Текст книги "Тоталитаризм и вероисповедания"

Автор книги: Дмитрий Поспеловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 42 страниц)

150

почти исключительно из крупных имений (как дворянских и дворцовых, так и тех, что принадлежали богатым крестьянам-единоличникам)^[5]. Именно на них ставил ставку Столыпин в своих реформах, отвергая установку кадетов на отчуждение имений, что дало бы крестьянам примерно по полтора гектара добавочной земли, незначительно повысив их диету до рождения следующего ребенка, но решительно подорвало бы экспортные возможности России, а, следовательно, и ее индустриализацию.

Социалистическая и леволиберальная общественность и печать, не понимая или не желая понять реалистических экономических раскладок столыпинских экономистов, обвиняли их в бессердечии и реакционности и продолжали внушать крестьянам, что все их проблемы решатся ликвидацией имений, и обещали это сделать, как только они придут к власти. И вот пришли. Министром земледелия во Временном правительстве стал Виктор Чернов – председатель партии эсеров, ее основатель и автор ее программы. В Петроград к Чернову повалили крестьянские ходоки с вопросом, когда же начнется передел земли. Но одно дело находиться в оппозиции, другое – быть у власти. Ходокам отвечали, что вопросы эти будут рассмотрены специальными комиссиями и пр. Но слишком долго Чернов и его партия настраивали крестьян на захват власти, чтобы теперь с падением того строя, который тот же Чернов обвинял во всех грехах, крестьяне спокойно ждали милостей со стороны нового правительства. А тут явился Ленин с его лозунгами: «Земля крестьянам, фабрики рабочим!», «Грабь награбленное!» и «Конец войне!». В это время у Временного правительства был шанс вырвать инициативу у Ленина, приступить к сепаратным мирным переговорам с Германией. Весной и летом 1917 года Российская армия была еще силой, с которой немцы считались, и мирные переговоры в те месяцы могли окончиться вполне выгодными условиями для России и даже какими-то

151

уступками Сербии, ибо Германия находилась на последнем издыхании, если не в военном смысле, то в экономическом, жаждала мира почти любой ценой. Но Временное правительство выдвигало лишь чуждые народным массам политические и юридические решения: верность союзникам, война до победного конца, – но при этом (бессмысленно) без какого-либо вознаграждения за пролитую кровь (никаких контрибуций!) – конституцию, равенство перед законом. А распропагандированный и озлобленный войной народ во внешней политике хотел мира и готов был пойти за любой партией, его обещающей, а во внутренней желал не равенства, а мести, чтобы тому, кто был никем, стать всем, как поется в «Интернационале» – вполне в соответствии со словами Ханса Кона, приведенными в главе IV, о том, что крестьянин, только что освобожденный правительством от зависимости от своего бывшего хозяина, стремится не к равенству с последним, а к мести, и потому будет поддерживать не либеральное правительство, проповедующее равенство, а то, которое расправится с этими бывшими хозяевами, то есть то, которое будет управлять диктаторски, не будет считаться с законами и частной собственностью. При таком состоянии умов – а именно к этому призывали крестьян народники всех мастей – естественно, у большевиков, перехвативших эти лозунги, было гораздо больше шансов захватить и удержать власть, чем у либералов. Временное правительство было обезоружено собственным народничеством, традиционным для русской интеллигенции и дворянства. Народниками были славянофилы, своей идеализацией крестьянского мира (или общины), оказавшими медвежью услугу и крестьянству, и всему экономическому – дав значительной степени и политическому – развитию страны. Все это народничество как консерваторов, так и либералов и социалистов, сводилось к вере в то, что народ (в глазах славянофилов – народ-богоносец) благодаря своим страданиям, придя к власти, будет соболезновать всем обездоленным, будет добрым и справедливым.

Первым трезвым голосом в этом отношении были уже упомянутые «Вехи», предупреждавшие об опасности того, что с падением власти на поверхность выйдет не богоносное,

152

а звериное начало. Но, как мы знаем, либеральный, а тем более социалистический, лагерь не прислушался к предупреждениям авторов «Вех». И Временное правительство было пропитано теми же иллюзиями о гласе народа – гласе Божьем. Оно оказалось психологически безоружным против той анархии, самосудов, убийств офицеров, что начало принимать масштабы национальной эпидемии в условиях безвластия. Примерами беспомощности Временного правительства были Приказ № 1, давший право солдатам не подчиняться своим офицерам, создавать солдатские комитеты, подчинявшие себе и оружие, и офицеров. Правда, этот приказ исходил не от Временного правительства, а от Совета солдатских и рабочих депутатов, фактически от большевиков, но Временное правительство не решилось его отменить, принять против него и его авторов решительных мер. Естественно, продолжение военных операций при действии Приказа № 1 было невозможным – началось массовое разложение армии, дезертирство. Толпы вооруженных дезертиров захватывали поезда, отправлялись в тыл и захватывали реальную власть на местах, поскольку старая полиция и губернаторы были отменены Временным правительством в одночасье, с предоставлением права губерниям и городам выбирать местную власть и вводить выборную же милицию – людей без административного опыта, но с теми же иллюзиями о народе.

Всем этим воспользовался Ленин, никакими иллюзиями и идеализацией народа не страдавший, но он понимал (и писал об этом), что без владения деревней большевикам удержаться у власти не удастся. У большевиков же своей партийной организации среди крестьян не было и почти до самого своего прихода к власти большевики «работой среди крестьянства совершенно не занимались»^[6]. Как покажут выборы в Учредительное собрание, крестьяне в своей массе голосовали за ПСР. Однако уже с III съезда ПСР в мае—июне 1917 года в партии назревает раскол. Но крестьяне не разбираются в том, что в ПСР образовалось крыло левых эсеров, которые обвиняли

153

руководство партии, ставшее одной из партий власти, в измене социализму^[7]. И вот Ленин сближается с левыми эсерами, использует марку эсеров для проникновения в деревню и одновременно присваивает эсеровскую аграрную программу. Надо, пишет Ленин, «чтобы в каждой агитаторской группе для деревни было не менее двух человек: один от большевиков, один от левых эсеров. В деревне фирма эсеров пока царит, и надо [этим] пользоваться, чтобы во имя этой фирмы провести в деревне блок большевиков с левыми эсерами,..»^[8]. Казалось бы, ударом для Ленина явился Первый съезд Крестьянских советов. Во-первых, из 1115 делегатов не было ни одного большевика. Хотя 650 делегатов были членами социалистических партий – 537 эсеров, 103 меньшевика, 4 народных социалиста и 6 трудовиков – 136 были беспартийными и 329 принадлежали к партиям правее даже умеренных эсеров и трудовиков. И резолюции съезда были значительно более умеренными, чем этого хотелось бы, выступившему на съезде, Ленину. Съезд выступил «за уравнительный раздел помещичьих земель», но не за сохранение крестьянской трудовой собственности на землю (столько земли, сколько крестьянин может обработать со своей семьей)^[9]. Такие настроения крестьянства Ленина явно не устраивали, и он начинает умышленно искажать их: в своих выступлениях якобы по материалам съезда Ленин низводит результаты крестьянского съезда к «крестьянской бедноте», изображая ее как подлинный голос крестьянства, хотя на самом деле к тому времени (в значительной степени благодаря столыпинским реформам)

154

более 30% крестьян принадлежало к середнякам и кулакам, и с ликвидацией помещичьих имений основой российской экономики становились именно эти категории крестьян, а не бесхозяйственные бедняки. Но Ленина заботила не экономика, а политическая власть, тотальное владение страной. Самостоятельные крепкие хозяйства стояли на пути. Известны слова Ленина о том, что большевики не укрепятся у власти до тех пор, пока им не удастся посеять на селе классовую борьбу. Именно с этой целью вскоре после прихода к власти в селах организуются вооруженные комитеты бедноты (комбеды), которым предоставляется абсолютная власть над зажиточным крестьянством. Комбеды состоят из отбросов деревенского общества – алкоголиков, воришек. Это тот же контингент, который Сталин использует в процессе принудительной коллективизации 1928-1933 годов^[10]. В эмиграции за несколько лет до своей смерти Керенский как-то сказал (цитирую не дословно, по памяти): «Ленин был человек неприятный, сварливый, но если бы мне и моему кругу кто-либо сказал летом 1917 года о том кровавом терроре, который Ленин развяжет, мы бы все дружно рассмеялись. Лично он нам был очень несимпатичен, но все мы считали его товарищем по оружию, борцом за свободу и благополучие народа».

Беспрецедентность ленинского цинизма и террора – не говоря уж о сталинском – один из важных ключей к загадке победы Ленина. В бытность мою профессором канадского университета я не раз говорил студентам, что если бы большевики установили свою власть в Люксембурге, то вряд ли они победили бы в России – был бы прецедент, урок. Насколько большевистская затея была еще неизвестна и не понята в России в 1917 году, свидетельствует безуспешность попытки Керенского и генерала Краснова 26 октября (8 ноября) уговорить в Пскове генерала Черемисова, главнокомандующего Северным фронтом, уступить небольшую часть своих войск для похода на захваченный большевиками Петроград. Генерал отказал, заявив, что его дело защищать страну от внешнего врага, а не вмешиваться во внутренние политические распри. Ведь и Ленин, и Керенский считались социалистами,

155

и какое дело было этому вояке, воспитанному в русских офицерских традициях полного невмешательства в политику, до ссор между двумя социалистами? Кроме того, после ареста Керенским генерала Корнилова и его сподвижников русское офицерство отвернулось от Керенского и уже не собиралось его спасать, как спасло в дни июльских беспорядков – своего рода ленинской генеральной репетиции будущего захвата власти. Генерал Краснов с гордостью рассказывает, как на псковском вокзале некий поручик Карташов отказался пожать протянутую ему Керенским руку: «Я не могу подать Вам руки, – сказал он, – я корниловец»^[11]. Как известно, Краснов все же двинулся на Петроград с неполным полком казаков – «всего 700 всадников», – пишет Краснов, – плюс две пушки и броневик. В бою у Пулковских высот казаки одержали победу над красногвардейским сбродом, общей численностью около 16 тысяч штыков. В бою погибло 400 красных, а у казаков 3 убитых и 28 раненых. Но из-за количественного превосходства, казаки оказались пленниками своих пленных. Это была пиррова победа, после которой, считал Краснов, идти на Петроград с его 200-тысячным гарнизоном было бы безумием. Остальное довольно хорошо известно. К Краснову явился Троцкий и «пригласил» его на переговоры в Петроград. Пришлось согласиться. Согласно договору казаки должны были вернуться на Дон со всем своим обозом – денежным и оружейным запасом и т.д. Им было обещано территориальное невмешательство красных при соблюдении казаками нейтралитета. Обещания красными сразу же нарушались, но казаки все же многое с собой увезли. Краснов фактически находился под домашним арестом в Петрограде, но сумел бежать на Дон^[12]. Большевики тем не менее в январе 1918 года вторглись в земли Войска Донского. Правящий Доном атаман Каледин застрелился, а скопившиеся на Дону белые генералы и около 5 тысяч собравшихся вокруг них военных плюс их семьи двинулись в легендарный Ледяной поход – в северо-кавказские степи. Так началась эпопея Белой армии юга России.

156

Следует заметить, что в те несколько дней продвижения казаков Краснова к Петрограду в самом городе ходили слухи, что Краснов идет на Петроград с армией в 5 тысяч штыков, что вызвало панику у большевистского правительства, и оно начало паковаться, готовясь к побегу в Москву. Так что будь у Краснова не 700, а, скажем, 7 тысяч бойцов, большевики были бы выбиты из Петрограда, и весь дальнейший ход истории мог бы быть совершенно иным. К сожалению, в тот момент между Балтикой и Петроградом Краснов оказался единственным политически мыслящим генералом, понимавшим, что большевики гораздо хуже Керенского. План восстания юнкеров в Петрограде провалился благодаря перехвату большевиками документов предстоявшего восстания. Большевики ответили массовой резней в Петрограде нескольких десятков тысяч юнкеров и офицеров. Если к этому прибавить расправу с восставшими юнкерами в Москве, то красный террор можно отсчитывать с ноября—декабря 1917 года, а не с июля 1918 года, как официально отсчитывают большевики, то есть со времени подавления левоэсеровского восстания. Эти три попытки противостояния большевикам – красновское и два юнкерских, окончившиеся поражением, можно считать первым этапом Гражданской войны.

* * *

После этого еще оставалась маленькая надежда на Учредительное собрание и на то, что большевики выполнят обещание Ленина о подчинении его решениям^[13]. Учредительное собрание собралось 6 (19) января 1918 года. Блок большевиков и левых эсеров насчитывал 38,5% и то благодаря тому, что из избранных в Учредительное собрание 715 депутатов явиться смогло лишь 410. Явно это были преимущественно депутаты из не слишком отдаленных от Петрограда районов,

157

в Петрограде же 45% голосов было подано за большевиков^[14]. Главной опорой ПСР были крестьяне Поволжья, Сибири и Украины, откуда добираться до Петербурга в условиях разрухи было гораздо труднее, к тому же большевики чинили затруднения небольшевистским депутатам, вплоть до арестов, особенно кадетов и правых. Тем не менее члены основной ПСР составляли абсолютное большинство, и председателем Учредительного собрания был избран глава ПСР Чернов. Явившиеся Ленин и Свердлов потребовали от Учредительного собрания признания советской власти и всех ее постановлений-декретов. Учредительное собрание абсолютным большинством проголосовало против, после чего Ленин и Свердлов покинули зал. Заседание продолжалось до глубокой ночи, когда Ленин принял Декрет «О роспуске Учредительного собрания»; декрет был выполнен на рассвете 7 (20) января вооруженным до зубов отрядом матросов под командой Железняка. Надо сказать, что, предвидя провал большевиков в Учредительном собрании, Ленин, чтобы придать какую-то форму легитимности своей власти, созвал сразу же после Учредительного собрания III съезд Совдепов, который, естественно, одобрил ленинский декрет, тем более, что около половины депутатов съезда представляли советы обеих столиц, состоявших к тому времени почти полностью из большевиков и левых эсеров.

Явившиеся к Таврическому дворцу – зданию, в котором заседало Учредительное собрание,– делегаты на следующий день нашли его запертым и окруженным пулеметами Красной гвардии. Небольшая демонстрация протеста против разгона Учредительного собрания была расстреляна большевиками (это было второе Кровавое воскресенье). Ленин правильно рассчитал, что уставшие от войны и революционных эксцессов народные массы не будут жертвовать жизнью за какую-то «учредилку».

Разогнанные депутаты-эсеры отправились в Самару – центр наиболее надежного проэсеровского большинства – и установили там Временное правительство Учредительного собрания.

158

С этого начинается волжско-сибирская Белая эпопея. Зарождение и состав Самарского правительства, как мы видим, решительно отличался от природы состава власти всех остальных Белых фронтов, за исключением первого этапа сопротивления большевикам на Архангельском фронте, когда правительство там возглавлял старый социалист-народник Чайковский.

Трагедией белого движения в целом была политическая безграмотность, в том числе и его вождей. Как мы уже говорили, российское офицерство традиционно (во всяком случае, после декабристов) было аполитичным. И вот ему досталась роль вождя политической войны, каковой всегда является Гражданская война. Они воевали с большевиками как с врагом внешним. Даже официально упор делался на то, что, поскольку большевики являются ставленниками немцев, война с ними является продолжением войны с Германией. В ответ на ленинские лозунги, отвечавшие чаяниям социальной революции, на знаменах белых стояло обещание созыва Учредительного собрания. Правда, при генерале Деникине существовал некий Национальный центр, разрабатывавший весьма левое трудовое и земледельческое законодательство для будущей России, предусматривавшее отчуждение земель от больших имений (с допущением сохранения имений в размере от 150 до 400 или 500 десятин в зависимости от местных экономических условий, густоты населения и плодородия почв) в пользу малоземельных крестьян и пр., но, во-первых, как пишет Деникин, радикальные реформы, одобряемые им, натыкались на прагматические контраргументы Совета государственного объединения, во главе которого стоял столыпинский министр земледелия Кривошеин^[15], и на решительное сопротивление правых, стремившихся к реставрации, которые

159

к тому же двигались на север по стопам наступавшей Белой армии и нередко на местах отбирали свои бывшие земли у крестьян, да еще и наказывали крестьян, пороли их^[16]. Во-вторых, сам Деникин решил не публиковать никаких проектов социальных реформ, пока не будет взята Москва, – реформы, мол, должны прозвучать из столицы. Так что в народе никто и не подозревал, что у белых есть социальная программа. Возможно, что откладывание обнародования проектов реформ до взятия Москвы было только отговоркой и неразумной к тому же, ибо только опубликованием проектов популярных реформ можно было бы разрушить большевистскую пропаганду, представлявшую белых реакционерами-реставраторами. Деникин вообще был против создания при нем законодательного органа на том основании, что общественность разделена на партии. Он заявил генералу Лукомскому: «Добровольческая армия отнюдь не может стать орудием политической партии»^[17]. Тут-то и была его ошибка: в Гражданской войне может победить только идеологизированная сторона.

Политическая безграмотность Деникина сказалась и на его лозунге «Единой и неделимой», чем оттолкнуты были и меньшинства, и такие соседи России, как новообразованные Польша, Финляндия и прибалтийские республики. Вместо сотрудничества с гетманом Скоропадским и поддержки его Деникин отказывался иметь с ним дело. Скоропадский жаловался Краснову:

«Я ... генерал свиты Его Величества, не могу быть щирым украинцем ... но ... мне пришлось делать выбор – или самостийность, или большевизм, и я выбрал самостийность. Предоставьте народу жить, как он хочет. Я не понимаю Деникина. Давить, давить все – это невозможно. Для этого у Деникина нет сил и это не нужно...».

То же самое в отношении казаков. Деникин упрямо оставался верен союзникам, до конца Гражданской войны считал немцев чуть ли не самым главным своим врагом. И не мог

160

простить Краснову того, что он реалистически понял, что, пока немцы стоят на российской территории, только от них можно получать оружие для борьбы с большевиками и опираться на немцев, как на надежный тыл, что он и делал и даже писал императору Вильгельму о помощи. От немцев он получал оружие, которым делился с Белой армией. Деникинцы же называли казаков проститутками за получение оружия от врага. Деникин всячески подавлял признаки самостоятельности донских и кубанских казаков и их войск и в конце концов подчинил казачьи войска полностью белому командованию, вынудив Краснова уйти в отставку^[18]. А осенью 1919 года он даже повесил председателя Кубанской Рады и ближайших его сотрудников за сепаратистские тенденции. После ликвидации автономии Донского войска, – пишет Краснов, – война против большевиков из национальной превратилась в классовую «и как таковая, не могла иметь успеха в беднейшем классе. Казаки и крестьяне отпали от Добрармии, и она погибла». Что касается расправы с кубанскими сепаратистами, то бывший кубанский атаман Филимонов считает, что она сыграла «значительную роль в общем ходе борьбы с большевиками на юге России и была одним из существенных поводов к катастрофическому отходу вооруженных сил юга России от Орла до Новороссийска»^[19]. Тесно связанным с отсутствием четких и ясных программ был провал тыла. Именно из-за отсутствия тыла, отсутствия четких и прилично действующих органов власти и местной администрации в тылу у белых такое явление, как проигранная белыми битва между Тулой и Орлом осенью 1919 года превратилась в катастрофическое бегство почти без остановок до самого Черного моря.

* * *

Трагедия Белой борьбы была в том, что политически безграмотным военным пришлось вести политическую борьбу

161

(каковой всегда является Гражданская война) не только без поддержки партии, пользовавшейся наибольшей популярностью в народе, но еще в условиях взаимной вражды. Логически борьбу против большевиков должна была бы возглавить ПСР как партия русского крестьянства и значительной части интеллигенции. Но ПСР по «старой» народническо-социалистической традиции в офицерском мундире видела классового врага, реакционера и реставратора par excellence, хотя это было далеко не так. К тому же в ходе Первой мировой войны более половины офицеров погибли или стали инвалидами. Наибольшие потери были в пехоте, где в отличие от остальных армий русские офицеры первые поднимались в атаку и вели солдат за собой – первыми и падали. К 1917 году более 70% пехотных офицеров были вчерашние солдаты, отправлявшиеся прямо с поля боя (обычно отличившиеся особыми способностями) на кратковременные курсы и затем производившиеся в офицеры. Это были плоть от плоти остальных солдат. Не были они связаны со старым режимом ни сантиментами, ни офицерской традицией, что и отразилось в том, что на первый призыв белых генералов зимой 1917—1918 года откликнулось лишь 5 тысяч офицеров. В свою очередь, традиционные (классические) офицеры и, конечно, белое командование, видело в ПСР тех же большевиков, чуть «побледневших социалистов». Таким образом, «бракосочетания» между ПСР и белым командованием не произошло, а оно могло бы привести к победе, как это произошло в Германии, где ненавидевшие друг друга фельдмаршал Гинденбург и социалист Эберт заключили союз во имя спасения Германии от большевизма и совместными усилиями подавили большевистский мятеж спартаковцев в ноябре 1918 года.

Казалось бы, на Волге в январе 1918 года был шанс аналогичного союза в России, поскольку во главе тамошнего временного правительства стояла партия, имевшая одну из самых прочных крестьянских поддержек именно в Поволжье. Но с самого начала эсеровское правительство столкнулось с проблемами, преодолеть которые оно не сумело. Во-первых, у него не было армии, а попытка создать добровольческие отряды из местных рабочих и крестьян провалилась. При всей своей политической «грамотности» в обращениях к народу

162

они клеймили большевиков немецкими агентами и оправдывали борьбу с ними именно этим аргументом. Очевидно, общность социализма не позволяла построить свою антибольшевистскую пропаганду на идейных основах. При всей их нелюбви к офицерству эсерам пришлось призывать последних для создания регулярной армии. Офицерство не желало воевать под красным флагом, называло эсеровское правительство полубольшевистским. Обе стороны друг другу не доверяли.

Но тут появился кстати Чехословацкий корпус. Это были пленные чехи и словаки, которые в течение войны охотно сдавались в русский плен, не желая воевать за немцев. В России они добивались права воевать бок о бок с русскими. Таким образом были сформированы Чехословацкий корпус, но царское правительство тянуло с отправкой его на фронт как «изменников» своего государства – Австро-Венгрии. Когда под властью большевиков рухнул Восточный фронт, западные союзники приказали корпусу двигаться на Владивосток, чтобы там погрузиться на суда и прибыть на Западный фронт. Советское правительство согласилось беспрепятственно пропустить корпус с полным комплектом его оружия по железной дороге. И вот на вокзале Челябинска встретились два эшелона – пленных венгров-коммунистов, двигавшихся на запад для вступления в Красную гвардию, и чешского корпуса. Это были традиционные враги. Произошла ссора, несколько венгров было убито чехословаками, после чего Троцкий приказал разоружить корпус и дальше его не пускать. Но корпус отказался разоружаться и захватил Челябинск. Командование корпуса, будучи социалистами, находились в контакте с русскими эсерами и согласилось, с разрешения союзников стать первой временной армией Самарского правительства, вплоть до создания собственно русской армии.

Вместо налаживания добрых отношений и взаимодоверия с русскими офицерами и отказа от левацко-классовых установок, трения между правительством и русским офицерством достигли предела после того, как весной 1918 года в Уфе (куда к тому времени пришлось отступить эсеровскому правительству) появился Виктор Чернов, бежавший из своей квартиры в Москве (?) в момент появления чекистов с целью его ареста. Возглавив летом 1918 года Комитет членов Учредительного

163

собрания, он осудил своих собратьев по партии за сотрудничество с «золотопогонниками», пытался безуспешно вступать в переговоры с большевиками и призывал эсеров прекратить вооруженное сопротивление большевикам. Он утверждал, что, поскольку деревня, крестьянство относятся к большевикам отрицательно и села вооружены до зубов оружием, принесенным с фронта вернувшимися дезертирами, каждая деревня станет антибольшевистским бастионом, и большевики не смогут удержаться у власти. Естественно, такая позиция была неприемлема антибольшевистскому офицерству и западным союзникам, которые уговорили адмирала Колчака отправиться из США (куда он попал благодаря спасшим его от расстрела матросам) в Сибирь и возглавить там антибольшевистские правительство и борьбу, что Колчак и сделал. В начале ноября 1918 года Колчак с группой офицеров произвел переворот в Омске, провозгласил диктатуру, и был признан всеми белыми фронтами Верховным Правителем. Чернов и его деятели были арестованы, а затем отправлены заграницу. Так печально закончился опыт сотрудничества эсеров и офицеров.

Колчак лично был честнейшим человеком весьма умеренных политических взглядов и блестящим адмиралом. Но оказался весьма невежественным военачальником на суше. Кроме того, это не был человек масс, не умел перед ними выступать, а тем более обещать народу «златые горы». Оказался он и негодным гражданским администратором. Не разбирался в людях. Его окружали блюдолизы и проходимцы-циники. Вокруг него царила коррупция, и был весьма жестокий режим, который в конце концов настроил крестьянские массы против него^[20]. Трагический конец Колчака широко известен: Чехословацкий корпус, захвативший и охранявший всю Транссибирскую железную дорогу, предательски охранял ее

164

и от отступавших белых и наконец в январе 1920 года на иркутском вокзале захватил Колчака и его окружение и передал их местному меньшевистско-эсеровскому «Политическому центру», но практическая власть была в руках большевистского ревкома, который и расстрелял Колчака 7 февраля.

Вероятно, самым убедительным свидетельством политического провала Белой армии был тот факт, что в начале 1921 года, сразу после эвакуации последних белых частей начались крестьянские бунты буквально по всей стране, а также Кронштадтское восстание. Это подтверждает отчуждение крестьян и от белых, и от красных. Ведь, казалось бы, так естественны были бы эти бунты в конце 1919 и 1920 году, чтобы открыть путь наступлению белых. Но такие восстания мы видим только в начале белой эпопеи (донские и кубанские казаки, Северный Урал и Поморье), когда восстававшие еще видели в белых своих освободителей. К 1920 году ряды этих потенциальных союзников явно и катастрофически поредели. А восстания крестьян против большевиков в начале 1920-х годов были слишком стихийны, без связи между собой, изолированы расстоянием друг от друга. Большевики их уничтожали поодиночке, соединив террор с пряником – НЭПом, с его восстановлением частного земледелия и на практике землевладения.

Аннотированная библиография

Д. Анин «Революция 1917 года глазами ее руководителей». Рим. Edizioni Aurora, 1971. Этот сборник под редакцией и со вступительной статьей известного в эмиграции публициста Анина (трагически покончившего с собой в Израиле в 1970-х годах) говорит сам за себя. В нем собраны отрывки из писаний в основном левых участников событий – от эсеров до Троцкого. Либеральный и правый лагеря представлены только Шульгиным, Набоковым и генералами Лукомским и Деникиным.

«Архив русской революции» издавался в Берлине между 1922 и 1926 годами. Очень ценное независимое издание воспоминаний участников Временного правительства и Белого движения

165

и документов эпохи революции и Гражданской войны. Особенно ценны следующие материалы:

П. Н. Краснов «На внутреннем фронте», в АРР, т. I Воспоминания участника Белой борьбы, генерала и верховного атамана донских казаков после самоубийства Каледина. Один из немногих белых генералов, обладавший политическим мышлением. На старости лет во время Второй мировой войны включился в антибольшевистскую борьбу на стороне немцев, возглавив казачьи части. После войны был предательски передан Великобританией советским властям и казнен в Москве.

Он же «Всевеликое войско Донское», в АРР, т. V.

Он же «Из воспоминаний 1917—1920 годов», в АРР, тт. VIII и XI.

А. С. Лукомский «Из воспоминаний». Тт. II, V, VI. Автор – генерал, участник Корниловского «заговора», при генерале Деникине был председателем «Особого совещания, исполнявшего функции правительства», как сам пишет. Личность противоречивая. Многие обвиняли его в том, что правительственная власть (невоенная) фактически отсутствовала у Белой армии.

С. П. Мельгунов «Золотой немецкий ключ большевиков». Нью-Йорк, Телекс, 1989. Автор – известный историк, до революции один из руководителей партии Народных социалистов (самое правое крыло социал-демократов, которых в сегодняшней России поместили бы где-то между Явлинским и Немцовым). Книга была впервые издана в 1940 году в Париже и была, пожалуй, первым окольным доказательством немецкого финансирования Ленина, что теперь доказано документами Германского генерального штаба, захваченными американцами в 1945 году.

Он же «Как большевики захватили власть». Париж, La Renaissance, 1953.

Он же «Красный террор в России». Нью-Йорк, Brandy, 1979.