Текст книги "Родиться в Вифлееме [СИ]"

Автор книги: Дмитрий Виконтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

– Противник запустил главные двигатели! – сообщение тактиков перекрыл удовлетворенно-обрадованный дружный выдох, пронесшийся по мостику. На обзорном экране примерно посредине тэш’шского корабля выстрелил фонтан расплавившейся до жидкого состояния брони, раскаленных добела кусков металла. Фарбах зло ухмыльнулся: чей-то удачный выстрел накрыл тэш’шский боевой пост в момент разгона их снаряда. «Коты» не использовали РкОды или что-то им подобное, но в случае таких попаданий их орудия реагировали, как и человеческие. Так что головная боль с пожарами, разрушениями и каким-то количеством убитых и раненых тэш’ша точно обеспечена.

Сейчас Фарбах заметил, что Джонсон о чем-то напряженно спорит со старшим тактиком – и это что-то его заместителю не очень нравится.

– Блейк?! – негромко бросил командор, вызывая полковника. Тот посмотрел на Фарбаха, потом что-то еще сказал тактику, и ответил:

– Да, сэр?

– Что у тебя?

– Пока не знаем. Тактики заметили странность: плотность огня почти вдвое меньше стандартной для корабля тэш’ша.

– По результатам не очень заметно…

– Они компенсируют это частотой выстрелов. Работают на пределе, вносят разлад в работу экранов – потому так сильно упала мощность.

– Ясно… – медленно произнес Фарбах, хотя на самом деле особой ясности тут не было. – У тактиков мысли есть?

– Нестандартное вооружение.

– Или новое вооружение, – завершил за него командор. – Про Рилл-саррата я слыхал, что он у «котов» крупный изобретатель, ко всему прочему…

В этот момент сразу три снаряда с интервалом в полсекунды ударили в корпус боевой базы. Первые два превратили в груду лома один из боевых постов и пару проекторов экрана, а вот третий ударил в район ангаров. Выходные створки все равно не было возможности забронировать, как большую часть корпуса, потому основную надежду возлагали на то, что снаряд пролетит насквозь пустой ангар, пробьет вторые створки, и улетит себе куда подальше. Так бы случилось и в этот раз, если бы снаряд не ударил «Гетман Хмельницкий» под небольшим углом. И примерно посредине ангара он врезался, по иронии судьбы, в то самое место, где всего несколько часов назад стояли командор и полковник Джонсон.

Если прежние попадания напоминали о себе экипажу лишь мгновенной дрожью палуб и стен, звоном посуды, то это заявило о себе громовым, кашляющим звуком, похожим на грохот раскалывающегося от старости утеса-великана. Снаряд пробил сразу три палубы, оставляя за собой развороченные, перекрученные перекрытия, оборванные провода, бьющие во все стороны струи пара и жадно урчащее пламя. На добрую полусотню метров от пролома прокатилась волна колебаний, как при землетрясении сбивающая людей с ног, деформирующая перекрытия, заставляя даже пласталь рваться как бумагу.

На мостике, кроме грохота, силу удара смогли оценить в основном по десяткам тревожных сообщений, а так же по больно ударившему по ногам настилу палубы. Но даже отвести душу, послав одно-два проклятия «котам», и оценить ущерб люди не успели: друг за другом свои сообщения выкрикнули тактики и навигаторы:

– Противник прекратил огонь!

– Всплеск в эмиссионном спектре! Мощность – семьдесят пять процентов от нормы!

А затем им осталось только наблюдать, сжимая кулаки в бессильном отчаянии.

Не было ни красочных эффектов, ни следов, ничего, чего подсознательно ожидалось в подобных случаях. Будто невидимая дубина невидимого великана со всего размаха врезалась в борт «Авангарда» в районе двигателей, как скорлупку пробив все слои брони, круша и давя все, что она защищала. Облако огненных брызг окутало корму «арки», коротко полыхнуло пламя, пока хватало рвущегося в пустоту воздуха. Один за другим серия взрывов изнутри корабля, ближе к центру, буквально разделили «Авангард» на две части.

Экран с полковником Райтсеном смялся, пошел квадратами искаженного изображения, распался в бессмысленную мозаику. Связь исчезла практически одномоментно, донеся лишь обрывки: «…зиру… …ур …ет».

– Всплеск от «Авангарда»! Предельная мощность!

Между «Гетманом Хмельницким» и кораблем-лидером Рилл-саррата зажглась новая звезда. Обзорный экран стал почти черным, спасая зрение людей; взвыли сирены, дублируя тревожные сообщения навкома о падении мощности защиты из-за ударившего в нее шквала излучения. Когда экран вернулся к норме, ничто не напоминало о том, еще несколько минут назад в трехстах километрах от боевой базы вел бой АРК «Авангард».

Люди на мостике в ошеломлении молчали, не в силах поверить тому, что видели собственными глазами. Не только у одного командора возникло чувство иллюзорность, нереальности происходящего, кошмара, от которого нестерпимо хочется проснуться – и в то же время нет никакой возможности от него убежать.

Что-то очень страшное было им продемонстрировано. Что-то очень страшное для людей, для Конфедерации, для их надежд, для их будущего. До сих пор единственным оружием, способным с одного выстрела уничтожить корабль оставалась волна Веллера, но от нее была защита в виде экранов. Тому, что на их глазах за секунду обратило в ничто «Авангард», защитные экраны явно не были помехой.

Фарбах поймал взгляд Джонсона и подумал, нет ли у него самого такого одновременно яростного и непонимающего выражения в глазах. Выбросив из головы эти мысли, он вскочил со своего кресла, вымещая ярость в рубленых, отрывистых приказах:

– Продолжать вести огонь по противнику. Частоту выстрелов до максимума! Задействовать главные двигатели! Космолетам – самостоятельно прорываться к «Молоху»! На тварь не отвлекаться! Экраны держать на максимально возможном уровне! Все пусковые установки к залпу! Загрузить «Т-10», максимальная скорость, минимальная дистанция подрыва!

– Приказы приняты, – отрапортовал Джонсон, и эти простые, традиционные слова подстегнули остальных: мостик вновь вернулся к напряженному ритму работы, но что-то изменилось. Будто вся боль и злость, не нашедшие выхода в словах, текли сквозь людей, наполняли их новыми силами, позволяя работать так быстро и споро, как никогда раньше.

– Расстояние до противника? – Фарбах не садился обратно за пульт, а, гневно сощурившись, стоял у спуска с возвышения, не сводя глаз с вражеского корабля.

– Два триста. Командор, мы сблизились на минимальное расстояние, время до завершения схождения – три минуты сорок пять секунд. Зону поражения мы покинем через шесть минут двенадцать секунд.

– Держать курс. Не снижать интенсивности огня!

Боевая база и корабль-лидер неслись сквозь пустоту, с каким-то остервенением опустошая запасы снарядов – словно каждый во что бы то ни стало стремился закончить бой в отведенное им время. Дистанция между ними достаточно уменьшилась, и каждый четвертый, а то и третий снаряд находил свою цель. Проклятие же кораблей Конфедерации – большие размеры, – на коротких дистанциях превращалось в, пускай и сомнительное, но преимущество. Точность попаданий по кораблю на таком расстоянии не столько зависела от размера цели и удачи, сколько от систем наведения и вычислительных мощностей.

И все же попадания оставались попаданиями. И гибли при этом не бездушные циферки, а живые люди.

После двадцатого удара Фарбах сбился со счета: грохот и звенящий гул не прекращались ни на секунду. Боевую базу трясло, бронепластины не успевали сбросить напряжение после одного удара, как следовал следующий, а то и два сразу – тогда одним махом срывало сразу несколько пластин. Целая палуба – третья – стала братской могилой для всех, кто имел несчастье оказаться на ней – тэш’шский снаряд ударил в боевой пост во время выстрела, а двумястами метрами к центру базы еще один снаряд проломил исковерканную броню. Мощность экрана двумя скачками упала до шестидесяти процентов, более трети РкОдов и с десяток пусковых установок, дважды по паре снарядов пронеслось сквозь ангары к звездам.

Но и корабль-лидер выглядел не лучше. Изрытая оспинами попаданий, местами сливающимися в безобразные громадные кляксы, расчерченная ущельями трещин поверхность корабля выглядела в лучшем случае насмешкой над словом «броня». Ближе к закругленной носовой оконечности на ней светилось темно-вишневым светом обширное пятно, чуть светлеющее к центру. «Коты» пытались компенсировать недостачу боевых постов интенсивностью стрельбы, но все больше и больше орудий корабля замолкало, оставляя убийцу «Авангарда» безответно содрогаться от мчащихся с «Гетмана Хмельницкого» снарядов. Двигатели прекратили работать уже на сотой секунде взаимного обстрела: или тэш’ша срочно пришлось экономить энергию, или какие-то из снарядов дотянулись до чего-то важного. Казалось, еще немного…

– Противник прекратил огонь!

– Всем пусковым установкам – ОГОНЬ!!! – задыхаясь от ярости и гнева, выкрикнул Фарбах. Столько же яростно выпалил снизу «приказ принят!» Джонсон.

Сорок семь разгонных капсул с торпедами рванулись к цели. На второй трети секунды полета капсулы развалились на две части, как гороховые стручки, и включились маршевые двигатели самих торпед. А на мостике боевой базы пронзительный вой гравидетектора перекрыл слова и про «всплеск», и про «сорок процентов».

«Гетмана Хмельницкого» ударило по-настоящему.

Командор Фарбах не запомнил, как падал на настил мостика – и дальше в «яму». Не запомнил, как ударился головой. Не запомнил, как стонала в агонии гибнущая база.

Он запомнил только, как погас свет.

Время и место не определены

Она очнулась, окруженная тенями.

Фонари шлема тускло мерцали, почему-то не желая светить на полную мощность – и оттого по свернувшейся двойной петлей толстой опоре перед ней двигались не привычные яркие белые полосы, а размытые бежевые овалы.

Вещунья лежала, пытаясь вспомнить, что же случилось. Память подбрасывала разрозненные фрагменты, но не ответы: последнее, что запомнилось – затопивший транспортный узел огненный шторм… и падение. Больше – ничего.

С трудом она попыталась встать, но нависшая над головой изувеченная и перекрученная опора оставляла места только для того, чтобы немного приподнять шлем. Тогда Вещунья осторожно повернулась, до рези в глазах вглядываясь в то, что окружало ее.

Она думала, что очнулась в подъемнике, но или ее выбросило из кабины сразу после удара, или она каким-то образом умудрилась выбраться наружу, сама того не запомнив. Почему она вообще осталась в живых, или хотя бы не получила серьезных травм – ее не сильно волновало. Повезло, так повезло.

Вокруг было очень много металла. Разорванного в лохмотья, оплавленного, помятого почти до неузнаваемости – в темной бесформенной глыбе, угрюмо давящей на согнувшуюся параллельно палубе опору, Вещунья едва смогла опознать переднюю половину «Стрелы».

К счастью завалы вокруг были совсем не сплошными: где-то больше, где-то меньше. Осторожно, стараясь не зацепить ничего лишнего, девушка выбралась на более-менее свободное место, где можно выпрямиться, не опасаясь, что на голову свалиться нечто очень тяжелое. И, как будто дожидаясь именно этого момента, фонари прощально мигнули и погасли.

Он лежал на чем-то, похожем на гладко отполированный обсидиан, протирающийся во все стороны. Ровная поверхность, без швов, без стыков, без выступов или углублений – насколько хватало глаз, повсюду было поле сплошного обсидиана.

Он не чувствовал ни холода, ни жары. Не было ветра. Не было слишком сыро, или слишком сухо. Даже воздух был каким-то… безвкусным, нейтральным.

И еще здесь не было света, но по какой-то причине это не мешало ему видеть все, что окружало его. Хотя и смотреть особо было не на что: черный камень прямо перед глазами, и черная бесконечность над ним.

Джон Фарбах лежал, отчаянно пытаясь понять, что происходит. Он помнил бой, помнил страшный удар, обрушившийся на «Гетман Хмельницкий», но будь он проклят, если он понимал, как он очутился тут. И вообще, где именно это «тут»? Где его люди? Что с его базой?

Командор перевернулся на спину, дотронулся до головы, груди… и вдруг понял, что вместе с мостиком «Гетмана Хмельницкого», его экипажем исчезла и та одежда, что была на нем в последнем бою. Он остался без ставшего для него второй кожей бело-синего мундира командора, без оружия, без визора, без нижнего белья – в чем мать родила он лежал на черном камне, словно кому-то доставило удовольствие таким образом поиздеваться над стариком.

Оскорбленная гордость и гнев подстегнули командора: он вскочил, пошатнулся от нахлынувшего головокружения, но удержался на ногах. И тогда заметил еще одну странность: пока он лежал на обсидиановом поле эта… вещь была совершенно невидимой, прозрачной, но стоило подняться – и оказалось, что он по пояс стоит в чем-то, похожем на туман, но туманом не являющимся. Мелкая-мелкая черная пыль, как растертая несколько раз сахарная пудра, покрывала все поле обсидиана ровным, гладким слоем. Фарбах опустил руку в «пыль» – и ничего не ощутил: это «нечто» обтекало руку, не вызывая никаких ощущений. Как будто он стоял в голограмме.

Два звука безраздельно доминировали над черной гладью. Тихий-тихий шелест – командор сравнил его с падающими крупинками в песочных часах, – и очень низкий, мерный гул, ощущаемый скорее кожей, чем слухом. У звуков не было источника: они просто неслись отовсюду, они просто… были.

Командор медленно повернулся, оглядываясь по сторонам. Ни ориентиров, ни направлений – везде взгляду открывалось одно и то же, что сверху, что снизу. Черная бесконечность. Пустота.

– Кто вы?! Что вам нужно от меня?! – преодолевая застилающую глаза ярость, прохрипел командор.

Перед ним вдали мрак рассекла одинокая зарница. Потом вторая. Третья. Они вспыхивали и гасли, как маяк в ночи.

Фарбах несколько мгновений смотрел на отдаленные искры, считая про себя вспышки. Потом оглянулся по сторонам и неторопливо зашагал по направлению к манящим огням.

Сначала Вещунье показалось, что она сходит с ума.

Когда погасли фонари, она даже не успела толком испугаться, хоть прекрасно понимала: в ее положении остаться в темноте – верный путь к тому, чтобы бродить здесь до бесконечности, или просто свернуть шею. Но прежде чем она успела проникнуться этой мыслью, девушка поняла, что прекрасно видит в кромешной тьме.

Очень странное чувство: как если бы у нее вдруг появилась вторая пара глаз. И если ее родные глаза сейчас не видели ровным счетом ничего, то для новых темноты будто не существовало.

Вторым потрясением было то, что визор не отвечал. Не было ни идентификатора, ни реакции на команды: надежнейшее устройство просто взяло и прекратило работать. Вещунья с испугом посмотрела на управляющий браслет – и увидела именно то, чего и боялась: ни индикаторов, ни подсветки клавиш. Воспоминание о погибшей так нелепо Мурене еще были слишком свежи – девушка потянулась к дыхательному аппарату за плечами, но на полпути рука остановилась на затылочной части шлема. Вместо гладкой полусферы пальцы наткнулись на растрескавшуюся, покоробившуюся поверхность, а от основания шеи до самого затылка шел извилистый разлом, достаточно широкий, чтобы просунуть в него два пальца. Девушка так и сделала, дотянулась до шеи – и под пальцами, даже сквозь материал перчаток, почувствовала грубую, неподатливую массу, в которую превратились залитые кровью волосы. Ничего удивительного: чтобы расколоть шлем таким образом, требовался удар чудовищной силы, – а подобное не могло пройти без последствий. Но почему она не чувствует ни боли, ни неудобств? Почему она до сих пор жива, после такого удара?

Вещунья чувствовала, что понемногу теряет над собой контроль – и ничего не могла поделать. Она не понимала, что происходит, не понимала, реальность это или всего лишь бред угасающего сознания… Ей было просто страшно, так страшно, как никогда в жизни – и ничто не могло помочь ей справиться с этим.

Она беспомощно развернулась на одном месте: надо же что-то делать… но что? Куда идти? Она помнила, как погибли все, кто были с ней, помнила поток пламени с первой палубы, где их ждал Черныш… Оставался Псих – он шел к мостику, может, он еще где-то там…

До Вещуньи вдруг дошло, что она-то и толком не представляет, где находится. Вокруг возвышались груды всякого хлама, изувеченного до неузнаваемости, а над головой было почти сорок-пятьдесят метров свободного пространства. Она отошла от кучи, откуда только что выползла, обошла вонзившийся в палубу зазубренный треугольный обломок, очень похожий на половину крыла «Жнеца» – и вновь застыла на месте всего в сотне шагов от раскрытого ряда ангарных створок, за которыми на нее смотрели мириады звезд.

Вещунья еще раз неверяще дотронулась до расколотого шлема, вторую положив на бурно вздымающуюся грудь. Она дышала… но, Бога ради, чем она могла дышать в разгерметизированном ангаре с разгерметизированным сьютером?! Что происходит с ней? ЧТО С НЕЙ ПРОИСХОДИТ?!

Идти было нетрудно: черная взвесь текуче расступалась перед ним, плавно и бесследно смыкаясь позади. Поверхность под ногами, вопреки опасениям, оказалась совсем не скользкой. Командор шел достаточно быстро: гнев, ярость, жажда найти тех, кто устроили все это, и пускай голыми руками, но вцепиться им в глотку подгоняла. Ему с трудом удавалось сдерживать себя, чтобы с быстрого шага не перейти на бег – все же об осторожности он не забывал.

Кроме того очень скоро он понял, что немного ошибся с оценкой расстояния: огни появлялись и гасли не так далеко, как казалось изначально. Километр или около того – и уже на половине пути он смог разглядеть то место, куда спешил.

Огромный смерч, вращающийся с обманчивой неспешностью в центре обширного пустого пространства метров триста-четыреста радиусом. Командору трудно было оценить диаметр смерча, но впечатление чудовищной, опустошительной мощи эта штука производила в любом случае. Узкие, тонкие ленты, наполненные черной взвесью, тысячами тянулись от края «не-тумана», через который шел Фарбах, прямиком к основанию грозной колонны, аккуратно обминая раскиданные во множестве повсюду полуметровые холмики все той же вездесущей пыли.

Новая вспышка родилась где-то в выси, понеслась вниз стремительной полосой холодного, мертвого огня. Фарбах и сам не мог сказать, откуда ему пришло на ум такое сравнение, но что-то упорно не давало назвать этот белый, резкий свет иначе, как «мертвым». Полоса неслась вниз, к центру освобожденного от покрывала пыли круга обсидиана, но кольца смерча рвали, растягивали ее на части, на одинокие мертвые искорки – и уносили их вверх, не позволяя приблизиться к основанию смерча. А командора будто оглушило опять невесть откуда пришедшее понимание: этот огонь не должен коснуться черного поля. Ни в коем случае не должен.

Фарбах не понимал, что это значит. Не понимал, откуда все это берется – не было похоже, что кто-то вкладывает ему в голову чужие мысли. Да и не мысли это были: скорее нечто, что он всегда знал, но до сегодняшнего дня никогда не вспоминал.

Перед тем, как выйти из моря пыли на голый обсидиан с тысячами холмиков, Фарбах помедлил секунду-другую. Все это выглядело очень странно. И непонятно. А «странно» и «непонятно» всегда в его профессии означали опасность. Но ведь и больше идти некуда было. Если его заманивают в ловушку – что ж, ловушка всегда работает в обе стороны.

А пока он дышит – надежда есть.

Вещунья брела через хаос того, что некогда было ангарами «Молоха» точно сомнамбула, не обращая внимания ни на что. Что-то надломилось в ней, после всего случившегося, что-то оказалось слишком сильным для девушки – с каждым шагом крошились и рассыпались остатки воли, позволяя рассудку соскальзывать в зыбкий сумрак, в котором не было грани между реальным или нереальным.

Она была без шлема – сама не помня, когда и зачем сняла его. Иногда она дышала, иногда десятки метров шла ни разу не вздохнув, и не чувствуя при этом никакой разницы. Мыслей не было, желаний не было – отупляющее оцепенение выдавливало, выжигало все.

И в груди, рядом с небьющимся сердцем, пульсировало то, что она раньше принимала за сгусток льда. Но льдом оно не было – хотя могло казаться невероятно холодным.

«Бездна» – сквозь серую пелену, мешающую думать, приходило название. Просто слово. Без объяснений, без смысла. Она тянулась к девушке, с каждым спазмом, с каждым шагом растекаясь по телу. Бездна говорила без слов, без звуков. Она говорила, что поддержала ее. Что спасла ее. Что держит ее. Бездна говорила об истине. О правде. О реальности. Она кричала о бесконечном голоде. О вечности. О пустоте.

Она говорила «смотри»! И Вещунья смотрела.

Белые росчерки появились сразу и повсюду. Завитки, спирали, узоры, полосы и кольца – каждый предмет, каждая молекула, каждый микрон окружающего мира был заполнен ими. А потом исчезло все, кроме узоров. Целый корабль стал одними лишь узорами, звезды стали узорами, пространство стало узорами – все стало узорами. И только черная тень аномалии плотным коконом окружала пылающий бело-желтым огнем шар узоров, которые стали истинной сутью того, что Вещунья и остальные принимали за реальность.

И, наконец, пришло понимание.

Первый холмик оказался на пути командора на первом десятке шагов. Фарбаху не очень хотелось к нему приближаться, но таких холмиков тут слишком много – как ни петляй, рядом с какими-то придется пройти. Настороженно оглянувшись, командор присел на корточки у неподвижного скопления черной пыли и еще раз внимательно его осмотрел. Ничего особенного не заметил – да и не знал он, что именно «особенное» стоит искать. Провел кончиками пальцев сверху вниз: пыль как и раньше расступилась и сомкнулась за ними, не оставив и следа. Глубоко вдохнул и опустил руку на вершину холмика: кисть, не встречая сопротивления, опустилась почти на метр – и наткнулась на что-то. Или на кого-то, поскольку под пальцами командор ощутил теплую человеческую кожу. Поводив рукой, Фарбах приблизительно прикинул, что этот «кто-то» лежит на боку, свернувшись в позе эмбриона и на прикосновения не реагирует. Сглотнув, он осторожно опустил голову в эту странную взвесь – и ни миг забыл дышать.

Перед ним лежал, как он и думал, свернувшийся эмбрионом, один из его людей, майор Винсент Тарк, возглавивший первую эскадрилью на время отсутствия Шонта. Он был среди пилотов, отправленных им к «Молоху», перед последним ударом по боевой базе… выходит, и он очутился здесь?

Командор попробовал сперва осторожно, потом энергичнее растолкать майора – без результатов. Пытался дозваться, чуть ли не прямо в ухо – и никакой реакции. Наконец, он решил попробовать вытащить его из этой мелкой дряни, но задумать это оказалось много проще, чем исполнить. Командору казалось, он пытается поднять не поджарого человека весом около восьмидесяти килограмм, а целого слона. Ни вытащить, ни даже сдвинуть с места не вышло – что-то надежно держало человека.

В следующих семи холмиках командор нашел других людей, но их всех объединяло одно: они были или с «Молоха», или с «Авангарда», или с «Гетмана Хмельницкого». Все, как один находились в бессознательном состоянии, ни на что не реагировали, и вытащить их или разбудить у командора не получалось. Зато в восьмом по счету, как он про себя решил называть, «хранилище» Фарбаха ждал сюрприз. Там лежал не человек. Там лежал тэш’ша.

Ошеломленный Фарбах медленно шел мимо «хранилищ», уже не пытаясь заглядывать в каждое из них, лишь выборочно проверяя через каждые десять-пятнадцать шагов. Чаще встречались люди, но попадались и «коты» – если такая же картина везде на очищенном от пыли пространстве, то их должно быть не меньше четверти от общей численности людей.

«Молох». «Авангард». «Гетман Хмельницкий». И корабль тэш’ша. Здесь были все, кто сошлись в последнем бою… но это же невозможно. Он ни разу в жизни не слышал о чем-либо подобном, да и не могло быть у «котов» таких технологий. Такого… просто не могло быть.

Додумать он не успел. Один их холмиков «пыли» осветился изнутри тем же самым – мертвым – светом. Ни краткий миг он увидел внутри человеческую фигуру, скорчившуюся, как остальные – и этот странный, пугающий свет бил из нее. Потом оболочка «пыли» лопнула, распалась лохмотьями тающего, быстро всасывающегося в черную поверхность тумана. Камень под ногами подпрыгнул, сбивая с ног, но Фарбах успел увидеть, как человеческий силуэт исчезает, сжимается в шар нестерпимо сияющего мертвого света.

Шар срывается с места и мчится к основанию колонны.

Вновь появилась мысль: он не должен добраться до цели. Ни в коем случае не должен.

Но что он мог сделать?

Тень. Одна единственная – и взятые из нее тысячи новых. Это не было реальностью – той, где они жили, воевали, любили, умирали, – а реальностью поднятой невоплощенной вероятности, напитанной слепой мощью, перестроенной по чужому замыслу, сотканной из снов, кошмаров, видений и воспоминаний запертых в ней людей. Отсюда не было выхода. Не было спасения. Они все были изначально обречены.

Вещунья, освободившись от видения, упала на колени. Если бы она могла – она бы закричала от отчаяния и утраты последней надежды, но кричать она не могла.

Бездна текла в ней, сквозь нее, сливаясь с ней. Но потерянной, испуганной, потерявшей веру девушке до этого не было дела. И потому пропустила тот крохотный миг, когда все, чем когда-либо она была, разлетелось, как лопнувшее зеркало, под напором чужой, свирепой мощи. Она слилась с ней, с тем, что составляло саму суть личности девушки, ее жизни, ее сознания, заполнило ее. Стало одним целым с ней.

Бездна пришла.

И внутри аномалии исчезло почти все. Корабль, тела погибших, космолеты, Псих и Умник, который час пытавшиеся пробиться через завалы, межзвездный газ, излучение, микрометеориты, гравитация, вакуум, пространство, время – все. Оно не было уничтожено, разрушено, превращено в нечто иное…

Оно. Просто. Перестало. Быть.

Пустота осталась там, где было все. И черная колонна, устоявшая перед ее мощью, единственная нить, ведущая из невоплощенной тени в реальность.

Бездна рванулась туда.

Целый виток смерча в абсолютной тишине развернулся и упал на пути шара, охватил его, спеленал, выбросив сотни нитей к «хранилищам», цепляясь за вершину каждого. Одна из нитей повисла над опрокинутым навзничь командором, дернулась как бы в нерешительности, но он сам поднял руку и бережно схватил ее за кончик.

Фарбах и сам не мог точно сказать, почему он так поступил. Наверное, беззвучный вопль из глубины души «остановить мертвый свет» так подействовал. Или то самое пресловутое шестое чувство, что много лет помогало ему в боевых походах.

Горячая волна прокатилась по старому телу, бодрящим потоком унося усталость, сомнения, страхи. Он чувствовал себя единым с сотнями других, спаянных единой целью, чувствовал, как их совместные усилия приглушают мертвый свет, останавливают его порыв, отбрасывают назад, загоняют в ту дыру, откуда он выполз. Он чувствовал других, не в силах разобрать, кто из них человек, кто тэш’ша – перед лицом мертвого света не было рас, не было жизни и не было смерти. Было только существование всего мира, всех, кто в нем был, всех, кто дышал, сражался, умирал – и отсутствие всего этого. Небытие. Пустота.

Часть смерча, ставшая несокрушимой преградой на пути шара, плотнее оплелась вокруг него. Последний раз темную пелену пробился тусклый отблеск, и с громовым хлопком клубок света и теней сжался в точку и исчез без следа. Только тающий в ладони командора остаток нити напоминал обо всем, что произошло.

А когда последняя пылинка просочилась между пальцев старика, он увидел начало.

Тень осталась тенью. Невоплощенной. И ворвавшаяся в нее бездна так же стала лишь тенью возможного. Брешь в реальность закрылась, и все, что случилось, присоединилось к бесчисленному множеству таких же нереализованных теней.

Командор видел, как Вещунья прибыла на «Молох». Видел, как погибали ее друзья, видел ее отчаяние, видел, как растет угнездившийся в ее душе зародыш бездумной, бесконечно голодной силы. Видел ее падение в темноту, видел ее короткую и обреченную на поражение борьбу. Видел миг осознания Вещуньей истинной сути всего, что случилось – и миг триумфа этой силы. Видел, что она делала и хотела делать – потому что это был единственный способ ее существования.

И понимал, что отныне он никогда не сможет этого забыть.

Когда Фарбах открыл глаза снова, он увидел аварийно-красный, но зато обычный свет.

Он лежал на холодной палубе, одетый в свой повседневный мундир. Ни следа черной пыли, бесконечного поля обсидиана, исполинского смерча в центре – приподняв голову, он легко узнал мостик обычной «арки» Конфедерации. Пустой: никого из экипажа не было на своих местах. Не работали приборы, не горели индикаторы, ни единого звука не доносилось до командора. Было тихо – но впервые тишина была просто тишиной.

Приглядевшись, чуть внимательнее, понял, что эту «арку» он хорошо знает: «Молох». Но ведь…

– Командор Фарбах? – скрипучий холодный голос из-за спины заставил его оставить все лишние мысли и осторожно подняться: оружия-то Фарбах не обнаружил при себе. Сглотнув, он повернулся и твердо встретил взгляд развалившегося в кресле командира корабля высокого тэш’ша. Белыми пятнами на ткани мундира выделялись герб Клана и сложный, путаный узор. А Фарбах знал, кто в Империи имеет право носить такой узор.

– Тушд-руал Рилл-саррат, так? – очень хотелось пить, но вряд ли в ближайшем будущем стоит рассчитывать на такую роскошь. – Опять… опять ваши фокусы?

– Ничего не было фокусом или иллюзией, командор Фарбах, – Рилл-саррат говорил на лингвосе очень чисто, как для тэш’ша, почти без акцента: закрой глаза – и не сразу поймешь, что говорит не человек. – Это реальность. Вы, командор Фарбах, должны уже понимать разницу.

– Тень, – командор кивнул, сжимая кулаки. Очень уж хотелось броситься на этого тэш’ша, но прекрасно понимая, что ничего этим не добьется, старался сдерживать себя. – Твоя работа?

– Поднял ее, отделил крохотную часть, с помощью людей с этого корабля и ваших людей придал ей форму, – методично перечислил Рилл-саррат. – С отражения ушел только этот корабль, командор Фарбах. Ваша база и второй корабль остались на отражении, среди возможных вероятностей. Вы здесь – только потому, что я забрал вас из последнего боя.

– Последнего? – ухватился за заключительную фразу Фарбах. – Что ты несешь?

– Было семь боев, командор Фарбах, – все так же сухо и размеренно сказал тэш’ша. – Семь вариантов. Я должен отдать должное вашим людям и вам – только в трех случаях мне удалось победить вас и выжить. Во всех остальных – уничтожал вас, но и погибал при этом.

Фарбах почувствовал легкую дурноту при словах тушд-руала. Все это не укладывалось в голове, и слишком много всего на него свалилось.

– Ты не можешь такого сделать. Такого никто не может…