Текст книги "Родиться в Вифлееме [СИ]"

Автор книги: Дмитрий Виконтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

Глава 4. Прости и прощай

Сиф’та Оариис-с. Военная крепость Тагар Дусит

Гигантская крепость медленно плыла в пространстве, связанная незримыми, но невероятно прочными узами с планетой. Колоссальное сооружение напоминало хищного паука, раскинувшего лапы в поисках добычи. Десятки, если не сотни транспортов и космолетов крутились в отдалении, доставляя грузы и пассажиров с поселения на планете, от прибывших в систему или готовящихся к гиперпрыжку кораблей, от прыжковых ворот. Самая крупная военная крепость Руалата Тэш’ша Тагар Дусит жила обычной повседневной жизнью.

Массивная фигура в одиночестве стояла в зале стратегического контроля, рассматривая планету и движущиеся над ней точки кораблей. Создавалось полное впечатление, точно он висит в пустоте, и стоит только протянуть руку – с легкость коснется планеты или любой звезды.

Обычно даже на военных крепостях не воспроизводилась с такой скрупулезностью схема работы центра стратегического командования, основы военной машины Руалата Тэш’ша, но Тагар Дусит во многих отношениях была исключением. В период относительного спокойствия, еще до начала войны с Конфедерацией, когда на остальных фронтах противник после чувствительных поражений притих, было решено построить крупнейшую в своем роде военную крепость. Двадцать семь Оборотов напряженной работы, сотни и тысячи Кругов, решавших ежеминутно возникающие проблемы, фонтан идей, инноваций, остроумных проектов. В результате Руалата Тэш’ша получила мощнейшую крепость, опору флота в данной части сиф’та Оариис-с, а затем – одно из ключевых звеньев обороны всей зоны конфликта с Конфедерацией. Неоценимые данные оказались в распоряжении науки: от практических наработок по модификации планетарных систем и созданию сверхмощных реакторов до исследования гравитационных полей. Заодно нашлось и место для всевозможных экспериментов, вроде новейших транспортных систем или проверки работы усовершенствованного центра стратегического командования.

Полог конфиденциальности, отгородивший тэш’ша от занимающихся своими делами операторов малых логико-аналитических Ядер, расступилось перед его помощником.

– Феннаир, – облаченный в золотистую накидку поверх обычного для тэш’ша ярко-красного военного мундира, сложивший руки за спиной Марраша’атах не шевельнулся, ограничившись слабым ментальным всплеском. Казалось, тэш’ша полностью погрузился в изучение плывущего мимо крепости военного корабля, но помощник знал насколько эфемерно это впечатление: Марраша’атах был одним из немногих, кто видел начало войны с человечеством, проведя почти сто Оборотов перед этим в сражениях с Альянсом. Авторитет в военных кругах феннаира Тагар Дусит был огромным, и многим оставалось лишь удивляться, почему он ответил «нет» на просьбу Руала занять пост одного из еашш-руалов на фронте с Конфедерацией. – С Шенарот пришло подтверждение: они получили данные.

– И? – обронил феннаир, уловив сомнение в сопровождавшем слова помощника эмпатическом фоне.

– Они просят… требуют продолжать наблюдение. Любая новая информация, – какими бы мы источниками не пользовались – должна немедленно передаваться им.

– На Шенарот?

– Нет. Кто-то прилетит с Зорас’стриа. К нам или в зону конфликта.

Марраша’атах несколько секунд обдумывал услышанное.

– Мне следовало бы догадаться.

В эмпатическом фоне появился неуверенный, заинтересованный всплеск.

– Феннаир, если мы будем работать с ним…

– Не будем! – отрезал феннаир Тагар Дусит. – Когор’руал, распорядитесь сосредоточить все свободные ресурсы на анализе открытых источников Конфедерации; особое внимание следует уделять сводкам новостей. В случае необходимости – временно приостанавливайте работы по второстепенным направлениям.

Помощник обозначил согласие. Удивление практически полностью исчезло, лишь изредка напоминая о себе, – как тлеющие в золе угольки напоминают о горевшем костре.

– А пленники? Мы еще не успели отправить последнюю партию на Сат’тага.

Марраша’атах задумался ненадолго, потом нехотя сформировал утвердительный импульс.

– Повторите постижение. Потом восстановите психоматрицу.

Когор’руал вновь кивнул. Повернулся было, чтобы идти к выходу, но заколебался и вновь посмотрел на командующего крепостью.

– Простите, феннаир, – никто другой на его месте не рискнул бы настаивать, но он служил вместе с Марраша’атахом на Тагар Дусит очень долго, и потому знал, когда можно беспокоить его такими вопросами. – Могу я узнать, что происходит?

Феннаир молчал несколько долгих секунд, почти полностью погасив эмпатический фон. Когда когор’руал уже решил, что ответа он не дождется, Марраша’атах заговорил:

– Я знаю очень мало, – в устах командующего Тагар Дусит и руководителя разведывательной службы Руалата Тэш’ша это значило очень много – ничего странного, что его помощник не удержался от удивленного вздоха, зеркально отразившегося в эмпатическом всплеске. – Это дело Стражей Небес – почти все под их контролем. И еще… впрочем, это уже лишнее.

– Простите, феннаир, но я не понимаю… – Марраша’атах чуть слышно вздохнул:

– Как сказал, я сам мало понимаю. Большего от меня вы не услышите, когор’руал. Вы свободны.

Тон, которым это было сказано, убедил тэш’ша, что дальше спрашивать бессмысленно. Поклонившись, он быстро вышел из зоны конфиденциальности, оставив командующего крепостью наедине со своими мыслями.

Марраша’атах смотрел на корабли, дрейфующие вблизи Тагар Дусит – и не видел их. Все внимание, все силы он тратил на то, чтобы погасить, унять поднимающийся в душе страх, не пропустить ни единого отблеска кипевших эмоций наружу. В чем-то он слукавил: Стражи Небес объяснили ему намного больше того, что он только что сказал помощнику; кое-что он узнал за прошедшие Обороты из своих источников. И если их предположения верны, если он правдивы его собственные выводы – все они не имеют ни малейшего права на ошибку. Второго шанса не будет.

Марраша’атах недовольно скривился; в алом полумраке тускло сверкнули кончики клыков. Развернувшись на месте, он едва заметным движением пальцев погасил полог конфиденциальности, собираясь заняться обыденными делами военной крепости.

И единственное, про что он пожалел – что нельзя так же просто убрать засевший в душе страх.

* * * * *

Зорас’стриа, центральная планета Руалата Тэш’ша. Северный Архипелаг

– …предупреждены. Все необходимые сведения вы получите на борту корабля. Все остальное зависит только от вас.

– Я понял. Я не подвел вас в прошлый раз, не подведу и теперь. Верьте мне!

Объемный, невероятно достоверный образ чрезвычайно старого тэш’ша в просторной шафрановой мантии внимательно посмотрела на собеседника.

– Я верю. Но это требует чего-то большего, чем вера. Слишком все необычно. Мы надеялись успеть узнать, понять больше.

– А прошло так мало Оборотов. Так мало времени… – с горечью прошептал тэш’ша. Но как бы тихо он это не сказал, старик услышал – или просто прочитал по губам.

– Времени не бывает «мало». Мало бывает умения использовать время разумно, с толком. Говоря, что «времени мало» мы обычно пытаемся оправдаться перед собой.

– Вы как всегда суровы, Артх’хдеа, – со вздохом, тенью за которым скользнуло согласие, склонил голову тэш’ша. – И справедливы.

Жесткая, чуть презрительная улыбка тронула губы Главы Стражей Небес.

– Ушедшие призвали меня не для того, чтобы я раздавал утешения. И прожитые Обороты лишь убедили меня, что сколь угодно суровая правда всегда лучше недомолвок. Боль можно перенести. Перенесенное страдание очищает душу, открывая дорогу пониманию. Будущее всегда рождается в муках – и кто не понимает этого, не поймет и смысла жизни.

Тэш’ша зажмурился, собираясь с мыслями. Верховный священнослужитель Руалата Тэш’ша, Глава Стражей Небес прожил невероятно долгую жизнь, но возраст нисколько не убавил остроты его разума и пламени веры. Артх’хдеа Мезуту’а Холл подавлял одним присутствием, пускай и в виде образа.

– Я не боюсь… того что может причинить мне боль, – тэш’ша набрался решимости посмотреть пристально в глаза Главе своего Клана. – Я боюсь того, что это окажется выше моих способностей.

– Разве не ты был за последние четыре Оборота двенадцать раз координатором? – сощурился Артх’хдеа. – Разве все те задачи, что ты решал, были такими простыми? Разве ни разу от твоих действий не зависели жизни других?

– Да, но… Я сам выбирал посильную ношу, сам откликался на зов Круга. Я видел, что могу справиться, видел, что моих знаний и способностей достаточно. И я не сомневался.

– Теперь ты сомневаешься? – он неторопливо прошелся по коммуникационному залу.

– Теперь выбирал не я. Что-то указало на меня, лишило выбора…

Старик остановился у плавно переходящей в куполообразный свод стены, глухо хмыкнул.

– Разве можно отобрать выбор? Разве ты не волен отказаться? Разве тебе кто-то приказывает делать что-то?

Тэш’ша сглотнул и яростно мотнул головой:

– Нет! Но никто не сделает это, кроме меня. Я должен…

– Должен!? – перебил его Артх’хдеа. – Кому ты должен? Мне? Или тем, кто будет судить о тебе?

– Прошлому, памяти погибших, своей совести… – он посмотрел на Главу Стражей Небес. – Себе.

– Тогда, зная об этом, как ты можешь говорить, что у тебя нет выбора?! – в голосе Артх’хдеа точно хрустнул лед.

В зале после этих слов повисла тишина. Собеседник Главы Стражей Небес прижал сжатую в кулак кисть к груди, над те’зорр-клаи и прикрыл глаза, вслушиваясь в ровный, ритмичный пульс, пытаясь найти в глубине себя опору, почерпнуть решимости.

– Мне страшно! – с легкой дрожью в голосе произнес он наконец. – Почти так же страшно, как… как тогда…

– Раз боишься – значит, понимаешь, на что идешь. Страх не позволит тебе забыть, ради чего все это. Не позволит оступиться. Возможно, придаст тебе сил сделать правильный выбор. И помни: чтобы разогнать мрак достаточно всего одной свечи, – Артх’хдеа помедлил, впервые проявив хоть намек на иное чувство, кроме циничной, желчной иронии. – Пусть Ушедшие не оставят тебя!

Образ Стража Небес пошел волнами, посветлел, стал прозрачным – и исчез.

Проектор коротко клацнул, информируя о разрыве связи. Тэш’ша вздрогнул: звук, с которым он за много Оборотов свыкся, вдруг показался лязгом опускающихся створок, бесповоротно отсекающих путь назад.

Время неторопливо текло вокруг него. Час, полтора, два – он сидел на одном и том же месте, слушал тишину, осторожно перебирая воспоминания. Даже не пришлось входить в транс: с удивительной легкостью любая деталь, любая мелочь всплывала в памяти. Слова, запахи, цвета, чужие и собственные эмоции – они были его незримыми спутниками, собеседниками, попутчиками эти долгие минуты в пустом доме. И не сразу он осознал, что в свою очередь прощается с прошлым, с тем, что было в его жизни хорошего или плохого, с тем, чему он радовался, чему огорчался, с друзьями, родными. Не сразу понял, что эти минуты нужны были ему, чтобы найти в себе силы сказать «простите меня». Вряд ли мог объяснить, за что именно хочет просить прощение – просто казалось, что должен произнести это.

Когда он шагнул из коммуникационного зала, в каждой комнате уже лежали густые, длинные тени. Он сосредоточился, собираясь включить освещение… и остановился. Так, погруженный в алые сумерки, дом казался совсем чужим, незнакомым, словно он впервые оказался здесь. Тэш’ша грустно улыбнулся: может, так будет легче.

Он не спеша обходил комнаты, любовно касаясь памятных предметов. Каждое прикосновение рождало мимолетный каскад воспоминаний, фейерверк видений, образов. И постоянно, так или иначе, мелькало родное, до боли знакомое лицо. И вновь и вновь острая, жгучая боль напоминала о себе из глубины души. Он терпел, упрямо стискивая зубы, не позволяя боли заслонить другие, радостные, счастливые воспоминания. Он терпел – потому радости было много больше, чем боли. Он терпел – потому что это тоже была память.

Тэш’ша провел ладонью по миниатюрной статуэтке. Около нее он стоял несколько минут – гораздо дольше, чем у любой другой вещи в доме. Он уже и не помнил, когда именно сделал статуэтку, зато прекрасно помнил, как радовалась она, когда показал ей саму себя, стоящую на крохотном ослепительно-белом островке, о который в бессильной ярости разбивается волна черного обсидиана.

«Я должен был сказать!» – внезапно подумал тэш’ша. – «Объяснить…»

Обреченно и зло рассмеялся. Упал в первое попавшееся кресло. А память услужливо вернула его к последнему разговору, последней встрече – всего лишь на один день назад.

«…она бережно дотронулась до сверкающего всеми оттенками белого камня, перекатила когтем себе на ладонь – и словно в ее руке зажглась миниатюрная звезда.

– Это так… – его окатила теплая, стремительная волна восторга, восхищения. Она растерянно покачала головой, словно не в силах поверить собственным глазам. – Так… Ведь это…

– „Слеза Иррина“, – пока она не могла оторвать глаз от камня, он как будто в первый раз разглядывал возлюбленную. Гибкую, тренированную фигуру, спокойствие и уверенность зрелости в каждом движении, взгляде, размеренном, неторопливом ритме речи, одновременно неброском и изящном костюме, знакомый до мелочей узор шерсть-покрова. Он выпустил коготь и с добродушной усмешкой показал на герб ее Клана. – Правда, всего лишь одна, но у тебя еще три слезы есть.

Она с деланно-сердитым видом покосилась на герб – темно-серое треугольник, по которому „стекали“ три серебристых дорожки, у самого основания набухавшие прозрачными каплями.

– Когда-то мне рассказывали старую легенду, – она задумчиво покатала драгоценность в ладони. – Как же там… – ее глаза подернулись пеленой транса.

Он терпеливо ждал, улыбаясь про себя: легенду он знал прекрасно, но не хотел лишать ее удовольствия.

„Когда умирающий Иррин-Вестник нашел свою любимую, он заплакал, увидев ее раны. Он склонился над ней, назвал по имени, моля не покидать его. Его возлюбленная коснулась лица своего Спутника, подарила ему последний вздох, прощальную улыбку – и страдания ее прекратились навсегда. И плакал Иррин, роняя горячие слезы боли и горя прямо в застывшую ладонь той, кого любил больше жизни…“

„И смеялись те, кто нанес смертельную рану“, – подхватил он, стоило ей остановиться, чтобы перевести дух. – „И спрашивали Иррина: `будешь ли ты молиться мертвым, забравшим ее? Будешь ли ты взывать к мертвым, не уберегшим вас? Будешь ли ты верить мертвым, к которым мы отправим тебя?`

Не отвечал им Иррин-Вестник. Его слезы падали в подставленную ладонь, собираясь в ней точно в чаше. И когда наполнилась та чаша, накрыл Иррин руку любимой, прошептал имя ее, и уронил последнюю слезу, растекшуюся по его руке. И воззвал он к Ушедшим, моля принять душу ее, моля не дать ей затеряться над холодным и черными волнами, моля открыть ей тропу за Последнюю Черту.

И слушали его те, кто не желал видеть истину. И понимали они, что не дано им сокрушить его веру. И тогда принял смерть над телом возлюбленной Иррин-Вестник, со словами молитвы на устах, с любовью к Спутнице в душе. И приняли Ушедшие их, и обрушили гнев они на тех, кто осмелился посягнуть на жизни их Вестника. И содрогнулась, раскололась земля под ногами, и вырвался огонь на свободу, сжирая всех, кого отметила длань Ушедших.

И когда утихла ярость стихии, не нашли те, кого не тронула кара Ушедших, тел Иррина-Вестника и Спутницы его. Лишь горстка прозрачных как воздух гор камней лежала на том месте, где приняли смерть они, камней, в которые обратились слезы Иррина, знак и память о любви и вере, изменивших мир навсегда…“

– Красиво. И грустно, – легкое дуновение печали коснулась его разума. Затем всплеск любопытства:

– Почему ты даришь мне это? Она очень красива, но…

Он собрался с духом, тщательно пряча все, что могло огорчить, смутить, испугать ее. Она должна заботиться о своем Клане, должна не испытывать сомнений. Эта боль не нужна ей и эта участь должна коснуться только его. Так и только так!

– На какое-то время я должен улететь с Зорас’стриа. Есть кое-что, что должен сделать я один, что требует от меня Клан. Я хотел бы рассказать тебе…

– Я понимаю, – тихо шепнула она, пряча глаза. Но сполохи огорчения и печали спрятать не удалось. – Мы должны заботиться о других, нести свою ношу. Потому что никто кроме нас не сделает этого.

– Потому я и хочу, чтобы у тебя был этот камень, – он пристально посмотрел ей в глаза. – Я не знаю, когда вернусь, когда смогу вновь говорить с тобой. „Слеза Иррина“ – это всегда символ веры друг в друга и любви. Чтобы не случилось, как бы плохо не было…

– Я понимаю, – повторила она, чересчур ровно, чтобы действительно поверить в ее спокойствие. – Но и ты должен знать: чего бы от нас не требовал долг, однажды мы будем стоять в Храме Ушедших, и между нашими ладонями будет такая же „слеза“. И когда пламя пробьет наши руки, я приму твою боль, какой бы сильной она не была. Без колебаний! Без сомнений! И без страха!

На миг он потерял дар речи, пока в груди мягко плескалось теплый, ласковый огонь, но с которым не страшно остаться одному в самый сильный ураган…»

Он сорвался с кресла, обрывая поток воспоминаний. «Почему?! Почему не сказал?..» Повернулся в сторону коммуникационного зала, уже готовый плюнуть на все… и замер на месте. Нет! Не так. Такое можно сказать, лишь глядя прямо в глаза, а не образу, каким бы удачным он не была.

«Прости! Прости меня!» – прошептал он. Ласково погладил статуэтку: «Если сможешь – прости!».

Легкое усилие – и около руки появилась управляющая матрица. Бережно и осторожно он перенес статуэтку к сканеру, поместил в центр матово-белого круга. Едва убрал руки, как круг осветился изнутри, и кольцо света оторвалось от его краев и неторопливо прошлось дважды – снизу вверх и обратно – по статуэтке.

«Снятие матрицы завершено. Матрица готова для передачи в информационную сеть Пещер Синтеза. Дополнительная информация?» – поинтересовалось Ядро дома. Тэш’ша молча положил дата-кристалл на круг сканера, коснулся когтем появившегося в управляющей матрице символа.

«Информация принята. Матрица размещена», – статуэтку подхватило силовое поле и отнесло в сторону, ближе к стандартному коммуникационному кристаллу. Лазоревое свечение появилось вокруг повисшей в метре от пола статуэтки, тонкие лучи такого же цвета протянулись вверх и вниз. – «Оригинал законсервирован для адресной передачи. Условие передачи – голосовая идентификация».

Он пошел к выходу, нетерпеливо отмахнулся от предостережения Ядра о низкой температуре. Пластун свернул тысячи усиков, впуская в уют прихожей звенящий, ледяной ветер. Зрение мгновенно начало перестраиваться, как только за спиной пластун снова закрыл вход, и единственным источником света остался полыхающий сумрачным багрянцем заката горизонт.

Не обращая внимания на пробирающий до костей холод, он грузно прошел вокруг купола дома. Остановился у самого края уходящей по широкой дуге вниз широкой тропинки, отмеченной цепочкой светящихся ярко-красным светом шаров. Там, у невидимого сейчас озера, его ждал челнок, который доставит на зависший над Зорас’стриа корабль.

Тэш’ша в последний раз оглянулся, поежившись – здесь, на высокогорье, даже по меркам Зорас’стриа царил холод. Все его вещи уже давно были на челноке, здесь его больше ничто не держало. Кроме воспоминаний, – но их он все равно заберет с собой.

На горизонте последние лучи Агда исчезли, оставив за собой быстро темнеющий небосвод.

Под торжествующую песню колючего ветра, закружившего в хаотическом танце кристаллики льда, пришла ночь.

Глава 5. Тяжело в ученье…

2585.21.09, из личного дневника младшего лейтенанта Ли Твиста, запись № 1734–1

Сам удивляюсь себе – и чего я ждал от Мариты? Или это мне так повезло?

В космопорту третьей планеты, когда нас встретил чернокожий офицер, по виду способный удавить медведя, я еще думал, что все будет примерно, как в Академии – с колоритом почти военной службы. Полковник Мак-Кинли – так звали офицера – несколько удивил: такому бы не на штабной должности сидеть, а идти в пехоту: не удивлюсь, если он сможет «кота» голыми руками на части порвать.

Странно, неужели у них никого другого нет для таких поручений? Полковник встречает младших лейтенантов – курьезно как-то. Он говорил, мол, развертывание второй базы, перелет на четвертую планету, где только-только завершили постройку основных комплексов… С трудом верится, что какого-нибудь сержанта под рукой не оказалось. Или у них тут такие порядки?

Там, в порту и после – подумать не вышло: нас закрутили шестеренки бюрократии, помноженные на бардак перелета. На основной базе – ее тут зовут «Альфа-1» (оригинально, надо признать) – мы проходить подготовку не будем. Разве что по заданию прилетим на какой-то полигон. Мы будем на второй базе, названной столь же изобретательно: «Альфа-2». Я так понимаю, в случае, если откроют еще одну базу, проблем с выбором названия у них не будет.

На четвертую планету – мерзкий, холодный, заснеженный мирок – нас перекинули в тот же день. Вообще-то, крайне «повезло» прилететь именно тогда, когда вся система встала на дыбы из-за этого «переезда». Мак-Кинли сходу засунул меня и Пилигрима на какой-то транспортник, велев никуда не уходить; так мы там и сидели, часа четыре заполняя ворох бумаг: анкеты, какие-то тесты, некоторые в двух-трех экземплярах. Перезнакомились с пилотами, обменялись новостями; один настырный узнал нас – сказал, что слышал в дневной хронике про катастрофу. Еле отделались. Ни мне, ни Пилигриму рассказывать ничего не хотелось. Мне даже вспоминать не хочется.

Прибыли на «Альфу-2» без приключений: по пути пилоты отчаянно ругались, костеря кого-то из Транспортной службы. Кажется, бардак достиг таких размеров, что не только мы, но и старожилы ничего не понимают. Как я понял из разговоров, все спешат закончить переезд побыстрее, летают туда-сюда вне графика. Уже было случаев десять, когда докладывали об транспортных кораблях, то ли летящих к «Альфе-1», то ли к «Альфе-2», а то и к самой верфи – никто ничего не может понять. Связывались с пилотами транспортов – ясности не прибавило: одни говорят одно, другие – другое. Пилоты ругаются, ругается руководство – толку ноль. К вечеру, правда, как-то все рассосалось, успокоилось. Вроде.

К счастью, нас это никак не касается. Добрались до базы, нас встретила пожилая женщина, представившаяся майором Шагир. По ее словам, она руководитель одного из подразделений Медицинской службы на «Альфе-2». Поскольку мы прилетели не с военных академий или армейских учебных центров, то предстоит пройти серию тестов с инъекцией комплекса препаратов, подавляющих аллергические реакции. Заодно, после процедур, выдадут новый визор – пилотам гражданская модель не подходит; серигуанин же все равно без визора ходит.

Про инъекции я слышал в Академии: важная и нужная вещь. На занятиях по истории космофлота нам рассказывали, сколько людей погибло или стало калеками из-за такой – на первый взгляд – мелочи как аллергия. Хорошо, когда попадались такие планеты, как Фурсан – рай, да и только. А бывало, высаживались на чем-то вроде Зиады: там даже воду пить нельзя было поначалу. Мгновенный анафилактический шок – и привет, хоть вода от земной не отличается.

В Академии мне – естественно – инъекцию делали, но то специально разработанная облегченная версия, исключительно для освоенных планет Конфедерации. Военные используют более мощное средство, как говорят, совершенно безвредное, но очень трудоемкое в производстве. Еле-еле хватает для армии и флота; остальным же приходится пользовать гражданским суррогатом.

А вот визор – это да, этого я с нетерпением ждал. Гражданский визор – ну, он подходит для гражданских нужд. Военная модель так же отличается от гражданской, как цивильная модель «Шершня» от армейской. Небо и земля.

Впрочем, майор Шагир припасла сюрприз: нам введут последнее поколение препарата, с которым только недавно закончили испытания. Вроде бы, кроме устойчивости к аллергии, усилят иммунную систему: Военный Совет опасается, что рано или поздно где-нибудь мы наткнемся на дрянь, что может заразить человека. Как по мне, так они перестраховываются: вероятность, что в нашем организме приживется чужая зараза – ноль без палочки. Вот если «коты» что-то придумают… но они, кажется, биологическое оружие не любят. Хотя это странно: Империя настолько продвинута в генетике, что им сам Бог велел травить нас всякой гадостью.

Не травят. Нам же лучше. Жаль, правда, мы их ничем травить не можем. Живучие, сволочи.

На процедуры нас пообещали отправить утром, приказав отсыпаться. Мы с радостью подчинились: вся эта беготня, полет, бесконечные анкеты – устали.

Утром оказалось, что прибыло подкрепление. Трое новичков: Вильям Рот, напомнивший мне викинга, как их изображают в исторических романах: высокий, с синими глазами и длинными ярко-желтыми волосами до плеч; чернявый крепыш Вольф Ричард и невысокий, худощавый негр Маркос, не накачанный, как Мак-Кинли, но черный как смоль.

Перезнакомились. Посмеялись кличкам: Вильям оказался Мотылем, Маркос – Сержем, вроде как производное от сержанта. Ричард назвался Волчонком. И впрямь, не говоря о фамилии, что-то волчье есть в нем. И еще он умел по-волчьи выть, что немедленно продемонстрировал, напугав каких-то техников в коридоре. Следующим попробовал пошутить Маркос, но выбрал неудачный объект. Пилигрим юмора не понял, схватил за загривок парня и поднял над полом. Одной рукой. Все обалдели – включая и меня: понятия не имел, что в этих, на вид хрупких как спички руках серигуанина столько силы. Пришлось разнимать: с одной стороны я, с другой – Вильям.

Из столовой нас поволокли на встречу с командованием. Шагир и Мак-Кинли мы уже видели; кроме них там было еще двое. Один высокий, будто проглотивший жердь, по имени Бергер, будет начальником летного состава. А последний – Эрг Толль – аж сам командующий «Альфы-2». Странно, я ждал кого-то… представительнее, что-ли? На фоне Мак-Кинли, форма которого чуть не лопалась от мышц, или сухопарого Бергера – обычный офицер, даже не особо старый.

Еще раз выслушали лекцию об инъекциях, о новых визорах, вкратце о программе адаптации. Шагир еще раз «обрадовала»: у нового комплекса препаратов есть неприятный постэффект. Примерно два дня мы проваляемся без сознания. Больше – никаких последствий. Визоры нам – в смысле, людям – подберут и подключат, пока мы будем без сознания; программы загрузят уже после пробуждения. Неприятно, что и говорить, но нашего мнения тут не спрашивают.

После разговора нас отправили обратно в казармы. Сказали, будут вызывать по одному. Серия тестов, предварительная инъекция, еще тесты – и только потом введут основной набор препаратов. Приятно знать, что о нас так беспокоятся, но я все же предпочел бы обойтись без двухдневного «отпуска».

Сижу, пользуясь временем, забиваю память дневника. Вильяма и Ричарда уже вызвали, кажется, буду следующим.

Интересно, а что имел ввиду Толль, говоря о предстоящей нам программе? Странное слово сказал, забавное такое… Как там… А, «сурпрызы», вот.

Интересно, что еще за сурпрызы они нам подготовят?

* * * * *

Где-то в пределах системы Марита

Алый, неяркий свет играл жесткими, сердитыми сполохами на темно-багровых стенах, плавно закругляющихся к потолку. Человек здесь чувствовал себя неуютно: освещение, от которого болели глаза, стылый, неподвижный воздух, в котором густым, белесым плюмажем растекался пар изо рта, давление гравитации, в полтора раза превышающей земную. Разве что дизайн помещений корабля, практически полностью лишенных четко выраженных углов, и преобладающая цветовая гамма могли бы показаться людям «завораживающими».

Впрочем, людей здесь все равно уже не было.

Тем, кто стоял в багровом зале, испещренном росчерками агатовых полос и ветвящимися прожилками серебра, все вокруг казалось родным и привычным.

Их было немного: две сотни, может чуть больше. Они молча смотрели друг на друга. Молча вслушивались в беззвучный ток ментальных импульсов. Молча вбирали в себя запахи, образы, воспоминания о корабле, бывшем им так долго домом. Молча пропускали через себя мысль о неизбежном. Молча прощались с друзьями, родными и близкими, оставшимися так далеко отсюда.

Наконец, один из них, поднял голову, с шумом выдыхая сквозь стиснутые зубы воздух. Каждый в зале почувствовал непоколебимую уверенность командира. Прорывающееся на свободу азартное, мрачное нетерпение. Бесшабашную, голодную ярость истосковавшегося от вынужденного безделья воина.

И в обрушившемся не него водопаде ответных эмоций он не нашел ничего иного – точно его окружали бесчисленные зеркала.

Он прижал стиснутую в кулак руку к груди – и резко выбросил ее вперед, раскрыв ладонью вниз. Древний знак уважения, салют, идущим в бой воинам. Родившийся задолго до проклятого часа, когда прокатившаяся судорога вздыбила твердь, проложив дорогу живой смерти с южного материка. И ни на йоту не изменившийся за миновавшие с тех пор тысячи Оборотов.

– Пора! – скрипучий голос командира ввинтился в тягучий, холодный воздух.

* * * * *

Зона выполнения тренировочной миссии. Космос

Чернильная мгла окружала его. Бриллиантовые иглы кололи, жалили глаза, но ни на миллиметр не могли отбросить сдавивший со всех сторон мрак. Ощущение нестерпимого холода, каким-то непостижимым образом умудрявшегося пробраться сквозь перчатки сьютера, ледяными когтями впиваясь в ладони, стоило в очередной раз коснуться невидимой поверхности под ним.

Джеймс и раньше выходил в открытый космос: пилоту космолета положено, что называется, «хлебнуть пустоты». В Академии был даже период, когда через день они по пять-шесть часов выполняли упражнения в вакууме, учились передвигаться в невесомости, держать под контролем чувства. Особо запомнилась одно из последних занятий, когда, после выполнения рутинной прогулки по астероиду, он не обнаружил корабля с преподавателями. Следующий час в одиночестве на каменной глыбе показался юноше вечностью, однако панике он не поддался, не без основания подозревая, что попал на очередную хитроумную проверку. В конечном итоге оказался совершенно прав, заработав уважительное похлопывание по плечу и высокий итоговый балл, но в первые мгновения, после того как луч захвата поднял его на корабль, юноше очень хотелось дать по голове любому, кто подойдет поближе.

Проверки – проверками, но вести себя в пустоте они научили. И заодно отучили от дурацких мыслей, будто в вакууме все будет как на обзорном экране. Ни черта подобного! Даже в самом конце, во время выпускных экзаменов и практики в Поясе, Джеймс ловил себя на мысли, что в космос выходить надо либо около планет, либо там, где хватает света. Во всех прочих случаях от таких экспериментов лучше воздерживаться – спокойнее на душе будет.