Текст книги "Тоталитаризм и вероисповедания"

Автор книги: Дмитрий Поспеловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 42 страниц)

371

А. В. Карташев «Временное правительство и Русская церковь», И. А. Стратонов «Русская церковная смута, 1921—1931». Елевферий (Богоявленский), митрополит Литовский «Неделя в патриархии», в Из истории христианской Церкви на родине и за рубежом в XX столетии. М., Крутицкое подворье. 1995. Материалы по истории РПЦ в XX веке в изложении русских зарубежных церковных историков. Если первые два очерка весьма профессиональны и ценны как для историков, так и для богословов, то очерк митрополита Елевферия интересен как личное наблюдение во время его недельного пребывания в Москве. Воочию видна его политическая наивность.

«Известия ЦК КПСС», № 4,1990, с. 190-197. Документы из парт-архивов по церковной политике Ленина, а именно его пресловутое особо секретное письмо Молотову 19 марта 1922 года с рекомендацией использовать голод и сопротивление верующих насильственному изъятию церковных святынь, чтобы развернуть кампанию и террор против Церкви и духовенства.

Corley, Felix Religion in the Soviet Union. An Archival Reader. London, Macmillan, 1996. Сборник документов по религиозным организациям и по советской церковной политике, собранных составителем сборника по центральным и периферийным архивохранилищам СНГ. Удобный справочник для журналиста. Но объять все архивы невозможно, да и многие до сих пор остаются недоступными для «простых смертных».

Левитин, Анатолий, Шавров, Вадим «Очерки по истории русской церковной смуты». 3 т. Kuesnacht, Schweiz, Glaube in der 2 Welt, 1978. Субъективное изложение истории и внутренней жизни Обновленческой церкви одним из ее бывших дияконов и активистов. В книге даны весьма красочные портреты многих иерархов и некоторых священников Обновленческого раскола. Вскоре после войны Левитин вернулся в РПЦ и в 1960-1970-х годах прославился своими бесстрашными памфлетами в самиздате в защиту Церкви и разоблачениями государственных гонений на веру и верующих при Хрущеве и Брежневе. Провел много лет в сталинских лагерях и брежневских тюрьмах. Был в конце 1970-х годов выслан за границу и умер в Швейцарии несколько лет назад. Книга сохраняет свою ценность как внутренний источник по обновленчеству.

372

Luukkanen, Arto The Party of Unbelief. The Religious Policy of the Bolshevik Party, 1917-1929. Helsinki, SI IS, 1994. Докторская диссертация молодого финского ученого и лютеранского пастора. В книге собрано много ценных документов и превосходная библиография. Но написана книга небрежно, со значительным количеством фактических ошибок и не всегда убедительным анализом.

Pospielovsky, Dimitry The Russian Church under the Soviet Regime: 1917—1982, 2 t. Crestwood, N. Y., St. Vladimir's Seminary Press, 1984. В книге использованы документы из западно-европейских и североамериканских архивохранилищ, а также материалы самиздата, письма из СССР разных периодов, свидетельства советских граждан, попавших или эмигрировавших на Запад в разные годы, и личные беседы с делегатами РПЦ на разных конференциях на Западе. Недостаток книги – недоступность советских архивов автору в годы ее написания.

Он же A History of Soviet Atheism in Theory and Practice, and the Reliever, 3 t. London, Macmillan, 1987—1988. T. 1 – история марксистско-ленинского атеизма и советская антирелигиозная политика в ее декларациях и постановлениях; т. 2 – антирелигиозные кампании, «деятельность» Союза воинствующих безбожников, издевательства над верующими и конкретные гонения; т. 3 – советское религиоведение, верующие в советской литературе и реакция верующих на антирелигиозную политику. Недостаток этого труда тот же, что и вышеуказанного: недоступность советских архивов во время ее написания.

Он же «Православная церковь в истории Руси, России и СССР». Учебное пособие. М., изд-во Библейско-богословского института св. апостола Андрея, 1996. Это в основном компиляция и переработка лекций, прочитанных автором в учебных заведениях Северной Америки и России.

Ramet, Pedro, ed. Religion and Nationalism in Soviet and East European Politics. Durham, Duke University’ Press. Сборник научных докладов по теме «Религия, национализм и государственная политика по этим вопросам в Восточной Европе и СССР». Как все сборники такого рода, он «разнокачественен». В нем, однако, довольно верно отражено перерождение или вырождение марксизма-ленинизма в национал-коммунизм, иными словами, в разновидность фашизма и нацизма.

373

Hosking, Geoffrey, ed. Church, Nation and State in Russia and Ukraine. Macmillan, 1991. Материалы научной конференции в Лондонском университете, посвященной 1000-летию крещения Руси. Материалы не равноценны, но в основном академический уровень был соблюден, некоторые материалы не устарели и сегодня. Это была, кажется, последняя конференция с участием Анатолия Эммануиловича Левитина.

Husband, William Godless Communists: Atheism and Society in Soviet Russia, 1917-1932. Northern Illinois University Press, 2000. В какой-то степени автор перекликается с трехтомником Поспеловского, но, поскольку он ограничивается более кратким периодом и сосредотачивается на более узкой тематике, он более глубоко затрагивает такие вопросы, как вера и неверие в СССР, материализм и секуляризация общества, семья в атеистическом обществе и пр. Книга написана уже в условиях доступности архивных материалов – в этом его преимущество по сравнению с Поспеловским. Однако иногда автор доказывает, что «Волга впадает в Каспийское море», на 30 страницах рассуждая, например, что в СССР и России есть верующие, неверующие и атеисты.

Штриккер, Герд, ред.-сост. «Русская православная церковь в советское время (1917-1992)», 2 т. М.. Пропилеи, 1995. Как сказано на титульной странице, это «материалы и документы по истории отношений между государством и Церковью». Превосходный сборник документов. Необходимая настольная книга для серьезного исследователя этой темы. В сухих документальных текстах представлена предельно полная картина трагедии.

Примечания к Главе 19

1

Тут приводятся цитаты из моего англоязычного трехтомника A History of Soviet Atheism in Theory and Practice, and the Believer, vol. I – A History of Marxist-Leninist Atheism and Soviet Antireligious Policies. Первоначально они были взяты из русскоязычных источников, например, «Вопросы научного атеизма» в курсе «Истории КПСС».

2

См. также: Padover, Saul, ed. & trans. Karl Marx on Religion. N. Y., McGraw Hill, 1974. Всюду, где не обозначено, что курсив автора, таковой означает, что материал был выделен или подчеркнут в подлиннике.

3

Естественно, было немало антибольшевистских выступлений отдельных членов собора, настроенных воинственно, настаивавших на активном участии Церкви в противостоянии большевистскому режиму, но в целом собор такую стратегию не поддерживал.

4

Поскольку послание патриарха на сутки опередило ленинский декрет и на четверо суток его опубликование, у читателя может сложиться впечатление, что патриарх чуть ли не спровоцировал такую жесткую реакцию Ленина. Но это не так. В конце декабря 1917 года по старому стилю в советской печати были опубликованы тезисы будущего декрета, подписанного 20 января 1918 года. Кстати, митрополит Петроградский Вениамин по поводу этих тезисов отправил Ленину письмо 28 декабря 1917 года по старом], стилю (10 января по новому стилю), протестуя и предупреждая, что декрет такого содержания приведет к пролитию невинной крови. Так что и «Указ» патриарха на самом деле был реакцией на ленинский «Декрет».

5

Некоторые западные авторы обвиняют патриарха Тихона в том, что он призвал верующих взяться за оружие и таким образом виновен в разжигании кровопролития. Но в «Послании» определенно говорится о христианском покаянии, а не насилии: «...архипастыри, пастыри, сыны мои и дщери во Христе: спешите с проповедью покаяния, с призывом к прекращению братоубийственных распрей ... устрояйте духовные союзы ... которые силе внешней противопоставят силу своего святого воодушевления...».

6

Подробности см.: Н. Н. Покровский, С. Г. Петров, ред. «Политбюро и Церковь, 1922-1925», кн. 1. Новосибирск, 1997; а также: Д. В. Поспеловский «Реформы, Обновленчество и патриарх Тихон», в Церковь и время, № 6, 1999.

7

См.: «Политбюро и Церковь», кн. 1.

8

Лишенцы и их дети не имели права служить в Красной армии, и за это же штрафовались.

9

См.: подсчеты налогов в моей книге «Русская православная церковь в XX веке». М., Республика, 1995.

10

Цифра 200 тысяч священнослужителей, расстрелянных и замученных в советских ссылках, концлагерях и застенках, официально опубликованная российским правительством, по-видимому, включает в себя монашество и церковнослужителей (дьячков, чтецов, церковных старост и т. д.), ибо даже до революции священников, диаконов и епископов в России было около 50 тысяч. Даже если допустить, что религиозное возрождение в городах, особенно среди интеллигенции, начала 1920-х годов могло привести к некоторому временному росту рукоположений, то уже к концу 1920-х начинается спад как результат отсутствия семинарий, сумятицы в Церкви из-за расколов, перспективы нищенства и гонений, а в 1930-е годы рукополагаются уже единицы. В «Русской православной церкви в XX веке» я предлагал определить число погибших священнослужителей примерно в 40 тысяч. Если к этому прибавить почти поголовное уничтожение монашества – а его до революции было почти 100 тысяч, – плюс церковнослужителей, которых даже в сельских храмах обычно приходилось не менее 2-х человек на одного священника, то и получится общая цифра около 200 тысяч.

11

Указ, ист., с. 159.

12

Естественно, все эти миллионные цифры – колоссальное преувеличение. Антирелигиозная пресса тех лет постоянно жалуется на дутые цифры, на то, что в таком-то городе числится несколько сот членов, а членские взносы вносят десятки, а на антирелигиозные акции приходят единицы...

13

Формально, особенно после полученных им секретных данных ликвидированной Сталиным переписи 1937 года. Ярославский выступал за борьбу с религией, избегая личных оскорблений верующих, и за внедрение в массы диалектического материализма вместо религии. Его московские противники настаивали на борьбе с религией как классовым врагом и упрекали Ярославского, что он превращает марксизм в религию.

Глава 20. Коминтерн и внешняя политика Советского Союза до вступления во Вторую мировую войну

«Мир невозможно купить, ибо тот, кто его продал, находится в выгодном положении, чтобы его перепродать». Монтескье «Величие и упадок римлян»

374

Когда Ленин назначил Троцкого комиссаром иностранных дел (Коминдел) осенью 1917 года, Троцкий произнес свои крылатые слова: «Я выпущу несколько прокламаций и закрою лавочку». Эти слова перекликаются с изречением, приписываемым Ленину: «Мне Россия нужна как плацдарм мировой революции, что касается самой России, то на нее, господа хорошие, мне наплевать». Неважно, произносил ли Ленин конкретно эти слова или нет, его безграничный цинизм отражен хотя бы в приведенном в предыдущей главе секретном письме Молотову, в котором он озабочен не спасением голодающих, а использованием голода и средств, полученных от ограбления церквей, не для спасения людей, а для того, чтобы развернуть террор против духовенства и прочих «реакционеров». Заявление же Троцкого отражает, во-первых, революционный оптимизм того времени, ожидание чуть ли не немедленной мировой революции, а во-вторых, предвкушает всю двойственность советской внешней политики и дипломатии последующих десятилетий.

В 1919 году в Москве на свет появился III Интернационал, известный также под именем Коммунистический интернационал или Коминтерн – детище Ленина и Троцкого, которые в это время надеялись вполне серьезно, что мировая революция

375

произойдет благодаря распространению Гражданской войны за пределы России, в Западную Европу. Такое развитие было бы единственным идеологическим оправданием большевистского переворота с марксистской точки зрения (и то с большой натяжкой).

Русская революция, равно как и факт предательства марксистского интернационализма почти всеми партиями II Интернационала^[1], посеяли замешательство и разброд в социалистических и социал-демократических партиях Европы. В большинстве из них начались расколы на социал-демократов парламентского толка и революционеров. Ленин ставил ставку именно на эти радикальные части западного социализма, провоцируя расколы в социалистических партиях всюду, где только представлялся удобный случай. Например, в Итальянской социалистической партии, как мы уже говорили, Ленин учинил раскол, приняв послевоенные беспорядки, забастовки и местные мятежи за революционную ситуацию. Он приказал радикальному крылу расколоть Социалистическую партию и составить отдельную Коммунистическую партию Италии. Как показывает пример Италии, его мало беспокоило, что расколами он ослабляет социалистический голос в парламентах и лишает социалистов шанса победить на выборах, настраивает основную массу населения против не только коммунистов, но и вообще социалистов, видя в них опасных и жестоких бунтовщиков-разрушителей нормальной жизни. Дело в том, что Ленин глубоко презирал парламентскую демократию в любом виде и настроен был только на повторение российского опыта как единственно реального пути к захвату власти социалистами, то есть путем заговора революционных профессионалов и захвата ими власти – для этого массовые партии не нужны и далее могут мешать. Что касается западно-европейских социалистов, то даже среди самых крайних радикалов далеко не все были готовы безусловно принять руководство Ленина. Красный террор и расправа Ленина с левыми эсерами пугали

376

даже многих радикально-левых социалистов на Западе, как указывает Боркенау, сам в прошлом деятель ленинского Коминтерна.

Вот в такой обстановке и собрался учредительный съезд III Интернационала в марте 1919 года. Как указывают специалисты по истории большевизма и Коминтерна, участники первого съезда были иностранцами, застрявшими в Москве случайно из-за войны и революции или сознательно поступившие на службу советскому правительству – одиночками-энтузиастами революции большевиков. Поэтому почти все иностранные участники, а их было от силы полтора-два десятка человек, не представляли никого, кроме самих себя. Не существовавшую еще Французскую компартию представлял французский адвокат и капитан военного времени Жак Садуль, посланный в 1917 году французским правительством в Россию в надежде, что как радикал он сможет лучше договориться с российским социалистами, и застрявший в Москве, некий американец Рейнштейн, проживший в Москве уже несколько лет, представлял Американскую социалистическую рабочую партию. Раковский, возглавлявший большевиков Украины, «представлял» Балканы на том основании, что родом был из Болгарии, а гражданство имел румынское. Польшу должен был «представлять» Феликс Дзержинский, но он был слишком занят своими заплечными делами и вместо себя прислал своего заместителя – еврея Уншлихта, кажется, никакого отношения к Польше не имевшего. Были какие-то представители Германии, Австрии и Англии. Немец пытался убедить Ленина, что пора для революции в Германии не наступила, и что таково мнение известных ему немецких коммунистов. Но с Лениным не спорят! Это было дано понять всем участникам.

Ленин считал, что, поскольку ему удалось захватить власть в России и удержаться у власти, только его революционная стратегия и тактика реальны. Других путей он нe признавал. Выступления Ленина свидетельствовали о том, что его главными врагами являются не столько буржуазные партии, сколько Каутский и социалисты II Интернационала – «желтого», как Ленин называл социалистов-«постепеновцев» по аналогии с желтыми билетами проституток. Он поучал

377

иностранных социалистов непременно создавать у себя Советы. В этой неспособности Ленина видеть возможности другого пути в иных странах, принуждении иностранных партий копировать все, что произошло или происходит в России, советолог Адам Улам видит глубокий российский провинциализм Ленина, своеобразный русский «национализм»^[2]. Ленин националистом, конечно, не был; был он догматиком-провинциалом, безапелляционно убежденным в своей правоте и в том, что все остальные пути были неверными, даже предательскими. Это психология крайнего сектанта, для которого все, кто не на 100% процентов следуют его учению, – еретики, которых следует уничтожать, чтобы они не заражали своей ересью других^[3].

В общем, первый съезд заложил основы Коминтерна как агентуры Москвы, агентуры советского государства. Главная квартира Коминтерна от первого съезда и до его закрытия в 1943 году находилась в Москве, все работники аппарата Коминтерна получали зарплату от советского правительства. Окончательно Коминтерн оформился как агентура советских большевиков на своем втором конгрессе, который собрался в Москве в 1920 году. Он был более представительным, чем первый, и проходил в обстановке фактически победившего большевизма. От Белых армий оставалась лишь горстка врангелевцев на самом причерноморском юге, в Крыму, а на Дальнем Востоке была еще марионеточная Дальневосточная Республика под японским крылышком.

На этом конгрессе был зачитан и, конечно, принят, составленный Лениным, Устав Коминтерна из 21 пункта. Устав весь был сосредоточен на Советской России как центре всего коммунистического движения в мире. Исходя из

378

собственного опыта подполья в царской России, Ленин в этом уставе требовал, чтобы по российскому образцу каждая местная компартия имела два аппарата управления – открытый и подпольный. Устав требовал от коммунистов подрывной подпольной работы среди вооруженных сил опять же по опыту большевистской деятельности по разложению российской армии. «Отказ от такой работы равнозначен предательству революции», угрожал устав. Но самым ключевым пунктом было требование, согласно которому долг коммуниста, в какой стране он бы ни находился, – оказывать содействие Советскому Союзу, защищать его интересы. Иными словами, каждый коммунист в любой точке земного шара должен был быть агентом Советской России, а после 1922 года – Советского Союза, выполняя любые задания страны Советов, включая шпионаж. Как далек Ленин был психологически от зарубежья и его реалий можно заключить из того, что членам зарубежных компартий поручалось следить за русскими эмигрантами и осведомлять советские власти о них. В двух-трех миллионах обездоленных эмигрантов, рассеянных по всему миру и кое как зарабатывающих себе кусок хлеба, работая таксистами, шахтерами, рабочими, Ленин видел угрозу Советскому Союзу и мировому коммунистическому движению!

Потеряв надежду на скорую победу коммунизма на Западе, Ленин обратился к тезисам своей книги «Империализм как высшая стадия капитализма», написанной в годы Первой мировой войны, когда он потерял надежду на превращение ее в международную гражданскую войну. В этом сочинении он пытается спасти предсказания Маркса относительно объединения пролетариата по мере развития капитализма утверждением, что в ходе развития мирового империализма пролетариатом следует считать колониальные народы как таковые, эксплуатируемые империями-колонизаторами, все население которых по отношению к колониальным народам превращается в правящий класс. Сколь бы неверным ни был этот тезис, ибо, как уже доказано, затраты империй на колонии значительно превышали доходы от них, важно то, что это была первая марксистская (ревизионистская) работа, обратившая внимание на отсталое крестьянство стран Азии и Африки (а отчасти и Латинской Америки), как на

379

потенциальные кадры будущих коммунистических революций. На II и Ш конгрессах Коминтерна он возвращался несколько раз к этой теме, которая была совершенно чужда западным коммунистам, евроцентричным по своим взглядам. Для них перспектива видеть коллег в безграмотных крестьянах Афганистана или Китая была почти оскорблением. Всего этого Ленин не чувствовал, находясь в какой-то психологической изоляции по отношению к внешнему миру в свои последние три года жизни. Он видел, что ни одно из пророчеств Маркса не осуществляется, и как утопающий хватался то за одну соломинку, то за другую, не желая признать истинное положение вещей.

Еще на I конгрессе возникли языковые трудности. Языком подлинных марксистов считался язык Маркса, то есть немецкий. Но им владели далеко не все русские и совсем не владели французы и англичане. Так, к III конгрессу языком Коминтерна стал русский, и работники его аппарата постепенно русифицировались. Ленин не только не был озабочен экономической борьбой профсоюзов, но был доведен почти до бешенства, когда некоторые иностранные коммунисты посмели на II конгрессе выразить мнение, что революционная борьба профсоюзов не должна привести к понижению материальных доходов рабочих. «Нечего баловаться реформизмом», – возмущался Ленин. Вот и еще образец «заботы» коммунистов о человеке: Коминтерн требовал, чтобы коммунистические депутаты в парламентах выступали с «разоблачениями» «не только ... буржуазии и ее последышей, но и социал-патриотов, реформистов, центристов и прочих врагов коммунизма...». Как указывает Улам, послушные Москве коммунистические депутаты в парламентах Италии и Германии поливали грязью своих социалистических коллег, обзывая их наймитами буржуазии, предателями и т.д. Так что, когда мы подойдем к Сталину и его запрету немецким коммунистам сотрудничать с социал-демократами, чтобы предотвратить приход к власти Гитлера, мы увидим, что Сталин был и в этом отношении достойным учеником Ленина.

Но вернемся к советской внешней политике. В 1921-1922 годах Ленин и его сподвижники наконец поняли, что в непосредственном будущем революции, во всяком случае,

380

коммунистической, не бывать. Но для нормализации отношений с некоммунистическим миром камнем преткновения явился Коминтерн, поддерживавший подпольные отношения с прокоммунистическими профсоюзами, требовавший от них забастовок, промышленных беспорядков и саботажа (правда, после III конгресса призывы к крайним действиям были приглушены). Советские дипломаты пытались убедить западные правительства, что Коминтерн – частная общественная организация, почти случайно имеющая свое центральное управление в Москве, но, мол, советское правительство не несет никакой ответственности за его деятельность. Одновременно наркоминдел Чичерин уговаривал Ленина отойти от официального участия в Коминтерне. Но обычно такой прагматичный Ленин не мог даже формально отречься от своего детища: «О моем и Троцкого выходе из исполкома Коминтерна не может быть и речи», – писал Ленин Чичерину. По словам Ленина, такой акт будет воспринят на Западе как признак слабости Советской страны^[4].

Тем не менее время и исторические реалии брали свое. Советский Союз волей-неволей постепенно превращался в государство своеобразного национального коммунизма, как бы противоречиво это не звучало. Ведь согласно Карлу Марксу социалистическую революцию должны были проводить самые грамотные и передовые рабочие в стране с развитой промышленностью, в которой промышленный пролетариат должен составлять большинство населения. Ничего такого в России первой половины XX века не было. Получался парадокс: в передовых промышленных странах с наиболее грамотным рабочим классом революции не происходило, и подавляющее большинство рабочих не стремилось к созданию у себя социалистического «рая», а вот малограмотный пролетариат России каким-то «шестым чувством» понял всю «правду» социализма-коммунизма. Следовательно, российский пролетариат, несмотря на отсутствие соответствующего образования, показал себя самым передовым рабочим классом мира. Да и сталинская доктрина возможности

381

построения социализма в одной стране логически вела к такому эксклюзивному национализму или российско-советскому шовинизму с элементами, перекликающимися с такими учениями, как панславизм Данилевского. Сознательный поворот к такому национализму, уродливо совмещаемому с уничтожением национальной культуры, религии и лучших мыслителей, литераторов и художников страны, произойдет лишь во второй половине 1930-х годов, но логика этого поворота – в историческом факте провала марксистских революционных прогнозов и в узком дуализме марксистской «диалектики», которая признавала лишь две силы в историческом развитии общества – эксплуататоров и эксплуатируемых, оставляя советским вождям выбор лишь из двух альтернатив – публичного признания Лениным ошибки всего затеянного им предприятия и ухода в отставку (унося как можно скорее ноги из страны, чтобы не быть разорванным на части обманутым пролетариатом) или игнорирования факта провала марксовых предсказаний и сохранения власти из соображений властолюбия, маневрируя жупелом идеологии так и сяк, подкрепляя это террором. Особой честностью ни Ленин, ни его последователи не обладали, а у власти они хотели остаться любой ценой. Этой ценой был путь, который неизбежно и логически привел к «ползучему национализму» и изоляционизму, что, казалось бы, полностью противоречило поведению государства, стремящегося к мировой революции. Забегая вперед, скажем, что именно этот национальный коммунизм с претензиями превосходства собственных народов над народами некоммунистических стран достиг своего апогея после Великой Отечественной войны и стал характерным явлением всех послевоенных коммунистических режимов – от Югославии до Китая, Кубы и теперь уже развалившихся коммунистических режимов Африки.

III конгресс Коминтерна летом 1921 года проходил на фоне провала попытки совершения в Германии большевистского переворота в марте того же года. Прагматизм Ленина на этом конгрессе разочаровал западных коммунистов, настроенных весьма воинственно и революционно, предполагая, что весенняя неудача ничего не меняет и что надо готовиться к очередной революционной попытке. Ведь эти западные коммунисты

382

по указу Москвы совершили расколы в соцпартиях, стали меньшинствами среди социалистов – все во имя того, чтобы под руководством единственной партии победившего социализма идти к мировой революции. А тут Ленин говорил, что для мятежей теперь не время. В условиях НЭПа и необходимости передышки для Советской страны для восстановления ее промышленности и сельского хозяйства Ленин искал пути расширения торговли с Западом и временного замирения. Хотя Ленин до конца своих дней считал «последний и решительный бой» с капиталистическим миром неизбежным, он видел его в некоем отдаленном будущем. При всех своих похвалах в 1921-1922 годах в адрес «ноу-хау» капиталистов и наставлениях пролетариату учиться у капиталистов, Ленин считал их такими же циниками, как он сам, и поэтому относился довольно безразлично к депешам Чичерина о невозможности наладить нормальные дипломатические отношения с Западом при наличии Коминтерна с его подрывной деятельностью и того факта, что глава советского государства руководит этой самой подрывной организацией. Ленин был озабочен в гораздо большей степени международной торговлей Советского государства, чем дипломатическими отношениями. Считая же капиталистов циниками-прагматиками, Ленин изрек свои крылатые слова о том, что капиталисты столь жадны, что последний капиталист на свете продаст большевикам веревку, чтобы задушить ею предпоследнего капиталиста. Ветеран американской советологии профессор Джордж Кеннан сформулировал это ленинское отношение к капиталистам в следующей воображаемой цитате воображаемого советского дипломата:

«Мы вас презираем. Мы считаем, что ваши правительства следует смести с лица земли как мусор, а вас лично уничтожить как особей.... Но поскольку мы пока недостаточно сильны, чтобы уничтожить вас физически ... мы хотим, чтобы вы с нами торговали; мы хотим получать от вас субсидии; мы желаем получить у вас преимущества полноценного дипломатического признания, ни в чем не уступающего тем преимуществам, которые вы предоставляете друг другу. Возмутительные требования, вы скажете? Возможно. Тем не менее вы их примете ... потому что вы – рабы капиталистических

383

аппетитов... Там, где пахнет барышами, у вас исчезают гордость и принципы... вы будете закрывать глаза на наши усилия по вашему уничтожению и будете соревноваться друг с другом по оказанию нам услуг ... вы будете делать то, что мы захотим, до тех пор, пока мы не будем готовы вас прикончить... Вы, при вашей жадности, предоставите нам средства для вашего же уничтожения...».

И слова Ленина, и воображаемая цитата были вполне в стиле понимания Марксом капитализма, но, если Марксу еще можно простить, что он не заметил зарождавшихся в его время корпораций, свидетельствовавших о том, что капиталисты вполне способны к солидарности и сотрудничеству между собой, а не только к перерезыванию друг другу глоток, то в эпоху Ленина не заметить этих процессов и не сделать из них соответствующие выводы было уже совсем непростительно. После отказа Ленина расплачиваться с западными должниками за кредиты царской России, призыв его к западным предпринимателям инвестировать в Россию нашел очень вялый отклик. Капиталисты оказались, если не принципиальнее, чем они представлялись Ленину, то уж, во всяком случае, умнее и дальновиднее.

Но коснемся теперь советской внешней политики, в основном уже сталинского периода. III конгресс Коминтерна принял политику единого фронта коммунистов с другими левыми партиями, что было принято западными коммунистами очень болезненно и с протестами. IV конгресс Коминтерна прошел в 1922 году весьма бесцветно. Это, кстати, был последний конгресс с участием Ленина, который всех, особенно иностранцев, поразил свей бесцветностью и физической слабостью – явно дни его были сочтены. V конгресс в 1924 году дал резкий крен влево. На нем было принято постановление воздерживаться от объединенных фронтов сверху, поскольку социалистические партии являются не рабочими партиями в чистом виде, но «третьей партией буржуазии». Немецкие коммунисты с чисто германской дотошностью после этого съезда принялись «очищать» свою партию от всевозможных «оппортунистов». На фоне этих чисток возникла частная «армия» немецких коммунистов, так называемый Рот фронт («Красный фронт»), который при

384

всяком удобном случае вступал в рукопашную с так называемыми реакционерами. Боркенау утверждает, что позднее краснофронтовцы стали ядром гитлеровского СА (штурмовики) по аналогии с русскими черносотенцами, многие из которых примкнули к ленинской Красной гвардии в 1917 году. Сталин не был поклонником частых конгрессов, особенно с участием иностранцев, что было неизбежно в отношении Коминтерна. И вот следующий VI конгресс Коминтерна собирается в Москве только в 1928 году. Это необычно длительный конгресс, продолжавшийся с 17 июля по 1 сентября 1928 года. Конгресс проходил на фоне разгрома китайских коммунистов силами Чан Кайши. Поскольку блок коммунистов с Гоминданом был делом советской политики и распоряжений Коминтерна, 180-градусный поворот Чан Кайши от тесного союза с СССР и декларируемой близости к коммунистическим идеалам к национализму и пробританским позициям был страшным ударом для Коминтерна и его политики народных фронтов. Поскольку это была политика правых коммунистов, политика эпохи НЭПа, то провал этой политики как нельзя впору ударил по Бухарину и его сторонникам, в пользу «левеющего» Сталина и его направленности на сворачивание НЭПа. Коминтерн принял резолюцию отказа от народных фронтов. А новое «революционное» направление Коминтерна приведет к запрету какого-либо сотрудничества коммунистов с немецкими социал-демократами и упростит приход к власти Гитлера. Для внутреннего фронта Сталин воспользовался удобным для него настроением делегатов Конгресса и запустил среди иностранцев кампанию клеветы против председателя Коминтерна Бухарина. Главными врагами коммунистов теперь были объявлены резолюциями конгресса правые реформисты внутри компартий (тот же Бухарин!), социал-демократы, и особенно их левое крыло, которое прикидывается друзьями коммунистов, но «на самом деле являются самыми опасными врагами коммунизма и диктатуры пролетариата»^[5]. Совершенно высосанной из пальца была резолюция, утверждавшая, что в мире начинается