Текст книги "Тоталитаризм и вероисповедания"

Автор книги: Дмитрий Поспеловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 42 страниц)

Аннотированная библиография

Dallin, David From Purge to Coexistence: Essays on Stalin's and Khrushchev's Russia. Chicago, Henry Regnery Co., 1964. Автор – выпускник Санкт-Петербургского и Гейдельбергского университетов, доктор философии и политологии, в прошлом меньшевик. За рубежом с 1921 года. Никогда не попадался на удочку изменчивых отношений Запада к советской власти и к Сталину, всегда писал здраво-критически, блестяще анализируя советскую политику и все происходившее внутри страны, почти всегда правильно «разгадывая советскую загадку», как говорится в предисловии к этому посмертному изданию его самых значительных эссе.

E. H. Carr International Relations between the Two World Wars. London, Macmillan, 1963. Автор – известный британский историк, в какой-то степени «попутчик» марксизма и Советского Союза. Следовательно, его толкование международных отношений весьма субъективно с тенденцией оправдывать Советский Союз. Это, однако, не отражается на фактической стороне повествования.

Он же Twilight of the Comintern, 1930-1935. N. Y., Pantheon Books, 1982. Несмотря на все свои просоветские симпатии Карр остается ученым. И по подробности и систематичности изложения материала этот фолиант в 460 страниц является самой авторитетной «похоронкой» Коминтерна.

Kennan, George Memoirs: 1925—1950. Boston, Little, Brown & Co. 1967. Мемуары профессиональной жизни выдающегося американского дипломата и ученого-русиста. Самое интересное в книге – это разоблачение им беспомощной внешней политики Рузвельта и продажности американского посла в Москве Дэйвиса, назначенного Рузвельтом в благодарность за финансирование его избирательной кампании. Ничего не понимая в советских делах, Дэйвис признавал только авторитет и советы корреспондента «New York Times» Дюранти, который полностью продался советским властям, отрицал в своих корреспонденциях голод 1932-1933 годов, утверждал,

401

что Сталин – друг Америки и что политическая система в СССР аналогична американской. В результате его советов Дэйвис добился от Рузвельта фактического уничтожения советского отдела Госдепартамента, и, когда Рузвельт отправился на Крымскую конференцию, в его команде не было ни одного сведущего советолога. Кеннан называет это величайшим предательством и выражает недоумение, почему во время «охоты на ведьм» сенатора Маккарти этот вопрос не был расследован.

Tucker, Robert С. Stalin in Power. The Revolution from Above: 1928– 1941. Левый русист, профессор истории Принстонского университета, придерживается хрущевской классификации истории Советского Союза, сводящей все зло советской системы к личностям, обеляя Ленина и выделяя Сталина в отрицательном плане. Что касается фактической стороны власти и террора Сталина, то книга вполне надежна и содержит колоссальную информацию.

Ulam, Adam The Bolsheviks. London, Macmillan, 1965. Пожалуй, лучшее произведение историка-русиста и политолога, профессора Гарвардского университета и в прошлом многолетнего директора гарвардского «Центра российских исследований». Свою историю большевиков автор начинает с восстания декабристов, затем кратко проходит по всем радикальным движениям России XIX века. От народников к РСДРП и созданию Лениным большевистской партии путем искусственных расколов. Кончается этот 600-страничный опус смертью Ленина. Улам – мастер слова и стиля, читается легко, даже с увлечением. Несмотря на весь антикоммунизм автора в описании юности большевиков чувствуются его симпатии к революционной романтике – остатки его собственной радикальной юности.

Zwick, Peter Soviet Foreign Relations: Process and Policy. Englewood Cliffs, N. J., Prentice Hall, 1990. Стандартное учебное пособие для вузов с западной точки зрения. Написано добросовестно, читается и усваивается легко. Стоит заметить, что если лучшие западные специалисты по внутренней истории и культуре СССР замечали внутреннюю слабость советской системы, и развал СССР для них не был таким уж совсем неожиданным событием, историки внешних, международных отношений буквально до 1990 года продолжали видеть в СССР некий непробиваемый монолит.

Примечания к Главе 20

1

Имеется ввиду поддержка ими участия своих стран в войне, что никак не вяжется с идеями интернационального коммунизма.

2

Ulam, Adam The Bolsheviks. London, Macmillan. 1965, p. 292-293, 494-495. etc.

3

Невольно приходит на ум параллель с таким религиозным фанатиком, как Иосиф Волоцкий, проповедовавшим в конце XV – начале XVI столетий сжигание еретиков на костре. Его аргумент был таков: если казнят смертью убийц физических, то тем более подлежат смертной казни еретики, убивающие не тело, а душу.

4

В. И. Ленин Собрание сочинений, т. 30. М.. 1959, с. 338. Цит. по: Улам. Адам Указ, соч., с. 508.

5

Schapiro, Leonard The Communist Party of the Soviet Union, p. 275. London, Methuen Press, 1983.

6

Borkenau. Franz World Communism. Ann Arbor. University of Michigan Press, 1971, p. 387.

7

Подлог легко установить из следующих данных: Центральной контрольной комиссией было учтено 1059 бюллетеней, на 166 меньше, чем участников съезда. Позднее переживший концлагеря Затонский, бывший председателем счетной комиссии на съезде, указал, что против Сталина было подано около 123 или 125 бюллетеней. См.: Tucker, Robert Stalin in Power. N. Y., Norton, 1992, p. 156-161.

8

Tucker, Robert Stalin in Power. P. 264-265 и беседы Бухарина в 1936 году с Борисом Николаевским в Париже и Голландии: См.: Nicolacvsky. Boris Power and the Soviet Elite. N. Y., Praeger. 1965. p. 60-61.

9

Тут неслучайное хронологическое «совпадение»: где-то около 1928 года состоялся первый выпуск промакадемий, в том же году начинаются фиктивные процессы над старой русской технической интеллигенцией. Сталин рассчитывал, что с приходом надежных советских кадров технарей он может теперь ликвидировать упрямых буржуазных спецов.

10

А. Авторханов «Загадка смерти Сталина». Франкфурт-на-Майне, Посев, 1976.

11

Дело в том, что третьим гарантом безопасности Франции в Версальском договоре были Соединенные Штаты Америки, но поскольку Конгресс США не поддержал политика президента Вильсона и принял политику изоляционизма, Англия не считала после этого себя обязанной односторонне выступать защитником Франции и отговорила Францию противостоять германской акции.

12

Цит. по: Такер, Роберт Указ, соч., с. 503.

13

Такер, Роберт Указ, соч., с. 623.

Глава 21. «Дружба» великих и установление коммунистических режимов в послевоенной Европе

«Эта война не такая, как в прошлом: кто оккупирует территорию, тот распространяет и свою социальную систему до тех пределов, до каких дойдет армия. Никак не иначе». Инструкция Сталина Тито, апрель 1945^[1]

402

Накануне Второй мировой войны все стороны старались перехитрить друг друга. Англо-французская делегация вела вялые переговоры с советским правительством о совместном оборонительном союзе, не прекращая оглядываться на Гитлера, и на Западе носилась мысль натравить его на СССР. К тому же делегация, посланная в августе в Москву на переговоры, состояла не из первых лиц своих правительств; они не были уполномочены принимать конкретные решения и окончательные соглашения со Сталиным о четырехстороннем союзе (Англия, Франция, СССР и Польша), в то время как Молотов настаивал на конкретном союзе с конкретными союзными обязательствами и с правом транзита советских войск через польскую и румынскую территории, на что ни поляки, ни румыны не соглашались по вполне понятным причинам: можно ли доверять Сталину, что он под видом транзита не слопает эти страны – ведь, хотя и чисто формально, но все еще существовал Коминтерн, и официальной целью советского государства все

403

еще была мировая революция! В частности, Молотов настаивал на получении от западных союзников права на создание советских военных и морских баз в прибалтийских республиках, на что западные делегаты отвечали, что они не вправе распоряжаться территориями независимых государств^[2]. Отсутствие энтузиазма у западных демократий в отношении союза с таким тоталитарным монстром, как Сталин, было вполне понятно. Не менее понятной и логичной была и мечта многих натравить эти кровавые диктатуры друг на друга в надежде, что обе в этой схватке рухнут.

Сталин в душе предпочитал договориться с Гитлером, а не с Англией и Францией, – этому есть много косвенных подтверждений. Мы уже упоминали демарши Сталина и Гитлера в сторону взаимного сближения, в том числе и кадровые перемещения в Наркомате иностранных дел. Явно это делалось в угоду воинствующему антисемиту Гитлеру. И, по сообщениям советского посольства из Берлина, немцы были очень довольны этой кадровой переменой. Наконец следует участь, что, хотя прилет Риббентропа на переговоры в Москву 23 августа пришелся на последние дни пребывания западных союзников, немецкая делегация оповещалась о содержании переговоров с англо-французской делегацией, чтобы этим давить на немцев в пользу договора с Советским Союзом, в то время как англо-французская делегация пребывала в неведении относительно переговоров с Германией. Неопределенность поведения Англии и Франции могла лишний раз убедить Сталина в ненадежности демократий в качестве союзников. Несерьезность их намерений подтверждалась еще и тем, что они прибыли в СССР неспешным морским путем и таким же путем возвращались восвояси, что было больше похоже на развлекательное путешествие, чем на деловые переговоры в канун почти всемирного пожарища. В отличие от западных союзников Риббентроп прилетел на самолете 23 августа, через трое суток после телеграммы Сталину от Гитлера с предложением прибытия Риббентропа в Москву не

404

позже 23 августа. Тут Сталин мог убедиться в серьезности гитлеровских намерений. А в положительности Гитлера Сталин был убежден по крайней мере с «ночи длинных ножей» 1934 года. Отдавая Гитлеру должное, он не мог допустить и мысли, что тот пойдет на войну на два фронта. Следовательно, Сталин сможет сохранять нейтралитет в схватке между Гитлером и западными демократиями по крайней мере до тех пор, пока не станет ясно, чья сторона побеждает, к которой Сталин сможет присоединиться в качестве союзника уже в беспроигрышной лотерее – так, как он поступит в отношении Японии в 1945 году.

От Гитлера Сталин получил то, чего не могли ему дать англичане с французами: раздел Польши с присоединением Западных Украины и Белоруссии, Бессарабии и Прибалтики. Чего Сталин не мог предположить, это молниеносности, с которой Гитлер захватил Польшу и положил на лопатки Францию. Так что ко второй половине 1940 года сухопутного фронта на Западе у Гитлера уже не было. К тому же позорный результат нападения Сталина на крохотную Финляндию в так называемой Зимней войне (1939-1940), в которой советская сторона потеряла около полумиллиона советских военнослужащих убитыми и примерно столько же – пленными, окрылил Гитлера. В чистках 1938 года погибло 80% старших офицеров, в том числе все маршалы, кроме опереточных Ворошилова и Буденного, «все командиры корпусов, почти все командиры дивизий, бригад и полков» и т.д.^[3]. Результаты этого были налицо после Зимней войны. Именно тогда, уже с июня 1940 года, Гитлер говорит о предстоящем нападении на СССР с планом расчленения его на составные части и присоединения к Великой Германии Украины и других западных районов СССР. 5 декабря на совещании с немецким главнокомандованием Гитлер принимает решение напасть на СССР не позже конца мая 1941 года. Причем, окрыленный советскими неудачами в минувшей Финской войне и почти полной ликвидацией опытных советских командиров,

405

Гитлер самоуверенно заявляет, что это будет летней прогулкой в Москву, которую он намерен захватить до наступления осенних холодов. Иными словами, Гитлер рассматривал нападение на СССР как войну на одном фронте, а не на двух.

Сталин не мог не понять колоссальную уязвимость своих вооруженных сил после чисток. Финская война и перспектива остаться один на один с Германией пугали его до такой степени, что он как страус прятал голову в песок и не хотел верить всем предупреждениям о близком нападении Гитлера. Паника толкает Сталина на тот самый путь «задабривания диктаторов», за который он так презирал западных союзников после Мюнхена. В торговле с Германией Советский Союз в последние 9-10 предвоенных месяцев опережает германские поставки на три и более месяцев, а Германия все больше нарушает торговые соглашения, запаздывает со своими поставками Советскому Союзу. В недоверии поступающим ему сведениям о предстоящем немецком нападении Сталин в явно паническом страхе превосходит сам себя.

Он отказывается верить, хотя сведения – в отдельных случаях с точной датой и даже временем нападения – поступают и от самого верного советского разведчика Зорге, и от Черчилля, и даже от германского посла графа Шуленбурга, который 19 мая 1941 года пригласил в германское посольство Деканозова и конфиденциально поведал ему, что 22 июня германские войска нападут на СССР. Он просил Деканозова сообщить об этом Сталину, пояснив, что как ученик школы Бисмарка он считает войну Германии с Россией катастрофой для обеих стран и для всей Европы. Но мышление чекиста не было способно понять акт такого самопожертвования высшего германского чиновника – он просил посла дать ему официальный документ германского правительства, подтверждающий это решение! А вот как Сталин отреагировал на сообщение Деканозова: «дезинформация распространяется уже на уровне послов»^[4]. Так

406

реалисты Сталин и Гитлер – каждый по-своему – оказались жертвами собственных фантазий, жертвами системы недоверия и подозрительности в сталинском случае и зачумленности расовыми теориями – в случае Гитлера. Ведь он, готовясь к войне с Советским Союзом, еще серьезно надеялся, что ему удастся договориться с Англией, поскольку англичане тоже арийцы. Делал заявления о своей заинтересованности в сохранение Британской империи как мировой морской империи, если она согласится на владычество Гитлера на евразийском материке. Но Англия гордо молчала и вела в одиночку морскую и воздушную войну с Германией.

Так, в результате сталинского самообольщения нападение Германии на рассвете 22 июня 1941 года стало действительно неожиданностью. Даже в приграничных войсковых частях, впервые за много недель солдатам было разрешено спать раздетыми, а офицеры, имевшие семьи и знакомых, ночевали в ту субботу-воскресенье вне казарм. Характерно, что в первом официальном советском заявлении о начале войны нападение было названо вероломным. Значит, вера была – вера Сталина в Гитлера как надежного союзника, хозяина своей страны, неподверженного тем колебаниям, которые характерны для всяких демократий, где правители вынуждены менять политику в соответствии с победой тех или иных партий, изменения настроений в народе и пр. Сталин, который никому не верил, физически уничтожал не только верных коммунистов, но и почти всех своих родственников, верил Гитлеру, чувствуя в нем человека «сделанного из того же теста», что и он сам.

К колоссальной вине Сталина в катастрофическом отступлении советских войск в 1941 году стоит добавить еще некоторые черты странной, фактически предательской его политики между 1939 и 1941 годами. Так, по советской границе 1939 года шла полоса оборонительных укреплений от Балтики до Черного моря, которая, по мнению экспертов, во

407

много раз превосходила по своей неприступности линию Маннергейма, взятие которой обошлось советским войскам в 1940 году в полмиллиона жизней. Так вот, вскоре после присоединения Западных Украины и Белоруссии и перемещения советской западной границы на 200—300 километров на запад Сталин приказывает взорвать и уничтожить эту линию обороны. Только в начале 1941 года начинается строительство оборонительной системы вдоль новой границы. Конечно, в момент немецкого нападения она находилась в зачаточном состоянии. А беспечность советского командования благодаря категорическим заверения ТАСС, что никакой военной угрозы со стороны «нашего германского союзника» нет, была такой, что ни один мост через пограничную реку Буг не был заминирован, и немецкие танки беспрепятственно на полной скорости двигались на восток. Если бы старые укрепления не были взорваны, они непременно задержали бы наступление немцев на достаточный срок, который дал бы время советским вооруженным силам перегруппироваться и привести свои войска в надлежащий боеспособный порядок. Что касается чисток 1938 года, то они не только физически уничтожили почти весь командный состав, но даже военная стратегия Тухачевского была объявлена предательской, и Сталин приказал перестроить войска по модели войны 1914 года, в которой моторизованные войсковые единицы служили лишь приложением к пехотным частям, в то время как модель Тухачевского опиралась на большие самостоятельные моторизованные соединения – танковые, бронетранспортерные и пр., – и на быструю маневренность, мобильность военных операций. Только в начале 1941 года Сталин отдал приказ о восстановлении этой стратегии. К июню 1941 года вдоль границы с Германией шла соответствующая перестройка вооруженных сил. В результате в момент нападения большинство самолетов были на приколе или в ангарах при строящихся аэродромах приграничной полосы; большинство танков, бронетранспортеров и пушек находились на железнодорожных площадках в ходе переброски с места на место. В итоге, как пишет Григоренко, в первые несколько дней войны немцами было уничтожено до 90% советских самолетов (большинство из них даже не успело

408

подняться в воздух), и в течение первых двух-трех недель было уничтожено или захвачено немцами до 90% танков. Конечно, расплачиваться за это пришлось не Сталину, а генералам. Первым был расстрелян генерал Павлов, командовавший войсками Западного приграничного военного округа. Он и около десятка других генералов, расстрелянных в первый год войны, явились козлами отпущения за сталинские нерадивость, маниакальное недоверие и кровавые чистки, унесшие жизни лучших командармов.

Вернемся теперь к вопросу о целесообразности сталинской системы, его пятилеток, его индустриального «чуда». Напомним, что накануне перехода к сталинской модели индустриализации, в последние 2-3 года НЭПа, шел ожесточенный спор о методах индустриализации между «левыми», на чью сторону в те годы перекинулся Сталин, взявший на вооружение фактически модель Троцкого—Преображенского, и «правыми», представляемыми Бухариным. Напомним, что Бухарин предлагал фактически столыпинскую модель индустриализации: вывозить сырье и зерно, платя крестьянам достаточно привлекательные деньги за производимую ими продукцию, чтобы стимулировать у них стремление к максимальным посевам и модернизации фермерского дела, ввозя за русское сырье машины с Запада, в том числе и сельхозмашины, цены на которые должны быть доступны крестьянам. Сталин тогда, пользуясь временным разрывом дипломатических отношений с Англией, который он интерпретировал как неизбежность близкой войны, заявлял, что у Советского Союза нет времени на такое постепенное развитие промышленности, он находится во вражеском окружении, и ему необходимы бешенные темпы развития тяжелой промышленности (читай: военной), чтобы быть готовыми к отражению врага. Как мы знаем, «успех» пятилеток был очень относительным, ибо шел за счет террора, страшного понижения уровня жизни в 1930-е годы, голода, разрушения сельского хозяйства и легкой промышленности. И поскольку это была типичная экономика военного времени, способная производить лишь очень ограниченный ассортимент продукции, к 1938 году сталинское «чудо» захлебнулось: рост производства стали, угля, добычи нефти застопорился, и даже началось количественное

409

снижение производства. Виной этому, как мы уже сказали, были сталинская «экономическая» система плюс террор, унесший на тот свет или, в лучшем случае, в концлагеря тысячи инженеров и ученых и отучивший тех, кто остались на своих производственных местах, от проявления какой-либо творческой инициативы, ибо любая ошибка, просчет грозили обвинением во вредительстве и смертной казнь^[5].

Сегодня многие постсоветские экономисты и историки указывают, что из-за стремительного отступления в 1941 году было потеряно около половины всей военной техники и боеприпасов. То есть Советский Союз победил Германию половиной оружия и машин, созданных в 1930-е годы. Такое количество было бы произведено и в условиях действия производственной модели Бухарина. Но зато не было бы той ненависти к власти крестьян, которые составляли не менее 60% советских солдат и которые миллионами сдавались в плен немцам в первые месяцы войны, а позднее влились во власовское движение и прочие антисоветские военные соединения на стороне Германии. Не было бы всех ужасов 1930-х годов. И вооруженные силы возглавлялись бы теми опытными офицерами, которых Сталин уничтожил. Наконец, не будь Сталина, нормальное правительство посчиталось бы со сведениями о готовящемся немецком нападении и приготовилось бы к нему. Были бы целы и укрепления 1939 года, так что вряд ли бы немцы дошли до пригородов Москвы и, во всяком случае, война обошлась бы в гораздо меньшее количество русских жизней при толковом командовании. Разве можно оправдать тот факт, что на каждого убитого немца приходится 7 погибших советских военнослужащих? Немецкие войска потеряли 4 миллиона убитыми на всех фронтах вместе взятых, а советские – около 25 миллионов на одном, правда, самом кровавом фронте. В заключение этих «сослагательных» подсчетов и размышлений можно смело прийти к выводу, что Сталин и его «система» не могут быть оправданы даже при самом циничном игнорировании человеческих жертв и страданий.

410

Но вернемся к первому дню войны – дню полной растерянности Сталина, первой реакцией которого был приказ не провоцировать противника, не применять артиллерию – он все еще усыплял себя надеждой, что произошла какая-то ошибка и немцы могут вернуться на исходные позиции. Затем было приказано проникнуть в тыл противника; в то время как на самом деле немецкое наступление опрокинуло советские войска, которые отступали в беспорядке, и речь могла идти только о более упорядоченном отступлении. А газеты ни словом не обмолвились о немецком нападении. «Правда» в этот день вышла с передовицей о летнем отпуске учителей.

Первым объявил о начавшейся войне патриарший местоблюститель Сергий. На 22 июня в 1941 году выпал праздник Всех святых, в земле российской просиявших, и митрополит Сергий, только что окончив воскресную литургию, готовился начать служить молебен, посвященный всем российским святым, когда один из его помощников сообщил ему о немецком нападении. Митрополит тут же объявил о начале войны прихожанам и произнес проповедь-призыв к защите Родины. Он говорил, что Церковь всегда во всех национальных невзгодах оставалась со своим народом, призывал духовенство исполнить свой пастырский и национальный долг, многозначительно предостерег от соблазнов по ту сторону фронта. Затем он распорядился отпечатать текст проповеди и разослать ее по всем тем немногочисленным приходам, что еще не были закрыты, с распоряжением зачитывать ее с амвона. Этим своим выступлением, по советским законам, митрополит совершил антигосударственный акт, поскольку Церкви было запрещено каким-либо образом вмешиваться в государственные и общественные дела. Но на этот раз отрицательных последствий за этот самовольный поступок не было. Наоборот, эта и последующие патриотические речи митрополита печатались в государственных типографиях и раскидывались с самолетов по ту сторону фронта. Тем не менее, когда немцы подошли вплотную к Москве, Сталин приказал эвакуировать митрополита Сергия в Ульяновск, явно не доверяя ему. Возможно потому, что ближайший его друг, экзарх Прибалтики митрополит Сергий (Воскресенский), остался в Риге и занял позицию внешней поддержки немцев, убеждая их, что

411

РПЦ – не добровольный сотрудник советской власти, а жертва и пленник. Ему удалось убедить немцев в политической целесообразности существования на оккупируемой ими территории церкви, подчиняющейся Московскому патриархату, так как это убедит советских граждан не только в религиозной терпимости немцев, но и в том, что они понимают разницу между советским народом и его коммунистическими поработителями. Это сложное лавирование между молотом и наковальней закончилось убийством Рижского митрополита людьми в форме СС. До сих пор есть две версии о его убийстве – по одной версии это были советские партизаны, переодетые в немецкую форму, по другой – убийцами были немцы. Сергий Воскресенский был явно неугоден большевикам. Но не менее неугодным он был и для Берлина, отказавшись осудить избрание в 1943 году митрополита Сергия (Страгородского) патриархом, чего требовали от него немцы; то есть он открыто выступил против официальной политической линии Берлина, выпустив заявление в поддержку новоизбранного патриарха, в котором говорилось, что допущение большевиками восстановления патриаршества свидетельствует об идеологическом провале марксизма и воинствующего безбожия.

Так вот, возвращаясь к осени 1941 года... Сверхподозрительный Сталин мог решить, что митрополит Сергий Рижский остался в оккупированной немцами Риге неспроста, что между двумя Сергиями был тайный договор, чтобы в случае войны Рижский митрополит остался на немецкой стороне и подготовил бы легализацию Московской патриархии в случае прихода немцев в Москву. Во всяком случае, некоторые историки придерживаются такого мнения. Как бы то ни было, но Сталин не пускал местоблюстителя обратно в Москву до осени 1943 года, хотя патриотические воззвания, которые Сергий продолжал писать в Ульяновске, советские самолеты по-прежнему разбрасывали по ту сторону фронта. Что касается пресловутой встречи Сталина 4 сентября 1943 года с тремя единственными митрополитами, которые еще пребывали на своих постах, то объяснение этому лежит совсем не в плоскости популярных в сегодняшней России легенд о каком-то арабском епископе, который-де по велению

412

Богородицы встретился со Сталиным и чуть ли не вернул его к вере в Бога и что маршал Жуков летал на самолете с иконой Богоматери над войсками в Сталинграде. Все гораздо проще. К 4 сентября 1943 года, после разгрома немцев под Сталинградом и на Курской дуге, победа была уже обеспечена. Но скоро должна была начаться Тегеранская конференция, и Сталину надо было убедить союзников в том, что в СССР религиозная свобода, и никакой мировой революцией Советский Союз больше не грозит. Для этого было разрешено англиканской высокой церковной делегации посетить Москву в сентябре, где английские гости увидели пышное патриаршее богослужение в переполненном храме. Все это было раздуто англо-американскими средствами информации – Сталин стал «добрым дядей Джо», как назвал его Рузвельт. Что касается реального положения церкви после судьбоносной встречи иерархов со Сталиным, то, хотя такие устные обещания Сталина, как открытие духовных школ и храмов в необходимом Церкви количестве, выполнены не были, шквальных гонений на религию по образцу 1930-х годов уже не было до хрущевских гонений 1959—1964 годов^[6].

А теперь взглянем, что происходило в советских верхах в первые дни войны. Только через несколько часов после митрополита Сергия о войне объявил по радио Молотов. Сталина не было ни слышно, ни видно – он укатил на так называемую «ближнюю дачу» – в Кунцево. Микоян вспоминает, что через несколько дней после начала войны члены Политбюро всполошились – как же без Сталина? Отправились на поиски в Кунцево и нашли его там в полной прострации. Сталин явно предполагал, что ему или, во всяком случае, его

413

руководству страной пришел конец, так как встретил членов Политбюро словами: «Зачем пришли?» В отличие от Сталина, который в те дни, наверное, считал, что война проиграна, по словам того же Микояна, «у нас была уверенность, что мы сможем организовать оборону». Молотов пояснил Сталину, что необходимо создать единый централизованный орган управления страной во время войны, во главе которого должен стать Сталин. «Сталин посмотрел удивленно» и ... согласился^[7]. Вот вам и вождь! Ведь это Сталин должен был созвать членов Политбюро, а не они – просить его возглавить снова руководство. Сталин сам в 1945 году на приеме в честь Победы, произнося тост «за великий русский народ», произнес свои знаменитые и многозначащие слова о том, что в момент начала войны другой народ сбросил бы таких руководителей, и только такой великий и долготерпеливый народ поверил своим руководителям, и вот победа. Подтекст тоста: русский народ правильно сделал, что доверился такому великому вождю, как Сталин, несмотря на его политические просчеты накануне войны. Из поведения Молотова и Кo и того факта, что Сталин остался у власти, и попыток сместить его не было, такой циник, как Сталин, мог сделать вывод о «правильности» чисток. Ведь, если бы в руководстве партии и армии оставались старые кадры, более способные к принятию самостоятельных решений, чем аппаратчики сталинской школы, дворцовый переворот, во всяком случае, в эти дни полной растерянности Сталина был бы весьма вероятным.

Как известно, лишь на одиннадцатый день войны, 3 июля 1941 года, Сталин наконец выступил по радио с обращением к народу со словами из своего семинарского прошлого: «Дорогие соотечественники! Братья и сестры: к вам обращаюсь я, друзья мои...». Однако из состояния паники Сталин и его сподвижники вышли нескоро. Согласно недавно скончавшемуся советскому историку Волкогонову где-то в начале июля Сталин решил обратиться к болгарскому послу с просьбой снестись с Берлином и сообщить, что Сталин готов

414

капитулировать Германии, сдав ей Молдавию, Прибалтику и часть Украины и Белоруссии (очевидно до границ 1939 года. -Д. П.). Но болгарский посол – к позору Сталина и Кo – отказался, заявив, что «никогда Гитлер не победит русских ... если вы отступите хоть до Урала, то все равно победите». Как правильно указывает Волкогонов, ни один русский царь не дошел до такого позора, как Сталин и его сподвижники в вышеупомянутом ходатайстве. Правда, сам Волкогонов допускает, что, поскольку архивный материал, на который он ссылается, основан на устных свидетельствах, в нем могут быть и некоторые домыслы^[8].

Нормального человека поражает наглость Сталина. Черчиллю – в ответ на его предложение союза и любой помощи, которую Англия сможет оказать Советскому Союзу, – Сталин ставит условия. Так, в ответ на предложение Черчилля от 7 ноября 1941 года отправить в Москву британскую военную миссию Сталин отвечает, что он согласится встретиться с британцами, только если они готовы приступить к обсуждению целей войны и планов, касающихся устройства послевоенного мира. В противном случае «мне очень трудно будет найти время для встречи». Сам будучи готовым к сепаратному миру с Германией, Сталин чуть ли не до конца