Текст книги "Добрые времена"

Автор книги: Дмитрий Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Виктор Иванович, а это зачем? – наивно спросил он, пытаясь разговорить Головкина.

– Интересуешься? – хмыкнул тот, снова с прищуром оглядывая свою работу.

Потом взял кисточку и начал аккуратно подчищать что-то внутри.

– Как это называется, знаешь? – спросил он корреспондента, отводя рукой свое грандиозное сооружение.

– Форма! – вспомнил Роман рассказ Демьянова.

– Правильно, – одобрительно бросил взгляд на корреспондента Головкин, – соображаешь, молодец. А как она делается?

– Ну, в земле выдавливается, а потом заливается металлом... Так?

– В общих чертах, – усмехнулся Головкин, продолжая кропотливо подчищать низ формы кисточкой. – Вот перед тобой одна из половинок формы будущей станины поворотного стола для сборочного цеха. Для конвейера. Слышал, небось? Сначала наши модельщики сделали эту станину из дерева, разделили ее на две половники и отдали мне, чтоб я сделал форму. Я, значит, соответственно набил два ящика формовочной землей и, как ты говоришь, выдавил форму. Вроде бы ерунда? Ан нет. Фокус в том, чтобы вся поверхность была ровной, иначе раковины в литье будут. Кроме того, половинки должны точно соответствовать чертежу, до долей миллиметра. Потому как, когда выдавливаешь, можно исказить слепок. Вот и выверяешь каждым угол, каждое расстояние. И это не все. Надо знать, чувствовать, как металл себя будет вести. Вот видишь траншейку? По ней пойдет литье. Причем под напором. А земля есть земля. Может какой-то из углов не выдержать. Вот я и укрепляю такие места шпильками. И опять-таки не все...

Головкин отбросил кисточку, сдвинул кепочку на затылок. Аккуратно, чтобы не запачкать, выщелкнул из пачки «беломорину», с аппетитом закурил. Только сейчас Роман разглядел, что у Головкина глаза синие и по-детски ясные, контрастирующие с темным, морщинистым лицом. Он присел рядом с рабочим, на край деревянного ящика.

– Знаешь, как моя специальность называется? – спросил Головкин.

– Формовщик...

Головкин покачал головой.

– Формовщик. Формовщиков на заводе сотни. А таких, как я, единицы. – Он усмехнулся. – Вроде как вымирающие зубры. Пора в Красную книгу записать.

Он многозначительно посмотрел на свои руки и сказал:

– Называюсь я – мастер ручной формовки. Хотя, конечно, не совсем точное название. Поскольку при выполнении таких заказов, – он кивнул на форму, – не столько руками, сколько головой работать надо.

Он бросил короткий взгляд на Романа, теребившего в руках ненужный блокнот.

– Думаешь, небось, расхвастался дед? А ты сам посуди – сюда вот полторы тонны литья пойдет. А если брак? То-то же. Все предусмотреть надо. Сколько времени займет литье? Какая температура нужна? Вдруг металл до середины дойдет и застывать начнет? Чуешь? Надо ведь, чтобы в каждую щелочку литье попало...

Он снова жадно затянулся и задал столь неожиданный вопрос, что Роман чуть не свалился с ящика.

– Ты воспоминания Бенвенуто Челлини читал?

– Челлини? – переспросил изумленный Роман.

– Ну да. Мастер был такой, итальянец, лет пятьсот назад.

– Н-нет. О нем читал. У Дюма роман есть «Асканио». Это тот, что «Три мушкетера» написал.

– Ну и зря. Челлини сам так про себя пишет, что почище «Трех мушкетеров». Мне наша девочка, технолог, принесла. Она у нас библиотекой-передвижкой командует. Знает, что я историей литейного дела интересуюсь. Вот и откопала. Так почему я про этого итальянца вспомнил? Описывает он, как отливал из бронзы свою знаменитую статую. «Персей» называется.

– Помню, – кивнул Роман. – Обнаженный юноша, водной руке – меч, в другой – голова Медузы Горгоны.

– Вот, вот. Как понимаешь, форма весьма сложная. Так вот Челлини, когда к заливке готовился, заранее предсказал, что металл не дойдет до пятки Персея. Не успеет. Чуешь?

Роман кивнул, не понимая, однако, куда Головкин клонит.

– Точно все мастер угадал. Знал, чувствовал душу металла. Пришлось ему потом вручную пятку приставлять.

Головкин беззвучно рассмеялся:

– Меняются времена. Если я сейчас предскажу, что вот, скажем, до этого приливчика дойдет и все, так мне начальник цеха башку оторвет. И правильно сделает, между прочим. Для чего она мне дадена, если я – мастер? Чтоб такого не случалось, что я делаю? Я ведь тоже могу угадать, где, в каком месте металл начнет застывать. Я в этом, а то и в нескольких местах делаю дополнительные отверстия. Через них при заливке пойдет поддув горячего воздуха, который погонит литье дальше. Чуешь? Короче, сейчас Челлини бы всю свою статую за раз отлил...

Головкин хлопнул Романа по коленке и снова взялся за инструмент, придирчиво оглядывая творение своих рук. Вдалеке промелькнул подросток в потертых брюках, ковбойке и с ярко-рыжими волосами.

– Жорка! – закричал Головкин. – Ты где шляешься?

– Обижаешь, гражданин начальник, – сказал, подходя, подросток.

– Но, но. Ты мне эти блатные словечки брось. Говори толком.

– Забыли, Виктор Иванович? – укоризненно покачал головой парень. – Сегодня же среда, а по средам у меня техминимум. Сами же направили, чтобы разряд повысить.

– Я уже думал, что ты снова на речку умахал, – проворчал Головкин. – Ну ладно, дуй за землей. Будешь следующую форму готовить.

Парень не без вздоха бросил в тачку совковую лопату и куда-то укатил.

– Видал? – кивнул ему вслед Головкин. – Молодежь... Я на три года его моложе был, когда сюда пришел в сорок первом. Помню, первое задание получил, очень срочное – окопные печки делать. Немец-то здесь, под Москвой стоял.

Он снова, кряхтя, занялся каким-то уступом.

– Ну и как? Сделали? – спросил Роман.

– Обыкновенно. Месяц вот тут вот и жили. Первую печурку для себя приспособили, чтоб не околеть. Потом командование благодарило. Мне, значит, медаль. В четырнадцать-то лет, неплохо?

Роман почувствовал в руках зуд. Он уже знал, как опишет это. Кровавое зарево там, на западе. А здесь зарево от вагранок. Мальчишки и девчонки – грязные, в больших телогрейках – возятся с тяжелыми формами...

– А в общем, обыкновенно, – снова повторил Головкин, перебираясь на новое место. – Жрать вот только все время хотелось... Я ведь думаю, что и нынешние, вроде Жорки, тоже, если надо, смогут сутками вкалывать. Как считаешь?

– Смогут, – согласился Роман.

– Вот только обидно, – Головкин доверчиво взглянул на корреспондента, – считают формовку чем-то устарелым. «Непрестижно», – передразнил он кого-то. – Им автоматику подавай, чтоб только кнопки нажимать. Я, конечно, не против автоматических линий. Вон у нас сейчас одну монтируют. У меня без конца совета спрашивают. Я не против. Но ручная формовка будет всегда. Всегда! Это ведь как искусство художника.

Видно было, что рабочий говорит о давно наболевшем.

– Ну, а что Жорка, не хочет? – понял Роман.

– Не понимает, – горестно вздохнул Головкин, снова сел рядом с Романом и ловко извлек очередную папиросу.

В этот момент появился Жорка, с демонстративным грохотом вывалил землю в пустовавший ящик и уехал снова.

– С ним вообще особая статья, – улыбчиво глянув ему вслед, сказал Головкин. – Он у нас на участке вроде за сына полка...

Понимая, что Роман ждет разъяснения, Головкин начал рассказ.

– Понимаешь, работал здесь еще с войны напарник мой, Василий. По фамилии... ну, не важно. И работала на стержневом участке девка одна, ух, огонь. Мы оба за ней приударяли. Она, вроде, Василия предпочла. Потом уволилась из цеха. Ну, уволилась и уволилась. Женился я, потом Василий, но много позже, и детей ему почему-то бог не дал. Не знаю, что там, не встревал. И вот иду я как-то, года два назад, по поселку, а навстречу парень, ну вылитый Васька в молодости. Я далее остановился. «Эй, парень, говорю, как зовут-то?» «Жорка», – отвечает. «А по отчеству?» – «Васильевич. А что, мол?» – «Здесь родился?» «Нет, – говорит. – Мы с матерью сюда недавно приехали». На этом расстались. Наутро я к Василию с расспросами. А он, оказывается, уже все знает.

Дело в том, что они с этой дивчиной тогда поссорились. Она норовистая, уехала в другой город и Василию ничего не сказала. Там и родила. Потом замуж вышла, да неудачно. Развелась. Жорка подрос, в компанию дурную попал. Она, значит, чтобы его от тех ребят отвадить, снова в наш город переехала. Василий, как услыхал, что у него сын, бросился к ним. А Жорка, что мать, норовистый, не принимает его, и все! Василий и так, и этак. Подарки, деньги, А парень: «Не было у меня отца и не надо».

Веришь, Василий так расстроился, что болеть начал. Скрутило его, и в одночасье умер. Говорят, рак. А я думаю, от нервов. Вообще все болезни от нервов. Как считаешь?

Роман неопределенно пожал плечами:

– Может быть.

– Ну, ладно. А парень совсем от рук отбился. Учиться не хочет, работать не хочет. Ну, все-таки уговорил я его к нам на участок. Но работает шаляй-валяй. Долго я к нему ключик искал. Ведь у каждого есть что-то внутри тайное, для себя. «О чем, – спрашиваю, – мечтаешь?» А он вдруг говорит: «Раньше, когда мы в том городе жили, я все соседскому мальчишке завидовал. Чистенький такой, в гольфиках белых, с папкой большой ходил, музыке учился. Я все мечтал: стану большим, куплю себе пианино и буду играть лучше его». «Ну, а сейчас не мечтаешь?» – спрашиваю. Вздыхает Жорка: «Теперь понимаю, что этому сызмальства учиться надо». Не стал я спорить, а сам после работы пошел в детскую музыкальную школу. Действительно, мелюзга там все крутится, в этих гольфиках. Зашел к директору. Полная такая женщина, модная. Говорю, мальчика хочу в школу определить. Она отвечает: «Пожалуйста. А сколько лет вашему мальчику?» «Семнадцать», – отвечаю. Директор, естественно, на меня как на придурка смотрит. Только что пальцем у виска не крутит. Пришлось объяснить. И ты знаешь, поняла. Даже прослезилась. «Давайте, – говорит, – приведите вашего Жорика. Я сама с ним индивидуально буду заниматься».

– Ну и как, занимается? – заинтересованно спросил Роман.

– Еще как. Скоро, говорит, брошу я вашу формовку, поступлю в модный ансамбль, буду «на фоно бацать». А если серьезно – потеплел Жорка к людям, вроде как оттаял...

Жорка приволок вторую тачку, вывалил землю и вопросительно посмотрел на Головкина.

– Чего встал? – сказал тот весело. – Трамбуй. Завтра новую форму начнем.

– Трамбуй, трамбуй, – заворчал Жорка, но трамбовку взял. – Я на час раньше кончать должен, а уже конец смены скоро.

– Ничего, ничего, – утешил его Головкин, взявшись ему помогать и незаметно подсказывая, когда Жорка делал что-то не так. – Очень полезно сочетать умственный труд и физический.

Он незаметно подмигнул Роману.

– Вот брошу ваш техминимум, – с отвращением сказал Жорка.

– Никак нельзя, – серьезно сказал Головкин. – Я техникум кончал на пятом десятке. Думаешь, охота была? А надо – значит, надо...

Смена, действительно, заканчивалась. Люди стали покидать рабочие места. Стремглав умчался и Жорка.

– Не спешишь? – спросил Головкин у Романа. – Тогда подожди. Я в душе умоюсь и еще погутарим.

Они вышли из цеха. Майское солнце нежно ласкало кожу.

– Вот давай здесь в скверике посидим! – предложил Головкин.

Они сели на скамеечку.

– Сами литейщики здесь все посадили, – горделиво заметил Головкин.

В светлом костюме, с короткими посеребренными волосами, он совсем не походил на литейщика. Лишь глубоко въевшаяся в поры земля выдавала его принадлежность к этой профессии.

– В обед здесь все собираются, – продолжал Головкин. – Молодежь в волейбол, а старики в домино дуются. Хорошо!

Он поглядел на Романа.

– О чем задумался, корреспондент? Как звать-то?

– Роман.

– Так о чем задумался, Роман?

Тот нерешительно прокашлялся и вдруг сказал:

– Добрый вы человек, Виктор Иванович.

Головкин вскинул на него свои ясные глаза, контрастирующие с темным цветом кожи, и согласно кивнул:

– Правильно. Добрый. Мне доброту покойный отец завещал. Умный был мужик. Хочешь, притчу его расскажу? Значит, жили-были два соседа. И решили они однажды забор, тот, что на улицу выходит, понарядней сделать. Подобрали штакетник поровней, покрасили в разные веселые цвета, сверху фигурные реечки понабили. А тут, как на грех, осень, слякоть, грязь. Прохожие, значит, хватаются за штакетник, пачкают, ломают. Что делать? Один сосед взял да и весь свой забор колючей проволокой обмотал. А другой вдоль забора кирпичики положил. И что ты думаешь?

Утром встают: у того, что в колючей проволоке, весь штакетник изуродован, а у кого кирпичики – стоит цел-невредехонек. Чуешь? Всегда людям добро надо делать!

– Всегда? – засомневался Роман. – А если он мне какую-нибудь гадость сделает, то как?

– Все равно. Ты ему доброе дело делай.

– Это как у Христа получается, – усмехнулся Роман. – Он тебя по одной щеке вмазал, а ты подставляй другую.

– Нет, я знаю, это «непротивление» называется. Лев Толстой проповедовал. Я вовсе не про то говорю, – загорячился Головкин. – Давать сдачи надо, но добром.

– То есть как? – удивился Роман. – Когда тебе по морде, так ты по морде. Это и есть дать сдачи.

– Ладно, объясню на примере. Работает со мной на формовке мужик один. Врать не буду, специалист неплохой, но завистливый, ужас! Если я больше его получил, спать не будет. Ему говоришь – так лучше надо работать, Федя! Не понимает. Твердит одно: тебе дали выгодный заказ, а мне нет. Хоть кол на голове теши. А уж если я за рационализацию премию получу, в лице меняется и зубами скрипит, не подходи! Тут меня, как на грех, в цехком, потом в областной совет новаторов избрали. Здороваться перестал. А вскоре дают премию, ни много ни мало, а что-то около тысячи, за внедрение быстро сохнущих смесей. Мы тогда большой экономический эффект получили. Все. Этого уже Федор не выдержал, сел и написал на меня анонимку.

– Анонимку? – недоверчиво переспросил Роман. – Как же вы узнали, что именно он?

– Просто больше некому, – повел головой литейщик. – Пишет, дескать, премии дают только по знакомству, тем, кто в начальство пробился. Комиссия, как положено, пришла. Ну, естественно, разобрались и разошлись. Меня даже особенно вопросами не тревожили, и так все ясно.

– Ну, сволочь! – Роман аж вскинулся от негодования. – И как же вы, сдачи ему дали?

– Дал, – рассмеялся Головкин. – Вскоре, значит, заседание цехового комитета по жилищному вопросу. Рассматривается два заявления, Федора нашего и еще одного рабочего. Условия совершенно одинаковые: и стаж один, и семья – у того трое, и у этого. Метраж почти одинаковый. Короче, обоим бы дать нужно, а квартиру одну на цех выделили. Мнения разделились. Так не говорят, а кое-кто втайне и про анонимку эту вспомнил. Тут я попросил слова. Смотрю на Федора, а у того в глазах тоска зеленая. Чувствую, думает: «Добил-таки меня, гад. Сейчас растопчет, следа не оставит». А я и говорю: «Предлагаю все же вперед квартиру Федору дать. Второй-то на шихтовом дворе работает, тоже не сахар. Но формовка, да еще ручная, специалиста требует. А Федор, говорю, наш специалист. Особенно когда с душой подходит».

Головкин замолчал, раздумчиво разминая в жестких пальцах папиросу.

– Ну я что? Дали? – с увлечением спросил Роман.

– Дали, конечно, – почему-то вздохнул Головкин.

Роману почудилось, что у того мелькнула в глазах слезинка.

Головкин снова вздохнул.

– Веришь, переменился мужик. Будто что-то в нем хрустнуло. И веселый стал, и работает лучше. А уж на новоселье звал. Только я не пошел...

– Почему?

Головкин усмехнулся:

– Все-таки я тоже человек...

– Ну, хорошо, – упрямо сказал Роман. – Убедили вы меня. Надо отвечать на зло добром. Но есть ведь и такие сволочи, на которых никаким добром не подействуешь? Только хамить будут?

– Есть, – согласился Головкин, – только такие, милый Роман, плохо кончают.

– Почему?

– Не знаю. Закономерность какая-то в жизни есть. В собственном дерьме обыкновенно и тонут. Либо проворуется, либо в такую беду попадет...

Он еще раз вдохнул полной грудью свежий воздух и поднялся:

– Пойдем? Не вечерять же здесь?

Когда пошли рядышком по аллее, Головкин лукаво спросил:

– Ну, как? Не передумал очерк писать?

– Нет! – мотнул головой Роман. – Обязательно напишу.

Головкин остановился и взял Романа за руку.

– Только мне покажи. Ладно? Нет, нет, я думаю, что ты хорошо напишешь. Но боюсь я высоких слов. А то вон комсорг наша, технолог Светка, из-за твоей заметки рыдала.

– Как рыдала? – потрясенно спросил Роман.

– Очень просто. Ты написал, что ее мечта – на Маресьева быть похожей. Писал?

– Ну, что-то вроде этого. Мы с ней о любимых героях книг говорили...

– Вот, вот. Так ей потом проходу не давали, дескать, когда она на летчика пойдет учиться.

– Но нельзя же так буквально понимать, – загорячился Роман.

– А девка навзрыд плакала, – снова сказал Головкин, будто не слыша Романа. – Так что ты уж попроще пиши, а?

* * *

Очерк в редакции поправился. Самсонов стал суетлив от радости и все время покрикивал:

– Видишь, как полезно тебя в цех выгонять?

Василий Федорович, ероша седую гриву, заметил:

– По-моему, вполне тянет на уровень областной газеты. Советую им предложить.

– Так это же неэтично, – засомневался Роман, – сами же говорили.

– Правильно, говорил, – подтвердил Демьянов. – Но в данном случае никакой конкуренции не будет. Они дадут в лучшем случае через месяц, а потом у каждой газеты свой стиль. Так тебя перелицуют, что и вовсе непохоже будет. Только мой совет – не посылай по почте, а поезжай сам. Личный контакт, он всегда лучше...

В небольшой узкой комнатке с одним окном, где размещался промышленный отдел областной газеты, стояло четыре стола. Два из них пустовали, два были заняты серьезными, погруженными в бумаги мужчинами.

– Здравствуйте, – сказал Роман, но дальше не продолжал, уставившись на стену, где висела большая деревянная ложка. Под ней прикреплен лозунг: «Как потопаешь, так полопаешь!»

Роман улыбнулся и перевел взгляд на противоположную стену, где висел еще один плакат. На нем почему-то старославянской вязью было начертано: «Никто и никогда не заставит читателя познавать мир через скуку. А. Толстой».

«Хорошо сказано. Надо будет взять на вооружение!» – подумал Роман.

– Слушаем вас, молодой человек! – это сказал мужчина, сидевший справа, невысокий, черноволосый с удивительно приятным, интеллигентным лицом. Откинувшись на спинку стула, он с едва заметной улыбкой заинтересованно разглядывал Романа.

Бессонов догадался, что это и есть заведующий отделом.

– Герман Иванович? Я вам звонил. Я со станкостроительного...

– А-а, – вспомнил тот. – С очерком? Где он? Да вы садитесь...

Роман достал из портфеля машинописные листки и протянул их заведующему. Тот положил листки перед собой, прочитал заголовок вслух:

– «Сердце на ладони». Вить, как тебе? По-моему, не очень...

Второй мужчина с русыми длинными, распадающимися на прямой пробор волосами, не поднимая головы, пробормотал:

– А по-моему, ничего...

Несогласие подчиненного, видимо, не понравилось заведующему, и он вдруг довольно бесцеремонно спросил Романа:

– Так, значит, прямо с очерка начали? Не рано ли? Может, лучше себя в жанре информации для начала попробовать?

Роман покраснел и ответил, насупившись:

– Я давал информации. И для вашей газеты, и для комсомольской.

Герман Иванович снова взглянул на лежавшие перед ним листочки, потом выразительно – на часы.

– Ну что ж, оставляйте, посмотрим, – сказал он, но, увидя расстроенное лицо Романа, начавшего подниматься со стула, передумал.

– Вить, ты не очень срочным делом занят? А то мне на планерку пора.

Не услышав ни «да», ни «нет», Герман Иванович легко встал, перекинул на стол Виктору рукопись и кивнул Роману через плечо:

– Не прощаюсь. Скоро буду.

Он, действительно, вернулся, когда Виктор дочитывал последнюю страницу.

– Витя, редактор срочно просит... – начал с порога заведующий отделом, потом, бросив взгляд на Романа, спросил: – Заканчиваешь? Ну и как?

– Начало, конечно, заезженное, – сказал спокойно, не щадя авторского самолюбия, Виктор. – А потом ничего, расписался. Про рыженького парнишку просто удачно. Как-то очень тепло получилось. Думаю, что пойдет.

– Отлично, – кивнул головой Герман Иванович. И уже переходя на «ты», что, видимо, означало признание Романа своим, сказал: – Позвони нам денька через два-три, гранки надо будет прочитать. Хорошо?

И вот наступило оно, долгожданное утро, когда Роман купил в газетном киоске у заводских проходных пять пахнущих свежей типографской краской номеров областной газеты. Потом, слегка поколебавшись, сбегал на вокзал и купил еще пять. Приятно было купаться в лучах славы. Его поздравляли работники редакции. В парткоме Романа окликнула Чалова:

– Это ты писал? Молодец. Хорошо!

Потом позвонил Герман Иванович из Москвы:

– Твой очерк отмечен на планерке как лучший материал номера. Поздравляю. Пиши еще.

Один номер Бессонов отнес Головкину. Тот встретил его теплой, но слегка насмешливой улыбкой.

– Уже читал. Не можешь удержаться от громких слов, а?

– Да уж я старался...

– Что с вами, газетчиками, сделаешь, – вздохнул Виктор Иванович и тут же потрепал Романа по плечу. – А в общем, неплохо...

* * *

Лада усиленно готовилась к защите дипломного проекта, поэтому их встречи стали нечасты и лишь по вечерам. Взявшись чинно за руки, влюбленные шли к расположенным невдалеке посадкам елочек. Садились на скамейку и молчали. Зато вокруг буйствовал май, кровь так гулко стучала в виски, что никакие поцелуи не могли ее унять.

– Немножко еще осталось ждать, – со вздохом говорила Лада, нежно, но твердо отводя от себя его руки.

Потом они обсуждали время будущей свадьбы, возможность получения отдельной комнаты и что придется купить из самого необходимого.

Работа над дипломом успешно продвигалась. Лада делала последнюю обводку чертежей своих и Петра, который тоже закапчивал институт, Роману было поручено расставить запятые в объяснительной записке, что он с готовностью и сделал, однако честно предупредил о возможности ошибок, поскольку не всегда понимал, о чем в записке идет речь.

Роман пришел болеть на защиту. Впрочем, убивал он двух зайцев, так как обещал Самсонову дать репортаж об этом событии. Среди членов государственной комиссии сидел и директор завода Угаров. На его вопросы «но существу», как он сам выразился, порой было нелегко ответить.

Впрочем, к проекту станка, который защищала Лада, но очень придирались, потому что она сразу оговорилась, что этот станок – плод коллективного творчества всего конструкторского бюро и сейчас готовится в серийное производство. Зато Петру пришлось «попотеть». Он защищал проект конвейерной линии сборочного цеха, той самой, у рождения идеи которой в свое время присутствовал Роман. На защите был и Холодковский. Он помогал Петру, когда тот не сразу находился с ответом.

– Пимен Нефедович! – укоризненно заметил ему Угаров. – Здесь же Крутов защищается, а не вы...

– Ничего подобного, Борис Алексеевич! – воинственно вскинулся Холодковский. – Это наше общее дело. Крутов с самого начала, как и его брат, в творческой бригаде. Кстати, многое из того, что представлено здесь на чертежах, уже выполнено в металле...

– Ты знаешь, почему Угаров так Петечку нашего гоняет? – на ухо спросила Романа Лада, уже превратившаяся в болельщицу.

– Нет, – отрицательно качнул головой тот.

– Ходят слухи, что Петечку утвердили начальником нового сборочного цеха.

– Хотели вроде Терновского? – удивился Роман.

– Партком против, после той истории.

– Трудно ему будет, – вздохнул корреспондент.

– Еще как, – согласилась Лада.

Оказалось, что это уже не слухи. Когда председатель комиссии торжественно сообщил, что Петру поставили «отлично», слово дополнительно взял Угаров.

– Такая высокая оценка тем более приятна, – сказал он, – что вскоре товарищу Крутову придется все это претворить в жизнь. Могу сообщить, что подписан приказ о его назначении начальником нового сборочного цеха. Цеха, как вы знаете, еще нет! – повысив голос, чтобы погасить поднявшийся шум, продолжал Угаров. – Все придется начинать практически с нуля, есть пока только степы. Надо цех оборудовать, подобрать людей – все это очень не просто. Не подумай, Петр Андреевич, что я запугиваю, по ответственность большая...

– Я понимаю, – растерянно сказал Петр. – Но я думаю, что не один там буду?

– Нет, конечно, – рассмеялся Угаров. – Будем все помогать. Но знаешь, как это говорится, приятно помогать тому, кому от этого польза. Понял?

* * *

Роман давно заметил, что Аркадий и Людмила Потапова стали неразлучны. Вот и на комсомольских субботниках они всегда рядом, постоянно весело хохочут друг над другом. В общежитие Аркадий приходил заполночь, а то и вовсе не заявлялся.

– Кажется, наш Аркадий нашел свое счастье, – заметил Роман Евгению как-то вечером, когда двое друзей скромно ужинали на кухне.

Неожиданно ввалился Аркадий.

– Чего-то раненько, молодой человек? – улыбчиво встретил его Роман.

Аркадий шутки не воспринял. Был он явно взволнован и неестественно бледен. Молча грохнул на стол большую бутылку вина.

– С какой это радости? – удивленно повел носом Немов.

– Не с радости, – односложно ответил Аркадий, чему-то хмурясь.

– Значит с горя? – не оставляя шутливого тона, спросил Роман.

Аркадий плюхнулся на стул, потом неожиданно опустил свою буйную рыжую голову на руки, лежавшие на столе, и... зарыдал.

– Он что, пьян? – брезгливо спросил Немов.

– Непохоже, – не согласился Роман.

Аркадий поднял лицо с заплаканными глазами и почти в полный голос завопил:

– Люблю я ее, понимаете? Люблю!

– Людмилу, что ли? – флегматично спросил Немов.

Аркадий подозрительно сверкнул на него глазами.

– А ты откуда знаешь?

– Милый, так это весь завод знает! Вы же ходите везде, как прикованные друг к другу.

– Правда? – переспросил Аркадий Романа.

Тот утвердительно кивнул.

Аркадий безнадежно махнул рукой.

– Ну и пусть! Пусть все знают. Да, я ее люблю.

– Ну и люби на здоровье!

Аркадий окинул взглядом стол, увидел им же принесенную бутылку.

– Давай выпьем!

Они чокнулись разнокалиберными кружками.

– За любовь! – предложил Роман.

– А-а! – махнул рукой Аркадий, но выпил. – Вы мне друзья?

– Ну? – не сговариваясь, ответили хором два друга.

– Так посоветуйте, как мне быть!

– Женись, – не долго думая, бухнул Роман.

Лицо Аркадия исказилось гримасой отвращения.

– Ты думаешь, что ты говоришь?

– Позволь, ты только что заявил, и довольно громогласно, что любишь ее!

– Люблю, – упрямо подтвердил Аркадий.

– А она тебя?

– Без памяти.

– Так какого черта тебе еще нужно?

– Издеваешься? – сверкнул глазами Аркадий. – Она же была замужем!

– Ну и что? – невозмутимо спросил Немов.

Аркадий побелел от бешенства.

– Все понятно. Дурачка из меня строите. А еще друзья...

Немов начал оправдываться.

– Постой. Никто и не думает тебя разыгрывать. Но я, честное слово, не вижу причины для трагедии. Была замужем, ну и что? Значит, кто-то был до тебя...

– Кто-то, – горестно хмыкнул Аркадий. – Да она же никому не отказывала. Сначала какой-то друг юности, с которым сочеталась так называемым гражданским браком, потом еще друг, потом наш главный инженер, это все знают. Да мало ли кто еще. Может, вон с тем же Романом крутила?

Роману бросилась краска в лицо.

– Что ты чушь мелешь, – процедил он сквозь зубы и встал из-за стола.

– Да нет, это я так, к примеру. А может, еще с кем! Дело ведь не в этом.

– А в чем?

– Не могу ей верить, и точка. Вот сейчас я тут с вами, а сам думаю, может, она с кем-нибудь в эту минуту...

Он даже скрипнул зубами и изо всех сил ударил кулаком по столу, так что подпрыгнула бутылка.

– Слушай, по-моему, он псих, – сказал, обращаясь к Немову, Роман.

– По-моему, тоже, – согласился Евгений.

Аркадий снова по-детски захлюпал носом.

– Издеваетесь.

– Да, кажется, это серьезно, – кивнул головой Роман и похлопал Аркадия по плечу. – Ну, будет, будет.

Он сходил в ванную, вернулся с полотенцем.

– Вот вытрись и успокойся. Можешь?

Аркадий всхлипнул, набрал полную грудь воздуху, потом медленно его выпустил и наконец жалобно произнес:

– Могу.

– Ну и хорошо, – кивнул Роман, сел вплотную к Аркадию и, заглядывая ему в глаза, сказал: – Давай рассуждать логически.

– Давай, – так же послушно ответил Аркадий.

– Ты что, до Людмилы никого не встречал?

– Как это не встречал? – даже обиделся Аркадий.

– Встречал. Мне, например, вспоминается, как ты совсем недавно хвастался победой над какой-то барышней. Было?

– Ну и что? – удивился Аркадий.

– Так какое моральное право ты имеешь ее осуждать? – грозно сказал Роман.

Аркадий задумался слегка, потом отрицательно затряс головой.

– Чего ты трясешь?

– Разве дело в этом? – упрямо сказал Аркадий. – Но раз она нечестная, не могу я ей верить. Не могу! Понимаешь?

– Нечестная по отношению к кому? К тебе? Так как она могла быть нечестной, если вы с ней не встречались?

Аркадий насупился.

– Постой, Роман! – неожиданно вмешался Немов. – Дай-ка я ему по-комсомольски между глаз врежу. Откуда у тебя эти домостроевские замашки? Образование вроде высшее?

– Ну? Институт кончал.

– Вот именно. А рассуждаешь, как дореволюционный мужик из глухой провинции. «Нечестная!» – передразнил он Аркадия. – На себя посмотри, секретарь комсомольской организации.

– Ну, не могу. Понимаю все, но не могу себя пересилить! – опять стукнул кулаком по столу Аркадий.

– Не можешь? – переспросил Роман, начиная терять терпение.

– Не могу.

– Тогда разойдитесь красиво, в разные стороны, не порти девке жизнь. Раз сейчас есть сомнения, то после свадьбы они возрастут многократно.

– Ты что, совсем ничего не понимаешь? – неожиданно взвился Аркадий. – Чурбан бесчувственный. Я же ее люблю. Жить без нее не могу...

– Ну, раз не можешь, женись, – начиная тоже злиться, сказал Немов.

– Не могу жениться, она бесчестная, – застонал Аркадий.

– Тогда не женись, – уже безучастно бросил Роман.

Аркадий вскочил, в сердцах ахнул кружкой об пол:

– Издеваетесь. Не понимаете. Я к вам всей душой!

Он выскочил за дверь. Друзья смущенно посмотрели друг на друга.

– Вот ерунда какая, – почесал в затылке Роман.

– Да, это как раз тот случай, когда советы только мешают, – флегматично сказал Немов, стоя на коленях и собирая осколки. – Пусть сам в конце концов решает. Что бы мы ему ни посоветовали, все равно мы же я виноваты окажемся.

– Поговорю я, пожалуй, с Людмилой, – решил Роман.

Он встретил ее на следующий день возле заводоуправления. Увидел издалека и невольно залюбовался ее упругой плавной походкой.

– Соскучился, Ромочка? – сказала та, взяв его под руку.

– С чего ты взяла? – недовольно буркнул Роман, невольно отстраняясь и гася крамольные мысли.

– Не по мне, не по мне, конечно! – рассмеялась Людмила, но руку не отняла. – По Ладочке своей любимой. Как она, пишет?

– Пишет, – мотнул головой Роман. – Слушай, поговорить надо...

– Только-то? – игриво переспросила Людмила.

– Ты можешь быть серьезной? – начал сердиться Бессонов.