Текст книги "Добрые времена"

Автор книги: Дмитрий Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Об этом едва успевает сообщить своему взводу лейтенант Зотов, как к ним подкатывает мотоцикл.

Офицер с повязкой на рукаве сообщает:

– Товарищ лейтенант, вы убиты. Командование примет... – офицер обвел взглядом строй и продолжил: – Вот вы, старший сержант. Фамилия?

– Старший сержант Бессонов!

– Принимайте командование.

– Есть. Взвод, слушай мою команду. В походную шеренгу по двое становись! Направо! Бегом, марш!

Периодически у развилок дороги Ромка приостанавливался и сверял направление по компасу. Потом догонял взвод.

– Живей, ребятки, живей! – подбадривал он своих, стараясь не замечать страдальческих гримас Светика.

Но что это? Ромка вдруг увидел, как Рожнов решительно забрал автомат у Анохина.

– Зря я, что ли, весь месяц его мясо ел! – под общий смех ответил Боб на вопрошающий взгляд командира.

Как-то вдруг теплее стало от этой шутки Рожнова и бежать уже легче. Но потом ноги снова становятся будто свинцовые. Сколько они пробежали? Ромка сверяется по карте. Километров пять. Значит, надо еще три.

– Надо, мальчики, надо! – просит он не по-уставному.

«Надо». Ромка неожиданно вспомнил разговор с Андреем, состоявшийся незадолго перед отъездом.

...Он толкнул дверь, на которой красовалась надпись «Секретарь райкома». За столом сидел Андрей и чего-то ожесточенно чиркал на бумаге. В кабинете больше никого не было.

– Роман? Заходи. Рад тебя видеть. Садись. Поговорим.

Но едва Ромка сел, раздался телефонный звонок. Сначала Андрей слушал спокойно, потом начал раздраженно отвечать. Бросил трубку. Потом сам начал набирать какой-то номер. В этот момент ввалилась целая ватага девчат и ребят. Все они одновременно говорили, что какой-то Иван Иванович не дает автобуса, что мероприятие срывается. Андрей снова схватился за телефон, долго убеждал Ивана Ивановича. Потом снова вошел кто-то и еще кто-то и так часов до семи вечера.

Наконец кабинет опустел и звонки замолчали.

– Вот так-то, брат Ромка! – сказал Андрей чуть виновато. – Завтра у нас субботник, горячка, сам понимаешь. Хотел с тобой, об институте поговорить, но...

Андрей посмотрел на часы.

– Надо двигать. В восемь – собрание в одной организации. Вопросы есть?

– Один, – сказал Ромка.

– Давай.

– Зачем ты сюда пошел работать? Я же знаю, что ты об аспирантуре мечтал. Может, обязали, как члена партии?

– Нет, никто не обязывал. Просто предложили. Сказали, что считают мою кандидатуру подходящей.

– Значит, наука побоку?

– Думаешь, мне легко было принять решение? – взорвался Андрей. – Конечно, аспирантура, защита – накатанная дорожка. Но здесь ведь важнее. Понимаешь? И я здесь нужнее, чем в аспирантуре. Причем нужен каждую минуту, каждый час. И вот сознание этого и заставило меня согласиться.

– Впрочем, – Андрей махнул рукой, – все равно не поймешь. Самому пережить надо.

Может, сейчас наступил такой момент и для них?

– Надо, мальчики, надо! – повторяет Ромка.

По рации передается приказ развернуться в цепь и идти быстрым шагом.

«Это уже легче!» – думает Ромка, отдавая команду.

Но тут же убеждается, что передышки пока не будет. С фланга раздается автоматная очередь. Видимо, они нарвались на какую-то группу отступающего противника.

– В атаку, ура! – неожиданно кричит Анохин, только что получивший свой автомат из рук Рожнова.

Какая-то веселая ярость охватывает взвод. Все кидаются вперед. Бессонов попытался погрозить Светику кулаком, но в темноте кто же увидит?

Неожиданно у Ромки под ногами ахает оглушительным хлопком взрыв-пакет.

– Это откуда же? – он крутит головой и замечает затаившуюся под кустом фигуру.

Одним ударом Ромка опрокидывает навзничь неприятельского солдата.

– Я тебя убил! – испуганно кричит тот.

– Это я тебя сейчас убью, – разъяренно заявляет Ромка.

Ошеломленные яростным натиском, вражеские солдаты сдаются. Их отправляют в тыл. А взвод снова идет вперед.

Первые лучи солнца застают их лежащими на склоне холма. Стоило Ромке дать команду «ложись», как все уснули будто убитые. Ромка и сам с трудом борется с дремотой. Поэтому не сразу услышал попискивание рации.

– «Сокол, сокол»! – слышит он голос Зотова.

– Я – «сокол»! – отвечает Ромка.

– Где находитесь?

– На заданном рубеже. Восточная сторона отметки сто семнадцать, – рапортует старший сержант.

– Добро, – сдержанно говорит «убитый» Зотов, но в голосе его слышится одобрение. – Через тридцать минут спускайтесь к дороге. Подойдут «броники». Едем домой.

Ромка оглядывает лица спящих солдат. Сейчас они все ему кажутся родными и близкими. Пускай поспят еще немного...

Добрые времена

Общежитие молодых специалистов представляло собой трехкомнатную квартиру, расположенную на первом этаже небольшого, довольно неуклюжего двухэтажного особнячка – детища конца сороковых годов. Дом выходил фасадом на тихую зеленую улочку, которая так и называлась – Малая Зеленая.

Первый этаж нисколько не смущал его обитателей, напротив, давал известные удобства. Тем из них, кому приходилось возвращаться домой поздно вечером, точнее, ранним утром, не нужно было беспокоить соседей. Достаточно приоткрыть никогда не запиравшееся окно – и ты уже в кровати спишь сном праведника.

Воров молодые специалисты не боялись, поскольку ценных вещей не имели. Модный светлый плащ, приобретенный однажды Аркадием Петровым, а также Ромкины мокасины обычно надевал счастливчик, уходивший на очередное свидание. Судьба плаща и мокасин останавливала прочих от желания покупать что-либо, кроме самого необходимого. В общем, как говаривал Женька Немов, несколько перефразируя слова древних, – «все свое ношу на себе».

Сегодня Ромка Бессонов проснулся в хорошем настроении. За последний год это случалось не так-то часто. Несмотря на Ромкины двадцать четыре года, жизнь успела оставить ему на память кой-какие шрамы, которые вдруг принимались ныть вроде бы ни с того ни с сего, как коленки ревматика в дурную погоду.

Ночью ему приснилась огромная ярко-зеленая поляна. Вдалеке, у самого горизонта, бежит маленький, будто игрушечный паровозик без вагонов. Ромка лежит на кровати у огромного окна больничной палаты. С улицы в окно заглядывают родные и близкие. Мать, бабушка? Спрашивают: «Как себя чувствуешь?» «Отлично, – кричит Ромка. – Поглядите, я могу летать». И действительно, напрягшись, он отрывается от кровати, взмывает к потолку. «Видите? – кричит он торжествующе. – Это совсем просто. Только надо постараться». Плавно, чтобы сохранить равновесие, он плывет вдоль потолка, вокруг люстры, слышит восторженные возгласы...

Проснувшись, он еще долго лежал с закрытыми глазами, боясь спугнуть тихую радость. Прислушивался к звонким утренним голосам прохожих, ощущая сквозь приоткрытое окно прелый запах увядающих листьев. Потом, наконец, повернулся и взглянул на соседа.

Женька Немов тоже проснулся, но вставать пока не собирался. Его длинный нос хищно высовывался из-под одеяла.

– Привет, старик! – сказал Женька меланхолично, заметив, что Роман смотрит на него. – Ну и дрыгался ты во сне!

– Привет, привет, приют безлюдный! – радостно отозвался Роман и, спружинив о матрац, будто о батут, спрыгнул с кровати.

– Ну почему «безлюдный»? – так же меланхолично возразил Женька.

– Потому что бездетный налог платишь! – грубо сострил Роман и отправился умываться.

Из соседней комнаты раздавалось ритмичное пение. Это Аркадий Петров делал зарядку.

Роман нырнул в ванную, под мягким ливнем душа начал бриться и запел сам нечто неаполитанское: «О, Сорренто! Тебя я умоляю!»

В кухне они столкнулись.

– A-а! Романс для скрипки с оркестром! – пророкотал басом Аркадий, не отводя глаз от закипающего кофейника. Его круглое и плоское, как блин, лицо, усеянное многочисленными конопушками, излучало добродушие.

– Шутка?

– Ты же знаешь, что я страшно остроумный человек!

– Это точно! От твоих шуток страшно становится.

Аркадий собрался обидеться, но в кухню зашел заспанный Женька.

– Что у нас на завтрак?

– Кофе и яйцо всмятку!

– Опять яйца! – заныл Женька, протирая очки.

– Завтра твоя очередь дежурить, вот и сделаешь нам свиные отбивные, – заржал Аркадий.

– Мясо утром вредно, – не воспринял юмора Женька. – Я вам манную кашу сварю.

– Только попробуй, – свирепо сказал Роман. – У меня с детства на нее аллергия.

После завтрака все заспешили одеваться. Аркадий надел галстук и принял официальный вид.

– Как? – спросил он, крутясь перед зеркалом.

– Серьезный ты мне больше нравишься! – сказал Роман.

– Между прочим, сегодня комитет в два часа. Будем слушать отчет механического цеха. Приходи. А то некоторые скучают.

– Кто, например?

– Лада прошлый раз вся извертелась. «Где, – говорит, – наш репортер?» Вскружил девке голову.

– Я?! – уязвленно вскричал Роман.

– Я, что ли? Смотри. У нее три брата. Один здоровее другого.

– Я и не думал...

– У-у, скромник! – погрозил пальцем Аркадий, но тут же снова принял официальный вид, соответствующий, по его мнению, званию комсорга штамповочного цеха, и направился к двери. Роман и Евгений пошли следом.

На улице к Бессонову снова вернулось хорошее настроение. Стояло бабье лето. Аллею, ведущую к заводским проходным, устилал плотный ковер из опавших листьев. Осеннее солнце приятно ласкало кожу. Основной ноток рабочих прошел час назад. Сейчас к восьми шли люди из различных служб и отделов.

– Ишь, сколько тунеядцев, – ворчал под нос Немов.

– Почему «тунеядцев»? – удивился Роман.

– Конечно. Я считал. У нас на каждых шесть рабочих приходится по одному итээру. А до революции между прочим, на пять тысяч рабочих было всего пятьдесят человек обслуживающего персонала.

– Ты забываешь, что производство усложнилось.

– Ничего я не забываю. Но много у нас лишних звеньев.

– Ну и ликвидируй их. Ты же у нас НОТ.

– Кто меня послушает! – махнул рукой Женька. – И так прожектером обзывают.

Предъявив пропуска, они миновали бдительного вахтера, подошли к красно-кирпичному зданию заводоуправления. Здесь на втором этаже, рядом с лабораторией НОТ, которой командовал Немов, располагались три маленькие комнатки редакции заводской многотиражки.

Роман сел за свой стол, вытащил стопку бумаги, положил рядом авторучку. Машинистки Татьяны Ивановны еще не было. Удобно вытянув ноги, Роман стал размышлять. Второй месяц трудился он в многотиражке. Попал он сюда, можно сказать, по знакомству, хотя терпеть по мог протекций. Но так случилось, что, отработав три года по распределению в ведомственном архиве, он затосковал от составления бесконечных описей пожелтевших папок. Да и коллектив, состоявший из двух седых старушек и одной старой девы, радовал, честно говоря, мало.

Об этом Роман уныло рассказал при случайной встрече в институте Андрею, закончившему тот же институт на два года раньше и работавшему теперь в райкоме комсомола одного из подмосковных городов.

Андрей пытливо оглядел Романа, неопределенно гмыкнул, а потом спросил:

– А в газете работать хочешь?

– Я? В газете? – Глаза Романа загорелись. – А смогу?

– Откуда я знаю? – удивился Андрей. – Раньше никогда не писал?

– В школе и в институте бессменный редактор.

– Ну вот видишь! – Андрей хлопнул Романа по плечу. – Во всяком случае, попробовать надо. Приезжай ко мне в райком, поговорим конкретно.

Когда Роман через несколько дней появился в его кабинете, Андрей, понимающе кивнув, начал сразу набирать номер телефона.

– Любимов? Андрей говорит. Почему со взносами отчет задерживаешь? Мало ли что неплательщики есть. Подтяни. Понял? А то на бюро вытащу. Слушай, ты говорил, в вашей многотиражке вакансия есть. Желательно человека помоложе, чтоб лучше контакт с комитетом был. Говорил? Да, есть. Вот сидит напротив. Бессонов Роман. Мы с ним в институте учились. На целине были. Неплохо себя показал. Парень надежный. Правда, журналист весьма условный. Как, рискнешь? Ну, тогда заказывай пропуск.

Андрей положил трубку и с сомнением покачал головой.

– Иди на станкостроительный завод. Знаешь, где? А на прежней работе тебя отпустят?

– С легкой душой. Им ведь тоже неприятно, что я мучаюсь. А кто такой Любимов?

– Секретарь комитета комсомола завода. Ну, иди знакомься.

Любимов оказался коренастым крепышом с большой коротко остриженной головой. Сквозь белоснежную сорочку проглядывала полосатая тельняшка, намекая на приверженность секретаря к морю. Действительно, крепко пожав руку Роману, он сразу спросил:

– На флоте не служил?

– Не приходилось. Только в летнем лагере стажировку проходил.

– Жаль, – разочаровался Любимов. – Моряки – это народ надежный. Ну ладно, пошли, представлю.

Они поднялись этажом выше и попали в редакцию. В маленькой, крепко прокуренной комнате в живописных позах расположилось несколько человек, о чем-то горячо спорящих.

В центре комнаты прямо на столе сидел мужчина в кожаном пальто, лихо заломленном берете и с трубкой в зубах.

– Редактор? – показал глазами Роман.

– Нет! – усмехнулся, поняв немой вопрос, Любимов. – Это наш фотокор. А редактор – вон!

Любимов подвел Романа к человеку, скромно сидевшему за столом в углу. Узкое и довольно унылое его лицо не оживилось при виде гостей.

– Николай Иванович! Привел к вам работника, – радостно сообщил Любимов, пожимая ему руку, и, понизив голос, конфиденциально добавил: – Рекомендация райкома комсомола.

Видно, последние слова подействовали. Редактор встал и с подчеркнутым почтением пожал руку Романа.

– Очень приятно.

Впрочем, глаза, смотревшие довольно холодно и настороженно, свидетельствовали об обратном.

– Вы кто будете по специальности? – спросил Николай Иванович.

– Историк.

Редактор хохотнул и сказал:

– Производства, конечно, не знаете?

– Абсолютно.

Редактор пожал плечами.

– У нас такой маленький штат – я, ответсекретарь и литературный работник...

– Литраб, – добавил жизнерадостно фотокор.

И с этого момента Роман зауважал моряков. Сбычившись, кинулся в атаку Любимов.

– Николай Иванович! Мало вам на парткоме поддали за то, что жизнь молодежи завода игнорируете?

Тот мгновенно смешался.

– Я же должен...

– А я вам говорю, что это наш парень! Будет писать о молодежи, о спорте, о самодеятельности. Что, мало?

– Полегче, полегче! – сказал, подходя к Любимову, жилистый невысокий старик с седой разлохмаченной гривой. – Мы разве против? Пусть попробует. А уж не получится – извините!

И, повернувшись уже к Роману, коротко спросил:

– Чего-нибудь писал раньше?

У Романа неожиданно вырвалось:

– Стихи.

– Печатался?

– Нет.

Все засмеялись, и обстановка разрядилась.

– Ну что же, раз стихи, то попробуем! – сказал редактор.

Потом Роман узнал, что редактор сам в юности баловался стихами и, видимо, то, что и Роман – поэт, определило его решение.

– Забирай его, Василий Федорович, и наставляй на путь истинный! – сказал редактор.

Роман смущенно всех поблагодарил и прошел в следующую, маленькую комнатушку ответсекретаря. Тот протянул несколько смятых листков из школьной тетради, заполненных крупным неряшливым почерком.

– На, почитай и сделай заметку.

– Что это?

– Рейды группы народного контроля по трудовой дисциплине. Идем, покажу твое рабочее место.

Он провел его в следующую комнату, где за машинкой сидела полная и удивительно симпатичная дама.

– Это наша Татьяна Ивановна, – отрекомендовал ее Василий Федорович. – А это Роман, наш новый сотрудник. Вот твой стол, садись и пиши.

Смущенный и скованный, стараясь не обращать внимания на сочувственные взгляды Татьяны Ивановны, Роман сел за стол и развернул листки.

Через несколько минут он знал, сколько человек опоздало на завод, кто явился выпивши, а кто прогулял. Получив от машинистки стопку бумаги, достал подаренную матерью ручку с золотым пером.

«Они позорят честь коллектива» – так называлась его первая заметка. Он долго мучился над каждой фразой, пытаясь излить овладевшее им негодование по поводу нарушителей. Слова рождались суровые и почему-то штампованные, хотя Роман и пытался их избегать. Начал он зарисовочно:

«Часы на заводских проходных уже показывали пять минут восьмого, когда в дверях показалась станочница цеха № 21 В. И. Забелина.

– Автобус опоздал, – пыталась она объяснить членам рейдовой бригады.

Но общественников провести трудно. Они не признали причину уважительной.

– Для тысячи человек автобус не опоздал, а для вас опоздал, – осуждающе сказал седоусый ветеран труда. – Вставать пораньше надо!»

По поводу любителей спиртного Роман позволил себе гонкую, как ему показалось, иронию:

«Будто хмельной ветер Бургундии ворвался в проходные. Это появились на горизонте рабочие транспортного цеха Н. Дагаев и П. Чертков. Держась друг за друга, они предъявили свои пропуска. Просьбу дыхнуть выполнить отказались, мотивируя ото тем, что вчера были на поминках...»

Закончил заметку Роман энергичной фразой:

«За таких краснеть приходится всем!» И подписался: «Р. Бессонов».

Являя пример репортерской расторопности, он заспешил в комнату секретаря. Тот едва глянул в его сторону и сердито буркнул:

– Ну чего ты мне суешь свои каракули? Отдай на машинку!

Вычитав текст после машинки, Роман вновь пришел к секретарю и нерешительно уселся, трепетно ожидая суда.

Но Василий Федорович снова прогнал его:

– Иди, иди. Не мешай. Потом прочту.

Так в неведении, заранее упав духом, Роман отправился к Любимову, который отвел его в общежитие. Он едва дождался утра, чтобы услышать приговор. Василий Федорович нахмурил лоб, вспоминая имя новичка.

– Э-э, Рома? Какая заметка? «Позорят честь коллектива»? А почему ты спрашиваешь? Чего-нибудь напутал? Нет? Пошла ли? Давно! Я ее на четвертую полосу заслал. Так что завтра читай!

И вот трепетный миг! Он держит в руках свежую заводскую многотиражку, и вот его фамилия – Р. Бессонов. Роман никак не мог сосредоточиться, чтобы прочитать ее. Строчки прыгали, будто живые. Зашел Василий Федорович, потрепал по плечу:

– Ну, с почином! Я почти не правил. Только Бургундию выбросил. Не поймут. Проще надо. Понимаешь? Проще.

Роман упивался собственной значимостью. Сейчас газета ушла в цеха. Люди у станков раскроют ее.

– О-о! Какой-то новый корреспондент. Остро пишет, молодец!

Потом он подумал и о негативной стороне. Ведь обязательно прочтут и те, кого он так страстно обличал. Захотят отомстить... Роман живо себе представил небритые физиономии Н. Дагаева и П. Черткова, поджидающих его в темном переулке.

– Этот щелкоперишка нас опозорил...

Но он не струсит, нет! Гордо вскинув голову, подойдет к ним и скажет:

– Что ж, бейте! Но это вам так не пройдет. Будет новый фельетон!

Дрогнувшие хулиганы отступят назад...

– Роман! Ты чего ногами сучишь? Чеши на стадион, может, что интересного узнаешь... – окликнул его Василий Федорович.

– Сейчас, – сказал Роман, потом рассеянно и долго причесывался в коридоре перед зеркалом, готовясь к всеобщему вниманию.

Вот он выйдет сейчас из редакции, и сразу вокруг вопросы:

– Кто это? Наверное, тот самый Р. Бессонов. Гляди, какой молодой. Талантливый, видать, парень. Далеко пойдет. А что? Горький ведь тоже в газете начинал...

Но на заводской площади было пустынно. Пробегавшие мимо озабоченные люди даже не глядели в его сторону. Вздохнув, Роман направился к стадиону.

Директор стадиона, жизнерадостный атлет без шеи, познакомившись с новым корреспондентом, подмигнул окружающим: «Дескать, сейчас начнется».

– Вот пришел узнать, какие новости, – проговорил серьезно Роман, раскрывая блокнот.

– Новости, говоришь? – переспросил директор, еще подмигнув. – В общем-то, ничего особенного. Слесарь фрезеровочного цеха Акулов вчера пробежал стометровку за девять секунд.

– Как фамилия? – переспросил Роман. – Через «А» или «О» пишется?

– Стой, стой! – испугался директор. – Ты и впрямь записываешь?

– Конечно?

– Мировой рекорд девять и восемь!

На него глядели восторженные глаза корреспондента.

– Значит, ваш Акулов мировой рекорд побил?

– Да ты что? Пошутил я! Понимаешь? По-шу-тил! А ты записываешь. Как ляпнешь в газете, весь завод смеяться будет.

– Так, значит, не было рекорда?

– Не было, не было! На, возьми протоколы и переписывай, раз шуток не понимаешь...

Постепенно он привык к тому, что в каждом номере появлялась его фамилия, и что никого это особенно не волновало. Только Василий Федорович как-то сказал:

– Слушай, Рома! Возьми себе псевдоним, что ли!

– Зачем? Я никого не боюсь.

– Речь не об этом. Две твоих заметки в номере. Неудобно, что два раза Р. Бессонов фигурировать будет.

Роман напрягся. Хотелось придумать что-нибудь красивое, оригинальное.

Но Василий Федорович буднично сказал:

– В таких случаях мы переставляем имя и фамилию.

– Это как?

– Ну, ты Роман Бессонов. Так? А будешь Б. Романов. Устраивает? А на будущее договаривайся насчет «живых» подписей. Берешь информацию, скажем, у директора стадиона – и сразу обусловь, что его фамилией подпишешь. Понял? Ну, действуй!

Роман «действовал». Правда, не столь энергично, как хотелось Василию Федоровичу. Слишком возился с каждой маленькой заметкой, не раз перечеркивая написанное. Предметом его восхищения был сам Демьянов, закатывавший длиннющие статьи о техническом прогрессе, диктуя их машинистке Татьяне Ивановне прямо из головы.

– Значит, так, – говорил Василий Федорович, прищурившись на что-то неведомое за окном. – Заголовок: «Новому станку – зеленую улицу». С абзаца: «Большой экономический эффект даст освоение нового станка, созданного в отделе главного конструктора...»

Роман вздыхал. Он ничего не понимал в технических премудростях. Впрочем, чего от него никто пока и не требовал. Комсомольские активисты, работники стадиона и Дома культуры – этот круг новых знакомых почти не расширялся. Но хотелось, конечно, большего – проблемных, серьезных очерков и статей, таких, чтобы всколыхнули весь завод, заставили заговорить о нем, Романе Бессонове...

В комнату вошел, потирая руки, редактор Николаи Иванович Самсонов. По-юношески стройный и даже грациозный, он не шел, а, казалось, порхал.

– Здорово, Роман! Что, не спится? Как дела на любовном фронте? Не окончательно еще запутался?

Отношения Романа с заводскими девушками были постоянным предметом шуточек всей редакции.

– На чьей подушке сегодня спал? – поддержал тему Василий Федорович, вошедший в комнату следом за редактором. Энергично сжимая в зубах мундштук с горящей сигаретой, он шутливо ударил Романа по плечу металлической линейкой-строкомером.

– Э, да он совсем спит! А ночью что делал?

Бессонов покраснел.

– Дома я спал. В общежитии...

– Рассказывай сказки.

– Немов свидетель.

– Он тоже холостяк, вроде тебя.

– Ладно, хватит парня разыгрывать! – прервал его Николай Иванович. – Пошли ко мне в кабинет, следующий номер спланируем.

Перекидываясь репликами, расселись в тесном кабинетике редактора.

– Включай радио, Николай! – сказал Василий Федорович. – Диспетчерский час послушаем, тогда и решим, в какие цеха идти.

Из репродуктора послышался голос диспетчера:

– Товарищи, поорганизованней. Первый цех, литейный.

– Эфрос у аппарата.

– Второй, кузнечный.

– Слушаю.

– Кто?

– Денисов.

– Третий... Двадцать пятый... Отделы... Конструкторский... Технолога. Редакция...

Николай Иванович схватился за трубку.

– Самсонов.

– Хорошо, – ответил диспетчер и обратился к директору: – Борис Алексеевич, все в сборе, можно начинать.

– Здравствуйте, товарищи! – раздался из репродуктора голос директора завода. – Слово начальнику производственного отдела. Прошу, Пал Адамович.

– Вчера простаивали два участка в сборочном номер двадцать шесть, – сиплой скороговоркой начал Павел Адамович.

– Стоп, стоп! – прервал его директор. – Что за причина?

– Фрезеровщики не дали валы для станков, – начал объяснять начальник двадцать шестого цеха.

– Фрезеровочный, что скажете?

– Литейка, как всегда, подвела.

– Литейщики! Молчите?

– А что говорить-то? Мы свой план суточный сделали.

– Как же так, Павел Адамович?

– Сделали, да не в той номенклатуре, которая нужна! Они гонят корпуса для тоннажа, а нам сейчас валы нужны позарез.

– Товарищи! Прошу принять меры. Сегодня ведь уже тринадцатое число. Если сборщики немедленно не приступят к работе, полетит месячный план, а значит, и план квартала... Сергей Михайлович, у вас есть что сказать? Так, одну минутку, товарищи. Слово секретарю парткома Разумову.

– Товарищи, – послышался в селекторе негромкий, приятный голос, – вчера состоялось объединенное заседание парткома и завкома. Принято решение присвоить звание цеха коммунистического труда коллективу автоматного цеха. Разрешите поздравить от нашего имени и пожелать...

– Вот так вот, – прервал его Борис Алексеевич, – учитесь, дорогие наши начальники мужчины. Новицкая Лидия Сергеевна всем вам носы утерла. Поглядите, как цех работает – строго по графику, ритмично, никого не подводя. А чистота у нее в цехе какая! Как в квартире. И порядок – ни одного пьяницы, ни одного прогульщика. Поздравляем вас, Лидия Сергеевна!

– Спасибо, Борис Алексеевич! – раздался звонкий женский голос. – Это заслуга всего коллектива. Сегодня у нас митинг в пересменку по поводу присвоения звания. Приходите.

– Буду непременно.

Самсонов выключил приемник и победно посмотрел на окружающих:

– Всем все ясно? Видите, как полезно слушать диспетчерский час. Знаем, где сейчас узко на заводе, а кто впереди. Василий, пойдешь к автоматчикам, возьмешь интервью у Новицкой. Вот баба! За три года из цеха игрушку сделала.

– А Романа, может, в литейку послать? – предложил ответственный секретарь.

– Нет, ты сам туда топай, – сказал Николай Иванович. – В литейке такие зубры сидят, враз нашему отроку мозги затуманят. Пусть уж пока культурой занимается. А я иду в партком, возьму последние решения. Не теряйте времени, товарищи...

Неожиданно поступательный порыв работников редакции затормозил Холодковский, бесцеремонно, без стука вошедший в кабинет редактора и безмолвно опустившийся на первый попавшийся стул. Холодковский был, бесспорно, фигурой примечательной. Никто не мог с уверенностью сказать, сколько ему лет – то ли пятьдесят, то ли семьдесят. Худой, с огромным носом, глубоко посаженными и всегда горящими глазами, с взъерошенными густыми волосами, которые контрастировали с десятком жалких волосков на подбородке, долженствующих, видимо, изображать бороду, Холодковский с великолепным пренебрежением относился к своему наряду. Постоянно засаленный галстук был завязан криво, обшлага пиджака и выглядывающей сорочки обтрепаны, шнурки на ботинках находились неизменно в развязанном состоянии. Холодковский ходил какими-то странными рывками, сильно наклонившись вперед, будто сопротивлялся порывам ураганного ветра. Говорил он раздельно и лаконично, красивым звучным басом, однако понять его было трудно, особенно новичку.

Холодковского любили на заводе. Он – изобретатель. Собственно, числился Холодковский расчетчиком конструкторского бюро. Но к своим прямым обязанностям относился очень неровно. Его просто не хватало на то, чтобы долго заниматься одним делом. Хотя все утверждали, что расчетчик он гениальный. Однажды, когда заводу был дан срочнейший заказ на новый станок, главный конструктор заявил, что по нормам, при полной загруженности всех работников КБ только этим заказом, понадобится как минимум три месяца. Тогда Борис Алексеевич вспомнил о Холодковском и пригласил его к себе. После беседы Холодковский забрал папку с заказом, ушел домой, а через трое суток с воспаленными от бессонницы глазами пришел к директору и положил на стол все расчеты.

Вдобавок ко всему Холодковский был полиглотом, знал пятнадцать языков. Из его карманов вечно торчали листочки – переводы текстов, которые присылались ему из Центрального патентного бюро.

Несомненные достоинства Холодковского уравновешивались не менее замечательными недостатками. Во-первых, он был чудовищно рассеян. Он мог запросто потерять какой-нибудь важный документ, запереть сотрудников, выходя из комнаты, сесть мимо стула. Во-вторых, его без конца осеняли идеи. Причем самые разные. Наряду с интересными и вполне здравыми абсолютно фантастические и невыполнимые. И, наконец, он был холостяк, что крайне нервировало женскую часть коллектива, тем более что ходили слухи, будто Холодковский чудовищно богат, поскольку обедать постоянно забывает, а ест только сушки, костюмов не покупает, в рестораны не ходит. Однако все попытки женить его оказались напрасными. Холодковский с дьявольской интуицией каждый раз начинал избегать тех дам, которые строили относительно него матримониальные планы. Рассказывали, что в далекой юности он был несчастливо влюблен и поклялся до гробовой доски не жениться. Но это было, вероятно, уже из области фантазии романтически настроенных женщин.

Сейчас он сидел, наклонившись вперед, перед столом редактора и трагически молчал.

– Что случилось, Пимен Нефедович?

– Пимен в обозе! – с надрывом в голосе заявил Холодковский.

– Почему «в обозе»? – поднял брови Николай Иванович.

– Смеются, не понимают, угнетают!

– Кто?

– Молодежь. Наша смена!

Самсонов заулыбался:

– Конечно, и будут смеяться, если ты чушь предлагаешь!

– Чушь?!

– А разве нет? Мне рассказывали, будто ты в отделе на собрании внес рационализаторское предложение: чтобы поднять производительность труда, сотрудникам работать дома. Было?

– Ну и что? От своих слов не отказываюсь. Зачем в самом деле нерационально время тратить?

– Какое время?

– На завод идти и обратно. А некоторые еще и в обеденный перерыв бегают. На это минимум час-полтора уходит. Сколько можно сделать!

– Кто же контролировать будет, что ты делаешь?

– А! Вот в этом и корень зла. А мы еще говорим о сознательной дисциплине труда!

– Позволь, позволь, – вмешался Василий Федорович. – Ну, допустим, все сознательные. А кульманы – что, с завода тащить? А техническую библиотеку? А связь с цехами? Нет, не продумал ты свою идею, Пимен, и стал объектом насмешек.

Холодковский упрямо тряхнул головой.

– Ну и пусть! Просто завод еще не дорос до моих идей. Вот с конвейером, например.

Василий Федорович насторожился:

– А что с конвейером?

– А помните, я писал заметку, где предлагал ликвидировать наши сборочные цехи, сделать один, но с конвейерной сборкой? Так ведь не напечатали.

– А ты помнишь, почему не напечатали? Было отрицательное заключение технического совета, – ответил Василий Федорович, нервно закуривая очередную сигарету.

– Неправильное было заключение, субъективное. На автомобильных заводах уже пятьдесят лет существуют конвейеры, а мы, станкостроители, строящие автоматические линии, работаем по-дедовски!

– Пимен, ты демагог! – замахал руками Демьянов. – Ты же отлично знаешь, в чем дело. Мы ежемесячно должны выпускать до пятидесяти типов станков! Причем все они разные и по весу, и по габаритам! Так уж исторически сложилось. Ликвидировали какой-нибудь завод или переводили на другую продукцию, а нам передавали его станки. Вот и получается разнокалиберность. Как можно в таких условиях конвейеризовать сборку?