Текст книги "Тоталитаризм и вероисповедания"

Автор книги: Дмитрий Поспеловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 42 страниц)

263

властями. 26-27 февраля 1932 года можно сравнить с гитлеровской «ночью длинных ножей» 1934 года, но с той существенной разницей, что зачинщики резни в Японии были осуждены, и никто в парламенте их не благодарил за содеянное в отличие от немецкого Рейхстага.

Более того, позднее в том же 1936 году на парламентских выборах победил избирательный единый блок двух центристских партий, получив 354 из 466 мест. Это говорит кое-что о подлинных настроениях японских избирателей. Национал-социалистическому правительству, нехотя и сопротивляясь, пришлось уйти в отставку. Но хрен редьки не слаще: к власти пришел князь Коноэ, политическая обстановка стабилизировалась, но в сторону крайне националистического военно-бюрократического строя, который можно назвать фашистско-милитаристическим с элементами корпоративизма. В 1937 году Япония окончательно ввязалась в необъявленную войну против Китая, что противоречило идеям старых консерваторов, таких как Нагаи, мечтавший о сближении с Китаем и о роли Японии в качестве защитника Китая и вообще Дальнего Востока от белого империализма. Правда, идеологи Соуа-исин называли это не войной, а процессом освобождения Китая от власти западного империализма. Миссией японского кооперативизма (разновидность корпоративизма. —Д-П.) является создание «новой восточно-азиатской культуры всемирного значения... Философия кооперативизма спасет Японию, Восточную Азию, а быть может, и весь мир. Классы ... превратятся в функционально-профессиональный порядок», индивидуальные права будут принесены в жертву благополучию высшего целого – всей Японии. В ноябре 1937 года премьер-министр Коноэ заявил по радио, что военной целью Японии является установление нового порядка мира на Дальнем Востоке, что Япония стремится к сотрудничеству, а не к завоеванию Китая, к защите его от коммунизма. Япония готова сотрудничать с правительством Чан Кайши в перестройке Китая. «Япония вступила в новую стадию творчества во всех областях человеческой жизни»^[6].

264

В 1936 году Япония заключила антикоминтерновский пакт с нацистской Германией. В 1937 году была фактически ликвидирована многопартийная система, а в 1940 году было ликвидировано движение Соуа-исин, а также фактически был отменен и парламент. А через год был Пирл Харбор – Япония вступила во Вторую мировую войну. Как указывает американский историк Патерсон, по сравнению с Америкой и передовыми странами Европы Япония была отсталой и нищей страной. Промышленность и заводы были отсталыми, малопродуктивными, квалифицированных рабочих было очень мало. Даже потребление населением продуктов питания лишь на 6 % превышало норму, необходимую для элементарного поддержания жизни (выживания) человека. Может, из-за этого – в надежде на заморские богатства – в народных массах вступление Японии в войну было встречено с беспрецедентным энтузиазмом. Япония, как ни парадоксально, вступила в войну не в условиях изобилия запасов, необходимых для ведения войны с такими мощными странами как США и Великобритания, а из-за нехватки самых необходимых стратегических материалов – нефти, стали, угля и даже риса, 20 % которого Япония вынуждена была импортировать – и из-за неспособности конкурировать с Америкой в наращивании самолетов, кораблей и боеприпасов. Логика сторонников войны была от обратного: через год, два разрыв между нами и Америкой будет еще большим – рассуждали они – а тут есть хоть надежда прорваться в Индокитай, Филиппины и Индонезию для получения сырья.

Незадолго до начала войны бывший японский посол в Италии Тосио Сиратори с гордостью писал: «Волны либерализма и демократии, которые не так давно наводняли нашу страну, теперь отступили. Широко принимавшаяся недавно теория государственного управления, которая считала парламент подлинным центром власти, теперь полностью отброшена, и наша страна быстро двигается к тоталитаризму, как основному принципу японской национальной жизни последних тридцати столетий. Для восточных народов речь идет ... о возвращении к древней вере ... сердце согревается от ...того, что идеи,

265

которыми питались наши народы веками,... воплощаются в системах современных государств Европы»^[7]. Торжествовать Сиратори оставалось всего 7 лет. Да и в эти 7 лет увидеть подлинный тоталитаризм Сиратори не удалось. Не было в Японии массовой единой партии, как в коммунистических странах, нацистской Германии и фашистской Италии. Власть была военно-бюрократической. Да, в 1937 и 1938 годах были арестованы ученые и профессора, связанные с коммунистами, Рабоче-крестьянской фракцией (те же коммунисты). Арестованы также руководители Национального союза профсоюзов и члены Японской пролетарской партии. В 1940 году официально закрыты и запрещены все политические партии. Вместо них были созданы Ассоциация содействия императорской власти и Ассоциация «Служи великой Японии через промышленность». Коноэ понял, что политическая нестабильность Японии происходит от отсутствия стабильного народного движения-партии, на которой могло бы основываться правительство. И он попытался создать некое Движение за новый порядок. Само название напоминает нацизм. Но движение натолкнулось на «глыбу» имперской власти и превратилось в некую группировку политико-нравственного характера. Ничего не вышло и из попытки создания Молодежного корпуса наподобие гитлеръюгенда. Наконец в 1942 году единственной легальной общественно-политической организацией оказалась вышеназванная Ассоциация содействия, которая массовым движением так и не стала. Провал попыток создания массовой единой правительственной партии, а также отсутствие концлагерей и массового государственного террора в имперской Японии, даже в военные годы, показывает, сколь велика была пропасть между германским нацизмом и даже итальянским фашизмом, с одной стороны, и их японским вариантом, с другой.

Да, вариантом германского национал-социализма или итальянского фашизма Японию 1930—1940 годов назвать можно, но вот был ли этот режим тоталитарным, как утверждали сами

266

японские радикалы, остается под вопросом. И уж, во всяком случае, тоталитаризм не мог существовать в Японии 30 столетий, как пишет Сиратори, ибо, как мы уже говорили, для достижения тотального или почти тотального контроля за населением необходима техника и электроника XX века.

Но вспомним, чем определяется наличие тоталитаризма и отсутствие оного в довоенной и военной Японии – идеологией, охватывающей все стороны человеческого бытия. Было ли это в Японии? На самом деле попытка создания такой всеохватывающей идеологии не удалась в значительной степени благодаря отсутствию единой диктаторской партии (это уже второй фактор тоталитаризма). В Японии, как мы видели, наличествовали кружки заговорщического и даже террористического характера, но единой массовой партии не было. Была политиканствующая армия, путавшая политику, государственное управление и военное дело. Террор был, но он не был всеохватывающим и последовательным, и его целью не было уничтожение тех или иных классов, наций, рас (были распространены убийства корейцев, на которые правительство смотрело сквозь пальцы, но это не было государственной акцией^[8]).

Тотальная централизованная монополия средств информации осуществлена не была, во всяком случае, до 1940 года. Централизованное бюрократическое планирование вызывало симпатии и сочувствие японских радикалов всех мастей, но полностью осуществлено не было. Частные концерны, заводы, землевладение и банки сохранялись до конца. Последними и очень важными чертами тоталитаризма, как мы знаем, должны быть: 1) пародия на демократию, то есть претензия на то, что власть исходит от воли народа, от народного суверенитета; и 2) обещание утопии.

267

Первого фактора вообще не было: источником власти была священная персона императора, а не народный суверенитет. Мечту японских национал-социалистов стать вождем и освободителем Дальнего Востока от западного империализма и колониализма утопией назвать трудно, так как в принципе это могло стать реальностью при более деликатной и не открыто захватнической политике. В конце концов отчасти эта мечта осуществилась в сегодняшней Японии. Но даже если назвать ее утопией, она ничего не имела общего с античеловеческими утопиями коммунистов и немецких нацистов – и те, и другие собирались создавать нового человека, уничтожая человека реального, не подходящего под мерку их утопий. Наконец, хотя японские националисты жаловались, что Запад принес им чуждые японской культуре учения: с одной стороны, марксизм, с другой, христианство, и призывали к возрождению традиционного японского язычества (смесь синтоизма с буддизмом) – в японской модели национал-социализма отсутствует характерная для тоталитарных доктрин религиозная нетерпимость. Даже в условиях крайнего обострения национализма накануне Второй мировой войны и во время ее, все, что японское правительство предприняло по отношению к занесенным западными миссионерами христианским религиям, – это введение законодательства по «японизации» этих религий. Закон 1939 года объявил христианство, синтоизм и буддизм официальными религиями Японии, подлежащими государственному контролю. В связи с этим руководство всех этих религий должно было состоять из японцев. Так, Русская православная миссионерская епархия Японии была в 1940 году переименована в Японскую православную церковь. Возглавлявший ее архиепископ Сергий должен был уйти на покой, и на его место был избран японский православный священник Иоанн Оно. В 1941 году супруга его постриглась в монахини в русском монастыре в Манчжурии, а о. Иоанн был пострижен в монахи под именем Николая и хиротонисан в Епископа всея Японии.

Итак, японскую систему 1930—1940-х годов можно назвать (с некоторыми оговорками) национал-социализмом, но

268

скорее авторитарного, чем тоталитарного типа, хотя были в нем и явные черты тоталитаризма, такие как утопическая мечта объединить всю Восточную Азию и создать некое идеальное государство. Наконец если и не современный тоталитаризм нацистского или коммунистического типа, то, во всяком случае, тотализм присутствует в самой политической культуре Японии с ее жесткой дисциплиной самураев (своеобразный корпоративизм) и обожествлением главы государства – императора.

Аннотированная библиография

Borton, Hugh Japan since 1931. Its Political and Social Developments. Westport, Con., Greenwood Press, 1973 (первое издание 1940 года). Беспристрастно-научная книга, последовательно излагающая курс Японии с 1931 года к фашизму и анализирующая исторические и психологические предпосылки к таковому. Поскольку книга написана в начале 1940 года, выводы ее несколько устарели.

Iritani, Toshio Group Psychology of the Japanese in Wartime. London, Kegan Paul International, 1991. Попытка разобраться в роли национальной психологии 1920—1930-х годов как в факторе фашизации Японии.

Lubash, Heinz, ed. Fascism: Three Major Regimes. London, John Wiley, 1973, c. 133—183. Отличная подборка статей ведущих западных и японских специалистов – от левых до правых. Лучшей следует считать заключительную Джона Фербенка и других (с. 177—183), решительно отвергающую марксистское наклеивание ярлыка «фашизм» японскому милитаризму.

Minichiello, Sharon Retreat from Reform: Patterns of Political Behavior in InterwarJapan, Honolulu: University of Hawaii Press. Автор обоснованно считает, что с 1937 года Япония окончательно вступила на путь к тоталитаризму, однако, не определяя этот термин, осторожно лишь говоря о пути к нему. Книга снабжена исчерпывающей библиографией.

Morley, James William, ed. Dilemmas of Growth in Prewar Japan. Princeton University Press, 1971. Сборник статей и эссе ведущих японистов – от марксистов до либералов и правых.

269

Peterson, Edward An Analytical History of World War II vol. 2. N. Y., Peter Lang, 1995. Книга состоит из конкретных фактологических анализов экономического, военного и политического состояния каждой из стран, участвовавших во Второй мировой войне, поочередно и по годам.

Статья «Япония», в Советская историческая энциклопедия. М., 1976, с. 903—976. Крайне идеологически тенденциозная статья с типично марксистской упрощенной терминологией, наклейкой ярлыка «фашизм» на любое правое политическое или философское течение, не входящее в категории социализм – буржуазный либерализм.

Storrv, Richard The Double Patriots: a Study of Japanese Nationalism. Westport, Con., Greenwood Press, 1973. Работа серьезного американского японолога несколько промарксистского уклона.

О. Танин, Е. Йоган «Милитаризм и фашизм в Японии». Нам был недоступен русский оригинал; в английском переводе – издание Greenwood Press, 1973, перепечатка с издания 1934 года. Чисто марксистская интерпретация с упрощенно-распространительным использованием термина «фашизм», подводя под него всех антикоммунистов, стоящих правее социал-демократии. В 1934 году книга вышла с предисловием Карла Радека, расстрелянного Сталиным четырьмя годами позднее.

Fletcher, William Miles III The Search for a New Order: Intellectuals and Fascism in Prewar Japan. The University of North Carolina Press, 1982. Одна из наиболее серьезных аналитических работ по теме. Можно только пожалеть, что автор пользуется расширительно термином «фашизм», а национал-социализм относит лишь к одной из партий, в то время как, по нашему мнению, тоталитарно-направленные движения и партии Японии были гораздо ближе к национал-социализму, чем к фашизму.

Примечания к Главе 14

1

Lubasz, Heinz, ed. Fascism: Three Major Regimes. Toronto, John Wiley, 1973.

2

Storry, Richard The Double Patriots: a Study of Japanese Nationalism. Westport, Con., Greenwood Press, 1973, p. 37. Достаточно вспомнить слова Энгельса 1848 года об оправдании немецкого насилия над «отсталыми» славянами в Австрийской империи и марксовы антирусские и антиславянские писания, чтобы убедиться в возможности слияния марксизма с нацизмом. См., напр.: J. A.Doerig, ed. Marx vs. Russia. N. Y., Frederik Ungar, 1962. Также менее удачную и сокращенную: H. Н. «Карл Маркс о России». Канада, Заря, 1972.

3

Маруяма называет их фашистами по марксистской терминологии, которая всех правых радикалов считает фашистами.

4

Сторри Указ, соч., с. 99.

5

R. Р. Dore & Tsutomu, Сklein Rural Origins of Japanese Fascism. Morley, Janies William, ed. Dilemmas of Growth in Prewar Japan. Princeton University Press, 1971, p. 181-209.

6

William, Miles Fletcher III. The Search for New Order: Intellectuals aid Fascism in Prewar Japan. The University of North Carolina Press, 1982, p. 111-112, 115.

7

Цит. по: Borton, Hugh Japan Since 1931. Westport, Con.. Greenwood Press, 1973, p. 54-55.

8

Некоторые японские государственные деятели открыто выступали против этих убийств и требовали более решительной государственной защиты корейского меньшинства в Японии и наказаний убийцам. В расовой политике даже были некоторые прогрессивные подвижки в отличие от нацистской Германии. Так браки с корейцами и кореянками не лишали их отпрысков полноправного японского гражданства; а в двадцатых годах были сняты и все ограничения на японо-тайваньские браки.

Глава 15. Восточная Европа

«Многие государства усердно занимаются мучительным и истощающим трудом превращения своих государств в нации». Евгений Каменка «Nationalism, the Nature and Evolution of an Idea»

270

Положение в Восточной Европе осложнялось целым рядом факторов, которых или не было в Европе Западной, или они там не играли такой большой роли. Во-первых, большинство восточноевропейских стран были полностью или частично выкроены из бывших империй – Российской, Австро-Венгерской и Германской. Они либо не имели никакого опыта самостоятельного существования (Словакия, Латвия, Эстония и Финляндия) в качестве независимых государств, либо их исторический опыт независимости окончился от полутора столетий (Польша) до полутысячи лет назад (Сербия, Болгария). Будучи выкроенными из империй с этнически перемешанным населением, у каждого из этих новых или обновленных государств были колоссальные нацменьшинства, многие из которых были совсем недовольны своим новым статусом, не испытывая никаких родственных чувств к тем государствам, в составе которых они оказались не по своей воле, а по воле президента Вильсона и его советников. Новые государства не обладали тем опытом управления многонациональным населением, которым обладали рухнувшие империи. Кроме того, новообретенная независимость вскружила титульным национальностям этих государств головы. Большинство из них начало проводить узко-националистическую внутреннюю политику, будто они состояли лишь из титульной национальности, а в отношении меньшинств они вели политику

271

полупринудительной ассимиляции: официальными и неофициальными ограничениями прав меньшинств и их религий и всевозможными подачками тем представителям меньшинств которые соглашались менять свою религию на веру правящего большинства, соглашались в графе национальность писать «поляк», вместо «украинец», например. Естественно, такая национальная политика раздражала меньшинства, нередко толкала в подпольные партии террористического направления, как то КП Западной Украины и Западной Беларуси, петлюровцы-бендеровцы в Польше, хорватские нацисты – усташи в Югославии и т. д.

В экономической политике новые государства вводили жесткие тарифы на международную торговлю как знак своей независимости и в надежде сиюминутного развития собственных производств в целях экономически неоправданной автаркии. Не лишены были острого национализма и стремления к автаркии и западно-европейские государства, которые, в частности, боялись дешевого восточно-европейского сырья. Эти автаркические замашки сыграли не последнюю роль в обвале 1929—1930 годов и наступлении Великой депрессии. Полностью фашистская диктатура, хотя и в относительно мягкой форме, установилась в Австрии. Близкими к фашизму были режимы Венгрии и Румынии. Об остальных странах Восточной Европы, кроме Чехословакии, где демократический строй просуществовал до гитлеровского нашествия, можно лишь говорить о большей или меньшей степени влияния фашистских идей или тенденций на их режимы, которые в 1930-х годах обрели определенные черты традиционного национального авторитаризма. Не больше того.

Поэтому, говоря о фашизме в Восточной Европе, мы остановимся подробнее только на Австрии, Венгрии и Румынии.

Австрия

Капитуляция Австро-Венгрии закончилась мирным договором в Сен-Жермене в 1920 году, расколовшим империю на ряд независимых государств, самым маленьким из которых оказалась Австрия, которая была обречена на независимость

272

благодаря тому, что Сен-Жерменский мир запретил ей присоединиться к Германии. А ведь Австрия была местом рождения германского объединительного движения начала XIX века, но также и первой партии, назвавшей себя национал-социалистической (в 1904 году), части которой после развала империи стали главными партиями германских национальных меньшинств в Чехословакии, Австрии, Польше, Румынии, Венгрии и Югославии, став в последствии «пятыми колонами» Гитлера. Появление партий крайнего национализма именно в Австро-Венгрии характерно для ситуации, в которой германский элемент был меньшинством, угрожаемым со стороны возрастающего агрессивного национализма венгерского и славянского большинства. Свежеиспеченная Австрийская республика была преимущественно страной традиционных католиков, по темпераменту напоминающих скорее Балканы, чем Германию. Поэтому австрийский корпоративный клерико-фашизм диктатора Дольфуса был ближе к фашистским течениям Испании, чем к режиму Муссолини, а тем более Гитлера.

В 1926 году самостоятельная австрийская национал-социалистическая партия перестала существовать, слившись с нацистами Германии, после чего несогласные с этим – в основном члены националистической организации ветеранов Хеймвер («Защита Родины») – создали свою австрийскую клерико-фашистскую партию.

Австрия была неким аграрным придатком к высокоиндустриальной Вене, в которой проживало 25% населения страны. В столице был сосредоточен пролетариат страны и превалировали социал-демократы и коммунисты, распространения которых так боялась остальная Австрия, бывшая глубоко консервативной и традиционно-католической. Промышленность Вены, которая раньше работала на всю империю, в 1920—1930-е годы находилась в состоянии застоя, не имея рынка сбыта из-за тарифных барьеров окружавших ее государств – бывших частей Австро-Венгрии. Значение «Хеймвера» выросло с 1927 года, когда правительство использовало его для вооруженного подавления социалистической забастовки в Вене. Муссолини тоже дотировал Хеймвер оружием и деньгами, за обещание защиты итальянской границы от немецкой

273

угрозы и за признание Южного Тироля итальянской территорией. В 1930 году «Хеймвер» принес присягу фашизму и был переименован в Государственно-политическую организацию (ГПО). Искусственность австрийского национализма подтвердилась в 1930 году, когда часть «Хеймвера» присоединилась к Нацистской партии. Это уже было время Депрессии, ударившей очень больно по Австрии и Германии, особенно когда им было отказано Англией и Францией в праве заключить между собой таможенный союз. Все это вызвало значительный рост нацистов в Австрии с 1932 года.

В 1932 году канцлер Дольфус – богомольный католик крестьянского происхождения – попытался спасти Австрию как от нацизма, так и от марксистского социализма, разогнав парламент, введя цензуру и провозгласив единственной законной партией страны Отечественный фронт, сформированный из слияния «Хеймвера» и Социал-христианской партии. После четырехдневной гражданской войны в 1934 году, вызванной неудачной попыткой социал-демократического переворота, Дольфус провозгласил корпоративистскую конституцию. Не будучи фашистом, Дольфус утверждал, что его конституция является реализацией римско-католических социальных концепций социально-экономической справедливости без классовой борьбы. Тремя месяцами позднее австрийские нацисты убили Дольфуса. Их переворот провалился, однако, из-за отсутствия прямой поддержки со стороны Гитлера, испуганного, по-видимому, частичной мобилизацией итальянских вооруженных сил и подхода их к австрийской границе в исполнение итало-австрийских соглашений о защите Австрии от внешнего агрессора. Корпоративное австрийское государство возглавил доктор Шушнигг, продержавшийся до германской аннексии Австрии в марте 1938 года, затем одобренной подавляющим большинством голосов в общеавстрийском плебисците. Интересно, что Римско-католическая церковь Австрии призвала тогда австрийцев поддержать в плебисците соединение Австрии с Германией в единый германский народ (Volk).

Венгрия

274

В Венгрии появление фашизма было прямой реакцией на коммунизм. В марте 1919 года местные большевики – в основном бывшие военнопленные в России, распропагандированные военнопленным венгерским коммунистом Бела Куном, – провозгласили Венгрию советской республикой. Освобожденный ими из тюрьмы еврей Бела Кун был фактически вождем этого коммунистического правительства, сразу же приступившего к ликвидации имущих классов и вообще к красному террору по образу и подобию «Военного коммунизма» в РСФСР. Террор Бела Куна, который позднее зальет кровью Крым после ухода оттуда Белой армии, как происходивший почти в центре Европы, произвел шоковое впечатление на европейцев. Румынские войска по распоряжению союзников вступили в Венгрию, выгнали коммунистов и дали возможность венграм организовать национальное правительство в Сегетс – первом венгерском городе, освобожденном от коммунистов. Однако на большевистскую резню правые ответили тем же. Не говоря уж о венгерских коммунистах, вырезаны были тысячи венгерских либералов и евреев, поскольку Бела Кун и большинство в его окружении были евреями.

Первым и весьма кровавым вождем этого временного правительства был венгерский генерал немецкого происхождения, ярый антисемит Юлий Гёмбош, называвший себя венгерским нацистом. Городская буржуазия в Венгрии была весьма малочисленна и в основном состояла из немцев и евреев. Поэтому режим Гёмбоша должен был опереться на традиционные венгерские правящие классы – преимущественно помещиков, – которым радикализм Гёмбоша был не по вкусу, и этот вождь вскоре стушевался. Страна формально оставалась королевством, но наследника Габсбургов к себе не пустила. Уже в 1920 году правителем ее стал адмирал Хорти^[1], покончивший с эксцессами Гёмбоша и установивший умеренно-авторитарный режим, опиравшийся на консервативное дворянство. Премьер-министром у Хорти был граф Бетлен, глава правительственной консервативной Объединенной партии.

275

Фашистом он не был, но из опасения традиционно-враждебного славяно-румынского окружения Венгрии Бетлен заключил оборонительный союз с фашистскими Италией и Австрией. При нем был ручной парламент, в котором абсолютное большинство составляли члены правящей партии. Таково было положение до начала в 1929 года Великой депрессии, когда рухнувшие цены на зерно – основной экспорт Венгрии – заставили Бетлена уйти в отставку. К власти вернулся Гёмбош сначала в качестве министра обороны, а с 1932 года и до своей смерти в 1936 году он был премьер-министром. В эти годы он был значительно умереннее, чем в начале своей карьеры, в 1919 году, и его симпатии были на стороне Муссолини, а не Гитлера: он провозгласил корпоративистские принципы и не преследовал евреев. Однако под давлением нацистской пропаганды против правительства Хорти—Гёмбоша последний был вынужден, скрывая это от Хорти, подписать тайное соглашение с Герингом о поддержке национал-социалистической пропаганды в Венгрии. На практике это соглашение оставалось мертвой буквой до тех пор, пока у власти был Хорти. Мудро и осторожно сдерживая растущий поток фашистских группировок в стране, – речь идет особенно о воинственно антисемитском Стрельчатом кресте Салаши, который успешно привлекал в партию, с одной стороны, молодых офицеров, с другой – рабочий класс, делая им небольшие уступки в области социальных реформ, Хорти сдерживал их влияние тем, что содержал самого Салаши в тюрьме до 1940 года. Благодаря этим полумерам Хорти удавалось сдерживать расовые эксцессы при помощи исторически традиционных консервативных классов, которые оставались реальной опорой режима умеренного авторитаризма. Не будучи по характеру естественным вождем масс, адмирал Хорти, понимая роль масс в XX веке, использовал для их мобилизации существовавшие в Венгрии фашистские и нацистские группировки, подыгрывая им и держа их под контролем на достаточно безопасном расстоянии от реальной власти.

Что касается «Стрельчатого креста», то это была чисто нацистская партия туранского расизма и животного антисемитизма, что как бы опровергает теорию Кассельса о распространении фашизма, а не нацизма в странах, находящихся

276

на ранней стадии промышленного развития фашизма. Венгрия была особым случаем. Во-первых, как равноправная половина Австро-Венгрии, Венгрия разделила с нею и Германией национальное унижение поражения. Во-вторых, исторически Венгрия была чужеродным угро-финским вкраплением в район проживания славян и валахов и в течение тысячелетия находилась с ними во враждебных отношениях. Владея некоторыми из них – Словакией, Трансильванией, Хорватией и частью Сербии, – она проводила там политику принудительно-агрессивной мадьяризации. Для оправдания такой политики в век расово-националистического романтизма появилась доктрина о венграх-туранцах как высшей расе Ближнего Востока, с утверждением, что Христос в земной жизни был не евреем, а туранцем. Это развязывало руки антисемитизму, подкрепление которому давал непропорционально большой процент евреев в левых партиях, особенно в коммунистической.

Салаши сам был фигурой харизматической. Программа его была не только антисемитской, но, как и программа немецких нацистов, обещала многочисленные реформы социалистического типа: национализацию банков и части промышленности, замену парламента Советом корпораций... Характерно, что подпольная компартия призывала своих членов голосовать за партию Салаши как идеологически наиболее близкую коммунистам. Однако даже после того, как Германия заставила Хорти выпустить Салаши из тюрьмы в 1940 году, он сумел держать Салаши на достаточно безопасном расстоянии от государственной политики до тех пор, пока немецкая армия не оккупировала Венгрию в 1944 году и не арестовала Хорти, поставив на его место Салаши, который оставался на этом посту чуть меньше года, до конца войны. За это время он сумел уничтожить полмиллиона евреев, то есть 70% всего еврейского населения Венгрии.

Румыния

Положение Румынии решительно отличалось от Венгрии уже тем, что она как союзница Антанты была среди победителей, хотя вступила в войну только в 1916 году и воевала из

277

рук вон плохо. Только русский Экспедиционный корпус спас ее от полного разгрома в 1917 году, даже заставив австрийцев несколько отступить. Тем не менее ее территория была более чем удвоена за счет Венгрии (Трансильвания), Австрии (Буковина) и России (Бессарабия и северная часть Молдавии). В результате Румыния вдруг превратилась в многонациональное и многоконфессиональное государство: на 9 с лишним миллионов основного румынского населения приходилось 3 миллиона венгров, более миллиона немцев, около миллиона русских, украинцев, поляков, несколько сот тысяч греков, болгар, гагаузов, цыган, около миллиона иудеев и два миллиона бессарабов, которые, хотя и говорили на том же молдавском диалекте румынского языка, что и их южные собратья, были в значительной степени русифицированы или вообще ославянены. Кроме того, собственно бессарабы или молдаване составляли лишь небольшое большинство в конгломерате разноплеменных славян и греков, а по культуре Бессарабия была скорее русской, чем румынской. В религиозном отношении в увеличенной Румынии было 13 миллионов православных, 2 миллиона венгерских и германских протестантов и около 3 миллионов католиков и униатов.

Румыния буквально не знала, что с таким конгломератом наций и религий делать. Надо сказать, что на православное население в бывшей Австро-Венгрии оказывалось давление, чтобы они переходили в униатство или кальвинизм (религия значительной части восточных венгров), а в венгерской части империи к религиозному давлению примешивалась политика мадьяризации румын. Естественно, трансильванские румыны теперь были сторонниками крайнего румынского национализма и румынизации меньшинств и ожидали они именно такой политики от румынского правительства. В Бессарабии правительственная политика румынизации была направлена на вытравливание русской культуры, языка и влияния. К тому же подобно Испании накануне Гражданской войны правительство Румынии 1920-х годов отличалось неэффективной и совершенно коррумпированной парламентской системой. Не менее коррумпированной, но и до такой степени жестокой и безответственной была полиция, что в отношении ее без особого преувеличения можно говорить