он всегда был таким позером, – заметила Джил.
– Я бы сказал – воображалой, – хмыкнул Джеймс.
– Ну же, нельзя так, минимум, на что мы здесь можем рассчитывать, это политкорректность.
– Ты можешь рассчитывать на что угодно. Что касается меня, то я считаю эту пресловутую политкорректность очередным образчиком американского империализма, – заявил человек народа.
– Обсудим, – сказала Джил.
И, обсуждая, они удалились.
На ступенях гостиницы топталась Роуз Тримбл в костюме, купленном в надежде на то, что Эндрю пригласит ее на ужин, но он не ответил на ее сообщения.
Джил прошла мимо Роуз как мимо пустого места, потому что не так давно та отозвалась о ее муниципальном совете как о позорящем принципы и идеалы демократии.
– Я просто выполняла свою работу, – сказала Роуз ей в спину.
Затем ее увидел кузен Джеймс. Его лицо стало каменным.
– Что ты здесь делаешь? Мало тебе грязи в Лондоне? – И он оттолкнул Роуз в сторону.
Когда же Эндрю появился на крыльце в сопровождении Моны и Сильвии, то тут же воскликнул:
– О, Роуз, бесконечно рад встрече!
– Ты не получал мои сообщения?
– А ты посылала мне сообщения?
– Пару слов для статьи, Эндрю. Как прошла конференция?
– Уверен, завтра в газетах будут все подробности.
– А это же Мона Мун – о, прошу вас, мини-интервью. Как вам нравится семейная жизнь?
Мона не ответила и пошла вслед за Эндрю. Сильвию Роуз не узнала, только гораздо позднее ей подумалось, что та бесцветная мышь вроде бы напоминала Сильвию.
Оставленная всеми, Роуз горько выкрикнула в толпу делегатов, которая изливалась из гостиницы в ночную Сенгу:
– Чертовы Ленноксы! Мы же были одной семьей!
Сильвию обнял Эндрю, изящно поцеловала Мона, ее усадили в такси. Молодожены отправлялись на вечеринку.
Дом сестры Молли стоял темен и неприступен. Сильвии пришлось долго звонить. Наконец заскрежетал засов, звякнула цепочка, щелкнул замок, и перед Сильвией предстала Молли в нежно-голубой пижаме с серебряным крестом на груди.
– Извини. Такие времена, что приходится жить как в крепости.
Сильвия прошла в отведенную ей комнату – осторожно ступая, словно боясь расплескать себя. Ей казалось, будто она слишком много съела за ужином, к тому же она знала, что вино всегда плохо на нее действует. У нее кружилась голова, начинался озноб. Сестра Молли стояла в дверях и смотрела, как Сильвия медленно опускается на кровать и потом падает плашмя на одеяло.
– Надо бы раздеться. – И Молли сняла с Сильвии льняной костюм, туфли и чулки. – Ну вот, так-то лучше. Когда у тебя в последний раз была малярия?
– О… с год назад… кажется.
– Значит, опять приступ. Лежи спокойно. У тебя жар.
– Пройдет.
– Нет, само не пройдет.
И Сильвия отдалась на волю очередного приступа малярии, которая была у нее не худшего типа, не самая опасная – церебральная, но все же весьма тяжелая. Сильвия то дрожала, то покрывалась испариной, глотала таблетки (она лечилась по старинке хинином, потому что новые препараты ей не помогали), и, когда она наконец пришла в себя, сестра Молли сказала:
– Да, нелегко тебе пришлось. Но я вижу, ты снова с нами.
– Пожалуйста, позвоните отцу Макгвайру и скажите ему, что я приболела.
– За кого ты меня принимаешь? Разумеется, я ему позвонила, еще три недели назад.
– Недели?
– Я же говорю, тебя прихватило как следует. Кстати, одной малярией дело не обошлось, у тебя еще анемия. И ты совсем не ешь.
– Что сказал отец Макгвайр?
– Там все в порядке. Ни о чем не беспокойся.
А на самом деле в миссии было далеко не все в порядке. Умерла Ребекка. И умер ее больной сын Тендерай. Двух оставшихся без матери детей забрала к себе их родственница – та самая, которую Ребекка подозревала в кознях против себя. Но сообщать Сильвии дурные новости было еще рано.
Сильвия ела, пила, как ей казалось, галлоны воды, приняла ванну, наконец-то смыв с себя пот многодневной лихорадки. Она чувствовала слабость, но голова была ясная! Она лежала на узкой железной кровати и говорила себе, что лихорадка вытрясла из нее глупость, а это только к лучшему. Во-первых, отец Макгвайр. На протяжении долгих трудных лет Сильвия говорила себя, что отец Макгвайр – святой, словно это все оправдывало, но теперь она думала: «Кем это я, Сильвия Леннокс, возомнила себя, чтобы определять, кто святой, а кто нет?»
Она сказала сестре Молли:
– Я поняла, что я не католичка, во всяком случае, не настоящая, и никогда ею не была, наверное.
– Да? Ну что ж, человек либо католик, либо нет. И что, значит, ты протестантка? Знаешь, что я тебе скажу: мне так кажется, что у Бога есть дела и поважнее, чем заниматься нашими мелкими склоками. Только не говори никому в Белфасте, что я так сказала, – не хотелось бы, чтобы мне переломали ноги, когда я приеду туда в отпуск.
– Я была во власти гордыни, я знаю.
– Вот как? Кто из нас безгрешен? Но странно, что отец Макгвайр никогда не говорил, что ты впала в гордыню, а уж он-то всегда такое замечал.
– Да, пожалуй.
– Вот видишь, не надо на себя наговаривать. Когда ты окрепнешь, подумай над тем, что собираешься делать дальше. У нас есть для тебя несколько предложений.
Вот так Сильвия узнала, что в миссии ее возвращения не ждут. И что будет с Умником и Зебедеем?
Она позвонила им. Их голоса – такие юные, такие отчаянные: помоги мне, помоги нам.
– Когда вы приедете? Пожалуйста, приезжайте.
– Скоро, как только смогу.
– Теперь, когда нет Ребекки, стало так трудно…
– Что?
И ей сообщили о том, что случилось. Сильвия легла на постель и даже плакать не могла, слишком плохо ей было.
День за днем Сильвия сидела, подпертая подушками, и поглощала питательные снадобья, а сестра Молли – руки на бедрах, неизменная улыбка на лице – стояла и неотступно следила, чтобы все было проглочено до последней капли. И с утра до самого позднего вечера, насколько это было возможно для встающей с рассветом Цимлии, в дом приходили люди того рода, с которыми ни Эндрю Леннокс, ни туристы, ни приезжающие в гости родственники никогда не встречались. И Сильвия тоже не встречалась с ними до сих пор.
Она постепенно начинала понимать, что, хотя места, подобные Квадере, существуют в Цимлии и число их велико, все же ее собственный опыт был столь же узок, как и опыт людей, которым трудно поверить, что деревни вроде миссии Святого Луки в принципе возможны в современном мире. Ведь были же в стране школы, в которых дети действительно получали образование, в которых имелось достаточно книг и тетрадей, существовали и больницы, где было оборудование, и хирурги, и даже исследовательские лаборатории. Ничто иное как ее собственный характер привел Сильвию в беднейшее из бедных мест – она понимала это теперь так же отчетливо, как и абсурдность своих переживаний из-за глубины веры или ее отсутствия.
Абсолютно не соприкасаясь с миром посольств, или престижных гостиниц, или торговых ярмарок, или коррумпированных боссов на самом верху власти (сестра Молли называла их «шоколадным пирогом»), в Цимлии действовали люди, создавая организации с крохотными бюджетами, иногда спонсируемые одним человеком, и достигали таких значительных результатов на свои деньги, о которых «Кэринг Интернэшнл» или «Глобал Мани» могли только мечтать. Их можно было найти повсюду, в том числе и в самых неблагополучных местах, где они ставили себе целью создать библиотеку, открыть приют для подвергшихся насилию женщин, помочь местному предпринимателю, предоставить небольшой кредит, на выделение которого обычный банк не стал бы тратить время. Это были люди белые и черные, граждане Цимлии и приезжие, именно они формировали прослойку энергичного оптимизма, которая разрасталась и вбирала в себя мелких чиновников и низшее звено власти, а судьба Цимлии, как никакой другой страны, зависела именно от того, смогут ли такие чиновники и правители избежать коррупции, стать компетентными и честными слугами народа. Этих людей не воспевали, их даже мало кто замечал. Но тот, кто понимал, спешил оказать помощь сравнительно мелкой организации, управляемой человеком, который, если бы существовала в мире справедливость, управлял бы страной, и на таких людях, по сути, держалось все. Сестра Молли и ее соратники по всей стране образовывали сеть разумных людей. Политика в их среде не обсуждалась – и не из принципа, а потому, что политика воспринималась ими как враг здравого смысла. Если товарищ Вождь или его продажные дружки упоминались, то упоминались так же, как погода – как внешнее обстоятельство, с которым приходится мириться. Он всех очень разочаровал, этот товарищ президент, но разве когда-то было иначе?
Сильвии предложили около дюжины вариантов ее будущего. Она врач, всем известно, что она создала больницу практически с нуля, посреди буша. Она не в ладах с правительством, что ж, очень жаль, но Цимлия – не единственная страна в Африке.
Почти в любом учебнике по истории можно найти предложение вроде этого: «Со II половины XIX века и вплоть до начала Первой мировой войны великие державы дрались за Африку, как собаки за кость». Но гораздо реже упоминается тот факт, что Африка, рассматриваемая как кость, по-прежнему оставалась вожделенным объектом и поводом для драки, хотя собаки были уже другие.
Молодой врач, уроженец Цимлии (белый), недавно вернулся из воюющего Сомали. Он садился на жесткий стул с прямой спинкой перед кроватью Сильвии и слушал, как она взахлеб рассказывает (сестра Молли говорила, что так душа Сильвии лечит себя) о судьбе людей в миссии Святого Луки, несчастных умирающих от СПИДа и, очевидно, не существующих для правительства. Она говорила часами, и врач слушал. А потом он говорил, так же взахлеб, и тогда слушала Сильвия.
Сомали входило в сферу влияния Советского Союза, и СССР создал там обычный для него аппарат тюрем, пыточных камер и расстрельных отрядов. Затем, с помощью хитроумного трюка, которыми славится международная политика, Сомали стало американским – его обменяли на другой кусок Африки. Местные жители надеялись, что американцы уничтожат аппарат службы безопасности и освободят их, однако сомалийцы не усвоили один очень важный в наши дни урок истории, а именно: нет в мире ничего прочнее, чем этот аппарат. Марксисты и коммунисты различных мастей, процветавшие при русских, пытавшие, мучившие и убивавшие своих врагов, теперь сами подвергались пыткам, попадали в застенки, погибали. Когда-то вполне уравновешенное государство, Сомали стало напоминать муравейник, куда опрокинули котел кипятка. Всякая нормальная жизнь стала невозможной. Военачальники и бандиты, вожди племен и главы семейных кланов, убийцы и воры правили страной. Международные гуманитарные организации напрягали силы до предела и все равно не справлялись, в основном потому, что значительные куски страны были закрыты для них из-за военных действий.
Врач сидел на жестком стуле часами и рассказывал о том, что он месяц за месяцем наблюдал за тем, как люди убивают друг друга. Перед самым отъездом из Сомали он оказался на обочине дороги посреди иссушенных в пыль полей, по которой брели беженцы, спасающиеся от голода и засухи. Одно дело – видеть это по телевизору, и совсем другое – быть там. Возможно, Сильвия лучше других могла представить себе то, о чем говорил врач, потому что ей достаточно было мысленно протянуть ту пыльную дорогу в двух тысячах миль к северу до деревушки в Квадере. А еще этот врач видел людей, которые бежали от смертоносных банд Менгисту, многие уже раненые, истекающие кровью, они умирали прямо на дороге, кое-кто нес на руках убитых детей. Ему довелось видеть это не раз, а Сильвия ни с чем подобным не сталкивалась, и поэтому ей трудно было представить это. И к тому же в доме отца Макгвайра не имелось телевизора.
Этот молодой еще мужчина был врачом. И он, врач, беспомощно смотрел на людей, нуждающихся в медикаментах, отдыхе, операции, а все, что у него было, это несколько упаковок антибиотиков, которые закончились в считанные минуты.
В наши дни мир полон людей, которые пережили войну, геноцид, засуху, потоп, и ни один из них никогда не забудет то, что довелось пережить. Но есть еще и такие люди, которые смотрели. Каково это – стоять день за днем у дороги и видеть, как мимо тебя течет людской поток, тысячи, сотни тысяч, миллион человек, а ты ничем не можешь им помочь, у тебя пустые руки? Вот что выпало на долю этого врача, и теперь в его глазах застыл ужас, и он не мог не рассказывать о том, что было.
Женщина-врач из Штатов предлагала Сильвии отправиться работать в Заир, но хотела знать, готова ли к этому Сильвия – условия там довольно жесткие. Сильвия сказала, что готова ко всему, она очень сильная. И еще она призналась, что оперировала больного, не будучи хирургом. Оба врача не поняли, в чем проблема: в полевых условиях врачи делают все, что могут, ведь хирургов там почти не бывает. «Пожалуй, только пересадкой органов еще не занимаемся, а так все делаем».
В результате Сильвия согласилась поехать в Сомали в составе команды, финансируемой Францией. А пока ей нужно было вернуться в миссию, навестить Умника и Зебедея, чьи голоса в телефонной трубке звучали как крики птиц, застигнутых штормом. Она не знала, что делать. Она рассказала об этих двух мальчиках – уже не детях, а подростках – сестре Молли и врачам. Сестра Молли, имеющая дело с такими детьми каждый день, считала, что их обоих ждет безработное будущее. (Но она будет приглядывать за ними; может, удастся пристроить их в качестве прислуги куда-нибудь?) Ну, а врачи, в чьих глазах стоят тысячи голодающих и бездомных людей, нескончаемые потоки жертв войны, с трудом могли заставить себя задуматься о судьбе двух невезучих подростков, которые мечтали лечить людей, но… В мире все идет по-старому.
Сестра Молли возобновляла свою работу, прерванную болезнью Сильвии, и отправлялась в поселение в пятидесяти милях от Квадере. Договорились, что на повороте Сильвию будет ждать с машиной Аарон. Жалобы Молли на папу римского и мужскую иерархию церкви прервались, только когда у дороги показались шесть больших зернохранилищ. Женщины знали, что их содержимое – нынешний урожай маиса – было продано одним из министров другой африканской стране, пострадавшей от засухи, а всю выручку он прикарманил. Они ехали по голодающей местности – в обе стороны тянулся буш, иссушенный и истощенный из-за отсутствия дождя.
– Меня бы на месте этого министра просто совесть замучила, – заметила Сильвия, а сестра Молли сказала, что, похоже, не все еще понимают, что некоторые люди рождаются вообще без совести.
Эти слова побудили Сильвию произнести длинный монолог о деревне при миссии; сестра Молли слушала, приговаривая время от времени:
– Да, это так. – Или: – Тут ты абсолютно права.
На развилке уже стояла машина миссии. За рулем сидел Аарон. Сестра Молли сказала Сильвии:
– Ну, что же, приехали. Наверное, еще увидимся.
И Сильвия ответила:
– Да, увидимся. И я никогда не забуду, что вы для меня сделали.
– Не о чем и говорить.
И Молли уехала, и взмах ее руки на прощание был как захлопнувшаяся дверь.
Аарон был оживлен, разговорчив, ибо стоял на пороге новой жизни: он отправлялся в соседнюю миссию, чтобы продолжить обучение и в конце концов стать священником. Отец Макгвайр собирался уезжать. Все разъезжались. А как же библиотека?
– Боюсь, книг не много осталось, потому что, понимаете, Тендерай умер, Ребекка умерла, вас нет – кому было следить за ними?
– А Умник с Зебедеем?
Аарон никогда не любил этих ребят, как и они его, поэтому он только сказал:
– О'кей.
Он припарковал машину под эвкалиптами и ушел. День клонился к вечеру, свет быстро уходил из золотых и розовых облаков. На другой половине неба полумесяц – едва видное беловатое пятнышко – дожидался своего часа: свое величие он обретет с наступлением темноты.
Когда Сильвия взошла на веранду, навстречу ей бросились два паренька. И остановились. Они смотрели на нее. Сильвия не знала, что с ней не так. А дело было в том, что за время болезни она утратила свой загар, стала белой, как молоко; волосы, обрезанные, чтобы не намокали от испарины, висели желтыми прядками. Мальчики же знали ее только в привычном дружелюбном коричневом цвете.
– Как я рада вас видеть!
И тогда оба ринулись к ней, и она обхватила мальчишек, прижала к себе. В их телах, ощутила она сразу, было гораздо меньше плоти, чем раньше.
– Вас кто-нибудь кормит?
– Да, да. Доктор Сильвия! – обнимали они ее и плакали.
Но Сильвия видела, что они голодали. И когда-то белые рубашки посерели от пыли, потому что не стало Ребекки, стиравшей их. Глаза мальчиков молили сквозь слезы: пожалуйста, пожалуйста.
Пришел отец Макгвайр, спросил, ели ли ребята, и они ответили, что да. Но он все равно достал из буфета буханку хлеба, и мальчишки разорвали ее пополам и съели жадно по дороге в деревню. На рассвете они вернутся.
Сильвия и священник сели на свои места ужинать. Голая лампочка над столом не скрывала, как тяжело болела она, как состарился он.
– Ты увидишь новые могилы на холме, и в деревне появились новые сироты. Я и отец Томас – это чернокожий священник из соседней миссии – хотим открыть приют для сирот СПИДа. Канадцы предлагают деньги на приют, да благословит их Господь, но, Сильвия, если так будет продолжаться, у нас скоро будет миллион детей, оставшихся без родителей!
– «Черная смерть» опустошила целые деревни. На фотографиях Англии с воздуха видны места, где эти деревни когда-то были.
– Здесь скоро тоже не останется деревни. Люди покидают это место, думая, что оно проклято.
– А вы говорите им, что на самом деле было причиной, святой отец?
– Говорю.
Внезапно погас свет. Священник зажег пару свечей, припасенных как раз на такой случай, и они поужинали в их неверном свете. Еду подавала племянница Ребекки, сильная и здоровая девушка – по крайней мере пока, – которая приехала помочь умирающей тете. Когда священник уедет, она вернется к себе домой.
– И я слышала, в школе наконец-то появился директор?
– Да, но, понимаешь, Сильвия, такие глухие места не нравятся образованным людям, сюда приезжают не самые лучшие. Вот и новый директор уже замечен в пьянстве.
– Понятно.
– Но у него большая семья, и ему достанется этот дом.
Они оба знали, что главное еще предстоит обсудить. Наконец священник спросил:
– Так что ты собираешься делать с мальчиками?
– Нельзя было обнадеживать их, а я… Хотя я никогда ничего им не обещала.
– Да, но этот великий, богатый, замечательный мир и есть обещание.
– И что же мне делать?
– Ты должна забрать их в Лондон. Устроить их в настоящую школу. Дать им возможность выучиться на врачей. Видит Бог, этой стране нужны хорошие врачи.
Она молчала.
– Сильвия, они здоровы. Их отец умер до того, как сюда пришел СПИД. Родные дети Джошуа умрут, но не эти двое. Кстати, он хочет поговорить с тобой.
– Удивлена, что он еще жив.
– Он жив только потому, что ждал твоего возвращения. И будь готова к тяжелому разговору: Джошуа совсем потерял разум.
Подавая Сильвии свечу, чтобы она могла пойти с ней к себе в комнату, отец Макгвайр на секунду поднял огонь, чтобы разглядеть ее лицо.
– Сильвия, я знаю тебя очень хорошо. Я знаю, что ты во всем винишь себя.
– Да.
– Ты уже давно не просила, чтобы я исповедал тебя, но я и так догадываюсь, что бы ты сказала. В том состоянии, в котором ты сейчас находишься, после всех потрясений, после болезни, тебе не стоит доверять своим мыслям о себе.
– Туда, откуда ушли красные кровяные тельца, приходит дьявол.
– Дьявол приходит туда, где слабое здоровье. Надеюсь, ты принимаешь таблетки от дефицита железа.
– А я надеюсь, что и вы их не забываете принимать.
Они обнялись, едва сдерживая слезы, и разошлись по своим комнатам. Он уезжает рано утром, сказал священник, и, вероятно, уже не увидит Сильвию. Это означало, что ему не хочется повторять сцену расставания. Он не мог сказать, как сестра Молли: «Увидимся!»
И точно, на следующее утро отца Макгвайра уже не было: Аарон подкинул его до поворота, откуда его должен был забрать знакомый священник.
Зебедей и Умник ждали Сильвию на тропе в деревню. Половина хижин пустовала. Тощая собака рылась в пыли. Дверь дома, где Тендерай хранил библиотеку, была распахнута. На полках не осталось ни одной книги.
– Мы старались сберечь их. Мы правда старались.
– Ничего страшного.
До отъезда Сильвии деревня была поражена болезнью, она была под угрозой, но еще жила – теперь ее не стало. Дух деревни умер вместе с Ребеккой. В учреждениях и деревнях, в больницах и школах зачастую есть один такой человек, в котором воплотился дух места, и при этом он или она могут быть кем угодно – уборщиком, директором или прислугой священника. Когда Ребекка умерла, умерла и вся деревня.
Втроем они прошли через буш к могилам. Их уже насчитывалось более полусотни. Среди самых свежих – могилы Ребекки и ее сына Тендерая, два овала красной пыли под высоким деревом. Сильвия остановилась возле них, и два мальчика, видя выражение на ее лице, подошли к ней, и она прижала их к себе. Наконец-то она сумела заплакать, уткнувшись в их плечи: да, мальчики уже стали выше нее.
– А теперь вы должны поговорить с нашим отцом.
– Да, знаю.
– Пожалуйста, не сердитесь на нас. Приходили полицейские, они забрали все лекарства и бинты. Мы говорили, что вы сами заплатили за все, своими деньгами.
– Это уже не важно.
– Мы сказали им, что они воруют, что это ваши лекарства.
– Правда, это не важно.
– И теперь бабушки приводят в наши палаты больных детей.
По всей Цимлии старухи и иногда старики, чьи взрослые дети умерли, пытались кормить и воспитывать маленьких сирот.
– Чем же они кормят их?
– Новый директор сказал, что будет давать им еду.
– Но детей слишком много, разве сможет он накормить всех?