Текст книги "Добрые времена"

Автор книги: Дмитрий Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

После обеда – два часа строевой подготовки на плацу. Бесконечные «налево, направо, на караул, кругом». По-прежнему рота держится отчужденно, не слышно обычных шуточек. Даже Рожнов не пристает к старшему лейтенанту со своим постоянным «Я правильно делаю?».

Перед отбоем у палаток появился полковник Кислица.

– Зашел попрощаться. Завтра уезжаю в Москву. Вернусь к сдаче экзаменов.

Ребята кинулись к нему, как к родному. И этого милого интеллигентного человека они еще недавно считали солдафоном? Надо же так ошибаться! Кислица сочувственно кивал головой, когда обиженные наперебой рассказывали ему о печальном эпизоде с газами. А разгоряченный Рожнов даже лег на землю, чтобы продемонстрировать, как чуть не упал во время пробега Анохин, запутавшись в собственных длинных ногах.

– Это аракчеевщина! Не потерпим! – кричал возбужденно Светик.

– Мы прямо предупреждаем – будет «коллективчик», – сказал Родневич.

– Как это? – не понял полковник.

– Коллективное неповиновение, – гордо объяснил Стас. – Он нам – «налево», а мы стоим. «Направо» – опять стоим. Часов двенадцать так простоим, все запляшут! Я знаю, в одной части коллективчик сделали, наутро командира отстранили – поминай как звали.

Кислица насупился.

– Ну, вы полегче. Здесь ведь армия, а не институт. Раз приказано, надо выполнять. Потом Ванечкина в какое положение ставите? Он ведь тоже молодой специалист.

– Как «молодой специалист»? – ахнул Бессонов. – Я думал, ему лет сорок.

– Да нет, ваш одногодок. Я с его отцом когда-то служил. Он погиб уже после войны. Так сказать, при исполнении служебных обязанностей. Сын суворовское училище кончил, а в этом году – высшее училище имени Верховного Совета. С отличием, между прочим. За что и получил сразу старшего лейтенанта. Вы у него первые. Ну, погорячился парень по молодости. Так ведь и вы не сахар, а?

Подавленные услышанным, ребята вынуждены были признать, что они далеко не сахар.

Уже лежа в просторной палатке, где одновременно размещалось десять топчанов, первое Отделение первого взвода продолжало спорить, прощать или не прощать досадившему старшему лейтенанту.

– Да бросьте вы ерепениться! – кричал уже забывший про колотье в боку Рожнов. – Командир всегда прав.

– Есть же общечеловеческие нормы поведения, – возражал Светик. – А он с нами, как с быдлом! Почему сам не надел противогаз? Я бы посмотрел на него!

– Так у него же не было.

– Взял бы мой. Я с удовольствием бы уступил.

– А ты вообще поставь себя на его место. Еще не такое бы отмочил.

– Вот уж нет!

– Это ты сейчас с позиции солдата рассуждаешь. Забываешь, что бытие определяет сознание.

– А что, Боб прав, – неожиданно поддержал его Бессонов. – Вспомни про Мишку.

Действительно, Мишка, год назад кончивший институт и работающий теперь в каком-то министерстве, изменился до неузнаваемости. Забегал в институт теперь «только на минуточку», то и дело вскидывая к глазам левую руку с часами, а в правой волоча тяжелющий портфель.

– Завтра – коллегия, – объяснял он озабоченно станке друзей. – Мой вопрос слушают. Очень важный. О состоянии и мерах по улучшению.

– Улучшению чего? – въедливо интересовался Бессонов.

Мишка разводит руками.

– Не могу сказать. Такая служба.

– Ну, а вообще-то, как живешь? – хлопал его по плечу Родневич.

– Сто двадцать в месяц – отдай, – начинал деловито перечислять Мишка, – еще прогрессивка бывает. Годика через два, если шеф на пенсию пойдет, повышение будет.

– Скучно ты живешь, Мишка! – брякает Светик.

– Ну почему? – вяло возражал тот. – У нас и весело бывает. Вот на днях одна наша сотрудница письмо важное потеряла. Шмон был! Уже проект приказа с выговором подготовили. А она, оказывается, – тут Мишка заливается идиотским смехом, – его у Ивана Ивановича оставила.

Друзья печально переглядывались и скучно приглашали не забывать, заходить почаще.

– Неужели и мы такими станем? – спросил Ромка.

– А почему бы нет? Рожнов будет орать на подчиненных, например, – сказал Светик.

– Если только по делу, – пробасил Боб.

– Родневич научную организацию труда начнет внедрять, – добавил Ромка.

– А что тут плохого? – ревниво откликнулся Стас. – Зато ты наверняка махровым бюрократом станешь. Причем с этакой улыбочкой – зайдите завтра.

– С чего это ты взял? – опешил Роман.

– Сколько ты Алку с характеристикой манежил? Три дня?

– Так это за ее строптивость. Чтоб начальство уважала.

– Вот-вот. А дальше что будет?

– Ребята, я придумал, как воспитать нашего начальника! – неожиданно воскликнул Светик. – Мы ему на психику надавим!

– Как это?

– Ведь завтра у нас боевые стрельбы начинаются, так?

– Так...

На полигоне, когда Ванечкин дал команду «Вольно» и все сели покурить, ожидая, пока привезут патроны, Светик вдруг громко сказал, так, чтобы дошло до ушей стоящего поодаль командира:

– И ничего ему не было.

– Кому ему?

– Ну, брату моему двоюродному.

Он энергично подмигнул Стасу.

– Это во время учений, что ли? – включился тот.

– Я тебе ведь уже рассказывал...

– А что такое? Расскажи нам! – послышались голоса.

– Мой брат, когда служил, попал на боевое учение. Ну, и когда шли в цепи, случайно ранил взводного.

– Как случайно?

– Тот выскочил вперед, а брат в этот момент увидел мишень, нажал гашетку, и одна пуля как-то рикошетом во взводного. Следствие признало, что случайно. А вообще-то и жалко его никому не было.

– Кого?

– Да взводного! Совсем загонял ребят!

По бесстрастному лицу Ванечкина было непонятно, как он реагирует на рассказ, да и вообще слышит ли его. Только последующие события показали, что слова Анохина попали в цель.

Стреляли из автоматов. По четверо подходили к огневому рубежу, ложились, брали в руки лежащие здесь автоматы. Над каждым поочередно наклонялся Ванечкин и выдавал по десять патронов, приговаривая:

– Расслабьтесь, не лежите скованно. Вам покажут три мишени, через каждые шесть секунд. Ваша задача поразить их тремя очередями. Внимание. Огонь!

В первой четверке стрелял Рожнов. Он поразил все мишени и получил отлично. Ликование его было столь бурным, что оно мешало стрелять остальным. В конце концов Ванечкин, рассердившись, услал его проверять мишени. Настала очередь стрелять Анохина, Бессонова и Родневича.

Потом Стас уверял, что все получилось не нарочно. Просто он пропустил мимо ушей наставление старшего лейтенанта о том, что, давая третью очередь, надо нажимать спусковой крючок до конца, пока не кончатся патроны. Стас четко отбил три очереди – «тра-та-та», «тра-та-та», «тра-та-та» и, когда все остальные ужо поднимались, со свойственной ему методичностью еще раз услал затвор вперед и нажал на спуск. Грянул неожиданный выстрел, и прямо в нос Ванечкину, нагнувшемуся, чтобы узнать, из-за чего задержка, угодила стреляная гильза.

Оказалось, что нервы старшего лейтенанта не совсем в порядке.

– Ты что, сдурел? – закричал он, срываясь на дискант.

– Рядовой Родневич стрельбу закончил, – с достоинством ответил Стас, поднимаясь и снимая очки в массивной оправе, которые он напяливал на нос во время стрельбы. – И вовсе не сдурел, произвел контрольный выстрел, согласно инструкции.

– Наряд вне очереди! – скрипнув зубами, сказал Ванечкин. – Мальчишка.

Свою долю нервозности внес Рожнов, когда стреляли из ротных пулеметов. Неожиданно для всех и в первую очередь для самого себя он не попал в мишень. Все пули ушли значительно выше.

– Два, – сухо констатировал командир роты.

– Товарищ старший лейтенант! – взмолился Боб. – Разрешите еще раз. Честь мундира!

– Хорошо! – досадливо отмахиваясь от него, согласился Ванечкин. – Когда все отстреляются, дам вам еще одну возможность.

На этот раз Рожнов целился нестерпимо долго, наконец раздались звучные выстрелы, и... опять мимо!

– Товарищ старший лейтенант! – взволнованно закричал, подбегая к Ванечкину, Анохин. – Рожнов плачет!

– Как плачет? – изумился командир.

Все, нарушая порядок, бросились за ним.

Боб действительно плакал и не стеснялся своих крупных мужских слез, смешанных с машинным маслом и пороховой гарью.

– В чем дело, Рожнов? – растерялся Ванечкин.

– А-а-а! – ответил Боб.

– Прекратите немедленно! Покажите пулемет. Так и есть! Зачем прицел сдвинули?

– А-а-а! Расстояние до цели – сто метров, а на прицеле было – двести, – всхлипывая, ответил Боб.

– Не надо передвигать. Ведь пулемет пристрелян. Ну, ладно, вот вам еще десять патронов.

С мгновенно высохшими глазами Рожнов ухватился за пулемет и... выбил максимальное количество очков. На радостях, по баскетбольному обычаю, он кинулся обнимать старшего лейтенанта. Тот еле отбился от медвежьих объятий старшины.

Вечером в палатке долго хохотали, вспоминая стрельбы и бледное лицо старшего лейтенанта.

– Как это ты додумался с последним патроном? – спросил Ромка.

– Да я ничего и не додумывался, – возразил Родневич. – Я действительно забыл, что надо жать до отказа.

– Так или иначе, но мы отомщены! – заключил Ромка. – Не зря ты пострадал.

– Почему пострадал? – неприятно удивился Родневич.

– А ты забыл про наряд вне очереди?

– Подумаешь! Постою лишний раз перед палатками на часах, и все!

– Я думаю, что на этот раз тебе предстоит менее приятное занятие! – положил ему руку на плечо Ромка.

– Какое? – завертел головой Стас.

– Гальюн чистить! – хихикнул Рожнов.

– Туалет? Не пойду! – решительно воспротивился Родневич.

– Ну что ты так убиваешься? Кому-то ведь надо и туалеты чистить! – засмеялся Ромка. – Главное, помни, что ты страдаешь за общество, и тебе сразу любое задание даже приятным покажется.

– Чего же в туалете приятного? – фыркнул Стас.

– Нашли тему, – поморщился Анохин. – Давайте о чем-нибудь другом.

– Тебе легко на другую тему, – не сдавался Стас. – Лично твоей персоны ведь не касается!

– Давай про то, что Светика касается! – миролюбиво ответил Ромка. – Про йогов, например.

– Нет настроения, – мрачно заупрямился Светик.

– Лучше про женщин, – предложил Рожнов.

– А это с какой стати? – опять не согласился Анохин.

– Как канадские лесорубы: на работе они о женщинах говорят, а с женщинами – о работе.

– Тогда пусть Станислав Феликсович вещает, – предложил Бессонов. – Он у нас человек женатый, умудренный жизненным опытом.

– А что тут интересного? – скучно сказал Стас. – Живем у ее родителей, мечтаем об отдельной комнате.

– Теща заела? – понимающе кивнул Рожнов.

– Нет, не сказал бы. И с тещей, и с тестем отношения вроде нормальные. Даже когда мы с женой спорим, они вроде мою сторону принимают, а все равно – жизни нету. Никакой самостоятельности. Пусть будет плохое, но свое. Понимаете? И вообще мой совет – не спешите жениться. Я бы сейчас ни за какие коврижки.

– Правильно! – поддержал его Рожнов. – Надо сначала нагуляться как следует.

– Позволь. Ты же говорил, что у тебя – невеста. У нее еще мама...

– Врач-косметолог! – радостно подсказал Боб. – Сказочная женщина – по пятьдесят рублей в день зашибает!

– Тебе-то что? Ты же на дочке жениться собираешься?

– Как что? – возмутился Боб. – Она Кларе кооперативную квартиру пообещала. Деньги нам на ресторан дает. И вообще подарки делает! Вот часы – ее подарок на день рождения. Плохо разве?

– Ну, а Клару свою ты любишь? – спросил Ромка.

– Девушка она вроде неплохая, – раздумчиво протянул Боб.

– Значит, любишь?

– Чего привязался, – отмахнулся Рожнов. – Какое это имеет значение!

– Как какое? Или ты идешь на брак по расчету?

– Ну, в общем-то, конечно, где-то...

– Не лги! За часы, значит, продался да за кооперативную квартиру?

– Так и что! – рассердился Боб. – Материальная база в семейной жизни главное. Вон тебе и Стас скажет. Это ты такой карась-идеалист. Такая девушка тебя полюбила, дочка профессора, сейчас, глядишь, уже в аспирантуре бы ошивался.

– Боб Сеич, лучше прекрати! – голосом, не предвещающим ничего хорошего, сказал Ромка.

– А почему действительно у вас с Леночкой расклеилось? – невинно спросил Родневич. – Такая вроде бы видная пара получалась...

– Потому и расклеилось... – буркнул Ромка и, не желая продолжать разговор, вышел из палатки.

Хотя горизонт еще голубел, на небе вспыхивали одна за другой звезды. Из палаток доносился неясный гул, прерываемый смехом. Бойцы обсуждали минувший день. Ромка прошел дальше, где под грибком стояли скамейки. Плюхнулся на одну из них, зябко поежился от вечерней прохлады и спрятал кисти рук под мышками. Сосредоточенно глядя перед собой и ничего не видя, вспоминал Леночку.

Был институтский вечер, посвященный окончанию зимней сессии. Их последней сессии. Впереди – дипломная работа и прощай, «альмаматер»! Поэтому четверокурсники чувствовали себя в некотором роде именинниками. Потряхивая воображаемыми сединами, они снисходительно поглядывали на беспечно веселящуюся молодежь.

– Чистые телята, – фыркнул Светик, – ишь, как взбрыкивают.

Он показал глазами на стайку девчонок второго курса, шедших хороводом вокруг долговязого очкастого парня.

– Как на Вадикины именины испекли мы каравай! – кричали они, с озорством поглядывая на старшекурсников, как бы приглашая их присоединиться к веселью.

Ромка и Светик, пробиравшиеся было к «своим» девчатам, сгрудившимся стайкой в противоположном углу актового зала, приостановились, не сговариваясь. В самом деле, кого они там не видели?

Может, Ирку, которая по осени неожиданно выскочила замуж за известного спортсмена? Хотя сегодня она на вечере без своего благоверного, чье мужественное лицо иссечено бесчисленными шрамами то ли от клюшки, то ли от шайбы, говорить с ней Ромка не хотел. В нем еще тлела обида, причем не столько за себя, сколько вообще за всю мужскую часть института. Променять столь интеллектуальных ребят на какого-то увальня, чей словарный запас чуть больше, чем у Эллочки-людоедки.

Ослепленный ревностью, Ромка не хотел видеть столь привлекательных качеств спортсмена, как простота, лишенная какой-либо позы, мужественность, порядочность.

Потому что, если уж быть предельно честным с самим собой, в глубине души Ромка продолжал любить ее. И не раз в его воображении представала картина, как Ирка, сломленная и несчастная, подходит к нему, кладет руки на плечи и говорит:

– Ромочка! Я все поняла. Этот спортсмен не для меня. Ты простишь?

А он, ничего не говоря, просто прижимает ее к себе...

В общем, не было смысла растравлять старые раны. Светик тоже обиженно косил глазами в ту сторону. Когда Мишка, став министерским чиновником, столь разительно изменился, Натэллочка резко оборвала их отношения. И Светик воспрянул духом, чувствуя, что его шансы возрастают. Он тут же пригласил Натэллочку в кино, потом проводил ее до дому и у подъезда, подвергнув резкой критике разных конъюнктурщиков, намекнул, что есть вокруг настоящие парни, которые способны на проявление самых пылких чувств. Об этом со смехом поведала Натэллочка всей группе на следующее же утро. Вероломство жестокой красавицы столь потрясло Светика, что он не разговаривал с ней вот уже три недели, хотя Натэллочка не раз искала пути к примирению.

Два «Печорина» вроде бы случайно приостановились, с любопытством поглядывая на веселящуюся молодежь. Ромка обратил внимание на высокую девушку с золотистой копной волос, бывшую здесь явной заводилой. Он ее знал. Это была Леночка, дочка профессора из института. Они уже не раз сталкивались то в библиотеке, то в коридорах института, и каждый раз Леночка одаривала его полным восхищения взглядом своих ясных, голубых глаз, от чего Ромка поневоле краснел.

Вот и сейчас она неожиданно остановила круговое движение и крикнула:

– Мальчики! Давайте к нам в хоровод. Мы Вадика чествуем в связи с его тезоименитством!

– Да куда уж нам уж! – снисходительно, опережая Ромку, ответил Светик. – Мы вроде как пенсионеры!

В этот момент грянул самодеятельный джаз, и Ромке не оставалось ничего другого, как пригласить Леночку. Обняв ее за талию, он в неторопливом ритме вел ее, осторожно обходя прыгающих друг против друга парней и девчат.

Леночка вопросительно подняла глаза:

– Это же твист!

– Ну и что? – парировал Ромка. – Ведь суть танца в чем? В том, что мужчина держит в объятиях женщину. А это, – он кивнул на танцующих рядом, – полная профанация танца. Вырождение. Вот увидишь, все равно вернутся к прежнему. Ведь смысл танца теряется! Так можно и со стулом танцевать, и с печкой!

Леночка благодарно прильнула к нему своим крупным телом.

– И правда! Так хоть поговорить можно, да?

– Конечно!

– Мне очень капустник понравился, а вам? Особенно пародия на зарубежный детектив.

Ромка, сочинивший именно этот скетч, скромно признался в авторстве.

– Ой, какой вы умный! А трудно сочинять? – тараторила Леночка.

– Так, так! – услышал Ромка иронический Алкин голосок, оказавшейся рядом в паре с каким-то незнакомым типом. – Ирочка там сохнет одна, а он тут амуры строит!

Разозленный Ромка бросил искоса взгляд на Леночку. Та заметно сникла.

– Ира, это которая с вами учится?

Ромка кивнул, почувствовав неожиданную нежную жалость к девушке.

– Это все Алкины шуточки. Ирка давно замужем. И вообще, что ты меня на «вы» называешь? Неужели я такой старый?

Его будто обдало теплым облаком. Так благодарно взглянула Леночка.

– Рома! У меня завтра друзья собираются. Может, вы придете...

Он было собрался сделать замечание, но она вывернулась:

– ...со своим другом?

– А родители тоже будут?

– Нет. Они уехали в Карпаты, на лыжах кататься, – развеяла Леночка последние сомнения.

Круг Леночкиных друзей состоял, в основном, из того девичьего хоровода, что отплясывал на институтском вечере. Были еще два ее однокурсника, пытавшиеся вначале по-телячьи острить, но быстро сникшие под холодным насмешливым взором Светика. Тот без усилий стал центром внимания, шпаря наизусть давно забытые декадентские стишки.

Ромке, слышавшему их не раз, стало скучновато. Он потихоньку выбрался из-за массивного обеденного стола, уставленного затейливыми салатами, и прошел в соседнюю комнату, бывшую, судя по обстановке, кабинетом родителя. Его внимание тотчас привлекли книги в старинных переплетах, стоявшие в огромных шкафах вдоль стен. Ромка почувствовал себя будто золотоискатель, нашедший наконец свое Эльдорадо. Выхватив несколько томов, он погрузился в мягкое кресло.

Дверь чуть скрипнула, впустив в кабинет волну шумной музыки.

– Потанцуем?

Над ним склонилась Леночка. От нее приятно пахло какими-то неизвестными духами и слегка – портвейном.

Не без сожаления он отложил книгу.

– Как ты сказал вчера? Мужчина должен держать женщину в объятиях?

Она прильнула к нему и, не стыдясь, подставила свои губы. Кто-то заглянул, смущенно хихикнул и захлопнул дверь.

– Ромочка! Тебе хорошо со мной?

Девушка смотрела ему в лицо не отрываясь и гладила тонкими пальцами его виски. Такая она была мягкая, податливая...

– Конечно, хорошо.

Чтобы не глядеть в глаза, он покрывал торопливыми жадными поцелуями ее лоб, нос, щеки, нежную шею.

– Оставайся здесь, – прошептала она на ухо. – Я хочу быть твоей женой. Хотя бы только сегодня.

– Что ты говоришь? Опомнись!

Ромка отпрянул от Леночки, сразу протрезвев. Его поразил такой откровенный цинизм в устах девушки.

Та сломлено опустилась на валик кресла и вдруг, закрыв лицо руками, горько разрыдалась.

– Я знаю, что ты подумал. Что я могу так со всяким. Неправда!

Она с ненавистью взглянула на него. Слезы размыли тушь на ресницах, сделав ее похожей на молоденькую ведьму.

– Просто я люблю тебя. А ты, а ты, – она бурно всхлипывала, – не любишь.

Ошеломленный Ромка опустился перед девушкой на колени, взял ее руки в свои.

– Леночка...

– Не ври. Не притворяйся. Я знаю – не любишь.

– Это так неожиданно, – бормотал он. – Мы же не знаем совсем друг друга. Давай будем дружить и...

Черт знает что молол, пребывая в крайнем смущении духа. А Леночка, странное дело, вроде бы верила всему тому, что он говорил, сидела тихая и покорная, тесно прижавшись к нему.

И ему самому казалось, что вот он встретил очень славную, милую девчурку, с которой ему будет хорошо жить. Такая она уютная, домовитая. Наверное, хозяйка настоящая.

– Стряпать умеешь? – неожиданно спросил он.

– Научусь, – всхлипнула девушка. Любящая, она без труда улавливала ход его мыслей.

– Ну и замечательно! Так я пойду?

Он крепко поцеловал ее на прощание и, не оглядываясь, кинулся в прихожую.

Потом Ромка долго шел темными улицами, упиваясь, что греха таить, проявленной стойкостью. Будущее рисовалось ему в нежно-розовом, но несколько туманном свете.

На следующий день она сама нашла его.

– Ромочка! К вам пришли! – заглядывая в комнату, приторно произнесла квартирная хозяйка, тетя Катя.

Обычно она не бывала столь любезна.

– Кто? Пусть заходит. Светик, что ль?

Из-за головы тети Кати выглядывала пушистая шапочка. Он вскочил из-за стола, где лежали страницы дипломной работы. Девчонки у него дома никогда не бывали. А тут вдруг Леночка. Она стояла перед ним в ладно скроенной дубленке, поблескивая сапожками.

– Ну, чисто снегурочка, – пропела тетя Катя. Было видно, что она просто изнывает от любопытства. Ради приличия надо бы оставить их вдвоем, но ужасно интересно!

– Как ты меня разыскала?

– Очень просто. Позвонила Светику, он рассказал.

– Проходи, раздевайся!

– Нет, – тряхнула она головой. – На улице такая красота. Снег белый, чистый. Звезды. Пошли гулять.

И они долго ходили по Москве, легко болтая о пустяках, но не касаясь сокровенного. Потом жарко целовались в ее подъезде. Идти в квартиру Ромка благоразумно отказался.

Ему уже почти, наверное, казалось, что вот оно – счастье.

Но неожиданно воздушный замок рухнул. На первой же консультации после каникул всезнающая Алка громко объявила:

– А наш Ромка женится. Готовьте деньги на свадебный подарок.

– На ком? Не может быть! – начали тормошить ошеломленного Ромку девчонки.

– Не слушайте ее! – закричал он. – Ведь это же первая балаболка.

– А Леночка? Что, неправда? – ехидно заметила Алка. – Видите, покраснел? Знает кошка, чье мясо съела. У-у, скромник!

– Какая Леночка? – раздались голоса.

– Известно какая! Дочка профессора. У Ромыча губа не дура. Теперь с помощью папочки шасть и в аспиранты!

– Замолчи, дура! – стараясь не показать, что ее слова задели за живое, сказал Ромка. Ведь если быть честным с самим собой, профессорская квартира и особенно книги занимали определенное место в его мечтах.

– А ведь прикидывался. На комиссии сказал, что в Новосибирск поедет, – продолжала издеваться Алка.

– И поеду.

– Так тебя твоя Леночка и отпустит!

Ромка поглядел на Ирку, и ему показалось, что она насмешливо улыбается. Вне себя от бешенства он подошел к Алке, ухватил ее за воротник кофты, слегка тряхнул и проникновенно сказал:

– Показалось это тебе. Понятно?

Алка мгновенно поняла, что уже не до шуток, и легко согласилась:

– Эту сплетню второкурсницы пустили. Вроде им сама Леночка...

– Прикуси язык. Жениться в обозримом будущем я не собираюсь.

Выходя из аудитории, он натолкнулся на поджидавшую его и откровенно сияющую Леночку. Стараясь не обращать внимание на проплывающих мимо с ехидными улыбочками девчонок, Ромка грубовато спросил:

– Ты – ко мне?

– Сегодня мама с папой приедут. Можно я им скажу?

– О чем?

– Что мы с тобой поженимся.

Ромка сморщился.

– Вот что. Идем куда-нибудь в пустую аудиторию, здесь не дадут поговорить.

Усадив ее на стол, он заходил нервно из угла в угол и наконец сказал:

– Ты зачем своим трепанула, что мы с тобой встречаемся?

– Так ведь спрашивают. Разве это скроешь, – весело заговорила Леночка и вдруг осеклась, поглядев на Ромкино лицо. – Ром, ты обиделся?

– Знаешь, Леночка, нам не надо больше видеться.

– Почему? – в ее голосе задрожали слезы.

Он почти закрыл глаза, чтобы не видеть боли на ее лице, и рубанул:

– Потому что не выйдет ничего из этого. Не получится у нас.

И выбежал из аудитории. Не раз Леночка пыталась с ним объясниться. Но Ромка старательно избегал встреч и в конце концов на месяц вообще уехал домой, под предлогом написания дипломной работы.

Возвратившись, первую, кого он встретил в институте, была Леночка. Видимо, инстинкт влюбленной привел ее сюда. Она здорово осунулась, как после болезни, глаза ее лихорадочно блестели.

Строго, без улыбочки Леночка взглянула на него и вдруг выпалила:

– Трус!

– Я?!

– Сплетен испугался! Я все знаю. Мне ваша Алка рассказала. Как же, беспорочный Ромочка вдруг женится по расчету. Эх ты!

И она прошла мимо, слегка задев его плечиком. Ромка почувствовал себя оплеванным. Но все нее вздохнул с известным облегчением:

– Скверно, конечно! Хотя хорошо, что все кончилось.

Но однажды он лицом к лицу столкнулся с ее отцом. Элегантный профессор тоже узнал его.

– Рома! Можно вас на минуточку?

Взяв его нежно под руку, отвел в уголок коридора и, пряча глаза, сообщил, что он, конечно, не сторонник ранних браков, тем более что Роман из того же института, однако, любя единственную дочь и видя, как она страдает, не в силах возражать против их союза и готов на первых порах оказать посильную помощь.

Так же пряча глаза, Роман ответил, что вести речь о женитьбе, пожалуй, рановато, что они с Леной слишком мало знают друг друга, а сейчас вообще в ссоре.

Покачав головой, профессор удалился, непривычно сгорбившийся.

Вот какая была история, из которой Ромка сделал вывод, что не любить и быть любимым столь же тяжко, как и питать неразделенную любовь.

* * *

Наутро перед строем старший лейтенант громко спросил Рожнова, будто забыл:

– Старшина! У кого есть наряды вне очереди?

Рожнов покосился на Родневича. Мимикой он сказал:

«Попался, голубчик! Что теперь делать?»

– Что вы мнетесь, Рожнов? Есть или нет?

– Так точно, есть.

– У кого?

– У Родневича.

– Родневич, два шага вперед. До обеда назначаетесь в помощь дневальным на кухне. В столовую шагом марш.

Только позже ребята догадались, почему наказание оказалось неожиданно легким. Старший лейтенант не имел права давать им наряды вне очереди, пока они не примут присягу. И лишь необыкновенная, по его мнению, дерзость вынудила командира пойти в чисто воспитательных целях на некоторое нарушение устава.

А рота отправилась на следующую безымянную высоту, чтобы научиться дружно ходить в атаку, поражать из учебного гранатомета танки, скрытно, используя подручные средства, переправляться через реку. Последнее занятие, учитывая небывалую жару, продлилось больше всего и напоминало обычное купание.

Усталые, но жизнерадостные, они топали в расположение части. Однако на подходе к столовой их ждало новое испытание. Неожиданно старший лейтенант, и без того стройный, еще более подобрался и певуче крикнул:

– Рота!

Рота перешла на строевой шаг.

– Песню!

Тут только ребята заметили, что на пригорке, недалеко от поворота к столовой, стоит в наполеоновской позе командир полка. Стоит и с нескрываемым любопытством поглядывает на них.

Вот когда они почувствовали острую нехватку запевалы Родневича! Начали препираться, кому начинать, да так громко, что Ванечкин крикнул:

– Отставить! Рота, кругом марш!

Вновь отошли на исходные позиции, повернулись и опять:

– Рота! Песню!

Чувствуя, что возникла угроза остаться без обеда, начали все вместе, но вразнобой:

– «Соловей, соловей, пташечка...»

– Отставить! Кругом марш!

И вот снова они подходят к роковому месту, мысленно внушая незыблемо стоящему полковнику:

– Ну, уйди же ты! Чего пялишься!

– Рота! Песню!

Бессонов бросил взгляд на идущего сбоку Рожнова:

– Боб, выручай!

Да Боб и сам почувствовал всю серьезность момента. Чтобы он остался без обеда?

И он вдруг запел, вернее закричал отчаянным фальцетом, на мотив «Соловей-пташечка», но в фокстротном ритме нечто невообразимое:

Сумерки тихо спускались! Раз-два!

В доме погасли огни! Раз-два!

Мы в карнавал собирались! Раз-два!

Петь и гулять до зари-и-и-и!

Рота, бурно рыдая от смеха, подхватила:

Скажи, скажи, дитя!

Любишь ли ты меня?

Сколько, сколько, сколько слез и горя!

Ты мне с собою принесла!

Тут уже дружный хохот потряс все подразделение. К счастью, они уже миновали командира полка, который, не разобрав слов, благосклонно отдал честь.

– Вольно! – утирая слезы, крикнул Ванечкин.

У входа в столовую их встретил Родневич.

– Чего это вы такие веселые? – подозрительно спросил Стас.

– А то, что остался ты без работы! – ответил Ромка.

– Как это?

– У нас в твое отсутствие новый запевала родился! – хлопнул он Рожнова по плечу.

– А ведь, правда, неплохо? – скромно сказал Боб.

– Большой театр по тебе плачет.

– Большой не Большой, но не хуже Козина, пожалуй.

– Жалко, что тебя, Боб, с нами на кухне не было, – сказал Стас, когда усаживались за стол.

– Почему? – спросил тот рассеянно, дожидаясь миски со щами.

– Повар очень щедрый попался. Ешьте, говорит, ребята, мяса, сколько хотите! Ну, я, конечно, навалился...

Рожнов огорчился:

– Так взял бы на мою долю.

– Из кухни нельзя выносить.

– А что ты вообще там делал?

– Картошку чистил! – гордо ответил Стас.

– Ты, говорил, не умеешь? – удивился Ромка.

– Она же молодая. Мы ее слегка ножичком чирк-чирк и в воду – бах.

– Значит, чирк-чирк? Не буду есть! – заупрямился Боб.

– Что ты переживаешь? – успокаивал его Стас. – На целине мы знаешь какую картошку ели? С черной водой. А здесь в баке варят, при полной герметизации. Никакой инфекции. Если где и червяк попадется, так опять-таки мясо!

Оскорбленный Боб под общий смех демонстративно встал из-за стола, прошел в буфет, купил банку сгущенного молока, а также белый батон и уничтожил все это, компенсировав недополученные калории.

Странное дело. Нагрузки день ото дня старший лейтенант все увеличивал, а переносились они все легче. Ходили строем четко, в ногу. Сказывались занятия по строевой подготовке. Позади – сдача нормы на полосе препятствий, по плаванию, марш-бросок. Никто не ныл. Лишь Анохин совсем осунулся, его глаза ушли куда-то внутрь и всегда были тоскующими. Однако он проявлял характер и от мяса стойко отказывался.

– Ешь лучше! – рычал на него Рожнов. – А то из-за твоей тоски у меня мясо в глотку не идет.

Потом приняли компромиссное решение: Боб по-прежнему поедал порцию Светика, но взамен покупал ему сгущенку.

Ванечкину удалось вызвать соревновательный азарт у подчиненных.

– Ну, эту высоту вам бегом не осилить! – говорил он, посмеиваясь.

– Сможем! – отвечала сотня глоток.

И осиливали. А потом с песней проходили через соседнюю деревню – ладные, веселые, в лихо заломленных пилотках, нравясь самим себе. А что уж говорить об окружающих! Старушки плакали, дети визжали от восторга, а девушки просто падали. Так, во всяком случае, авторитетно заявлял Боб.

Подошел день присяги. Накануне была экскурсия в музей боевой славы части. Осматривали боевое оружие, фотографии тех лет.

– Наша дивизия формировалась как ополченческая, – рассказывал им экскурсовод, ветеран в военной форме. – В дни обороны Москвы. Была названа коммунистической потому, что все, кто в нее входил – рабочие, инженеры, ученые, писатели, артисты, – все были коммунистами. Оружие, команды освоили буквально в несколько дней. Ведь времени не было – гитлеровцы пробивались к Москве. Первые боевые действия дивизии совпали с началом мощного контрнаступления наших войск. Примечательно, и этим мы всегда гордимся, что наша дивизия только наступала. С первого и до последнего дня, когда разгромила группировку врага в Пруссии.