Текст книги "Родиться в Вифлееме [СИ]"

Автор книги: Дмитрий Виконтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)

Глава 5. Причины и следствия

Порубежье

Женщина с рыжими волосами стояла на краю уходящей, казалось, в бесконечность сухой, бесплодной равнины. Светило системы, дотянувшееся до зенита, едва-едва согревало воздух и каменистую, растрескавшуюся буро-красную почву.

Стылый, зябкий ветер гнал пыль, песок в ущелье за ее спиной. Изредка крохотные пылевые смерчи поднимались над землей, и тогда она прикрывала лицо рукой, но не прекращала смотреть до рези в глазах в почти неразличимую в желтоватом небе линию горизонта.

Очередной смерч надвинулся на женщину, но в последний момент, точно испугавшись ее окаменевшего, напряженного лица, вильнул в сторону, протанцевал по краю высохшего многие тысячи лет тому русла, осыпав песком маленькую фигуру в белой накидке. Возмущенно пискнув, она попыталась уклониться от песка, громко и звонко чихнув.

– Тебе не нужно было идти со мной, Сеф, – сказала, не оборачиваясь, Жанна. – Твоя мама будет волноваться за тебя.

Серафима, закончив оттряхивать накидку, подошла и встала рядом, с любопытством смотря на мертвый пейзаж.

– Мама знает, что со мною все в порядке, – она покрутила головой по сторонам, как будто ища что-то, потом посмотрела на Жанну снизу вверх. – Мне нравится здесь быть. Я люблю смотреть. Здесь красиво.

– Красиво? – Жанна, не отводя глаз от горизонта, переспросила. – Тебе здесь нравится.

Девочка смущенно кашлянула.

– Ну… когда-то здесь все было красиво. Мама показывала мне голофото из той жизни… с Земли… – она помолчала и вытянула руку в сторону русла. – Здесь текла река – много воды. Мама говорит – эта река самая большая здесь. И все берега в траве. И много травы вокруг. Все зеленое и яркое. А за тем большим камнем, – девочка показала на огромный валун, на треть ушедший в землю шагах в ста от них, – растет дерево. Большое и пышное. И много-много листьев, так много, что не видно даже веток. И трава вокруг густая-густая, такая, что можно идти по ней босиком – и не чувствовать земли. Только траву, будто под ногами мягкий ковер. И если забраться на камень – то листья будут накрывать тебя, защищать от солнца. И оттуда будет видна река и равнина – вся в цветах. Желтых и белых.

Жанна посмотрела на мечтательно уставившуюся вдаль девочку. Потом на мертвую пустошь, чей покой уже многие столетия нарушал только ветер, гонящий пыль и песок. На миг ее охватила острая зависть к девочке, никогда не видевшей того, что пришлось увидеть в своей жизни ей. Не видевшей войны, не видевшей смерти друзей, не садящейся каждый раз в кабину космолета с мыслью, что это последний вылет. Для которой «коты» были странными, загадочными чужаками, жившими глубоко под скалами.

У которой была и мать.

Жанна почти ничего не помнила, после того, как смявшие ее волю воспоминания отступили, оставив ее наедине с морем тумана. После того, как снежная белизна огня, испепелившего горизонт в ее прошлом, сменилась серым свечением из-за спины. Светом Храма Ушедших. Липкой паутиной мглы, забивающей рот, плескающейся в глаза. Больше ни видений, ни обескураживающих шуток с памятью – она увидела все, что полагалось.

На этот раз.

В себя она пришла, когда ее нашел Джон. Сколько времени прошло – она не спросила: не очень-то и хотелось знать. Наверное, он прошел следом за ней, сквозь туманное море – или тэш’ша открыли проход точно к ней – она не спрашивала. Лишь, чувствуя, как промозглое дыхание пещеры холодит вспотевшее лицо, пытаясь сбросить назад слипшиеся пряди, поинтересовалась: «мы закончили?».

И только получив утвердительный ответ, почувствовала чье-то испуганно-любопытное присутствие рядом, так отличающееся от растекавшихся повсюду волн тэш’шских эмоций. Она посмотрела вокруг – почти без удивления обнаружив, что они стоят у того входа, через который прошли сегодня. А из-под сдвинутой вбок ткани, с обратной стороны покрытой вязью чон-саа, на нее смотрела знакомое детское лицо, обрамленное каштановыми кудрями.

Теперь Жанна поняла, что не зря из всей ватаги детей к ней подошла именно Серафима.

Обратно путь она помнила лучше, чем дорогу сквозь туман, но главное памяти удержала: следующий на шаг позади Шонт, готовый в любой момент помочь, дать руку – и теплая маленькая ладошка девочки, ведущей за собой. Стараясь не привлекать внимания – и не мешать – прошли церковь и тем же путем вернулись к перехватчику, вокруг которого крутилась детвора, что-то оживленно обсуждавшая.

Джон, решивший переговорить с местными руководителями, предложил ей отдохнуть в «Кракене», но Жанна отказалась – сидеть одной в кабине совсем не хотелось. Тогда Серафима и потянула ее «показать равнину»; к вящему недовольству остальных сверстников девочки, Сеф все попытки навязаться в число «показывающих» решительно пресекла. И что удивительно – ее послушались. С ворчанием и завистливыми взглядами, но послушались. Правда, из всех детей она была самой старшей – или одной из самых старших, так что вполне возможно, что они давно приучились слушать ее, как «главную».

И теперь она рассказывала Жанне о красоте, которая была видна ей вокруг. А Жанна завидовала девочке. Ее безудержной энергии, детскому оптимизму, стремлению видеть повсюду только хорошее. Она завидовала, потому что сама видела вокруг только мертвую пустошь, жестокую и беспощадную к людям.

Новый порыв ветра вцепился в их одежды: сьютер девушки, накидку ребенка. С глубоким урчанием «Кракен» вынырнул из-за группы скалистых шпилей, будто выросших из засеянных там зубов дракона. Скользя метрах в двадцати над землей, перехватчик дважды облетел Жанну и Серафиму: Шонт подбирал место для посадки.

По земле, следом за космолетом бежал столб пыли: нижние дуги маневровых двигателей работали на всю катушку. Будь она с девочкой ближе – их бы накрыло с головой, но ее напарник не стал приближаться – «Кракен» завершил второй круг и направился к равнине, замедляя ход. Перед космолетом взметнулась красно-серая стена пыли, в которой Жанна едва его не потеряла.

– Почему ты плакала? – голос Серафимы напомнил Жанне, что она здесь не одна. Она посмотрела на девочку:

– Что?

– В пещере. Я видела: ты вышла из тумана и плакала. Постояла на краю, а туман стекал с тебя. Потом подошла к стене и села у нее – на корточки, – с серьезным видом старательно перечислила действия Жанны Сеф. – У тебя было такое лицо… – она замешкалась, морща лоб. – … потерянное. И ты плакала. А меня не видела, хоть я стояла рядом. Совсем-совсем рядом, – словно это было очень важно, рукой показала девочка, как близко это «рядом» было.

Жанна смотрела на Серафиму в замешательстве. Она сама не помнила слез, как не помнила того, что ей рассказала девочка. Белое пламя взорвавшейся «Звезды» словно выжгло не только все в прошлом, но и стерло воспоминания в настоящем.

Девочка, с детской непосредственностью дожидавшаяся ответа, шмыгнула носом и снова посмотрела на опустившийся перехватчик.

– А я не плакала, – сообщила она Жанне со странной смесью гордости и смущения. Вдруг покраснела и отвернулась, не желая, чтобы ее лицо было видно. – Ну… я плакала раньше. Но потом – не плакала. Мама говорит, что девочкам можно плакать, но мне не нравиться плакать. Когда я плачу, я становлюсь похожа на глупую – а я не глупая. Все говорят – я умная…

Жанна положила ладонь на плечо девочки, поворачивая ее к себе лицом.

– Подожди, Сер… Сеф, – она присела, так чтобы их глаза находились на одном уровне. – Ты что – была в этом тумане? Ты ходила к башне?

Копна каштановых кудрей всколыхнулась, когда девочка часто закивала.

– Зачем, Сеф? Зачем ты туда ходила? – отчасти недоуменно, отчасти встревожено спросила Жанна. Ее мутило от одной только мысли о пещере Храма, а когда пыталась представить там эту маленькую девочку…

Серафима посмотрела ей в глаза, поджав губы: кажется, упрек, прозвучавший в голосе пилота «Гетмана Хмельницкого», был ей очень хорошо знаком.

– У меня младший брат заболел. Ему был почти годик – и он заболел. Мама сказала, что он поправится, что я тоже болела. Мама сказала, чтобы я не волновалась, что все дети болеют… – девочка закусила губу; в этот миг ее лицо неожиданно стало замкнутым и… взрослым. – А я не хотела.

Жанна склонила голову, начиная кое-что понимать.

– Не хотела? Не хотела волноваться или не хотела… – девушка помедлила, аккуратно подбирая слова, – …чтобы он выздоравливал?

Вопреки ожиданиям Серафима не отвернулась. Девочка лишь внимательнее всматривалась в лицо Жанны, точно пытаясь отыскать то, что, как ей казалось, должно было появиться в ответ на ее слова. Искала – и не находила, и Жанна ощущала, как в серых глазах девчушки нечто непреклонное, упрямое отступает, поддается.

– Мама с папой всегда заботились обо мне, – тихо и быстро заговорила Серафима. – А когда родился Вали – они больше заботились о нем. Мама почти не гуляла со мной. Папа не читал мне сказки. Я хотела, чтобы все было прежним. И когда Вали заболел, я подумала… подумала, что…

Жанна осторожно выдохнула и бережно, будто касаясь хрупкого фарфора, взяла Серафиму за подбородок, не позволяя ей отвести взгляд.

– Они все равно любили тебя. Просто… просто так всегда бывает, когда рождаются дети. Кажется, что родители забывают о старших, но на самом деле, они всегда помнят о них.

Серафима сморщила носик, часто моргая.

– Они мне сказали, что я боялась посмотреть вперед.

Жанна почувствовала, как вдоль позвоночника пробежала ледяная змейка. Уточнять, о каких именно «они» говорит девочка, она не стала – и так все понятно.

– Зачем ты пошла к ним? Как тебя к ним пустили?

Серафима поджала губы – но это уже была только попытка казаться взрослой.

– К ним можно всем. Они сердятся, если кто-то хочет к ним попасть – и не пускают. Когда Вали стало очень плохо – мама и папа забрали его. Меня оставили – я уже была взрослая, – Жанна приложила титанические усилия, чтобы не рассмеяться – так забавно в этот момент выглядела девочка. – А я ушла. Я не хотела быть одна.

– К ним? – уточнила Жанна.

Серафима замотала головой.

– В церковь. Я нравлюсь отцу Джозефу, – с этим Жанна спорить не стала бы: наверняка этот живой, неуемный ребенок нравился всем вокруг. Ей – точно нравился. – Он рассказывает разные истории… только его сын – забияка. Меня дразнит.

Серафима насупилась, опять шмыгнула носом. Краем глаза Жанна отметила, что «Кракен» окончательно приземлился, окружив место посадки пылевым облаком.

– Но в церкви его не было. Я посидела там, а потом вспомнила про туннель. Про него все знают, но не любят говорить. Со мной про него даже мама не разговаривает. Я подумала: может отец Джозеф там, внизу?

– И ты спустилась?

– Я не хотела быть одна, – снова повторила девочка. Она повернулась и посмотрела на громаду горы, в недрах которой скрывался шпиль Храма Ушедших. – Отец Джозеф говорил – в церкви никто не остается один, но я была одна. Я спустилась – и прошла до выхода. По туннелю. А отца Джозефа не было. И я вошла внутрь. В пещеру.

Жанна молча смотрела на девочку. Нетрудно понять, что детей предупреждали о пещере Храма, о тэш’ша, о тумане. Но так же нетрудно понять, что рассерженная и напуганная девочка тогда просто делала все наоборот, не особо задумываясь о последствиях. «Здесь о тэш’ша не считают врагами», – опять напомнила себе Жанна. Как бы ее такая мысль не коробила.

– Я думала постоять с краю, посмотреть, – девочка оправдывалась – или повторяла уже сказанные давно оправдания. – Я зачерпывала туман – и выпускала его. Я не хотела заходить.

И это Жанна – теперь – прекрасно понимала. Тэш’ша все-таки хитрые твари – хитрые и умные. Она задумалась: что же могло заставить Серафиму войти в туман, что «оно» показало ей? Вспомнила «я не хотела быть одна» – и поняла:

– Тебя позвали из тумана? Твоя мама? Твой папа?

Серафима снова быстро закивала. Вздохнула, будто скидывая с себя тяжелую ношу.

– Это было как сон. Все было зеленым – и голубое небо, – в голосе девочки появилась знакомые Жанне нотки – как чуть раньше, когда она рассказывала про траву до горизонта и цветы повсюду. – Мама и папа сидели под деревом, смеялись. А я была с братом. Только он был уже старше. Он сплел мне венок и надел мне на голову. А потом мы вместе бежали по лугу, по траве, а мама с папой махали нам. Мы бежали все дальше и дальше. Просто бежали. И вокруг были цветы. А над ними были бабочки. Большие и красивые.

– И ты не чувствовала себя одинокой, – Жанна не спрашивала, но Серафима кивнула. – Что было потом?

– Не помню, – грусть уходила из голоса девочки. – Я стояла на краю тумана – и смотрела на башню. А тэш… тэш’ша, – Сеф запнулась, но упрямо – чуть ли не по буквам – выговорила слово, – смотрел на меня. Я немного испугалась сначала, но поняла, что на меня не сердятся. Он спросил: зачем я здесь? Я сказала, что не хотела заходить… просто так случилось. Тогда он улыбнулся… правда, на самом деле он не улыбался, – Серафима опять наморщилась, передать словами то, что сама плохо понимала. – Он сказал, что никто не приходит сюда просто так. Он сказал, что туман дает ответ, но самое главное – понять вопрос. И открыл в тумане дорогу обратно. И сказал, что я могу вернуться… ну, то есть, прийти в пещеру снова, только если пойму свой вопрос. А мама дома мне сказала…

– А мама сказала, что тебе не надо было ходить туда вообще, – высокий резкий голос, донесшийся из-за спины Жанны, остановил девочку на полуслове. Жанна, чертыхнувшись про себя, развернулась на месте, автоматически опуская руку на рукоять – уже заряженного – «Шершня» и увидела в паре метров своего напарника, рядом с которым стояла незнакомая женщина в практичном, поношенном светло-сером костюме, поверх которого – как и все здесь – носила мышиного цвета накидку с откинутым назад капюшоном. – И сегодня не надо было.

Серафима, в свою очередь обернувшись, ойкнула – и отступила назад, за спину Жанны. Ее мать – а в этом, глядя на ее, пускай отмеченное морщинами прожитых годов на Порубежье, лицо, не оставалось сомнений, – покачала головой и вздохнула.

– Вы произвели впечатление на мою дочь, – она сухо заметила, протягивая руку Жанне. Рукопожатие у матери Серафимы оказалось крепким и уверенным, а взгляд, которым она смерила с ног до головы пилота «Гетмана Хмельницкого», – одновременно цепким и оценивающим, не упускающим ни единой детали. – Анна Джешко, мать этой сорвиголовы, как вы поняли.

Серафима сердито засопела, но гордо промолчала.

– Очень приятно. Я…

– Жанна. Знаю. Серафима рассказала, как вы прилетели, – Анна несколько секунд пристально смотрела Жанне в глаза, словно пытаясь найти там что-то понятное только ей одной. Потом перевела взгляд на дочь. – Серафима, прощайся с гостями – и иди домой. Прямо домой – а не до ближайшего укрытия, – многозначительно добавила она.

– Мама-аа…

– Серафима! – Анна не повышала голос, но протест со стороны девочки умер в зародыше. Потом улыбнулась. – Прощайся.

Девочка тяжело вздохнула, изо всех сил стараясь показать «вот-видите-как-мне-трудно». Посмотрела на Жанну, потом на ее напарника.

– Прилетайте к нам еще. Я вас научу ловить каменных червяков.

Жанна рассмеялась, борясь с желанием взъерошить шевелюру Сеф – вот неугомонный ребенок.

Джон выступил вперед, двигаясь с привычной для него грацией крадущегося тигра. Обошел Жанну, мать девочки и опустился на одно колено перед Серафимой.

– Сеф, прежде чем уйдешь, я хочу, чтобы ты внимательно выслушала. Тебе понравилась моя напарница?

Девочка бросила хитрый взгляд на Жанну, потом быстро кивнула.

– А помнишь, кто прилетал в прошлый раз, когда меня не было?

– Старик в белом и смешной толстяк, – хихикнула своим воспоминаниям Серафима. Жанна закашляла, давя смех – интересно, что бы сказали командор с Этвудом, услышь они слова ребенка?

– Молодец. Но следующий раз мы можем не прилететь. Могут прилететь другие люди. И я прошу тебя, Сеф, если с ними не будет меня, Жанны или, – в голосе Шонта мелькнула тень усмешки, – тех, кто был в прошлый раз – не подходи к ним. Не говори с ними. Не пытайся знакомиться с ними. А если увидишь у них знак, похожий на глаз в руке – ни в коем случае не оставайся с ними одна. И, раз ты самая умная среди своих друзей, – не пускай их знакомиться с этими людьми. Понимаешь меня, Сеф?

На лице девочки уже не было улыбки: озабоченность, непонимание – и легкий испуг. Она посмотрела на мать, но Анна просто наблюдала за беседой Шонта со своей дочерью, не вмешиваясь.

– Эти люди плохие?

«Хороший вопрос», – про себя подумала Жанна. – «Смотрит в корень…»

– Плохие? – Шонт не позволял себе ни на миг проявить снисходительность или поучать девочку – он говорил, не делая скидок на возраст, как с взрослой. – Они не думают о тебе, Сеф. Они не заботятся о тебе. Они не заботятся о твоей маме. О твоих друзьях. Они заботятся только о себе. Они могут улыбаться тебе… и если увидишь их улыбку – беги от них. А самое лучшее – не попадайся им на глаза и не говори с ними. Ты обещаешь мне, Сеф? Мне и Жанне – обещаешь?

Помедлив, она кивнула – немного неуверенно, но кивнула.

– Беги домой, Серафима, – сказала ей Анна. – Я скоро приду.

Девочка снова кивнула, посмотрела по очереди на Жанну и Шонта – и сперва быстро пошла, а затем и побежала в сторону заслонившей небо горы. Трое людей молча смотрели ей вслед, пока крохотная фигурка не скрылась среди вырастающих из потрескавшейся сухой земли бурых скал.

– Значит – СБК? – нарушила тишину Анна.

– Вероятно, – Шонт отряхнул пыль с ткани сьютера. – Хоть и не решено. Когда вернемся – командор приложит все силы, чтобы оставить все по-прежнему. Но вам стоит быть готовыми, что у нас не получится.

Анна сухо ответила:

– Мы будем готовы. Эти стервятники – не лучшая новость, но мы справимся, – она оглянулась, окидывая взглядом бесплодную равнину. – Мы привыкли справляться.

– Вы можете вернуться… – осторожно начала Жанна, но осеклась, увидев гримасу на лице Анны.

– Вернуться? Куда? – горечь и раздражение сплелись в голосе матери Серафимы. – Там был дом – когда-то… Кто хотел – вернулся, едва появилась возможность. А остальные… Что там их ждет? Трибунал, может, как меня? Или им, как всем с Фурсана всю жизнь слышать «подстилка кошачья»?

Жанна открыла рот – и не нашла, что сказать. Шонт молчал.

Анна покачала головой, с кривой усмешкой наблюдая за пилотами.

– Я ведь давно привыкла к причудам дочери – сама такая. Меня еще в Академии прозвали «бабой со стальными яйцами». Потом – «неугомонная стерва». Потом – еще как-то… уже и не припомню. Спихивали с рук на руки – нигде не могла с начальством ужиться. Была бы паинькой, лизала б задницы штабным крысам – может, получила на звездочку больше… или даже на пару. В итоге – перед самой войной налепили мне погоны старлея и выпихнули сюда – руководить аванпостом, – Жанна удивленно вздохнула, покосилась на Шонта – и по его лицу поняла, что для напарника это – не новость. – В саму глушь законопатили – дальше некуда.

– А потом там, вверху, зажглись и погасли две новые звезды, когда раздолбали ворота. И мы остались одни. О нас все забыли. Нас бросили здесь умирать! – с нажимом сказала она.

Жанна облизнула пересохшие губы, удивляясь, что Джон ничего не возражает – видно, похожую беседу он уже вел в прошлом.

– Мы не знали. Не осталось сил… ничего не осталось, чтобы помочь вам. Мы…

– Отступали! Бежали! Давали сдачи! – словно вколачивая гвозди, процедила Анна. – Но у вас хоть была надежда. Что было у нас?

Девушка ничего не ответила на это – повторять «мы не знали» явно было плохой идеей.

– Забавно… Раз в жизни «баба со стальными яйцами» оказалась там, где больше всего была нужна. Знаете, на что тут все было похоже в первые дни после? Не знаете – я скажу: на психушку с психами в роли санитаров. Их всех мне пришлось взять за глотку. Всех. До последнего нытика. А кому-то пришлось эту глотку вырвать – чтобы спасти других. А из остальных выбить все дерьмо. Заставить пахать. Грызть землю по двадцать часов в сутки. Не терять надежды. Верить. Мы два года ждали. Два года надеялись. Два года верили. А потом – в один прекрасный день – перестали верить. И начали завидовать тем, кто умер за эти два года. Потому что они умерли с надеждой. Потому что они умерли, веря в вас.

Она провела рукой по лицу. Оглянулась в сторону, куда ушла ее дочь, и вновь посмотрела на пилотов «Гетмана Хмельницкого». Создалось впечатление, она хочет что-то еще сказать, но лишь глубоко вздохнула.

Было бы проще, брось она все это в лицо с той же яростью и гневом, что тэш’ша в пещере, подумала Жанна. Проще понять, проще ответить. Но что ответить на горькую усталость, отпечатавшуюся в каждом слове? Жанна нашла бы, что ответить на ее упреки. Но что ответить на горечь и разочарование – этого она не знала.

В очередной раз за сегодня она пожалела о своем прилете на эту забытую Богом планету. И в очередной раз за сегодня она просто промолчала.

– Формально, я до сих пор на службе, – от смешинки Анны девушка вздрогнула. – Никто-то меня в отставку не отправлял. И я должна бы вернуться. Но старшего лейтенанта Джешко давно нет. Есть дезертир. И немного врач. Немного биолог. Немного фермер. Немного мэр или староста или… или черт-знает-еще-что. Но в основном – жена и мать. Это все, что у меня есть. А там, – она сделала неопределенный жест куда-то в сторону горизонта, – боюсь, меня, в конце концов, ждет расстрельная команда. Или прозябание среди сотен тысяч безработных. Клеймо «подстилки», ха… Новости сюда доходят поздно. И не все. Но доходят. Так что… кое о чем мы в курсе.

– А дочь? – негромко спросил Шонт. – Если она захочет улететь? Уже ведь слишком поздно для имплантаций нейросети. Она никогда не сможет пользоваться визором. Если она попадет туда, – Джон скопировал жест Анны, – ей тяжело придется.

Мать Серафимы выдержала взгляд Бабая, причем Жанна ничего не смогла прочесть по ее лицу – в миг оно стало бесстрастным, непроницаемым. Точь-в-точь как у Стража Небес – с той разницей, что тэш’ша мог все эмоции передать собеседнику.

– Я знаю. Иногда я спрашиваю себя о том же.

– И? – Жанна постаралась, чтобы в ее вопросе не звучало ни малейшего намека на сарказм.

Улыбка Анны походила на оскал.

– И тогда я радуюсь, что в ней так много от меня. У нее хватит упрямства и сил выдержать все. Как выдержала я. И верю, что у нее будет лучшая жизнь, чем у меня.

Затихший было ветер с удвоенной яростью взвыл, заметался над равниной. Жанна и Шонт переглянулись, потом по очереди пожали Анне руку. Никто ничего не говорил – как будто решив по взаимному согласию, что и так сказали слишком много.

Анна смотрела вслед идущим к перехватчику пилотам боевой базы. Смотрела, как «Кракен» тяжело, как бы через силу, поднялся в облаке пыли на метров двадцать над землей. Из нижних дуг маневровых двигателей ударили иглы светло-синего пламени, перехватчик торжествующе взревел, бросая вызов тяготению планеты – и ушел вверх, в зенит, теряясь в сиянии светила Порубежья.

Анна следила за ним, пока не заслезились глаза. Сморгнув выступившие слезы, прошлась вдоль русла высохшей реки, посмотрела на массивный валун. Усмехнулась про себя, подошла к камню, прислонилась спиной к теплой шершавой поверхности.

– Вы всегда смотрите. Всегда наблюдаете. За всем, – негромко сказала она, хотя рядом, казалось, не было никого. – Вы ведь все слышали. Они сказали вам?

Ветер тоскливо рыдал над валуном, а ответившей ей говорил тихо – но она хорошо расслышала знакомый, гортанно-рыкающий голос.

– Нет. Кто говорит – мало значит. Важно послание – не вестник.

Женщина посмотрела направо, откуда доносился голос – где дрожал, колебался воздух. Только если хорошо приглядеться – и знать, что искать – можно было в этой «дрожи» различить призрачный силуэт на целую голову выше бывшего старшего лейтенанта Джешко. И гораздо массивнее.

Чужие эмоции коснулись ее: невыразимая словами смесь ожидания, интереса, понимания. Анна, как всегда, встречаясь с тэш’ша, не могла не задуматься – чем бы все закончилось, очутись на ее месте какой-нибудь принципиальный идиот? Как бы поступили тэш’ша?

И как всегда она вознесла благодарность Богу, удаче, себе – да кому угодно! – что ей не представилось случая выяснить все это на своей шкуре. И на шкуре людей, за которых она несла ответственность с того мига, как впервые ступила на землю Порубежья.

Мысль о СБК заставила ее посмотреть в сторону поселка… в сторону, куда ушла ее дочь. Она всегда была стервой – и жизнь ей давала возможность за возможностью стервой оставаться, но она никогда не была дурой.

У нее не было права быть дурой. Как не было права быть слабой – как бы ей иногда не хотелось этого.

– Если они узнают… – голос женщины надломился. Она вздохнула, сплевывая скрипевший на зубах песок, и повторила. – Если они узнают – они придут и убьют нас. Убьют всех. И заберут их. Чтобы разрезать на части. На кусочки – и засунуть под микроскоп. Они убьют их.

Понимание и уверенность в своих силах обволокли ее.

– Не узнают. И не придут. Не сюда. Здесь важно только слово Стражей Небес.

Анна зло мотнула головой.

– Пускай. А там? Когда они вырастут? Когда решат увидеть другие миры? Мы не сможем держать их вечно здесь.

Тэш’ша молчал.

– А однажды, когда нам придется им все рассказать… Когда они узнают, что мы сделали с ними…

– Сделали мы, – сухо поправил ее тэш’ша, но она не собиралась делиться ответственностью. Она никогда ей не делилась. Она всегда отвечала за то, что считала своей ответственностью.

Как сейчас.

– Мы сделали, – по слогам произнесла она. – Что они скажут? Простят ли они нас? Или проклянут?!

Тэш’ша издал звук, чем-то похожий на саркастический смешок, подкрепленный уколом переброшенных женщине эмоций.

– Простят ли дети за то, что живы? Простят ли за то, что уже двадцать Оборотов видят восходы и закаты – вместо того, чтобы шагнуть на Последнюю Черту на втором Обороте жизни? Простят ли за то, что будут жить еще долго? Можете узнать прямо сейчас. Спросите – простят ли за то, что рождены? За то, что принесены в этот мир? Простят ли за жизнь? Спросите – и узнаете ответ.

– А что вам отвечают на такие вопросы ваши дети, тэш’ша?

– Детям не задаем таких вопросов. Для тэш’ша таких вопросов нет. Самой мысли о таких вопросах нет. Дети придают смысл жизни. Дети наследники творимого. Наследники будущего. Детьми оставляем следы в вечности. Детям передаем мечты и надежды.

Анна не сводила глаз с громады горы, нависающей над ними. Обдумывая слова тэш’ша.

– Вы обещали нам безопасность здесь. Защиту тем, кто решит жить здесь. Это не измениться?

Если бы слова Стража Небес стали камнями – каждое бы придавило Анну к земле.

– Обещание было дано. Обещание будет выполнено.

Над ними, высоко в небе, будто скрепляя сказанное, зажглась и погасла белая точка.

«Карлссон», неся под брюхом перехватчик, ушел в гиперпространство.

Изольда. Бывшая база Руалата Тэш’ша, штаб двадцать четвертой армии

Дерево росло здесь много лет. Толстый ствол, покрытый темно-коричневой выщербленной, потрескавшейся корой – укоренившийся у края крохотной заводи великан величаво посматривал на два притока, сливающихся здесь в полноводную реку почти километровой ширины. Дереву не было дела до реки, до островков в месте слияния притоков, до построек, выросших там по воде двуногих существ, – дерево из года в год просто росло, пуская корни все глубже и вширь.

И, несомненно, росло бы себе и дальше, если не явившиеся в этот мир двуногие. Точнее – их враги, пришедшие следом.

Шелестящий звук отразился от серебряной глади реки, всколыхнул зеркало заводи. У основания дерева вспучился шар огня, сокрушительный удар сломал ствол как тонкую спичку; рядом упали еще три снаряда, разрывая на части берег заводи, выбрасывая в воздух облака грязи и пара. Дерево только начало падать, как с протяжным воем в сторону островов ушли ракеты под аккомпанемент перестука «АРПов»[15]15
  В войсках Конфедерации «АРП» – артиллерийско-ракетная платформа.


[Закрыть].

И будто это стало знаком остальным – со всех сторон ударил вой и грохот. Залпы орудий, взрывы ракет и тэш’шских «обелисков», валящиеся десятками с небес и оставляющие за собой черные дымные следы дроны. Сперва на правом берегу, затем и с противоположной стороны реки отдельные стычки превратились в ожесточенную схватку, быстрые, скоротечные – и кровавые.

Середина реки вдруг взорвалась водяным горбом, из вершины которого растекся гриб оранжево-белого огня; горб, не успев опасть обратно, таял, исходя паром. От места взрыва побежали волны кипятка, разрываемые начавшими падать повсюду снарядами – тэш’ша решили перестраховываться. Большая часть выстрелов пропала втуне, но один из последних залпов накрыл что-то – второй горб, хоть и меньших размеров, знаменовал конец попыток прорваться под водой к тэш’шской базе.

Грохот, до сего мига бывший просто оглушительным, стал просто непереносимым – люди будто решили арт-огнем и ракетами стереть в порошок занятые тэш’ша острова; те не оставались в долгу. В какой-то момент свыше полутысячи дронов поднялись у берегов, присоединяясь к обороне. Острова будто опоясали огненные кольца, а спустя пару секунд – песчаные отмели и пенящаяся вода скрылись в смерчах пламени, грязи и пара.

Транслируемое изображение померкло. Перед генералом Хазером и майором Регисом осталась висеть карта реки и местности вокруг нее – от устья до начала плато. Красные точки отмечали места столкновений людей и тэш’ша – и сейчас от реки на полсотни километров в обе стороны практически все горело россыпями алых огней. Место же слияния притоков было целиком накрыто красным пятном – там шел самый ожесточенный бой.

– Как же вы все это проморгали? – устало спросил генерал, обеими руками опираясь о край стола перед спроецированным изображением. Майор Регис ничего не ответил на это – да и генерал не особо интересовался ответом. Все что можно было сказать – было сказано еще ночью, когда группа, разбиравшая завалы и обследующая оставленные «котами» здания, нашла вход в незамеченное ранее хранилище.

Генералу – как и майору – до сих пор было не по себе. А при мысли, что они штурмовали эту базу, понятия не имея, что на ней храниться, не особо утруждая себя выбором целей для ударов «АРПами» – волосы вставали дыбом. Ведь были же мысли запросить удар кинетическими снарядами – и возможность была, особенно под конец боя на орбите.

Майор поежился, вспоминая освещенное красным светом помещение, где в однотипных коконах-контейнерах хранились полутораметровые капсулы с впаянными в прозрачную обшивку пластинами. Хранилище было рассчитано на несколько сотен таких контейнеров, но тут их осталось только тридцать штук – немного на первый взгляд, если не вспомнить о том, что внутри каждой капсулы хранился почти килограмм антиматерии. Попади в это хранилище хоть один снаряд с орбиты – и они бы все отправились на небеса. Люди, тэш’ша… да и вся планета за компанию.