Текст книги "Тоталитаризм и вероисповедания"

Автор книги: Дмитрий Поспеловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 42 страниц)

294

Бренан говорит об Испании первой половины XX века, которую он называет модернизованным средневековым государством: каждое ее общественное и политическое движение приобретало религиозные черты, даже в виде непримиримой борьбы испанских анархистов против церкви (как антирелигиозный фронт в СССР). Не пройдя через петровскую секуляризацию, Испания развивалась как церковно-подчиненное в основном эгалитарное общество, которое относилось с пренебрежением к материальному богатству и личной карьере в жизни, с сильным чувством общности и очень слабыми понятиями об индивидуальных правах и неотчуждаемости частной собственности. Героика самопожертвования, смерти, популярность побежденных в борьбе с государством или с сильными мира сего, – характерные черты испанского общества. Например, в 1910—1917 годах популярность социалистов очень выросла, когда они проигрывали одни выборы за другими, ввиду того, что либералы, находившиеся у власти, фальсифицировали результаты выборов. В 1917 году кровавое подавление стачки, организованной социалистами, вызвало немедленно бурный рост рядов пострадавшей партии. Любое движение сопротивления властям, подавленное ими, превращает поражение в победу. Это черты христианского сочувствия гонимым и обижаемым.

Чувство неприкосновенности частной собственности в Испании был ненамного крепче, чем в России. Так, в XVII веке в Испании обсуждался вопрос национализации земли, а крестьянские общины дожили в Испании до XX века, как в России. Классический испанец, по словам Бренана, скорее будет тратить свои средства на кутежи и женщин, чем вкладывать их в акции, либо посвятит жизнь своим идеалам, ведя почти аскетический образ жизни. Религиозными по духу были, например, анархические профсоюзы, которые требовали от своих членов, особенно во время забастовок, воздержание от алкоголя и посещения всевозможных увеселительных мест. Во время Гражданской войны 1936-1939 годов анархисты, захватив Барселону, занялись нравственной очисткой города – закрытием борделей, перевоспитанием проституток – и ... физическим разрушением храмов, массовыми расстрелами духовенства и монашества обоих полов. Испанский

295

анархизм был религиозно-воинствующим атеистическо-пуританским движением^[3]. Одной из причин популярности и успеха анархических профсоюзов было то, что их руководители не получали зарплаты, у них не было стачечных фондов, и поэтому их забастовки были актом самопожертвования. Социалистические и католические профсоюзы платили зарплаты и материально поддерживали забастовщиков, зато популярностью они не пользовались.

Наряду с этим недавняя испанская история полна жестокостей, насилия, кровопролитий и террора как со стороны левых, так и правых движений. В абсолютистском мышлении испанца не было места диссидентству. Как и его далекий русский собрат, испанец считал, что существует только одна правда, и поэтому не может быть места человеку, исповедующему другие идеи. Такой человек рассматривался как еретик, опасность которого в том, что он может заразить своей ересью другого^[4]. Поэтому он должен умереть, а быть убитым за идею – честь, а не позор. Во всем этом можно проследить диалектику, с одной стороны, тоталитаризма, а с другой, противоядия таковому, ибо если господствует своеобразное безразличие к смерти и популярность гонимых и побеждаемых, то захватившие власть изначально обречены. В этой национальной характеристике, возможно, и кроется главная причина иссякания диктатур в истории Испании, например диктатуры генерала Примо де Ривера (1923-1930) и даже генералиссимуса Франко, которая хотя и длилась 39 лет – с 1936 до 1975, – однако черты тоталитаризма в ней иссякли лет за 20 до физической смерти диктатора.

Итак, мы подошли к испанской Гражданской войне. Все началось, можно сказать, со сложения карлистами оружия в начале XX века, когда типично по-испански все жестокости гражданских войн были забыты, и карлистские офицеры

296

были приняты в испанскую армию в сущем чине. В результате в 1922 году было по генералу на 100 солдат и по офицеру на 6 солдат. Насколько обременительно для государственной казны была такая масса офицеров, говорит то, что в 1936 году, когда началась Гражданская война, у Испании не было ни одного танка. Чтобы как-то существовать в век профсоюзов, испанское офицерство организовало собственный профсоюз и занялось частным предпринимательством: захватило монополию на строительство дорог, а затем брало плату с людей, пользующихся этими дорогами, продавало оружие марокканцам, против которых Испания вела войну. При всей нищете и коррупции испанский офицер помнил, что он принадлежит к благородному ордену, который не так давно распоряжался политиками и долг которого – защищать отечество от коррумпированных политиков и особенно от всевозможных интернационалистов-безбожников.

Последствия поляризации испанского общества в годы Первой мировой войны и экономический кризис, безработица, вызванные спадом спроса на продукцию испанской военной промышленности, привели к росту политического терроризма справа и слева. Так, в одной Барселоне между 1919 и 1923 годами было убито 700 человек. За 20-летний послевоенный период^[5] было убито три премьер-министра. В такой атмосфере под давлением армии король назначил в 1923 году генерал-губернатора Каталонии Мигеля Примо де Ривера диктатором страны. Первые 3 года его власть была популярна, но его непоследовательность, многословные декреты, противоречащие один другому, которые сам же не соблюдал, его длительные уединения в каком-нибудь деревенском особняке без телефона и какой-либо связи с центром, но с вином и женщинами, и наконец политика жесткой централизации, в том числе лишение Каталонии автономии, что настроило против него каталонцев, а подавление гражданских свобод повернуло против него либералов, – все это заставило его уйти в отставку в 1930 году. Последней попыткой де Риверы удержаться у власти было создание им некоего Патриотического союза – имитации итальянской фашистской партии. Но

297

из этого ничего не вышло: де Ривера был недостаточно жесток и последователен, чтобы эффективно подавить оппозицию. В результате почти каждая партия (а они были вне закона) обзавелась своими военизированными формированиями, и уйти в отставку его заставили все общественные силы – от либералов до генералов: первые – из-за подавления гражданских свобод, последние – из-за неэффективности его диктатуры.

В 1931 году король был вынужден допустить муниципальные выборы. Армия на этот раз не вмешивалась, поскольку была в оппозиции к королю и диктатуре генерала Беренгуэра, сменившего де Ривера, и победа досталась республиканцам, которые заставили короля отречься от престола. Правление республиканцев страдало от тех же недостатков, что и Веймарская Германия. Та же проблема с многочисленными миниатюрными партиями и пропорциональным представительством. У власти были центристы, положение которых было еще менее стабильно, чем в Германии, ибо средний класс, на который опиралось правительство, был незначительным количественно и мало влиятельным. Прагматизм и отсутствие определенных идеологических установок центристских партий были чужды идеологизированным испанцам. Не могли республиканцы улучшить и экономическую ситуацию, катастрофически пострадавшую от всемирной Великой депрессии. Чтобы как-то стабилизировать политическую ситуацию, правительство провело новый мажоритарный избирательный закон англо-американского образца, но, поскольку в Испании не было крупных партий, для выборов составлялись блоки, как в постсоветской России. В результате количество мест в парламенте у блока правых сил на выборах 1933 года значительно превосходило пропорцию голосов избирателей, поданных за него, благодаря тому, что социалисты отказались войти в общий блок с республиканцами. В результате правого засилия в парламенте центристское правительство вынуждено было предоставить ряд важных министерских портфелей крайне правым, в том числе клерико-фашисту Роблесу, главе католической партии Народное действие, который привлек ряд мелких католических партий, включая весьма многочисленную Католическую молодежную организацию,

298

переименовав возглавляемое им движение в Конфедерацию автономных правых сил – СЭДА в ее испанском акрониме. Как и прочие фашистские партии, у СЭДА была программа умеренных социальных реформ, но провести ее не удалось, поскольку финансировали ее в основном помещики. Более того, под давлением последних Роблесу пришлось возвратить помещикам земли, недавно у них отобранные в пользу крестьянских общин. Это вызвало взрыв терактов анархистов. В 1935 году правительство ответило отправкой в тюрьмы более 40 тысяч социалистов и рабочих активистов. По стране прокатился клич: «Долой республиканцев, они хуже диктатуры де Ривера!». Правительство вынуждено было объявить новые выборы в 1936 году.

Тем временем VII и последний конгресс Коминтерна в 1934 году отменил постановление 1928 года, запрещавшее коммунистам входить в коалиции с другими партиями. На этой основе в Испании к выборам 1936 года был сформирован Народный фронт, состоявший из коммунистов, анархистов и социалистов разных мастей. Этот блок набрал всего на 700 тысяч голосов больше правых, центр же в условиях обостренной идеологизации рассыпался, набрав менее полумиллиона голосов. Если в прошлых выборах мажоритарная система подвела левых, то сейчас, наоборот, Народный фронт получил в два раза больше мест в парламенте, чем правые. Его главным избирательным козырем было обещание амнистии всем политическим заключенным. Анархисты, верные своей позиции неучастия в правительствах, проголосовав за Народный фронт, в коалицию не вошли. Таким образом, количественно незначительная компартия оказалась в коалиции единственной организованной и централизованной силой, устремленной к захвату власти. Получив 16 мест в парламенте, что примерно в 4 раза превосходило ее пропорцию в блоке партий Народного Фронта, она сразу стала играть роль в коалиции, совершенно не соответствовавшую даже этом количеству своих депутатов. Затем социалисты вручили компартии свое молодежное движение, численность которого увеличила компартию чуть ли не в 40 раз.

Ненамного крупнее коммунистической была и новорожденная фашистская партия, так называемая Испанская Фаланга,

299

созданная и возглавленная юным аристократом Хосе Антонио Примо де Риверой, сыном покойного диктатора. Он провозгласил программу синдикалистского общества, очень близкую программе итальянских фашистов, но в отличие от последней, в ней была графа об уважении Католической церкви. Утопической целью Фаланги было воссоздание Испанской империи (возможно, и с присоединением Португалии). Ко времени выборов 1936 года в партии было всего 25 тысяч человек в основном моложе 21 года, многие из которых состояли в террористических военизированных соединениях партии, нередко привлекая для этого уголовников. На выборах за нее проголосовало всего 40 тысяч избирателей, и сам де Ривера потерял место в парламенте, которое занимал с 1933 года. Монархисты аплодировали действиям фалангистов против левых и в апреле передали Примо де Ривере молодежное движение СЭДА, так называемое Народное движение молодежи, чем, как и в вышеуказанном случае с компартией, многократно увеличили численность Фаланги. Укрепившись численно, Фаланга начала добивать остатки СЭДА: моторизованные банды фалангистов расстреливали на улицах журналистов, судей – всех, кто смел выступать против них.

А победившие социалисты начали расправляться с правыми. 13 июля 1936 года они убили лидера монархистов Кальво Сотэло. Через трое суток генерал Франко, главнокомандующий испанскими войсками в Марокко, поднял восстание против правительства Народного фронта. Гитлер и Муссолини предоставили самолеты для переброски испанских войск из Марокко в центр страны. 18 июля правительство начало вооружать население. Началась Гражданская война, длившаяся до 1939 года и унесшая около одного миллиона жизней. Победителем вышел Франко, что совсем не значило победы фашистов, как обычно утверждают советские источники дезинформации. Во-первых, в первые же дни арестованные социалистами де Ривера и все остальные руководители Фаланги, а также многие монархические деятели были расстреляны, но де Ривера накануне своей гибели сумел передать послание к Франко с заверением полной поддержки со стороны Фаланги правого восстания. Уничтожение руководителей Фаланги создало ситуацию, в которой Фаланга стала партией без руководства,

300

а Франко – вождем без партии. Франко, типичный военный с традиционными правыми взглядами, никогда не был фашистом или вообще каким-либо идеологом, но он понимал, что для победы в Гражданской войне необходима идеология. Вот он и приручил обезглавленную Фалангу. Генеральным секретарем ее он назначил своего шурина Района Серано Суньера, который тоже никогда фашистом не был. Причем к названию партии было прибавлено словечко «традиционная», этим как бы ликвидируя ее революционность, радикализм.

Франко умело использовал некоторые элементы программы Фаланги, например, провел реформу трудового права по этой программе, в значительной степени повторяя «реформы» Муссолини, с небольшой степенью успеха для рабочих. Победа Франко досталась не только благодаря помощи нацистской Германии и Италии, но в гораздо большей степени благодаря развернутому в лагере республиканцев большевистскому террору. В страну были ввезены кадры ГПУ-НКВД, которые боролись не столько с франкистами, сколько с троцкистами и анархистами. По мере их действий все более широкие слои населения начали понимать, что на самом деле речь идет не о спасении республики, а об установлении коммунистической диктатуры. Что касается лагеря Франко, то самые большие потери в Гражданской войне понесла Фаланга, что неудивительно, поскольку она состояла сплошь из молодежи. Таким образом, к концу Гражданской войны от Фаланги оставались буквально рожки да ножки.

Хотя после победы Франко единственной легальной партией стала Фаланга, в первом правительстве Франко из 10 членов только один был фалангистом, весьма липовым притом, а именно тот же Суньер, державший ее на привязи. Деидеологизированная и полностью прирученная Фаланга теперь состояла из государственных чиновников, полуинтеллигентов, профессионалов, некоторых помещиков и массы бывших социалистов и бывших анархистов. Это был в основном тот же контингент, что составлял и компартию, с той лишь разницей, что у коммунистов требовались дисциплина и подчинение генеральной линии, а у Франко за названием «фалангист» ничего не стояло, кроме лояльности по отношению к вождю.

301

Режим Франко был типичным примером жесткой военной диктатуры. Известно, что в первые 5—10 лет после окончания Гражданской войны террор Франко унес значительно больше жертв, чем погибло в Гражданской войне. Но что Франко руководствовался прагматикой, а не какой-то программой уничтожения целых слоев населения во имя какой-то идеологической утопии, показывает то, что, когда в конце 1940-х – начале 1950-х годов он почувствовал стабильность в стране, он приступил к постепенной либерализации режима. Сначала в области экономики, способствуя развитию рыночной экономики, приглашая иностранных инвесторов, развивая туризм. Этим он открыл границы и своим гражданам, и иностранным, за чем неизбежно началась и либерализация политическая. Еще в 1947 году Франко объявил, что после его смерти в стране будет восстановлена монархия. Передачу трона он готовил внуку Альфонса XIII. Интересно, что он обеспечил будущему королю воспитание в духе конституционной монархии и демократии. Следовательно, как классический военный диктатор он рассматривал диктатуру как временное явление, выходящее за рамки законности и допустимое только как крайняя мера для спасения отечества от коммунистической угрозы. Другое дело, что он сам все же оставался у власти до своей смерти. Тут уже действовала инерция власти, соблазняющая и увлекающая ее носителя.

Подводя итоги франкизму, следует заметить, что:

– во-первых, режим Франко был не фашизмом, а жесткой, но прагматической диктатурой, прагматизм которой открывал ее возможности эволюции и изменений;

– во-вторых, его власть опиралась на Католическую церковь и традиционный консервативный истеблишмент. Модернизация страны была одним из краеугольных факторов легитимизации режима Франко, что заставило его открыть страну иностранным капиталовложениям, вместе с чем пришла необходимость расширения свобод коммуникаций, въезда и выезда из страны как для иностранцев, так и для испанцев;

– в-третьих, с либерализацией Римско-католической церкви при папе Иоанне XXIII последовала аналогичная либерализация испанского католического истеблишмента. Испанская церковь начала поддерживать рабочие стачки и сопротивление либеральной интеллигенции крайностям диктатуры.

302

Так, режим начал терять один из главных слонов, на которых он держался;

– в-четвертых, с индустриализацией и модернизацией страны испанская элита была вынуждена перейти к новым областям деятельности, входить в контакт с иностранцами из демократических государств, посылать своих детей на учебу за рубеж, чтобы подготовить их к мировым рыночным отношениям;

– в-пятых, монархисты, обнадеженные наличием молодого, современно образованного претендента на престол, начали оказывать давление на правительство в пользу очистки его и государственной политики от остатков фалангизма;

– и наконец смерть диктатора, коронация юного монарха, который не нес вины ни за грехи своего деда, ни за террор Фаланги и Франко в эпоху Гражданской войны, завершили процесс превращения Испании в современное демократическое государство.

Но все ли так прекрасно, не пришлось ли Испании расплачиваться за переход к демократии? Да, пришлось. Испания утеряла свою патриархальность. Вряд ли о сегодняшней Испании можно сказать то, что мы говорили в начале этой главы. Там теперь борются за власть политические партии так же, как и в любой другой секулярной демократии. Со свободой от цензуры в страну нагрянул шквал сомнительной литературы. Рухнула органическая связь страны и ее общества с церковью, с христианскими ценностями. И сегодняшняя Испания – одно из самых нравственно распущенных обществ Запада. Правда, то, что раньше делалось тайно и прикрывалось лицемерным внешним благочестием, теперь совершается явно. За все приходится расплачиваться. Соседство добра и зла в этом мире неизбежно. Разница в том, что при диктатурах общество пытается диктовать человеку, что делать и что не делать. В демократическом обществе личность рассматривается как самостоятельное существо, способное само выбирать между добром и злом.

303

Аннотированная библиография

Biddiss, Michael D. Father of Racist Ideology: the Social and Political Thought of Count Gobineau. N. Y., Weybright & Talley, 1970. Книга об «отце» нацистского расизма, французском графе Гобино, жившем в XIX веке, который утверждал неравенство рас, ставил арийскую расу (то есть прежде всего германцев) выше всех. К арийцам он относил и французскую аристократию, которая якобы произошла от германских франков, в то время как французские низшие классы являются потомками латинян и кельтов и потому стоят несравнимо ниже германцев.

Brenan, Gerald The Spanish Labyrinth. Cambridge University Press, 1964. Бренан прекрасно знает Испанию, понимает и любит ее «душу» и умеет передать это читателю. Подзаголовок книги вполне справедливо гласит, что суть книги: «Изложение социальной и политической подоплеки Испанской гражданской войны». Русский читатель найдет в книге много общего между русским и испанским характерами и между русскими и испанскими революциями с их максимализмом и крайней жестокостью, сосуществующими с отсутствием злопамятности.

Derfler, Leslie An Age of Conflict. Readings in Twentieth-Century European History. N. Y., Harcourt Brace, 1997. Сборник статей и отрывков по основным темам европейской истории XX века из сочинений 45 авторов. Тут и международно-известные историки, и политики всех направлений мысли, включая Льва Троцкого и коммуниста Роя Медведева, левых промарксистских и гегельянских детерминистических историков – фон Лауэ, Джерри Хоф, Исаак Дойчер, и таких непредвзятых серьезных историков, как Джордж Кеннан, Карл Фридрих, Доминик Ливен и пр. Ценность его в том, что он дает возможность читателю ознакомиться с множеством различных толкований исторических событий и, сопоставляя их, сделать свои выводы.

Eubank, Keith The Road to World War II. A Documentary History. N. Y. Thomas Crowell Co., 1973. Подробная история Европы с 1918 по 1939 год в контексте рассмотрения факторов, приведших ко Второй мировой войне. Автор посвящает отдельные главы Гитлеру, Муссолини, Лиге Наций и Чехословацкому кризису, пакту Молотова—Риббентропа как главным факторам, приведшим к войне. К каждой главе приложены полностью или в отрывках соответствующие документы.

304

Greene, Nathaniel From Versailles to Vichy. N. Y., Thomas Crowell Co., 1970. Краткая политическая история Франции между войнами. Рассматривает, в частности, тоталитарные течения фашизма и коммунизма, провал Народного фронта накануне Второй мировой войны, причины нравственной слабости Франции, приведшей к национальной катастрофе 1940 года и временному режиму фашизма. Kennan, George From Prague after Munich. Diplomatic Papers, 1938-1940. Princeton University Press, 1968. Автор – один из самых выдающихся и образованных американских дипломатов, русист по образованию, профессор Принстонского университета, в этой книге собрал свои отчеты в американский Госдепартамент из Праги после предательства Чехословакии западными державами в Мюнхене в 1938 году.

Revel, Jean Francois The Totalitarian Temptation, (перевод с французского). N. Y, Doubleday & Co., 1977. Стилистически беспрекословно написанное, решительное осуждение тоталитаризма. Единственный недостаток книги – это слишком ярко выступающая «партийность» автора, пытающегося доказать (не слишком убедительно), что социализм не виновен в тоталитаризме, который является искажением социализма.

Примечания к Главе 16

1

В Норвегии это был печально известный Квислинг. Во время голода в СССР 1921-1922 годов он возглавлял норвежскую миссию помощи голодающим, женился на русской. Под впечатлением большевистского террора он стал не просто антикоммунистом, но явно и антиславянином, создав и возглавив нацистскую партию Норвегии. После войны был расстрелян по приговору норвежского суда, и его имя стало нарицательным, обозначающим прислуживание врагу.

2

Brenan, Gerald The Spanish Labyrinth. Cambridge U. Press, 1964, p. 213.

3

Сравни с «атеистическим монахом», как Булгаков называет русского интеллигента-радикала.

4

Это сравнимо с писаниями, например, Иосифа Волоцкого (XVI век) о том, что если людей подвергают смертной казни за убийство тела, то тем более подлежат смерти еретики, убивающие душу.

5

После Первой мировой войны.

Глава 17. Партия тоталитаризма

«Ленин был революционер до мозга костей именно потому, что всю жизнь исповедовал и защищал ... тоталитарное миросозерцание». Н. Бердяев (цит. по книге Д. Волкогонова «Ленин»)

305

Для Ленина обладание властью, всеохватывающей, тотальной властью, было, несомненно, высшей и главной целью своего существования. Его всевозможные маневры, включавшие обман и подвох, устройство искусственных расколов, – все во имя полной власти, хотя бы над небольшой кучкой своих последователей, но, главное, чтобы власть его была над ними полной. Во имя власти он жертвует «чистотой» марксистской революционной теории, сначала заменив идею стихийной революции пролетарских масс ткачевской идеей переворота, совершаемого группой профессиональных революционных «интеллигентов», а затем решив вовлечь в революцию и крестьянские массы, которые Маркс сбрасывал со счетов как потенциальных собственников. Наконец Ленин пошел на переворот в стране, где более 80% населения были крестьяне, в то время как Маркс говорил о возможности социалистической революции только в условиях количественного преобладания промышленных рабочих, к тому же профессиональных рабочих, а не вчерашних крестьян, все еще связанных пуповиной с деревней, каковых среди русского промышленного пролетариата было подавляющее большинство. Не остановило его от захвата власти и предупреждение Каменева с Зиновьевым, что большевики как партия незначительного меньшинства населения страны сможет удержаться у власти, только потопив страну в крови.

306

Во всех действиях и писаниях Ленина мы видим, таким образом, некий симбиоз практицизма, пренебрежения доктриной, казалось бы, с явным фанатизмом. Фанатизмом власти. Но во имя чего, если теория, доктрина уходят на задний план? По-видимому, речь здесь идет о фанатической вере в самого себя. Причем вере не рациональной – ввергая страну в кровавую гражданскую войну, Ленин не имел программы государственного устройства, если не считать демагогических лозунгов, обращенных к народу^[1], выполнять которые он не собирался или, во всяком случае, всегда был готов от них отказаться, коль скоро прагматика подсказывала ему их непригодность. Из тех же прагматических соображений он принял на вооружение эсеровскую аграрную программу, которую также выполнять не собирался, во всяком случае, в эпоху Военного коммунизма, а позднее заменил ее частновладельческим НЭПом.

Известны его любимые наполеоновские слова, которыми он отмахивался от назойливых вопросов Бухарина о том, как он собирается обустраивать страну после Гражданской войны: «On s'engage et puis on voit», то есть сначала ввяжемся, а там видно будет. Одно дело, когда это говорит полководец в отношении одной определенной битвы, и совсем другое, когда с такими смутными представлениями о будущем разваливается существующее государство и ввергается в многолетнюю братоубийственную войну!^[2] Неслучайно именно во время Гражданской войны Ленин вдруг впадает в утопические грезы. Мы имеем ввиду его единственное утопическое произведение «Государство и революция», написанное в 1917 году и опубликованное в 1918. Скатанное в значительной степени с «Утопии» Томаса Мура, оно обещает начало отмирания государства чуть ли не на следующий день после победы большевиков, которое выразится в таком упрощении системы власти, что любая домохозяйка, знающая

307

таблицу умножения, сможет управлять государством, туалеты будут строиться из золота за ненадобностью его в связи с ликвидацией денежного обращения. До сих пор неясно, чем было вызвано это сочинение, так непохожее на все остальное, когда-либо вышедшее из-под ленинского пера. Возможно, оно замышлялось в качестве избирательной платформы большевиков на случай неудачи захвата ими власти в ноябре 1917 года и необходимости в будущем участвовать в выборах в качестве одной из политических партий. Как бы там ни было, нельзя не заметить схожести утопических обещаний «Государства и революции» с социальной политикой так называемого Военного коммунизма, когда денежное обращение было фактически ликвидировано и заменено распределительной системой пайков, основанной на делении населения на категории – от заводских рабочих, партийных деятелей и военных, получавших наиболее высокие пайки, до буржуазии, царских чиновников и духовенства, получивших статус лишенцев, обрекавшихся на голодную смерть нормами, абсолютно недостаточными для поддержания жизни. Частная торговля преследовалась Чрезвычайной комиссией по борьбе со спекуляцией и контрреволюцией. Историки спорят до сих пор о том, был ли Военный коммунизм единственной попыткой Ленина осуществить в одночасье коммунистическую утопию в соответствии с вышеупомянутым его сочинением, или это было вызвано необходимостью мобилизации всех жалких ресурсов страны для ведения Гражданской войны? Казалось бы, последнее было гораздо более в духе Ленина, чем первое. Но в таком случае, почему велась такая ожесточенная борьба, вплоть до смертной казни за обмен мешка муки на какое-нибудь золотое кольцо с единственной целью – выжить? Ведь Ленин доходил до того, что требовал уничтожения пригородных садовых участков фабричных рабочих, чтобы в них не развивались частнособственнические инстинкты!

Из всего сказанного можно сделать вывод, что даже если Ленин действительно изредка предавался утопическим грезам, суть его не в этом, а в непоколебимой устремленности к власти и готовности жертвовать во имя ее всем, в том числе и любыми теориями. Так что философом Ленин не был, хотя

308

нетерпимо относился к тем, кто смел сомневаться в его философских «достижениях»^[3].

Ленина и его большевиков следует считать и изобретателями террора XX века. Солженицын вполне справедливо считает зародышем концлагерной системы «Временную инструкцию о лишении свободы» от 23 июля 1918 года, которая предписывала обязательное привлечение заключенных «к физическому труду». Формальное же начало систематической структуры и политики концлагерей было положено постановлениями ВЦИК от 15 апреля и 17 мая 1919 года. Был Ленин и основоположником превентивного террора. Так, в августе 1918 года, еще до выстрела в него Фанни Каплан, Ленин телеграфирует: «Сомнительных запереть в концентрационный лагерь ... [и] провести беспощадный массовый террор»^[4]. Так что пенитенциальные системы нацизма и фашизма создавались уже по ленинско-сталинскому образцу. И в этой области Страна Советов опередила весь мир!

309

Как мы уже указывали выше, Гражданская война и «экономика» Военного коммунизма вконец развалили всю инфраструктуру страны. А тут еще по стране покатились восстания. Ничто не свидетельствует так ярко о провале Белого движения, как тот факт, что массовые народные восстания начались не осенью 1919 года, когда Белая армия подступала к Туле, и ее появления в Москве ждали со дня на день, а в конце 1920 года, после эвакуации последних белых частей юга России. Волна восстаний в 1921 году охватила фактически весь земледельческий юг России, многие районы Сибири и Украину. Беда их была в разрозненности, стихийности, изолированности друг от друга и отсутствии синхронности. Самым мощным и продолжительным было так называемое Антоновское восстание на Тамбовщине, а самым травматическим для большевиков было Кронштадтское восстание тех самых матросов, которых Ленин называл красой русской революции и к которым в мае 1917 года грозился перейти, если большевистский ЦК не поддержит его идею насильственного переворота. Трения между большевистским руководством и кронштадтскими моряками восходят еще к весне 1918 года, когда анархически настроенные моряки сопротивлялись большевистской централизации, лишившей их самоуправления. Моряки сочувствовали восстанию левых эсеров в Москве в июне 1918 года, считали Брест-Литовский мир предательством революции. Но они, как и другие левонастроенные элементы, в том числе и внутрипартийная оппозиция, смирились с требованиями режима Гражданской войны.