Текст книги "Второгодка. Пенталогия (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ромов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 85 страниц) [доступный отрывок для чтения: 31 страниц]

Я наклонился к окну и… сердце чуть не взорвалось! Твою мать! Аж волосы шевельнулись. Нельзя ж так. Прямо перед окном возникла рожа здоровенного мужика, заросшего и крайне мерзкого. Он скорее был похож на бандоса, чем на мента или чекиста.

Должно быть, видок у меня тоже был тот ещё, типа как у обезумевшего привидения, потому что бандос, увидев меня в мутном и грязном окне, отшатнулся, шагнул назад, запнулся и завалился в травищу, которая здесь была выше человеческого роста.

Я помахал ему рукой, поприветствовал. Но он заревел, как потерпевший.

– Харитон! Харитон! Там бомжи в доме. Смотри, чтоб не ушли, перекрывай дверь!

Признаюсь, эти вопли меня озадачили. А в голове запел Владимир Семёнович про охоту на волков. Обложили меня, обложили, но остались ни с чем егеря . Хорошо бы… Да вот только куда ломиться‑то?

На потолке отсутствовало несколько досок. Можно было попробовать забраться туда. Я даже схватил стул, чтобы подставить, и с него подскочить. Да только времени на это уже не осталось. В сенях затопали ноги. Громко затопали. Уверенно.

В комнату ворвались два крепких мордоворота. Я отбросил стул, схватил обломанный черенок лопаты и уставился на них.

– Опаньки! – весело и глумливо сказал один из них. – И что мы тут делаем? Бомжуем, сучара⁈ По чужим домикам лазаем, да?

– Гоп‑стоп, – сказал второй, ухмыльнулся и сплюнул сквозь зубы на пол. – Мы подошли из‑за угла. Ну и чё? Чё скажешь?

Я осмотрел их с ног до головы. Сомнений не оставалось, это были не менты и не чекисты, а какие‑то бандюки.

– Что‑то я не понял, – спокойно и твёрдо произнёс я, с трудом сдерживаясь, потому что сердце в груди школьника Краснова металось, как заяц.

– Фу ты ну ты, – заржал первый бандос. – Смотри‑ка чё, ерепенится тут. Малой, кабзда тебе, кабзда.

В комнату вошли ещё двое, и теперь баланс складывался четыре к одному. Трое из чужаков были как на подбор, здоровые, как гренадёры лейб‑гвардии. Против троих таких кинконгов у меня шансов было хрен да маленько. А вот четвёртый оказался щупленьким, чернявеньким и похожим на вьетнамца. Он‑то и был главным.

– Слышь, Харитон, – заискивающим тоном обратился к нему чувак с глумливой рожей, тот, который, плевал на пол, – смотри, вот тебе и рабочая сила. Пусть он тут сразу и шуршит, чё?

Вьетнамец Харитон, мельком глянул на меня, не сказал ни слова, прошёл, посмотрел по углам, огляделся. Вёл он себя по‑хозяйски, неторопливо. Смотрел внимательно.

– Ты что ли старший? – спросил я у него.

Он посмотрел на меня опять мельком и немного удивлённо. Но больше никакого внимания не проявил.

– Вы кто такие? – нахмурился я. – Чё вам здесь надо?

– Слышь, мля, а ты не охерел, сынуля? – резко окрысился тот, что плевал. – Кто мы такие? Наверное те, кто сейчас тебя тут отымеет во все дыры. Ты чё варежку‑то разинул? Бомжара, в натуре!

– Вижу, что умом‑то вы не блещете, – кивнул я, обуздывая, кипящую кровь и бешеное биение сердца.

– Чё ты сказал? – изменился в лице первый.

– А то, что если вы бомжа не в состоянии, отличить от обычного человека, это уже о многом говорит. Это раз. А то, что вломились в дом, являющийся частной собственностью, это два. Чё вы здесь делаете? На каких основаниях?

– Смотрите, какой шустрый, – заржал плевака. – Урист в натуре! Слышь, урист, я щас тебя тут урою, и ку‑ку. Ты понял?

– Так, граждане, если не хотите проблем, вметайтесь отсюда. Я представитель собственника.

– Да ты чё, в натуре? Представитель? Ну давай, представляй.

Плевака засмеялся.

– И где твой собственник, гонщик‑загонщик? Собственник давно в гробу лежит. Его черви съели. А эта территория по новому закону будет национализирована, как неухоженная.

– Ты что ли её национализировать будешь? – засмеялся я. – Чудо гороховое. Дом и участок принадлежит бабушке моей. Я здесь вырос, каждый гвоздь знаю, давайте, валите нахрен, пока ментов не вызвал.

– Харитон, – воскликнул Плевака, – я же пробивал. Соседи сказали, лет двадцать дом уже в таком виде.

– Обыщите его, – спокойно сказал Харитон и три его, цепных пса тут же набросились на меня. Скрутили, обшарили все карманы и сумку, которую я взял, чтобы положить в неё материалы Эдика Калякина.

– Сука, – сказала я вслух и покачал головой.

Вроде же, когда хочешь все делать хорошо, нужно делать самому. А когда делаешь сам, не достаёт помощников.

– У него ничего нет, только три штуки и вот это, – доложил Плевака и протянул, Харитону деньги и мои часы Касио.

Тот молча взял и положил их в карман.

– Телефон? – кивнул Харитон.

– Нет телефона. Я говорю, бомжара. Сумка пустая. Да ты посмотри на него. Куртку стопудово на помойке нашёл. Старьёвщик. Штаны вон зачуханские. Гонит, короче. Никакой он не внук, бомжара перекантоваться хотел. Так что, забираем тебя к себе, сынуля. Никто тебя не хватится. А если и хватится, то хер найдёт.

– Вы чё, чушканы, попутали? – засмеялся я, хотя было мне совсем не до смеху.

Потому что чувствовал я, что эти уроды были сами по себе. Не под блатными, не под ментами. Хотя, здесь могли быть варианты. В моё время менты таким отморозкам могли бы и крышу дать, а сейчас… Очень я сомневался.

Плевака, ничего не ответил на мой риторический вопрос, только снова сплюнул и засадил мне кулаком в солнышко. Я, конечно, дёрнулся в сторону, поставил блок, но этот бегемот мою защиту пробил, как нехрен делать. Я согнулся пополам и попытался задержать дыхание чтобы не радовать своими страданиями этих дебилов.

– Вы под кем ходите? – прохрипел я, переведя дух. – Севу Седого знаете? Агалара? Может, про Матвеича слыхали?

Я‑то уж познакомился с информацией в сети о местных авторитетных блатарях. А Матвеича чисто от себя добавил.

– Значит так, – не глядя на меня, вынес вердикт Харитон. – Этого в автобус. Повезём с собой. Завтра с остальными здесь всё отпи****ит, раз каждый гвоздь знает. Тачило из гаража тоже завтра заберём. Договоритесь. Часы вот эти выносите сейчас. Их можно будет продать. Гири, маятник или чё это такое, все собрать. Стакан стопудово починит. Картинки со стены тоже забирай, проверь там посуду и вообще. Всё, что не сломано всё, что цело, загружайте. Дом нормальный. Будем работать.

Троица гренадёров слушала тихие речи своего повелителя со вниманием.

– Скажешь Рашиду, – кивнул он Пугливому, который испугался меня в окне, – что дня через три двадцать человек, здесь заселим по пять сотен с рыла в неделю будут платить.

– Там в гараже ещё двоих можно поселить, – заметил Скрипучий, тот что первым вошёл в дом. – Или даже четверых можно, и здесь забьём по максимуму, поставим шконки в два яруса, пускай живут.

Они переговаривались между собой, не обращая на меня никакого внимания. Обсудив подробности того, как устроят здесь гостиницу для таджиков, они наконец взялись за дело. Мне на руки натянули пластиковую стяжку и запихали во что‑то наподобие буханки, только праворукую и невероятно древнюю. Потом перетянули и ноги.

Часы и тот скромный скарб, что нашёлся, они запихали в машину сами. Положили на пол рядом со мной. Харитон, естественно, только руководил, а гренадёры пахали. Они были страшно недовольны, что работают, а я лежу и ничего не делаю.

Но это было решение вьетнамца, который не хотел, чтобы я смылся. Хитрожопый урод. Естественно, я бы попытался свалить.

Наконец, всё было закончено. Они расселись, и мы поехали. Тот, что был за окном, уселся за руль. Рядом с ним устроился Харитон. А Плевака и чувак, вошедший в комнату первым, сели на лавку рядом со мной.

– Ну чё, представитель собственника покатаемся? – заржал Плевака и несильно ткнул меня носком ботинка.

– Зря вы ребятишки эту игру затеяли, – отчётливо сказал я. – Ох, как зря. Пожалеете ведь. Плакать будете. Прощенья просить. А я не уверен, что смогу простить.

Они посмеялись. Я тоже посмеялся. Но я, в отличие от них был уверен в своих словах.

Ехали мы больше часа. Я лежал на полу поэтому мог ориентироваться только по небу. А небо сегодня было серым и тревожным. И чувствовал я себя паршиво, и ситуация была хреновой, и выглядело всё погано. Наконец, похоже, мы прибыли. Экипаж оживился, а водитель вышел и вскоре заскрипели ворота. Значит, территория была огороженной. Понятно…

Пугливый вернулся за баранку и мы куда‑то заехали. Харитон кивнул, и меня грубо вытащили из машины. Срезали пластиковые стяжки и поставили на ноги. Я огляделся.

Двор был обнесён бетонной стеной. В центре стояло запущенное, промышленное здание, грязное и закопчённое, похожее на котельную. Кроме котельной, было ещё несколько покосившихся построек и морских контейнеров. Что находилось за забором, видно не было.

Наш микроавтобус стоял у небольшого здания с железной дверью. Плевака подошёл и открыл дверь ключом. Я заметил, что связка ключей болталась у него на поясе. Он отстегнул её, открыл замок и пристегнул обратно. Дверь душераздирающе заскрипела на всю округу. Плевака похлопал меня по спине.

– Вот так сынуля, ещё спасибо скажешь. Условия, как в пятизвёздочном отеле. А то чё ты там один мыкался? Ни тепла, ни еды, ни людей. Ну, давай. Добро пожаловать домой.

Сказав это, он толкнул меня вперёд, и я оказался в тёмном зловонном помещении. Капец! Я даже рукавом нос закрыл. Пахло экскрементами и грязными людьми.

Свет в помещение попадал через маленькое окошко, было сумрачно. Когда глаза привыкли к мраку, я увидел настоящий бомжатник. На полу на грязном тряпье и на вонючих матрасах лежали люди, заросшие грязные и опустившиеся.

Их было всего трое. Я покрутился на месте, пытаясь разглядеть хоть какой‑то уголок, куда можно было притулиться

– Постели все заняты, глядь! – просипел глухой голос.

Ко мне подошёл старый, заросший, похожий на Робинзона Крузо чувак.

– Не зыркай, – глухо сказал он. – Свободных мест нет.

Голос был такой, будто грудь ему забили ватой.

– Сейчас – добавил он, – рабы приедут с работ, и им лучше под руку не попадаться. Убьют.

– Ладно, отец, как скажешь, – нахмурился я.

Остальные жильцы не проявили к словам Робинзона никакого внимания.

– Ты что здесь, за старшего? – спросил я.

Он равнодушно посмотрел на меня тусклыми и безжизненными глазами и ничего не ответил. Одежда у него была изодрана, а волосы уже очень долго не видели ни мыла, ни ножниц.

– И как вы здесь живете? – поинтересовался я.

– А это не жизнь, – потряс он своими нечёсаными патлами. – Глядь! В аду жизни нет, в аду только страдания, только вой и скрежет зубов.

– О, образованный, – кивнул я, – уважаю. Как здесь‑то оказался?

Он обречённо махнул рукой.

– Пару дней позубоскалишь, – бросил он, – а потом как все, приживёшься.

– Да ладно, батя, как все так и я. Какой разговор, никаких возражений. Ты меня только сориентируй мальца, чё тут у вас к чему и почему. А то меня сгребли ничего не сказали запихали все, блин.

– Глядь, жизни нет, но харч дают. А чё тебе ещё надо? Жрём каждый день. Вечером принесут, так что от голода не подохнешь. От сифилиса можешь, от палочки кишечной тоже можешь, от сепсиса легко, и от столбняка, и от бешенства, и от желтухи. А от голода ещё никто не сдох. Так что ты, чем скорее станешь, как все, тем больше шансов продержаться подольше.

– Так вы рабы значит? А чем занимаетесь? Где народ‑то?

– Мы рабы, – пожал плечами Робинзон. – Кто строит, кто копает, но лямку все тянут. Работа всегда найдётся, особенно грязная. Слава труду, глядь! Слава труду…

– Так действительно что ли рабы? – снова спросил я.

А ты‑то кто? – усмехнулся он. – Человек только родится, а уже раб. Рабом родился, рабом и сдох, даже если думал, что он хозяин, а все равно раб. Раб похотения, раб страстишек, раб гордыни… Короче, глядь, сам поди не дурак, смекнёшь.

Он закашлялся и кашлял долго и прерывисто, будто пёс лаял.

– Да, только, – продолжил он, откашлявшись, – долго здесь, мало кто протянет. Это дно жизни, а мы подонки. Там, на верху бабочки и мотыльки, свет и блеск. И никто не хочет верить, что на дне вот… Идут они мимо вонючих бомжей и рыла свои воротят. А потом, бах! А у меня тоже хата была, да Харитошка узкоглазый отжал, переписал, а меня вот. Трудоустроил и жильё подобрал.

Он хлопнул в ладоши и развёл руками, показывая удручающую картину скорби и прозябания. Снаружи послышались шаги, и Робинзон, как молодая козочка, отскочил от меня и уселся на тряпье.

Заскрипела дверь, и в каземат снова заглянул Плевака.

– Э, слышишь ты, представитель собственника, – ухмыльнулся он. – Иди сюда, урист, куртку снимай.

– Куртка моя, – пожал я плечами, глядя на болтающуюся на поясе связку ключей и просчитывая, как одолеть этого бугая.

– Я не понял! – вдруг изменился он в лице и голос его стал ледяным. – Здесь я хозяин, а вы все мои шавки, я решаю что вам делать. Эй, псы, ну‑ка сюда!

В дверь вошли два крупных бомжа с резиновыми дубинками. Поэтому я пока решил не форсировать события. Но и затягивать было нельзя. Пока ко мне не привыкли, пока можно было воспользоваться эффектом неожиданности, шансов было значительно больше.

Но лучше было дождаться более подходящего момента. К тому же Харитон и остальные находились поблизости. Машина была видна во дворе.

– Ладно‑ладно, бери, чё, – кивнул я. – Для хорошего человека не жалко.

– Сели все по местам! – рявкнул Плевака и протянул руку, забирая мою куртку.

Ладно, урод. Ладно. Куртку я верну. По‑любому. И тебе это не понравится. Он ушёл, закрыл дверь и всё, наступила тишина. Робинзон Крузо интереса к беседе больше не проявлял. Я подошёл к окну. Из него почти ни хрена не было видно. Но то, что через некоторое время микроавтобус уехал, я заметил. Харитон и остальные. Из моих знакомцев остался только Плевака.

Примерно через два часа дежурства у окна я услышал скрип ворот и звук двигателя. Во двор заехала машина с будкой, на которой было написано «Свежее мясо». Из дверей этой будки вышли семеро зомбаков. Иронично, однако.

Наш барак получил ещё одну возможность, глотнуть свежего воздуха. Железная дверь открылась, и рабы потянулись к месту своего заключения. Выглядели они, мама не горюй. Молчаливые, угрюмые, злые, проходили они в свою обитель, не говоря ни слова. И сразу падали на тряпки.

– Э, слышь, малой, – глухо, позвал Робинзон, иди, сядь рядом, а то затопчут, глядь!

Я подошёл и опустился на корточки рядом с ним.

– Короче, – шепнул он, – щас харч притаранят. Ты, смотри, клювом не щёлкай, я тебя предупреждаю, хавки мало, поэтому тут как в стае, каждый сам за себя. А голодать не советую. Не пожрёшь, сдохнешь, сил не будет.

Через некоторое время началось оживление. Снова открылась дверь, и в барак зашли трое. Плевака и двое бомжей. Эти двое выглядели поприличнее, чем основной ударный контингент.

Они затащили котёл с едой и поставили на пол. Судя по запаху, жрать это даже и свиньи бы не все согласились. Но местные обитатели были уже на стрёме, как только котёл оказался посреди комнаты, они набросились на этот источник белков, жиров и углеводов.

Толкались, рычали, отпихивали друг друга. Рвали отвратительное на вид мясо. В общем зрелище было не для слабонервных. Вдруг здоровый бугай, конь‑перекладина, тот который, похоже, держал здесь шишку, поднялся, схватил за шиворот Робинзона и отшвырнул к двери. Тот бедный отлетел и долбанулся головой. А вожак растолкал собратьев и вернулся к котлу.

Момент показался мне подходящим. Я подошёл поближе и со всей дури, как молотом, долбанул главаря кулаком по затылку. Основание кулака заныло от боли. От удара чувак не удержался и подался вперёд, опёрся о край котла, тот не выдержал веса, перевернулся, выплёскивая варево и на самого пахана, и на остальных рабов.

Я, естественно, отскочил в сторону и сделал вид, что занят своими безрадостными мыслями. Но Пахан разбираться и не стал. Он заревел как Кинг‑конг, вскочил и начал тупо гасить тех, кто находился ближе к нему.

Бил кулаками, бил головой, головами друг об друга, и потасовка моментально стала всеобщей. Как говорится, бейся против всех. Каждый сам за себя. Поднялся дикий гвалт.

 
Нас выращивали дённо,
Мы гороховые зёрна.
Нас теперь собрали вместе,
Можно брать и можно есть нас…
 

Робинзон начал колотить по двери. Она загудела, как колокол, а через пару минут распахнулась. В неё влетели те же два бомжа, вооружённые резиновыми палками, и Плевака с бейсбольной битой. Бомжи врезались в гущу и начали без разбору отоваривать всех налево и направо. Да и что там разберёшь? Темно. Мерзко.

Кто сказал, что бесполезно

 
Биться головой об стену?
Хлоп – на лоб глаза полезли,
Лоб становится кременным…
 

В стороне от кучи‑малы находились только Робинзон, Плевака, и я. Но мы наблюдали за тем, что происходило на ринге. А на ринге разогревалась такая драма, что никаким гладиаторам и не снилось.

– Глядь, – прохрипел Робинзон.

– Да гляжу я, гляжу, – криво усмехнулся я, посматривая в сторону двери, оставшейся в этот момент под охраной одного лишь Плеваки.

Один из надсмотрщиков вскрикнул и повалился, и Плевака мгновенно рванул вперёд. Глаза его вспыхнули праведным гневом, и он занёс руку с зажатой в ней бейсбольной битой. Кажется, подобные развлечения доставляли ему истинную радость, потому что он бросился вперёд и с азартом начал молотить своей битой налево и направо.

Я кивнул Робинзону и показал пальцем на поганое ведро, рядом с которым он стоял.

На лице его просияла зловещая плотоядная улыбка. Я сделал шаг в сторону толпы и встал за спиной у Плеваки.

Зерна отобьются в пули,

Пули отольются в гири.

Таким ударным инструментом

Мы пробьём все стены в мире…

Я вложил в свой кулак всю злость, всю силу, весь гнев, всю ярость, которая к этому моменту оставалась в подростковом теле Серёжи Краснова.

Обращайтесь, гири, в камни,

Камни, обращайтесь в стены…

И вот этот, ставший невероятно тяжёлым и мощным кулак, я обрушил на правую почку Плеваки. Тыдыщ! И тут же сорвал, болтающуюся на поясе связку ключей.

– Вот, глядь, – пропыхтел Робинзон, и в момент, когда из глаз Плеваки летели практически видимые искры, опрокинул вонючее поганое ведро ему на башку.

– Пёс‑рыцарь, сука, – сказал я, и выскочил наружу. – Давай, Робинзон, где ты там?

Но он только помотал головой:

– Для меня среди живых места нет. Я уж здесь как‑нибудь…

Он отошёл от двери и опустился на пол у стеночки. А я захлопнул дверь и дважды провернул ключ. Двор был пуст, за исключением грузовика с надписью «Свежее мясо».

То, что я никого не видел во дворе, ещё не говорило о том, что здесь действительно никого не было. Поэтому действовать надо было осторожно. Я рванул к машине быстро, как только мог. Как гепард. Вжик, и стоял уже у двери. Она оказалась открытой, да только ключа в машине не было. Ни под козырьком, ни в замке, ни под сиденьем, ни в бардачке. Нигде. А время тикало. Время шло и работало не на меня.

Из барака неслись вопли по двери колотили, как по рельсу. Зазвенело стекло, кто‑то высадил окошко, и оттуда раздался истошный вопль. Это орал Плевака. Ну, что было делать?

Я рванул кожух и вытянул пучок проводов. Вообще, в экстремальных ситуациях тело человека способно творить настоящие чудеса, поднимать невероятные тяжести, проходить через огонь, не дышать под водой, рвать провода. И всё бы хорошо, да только времени на опыты с электричеством практически не оставалось.

Громко хлопнула дверь котельной, и по двору понёсся крупный, как йети, чувак. Он бежал к Плеваке, а значит, времени у меня оставалось очень и очень мало. В кино всё происходит просто и быстро, а в жизни всё немного труднее. Жизнь, вообще, штука непростая. Будешь много жить – скоро состаришься, короче…

Нужно было сообразить, что тут идёт от батареи, зажигания и стартёра. Казалось, что время тянется бесконечно медленно. А вот для того лося, что бежал через двор, время текло с обычной скоростью.

Сука, сука, сука! Так… спокойно. Нужно было успокоиться и действовать, как ни в чём не бывало.

Вжик… Вжик… Я соединил провода…

Бегун остановился и уставился на меня. Постоял. И вдруг сменил вектор. Развернулся и кинулся ко мне.

Вжик… Вжик… Эпическая сила!

Ему оставалось уже не больше десяти шагов, а у меня здесь дальше «вжик» ничего не шло.

Вжик… Вжик… Семь шагов…

Вжик… Вжик… Четыре шага…

Вжик… Вжик… И… Да!!!!!!! Сердце подпрыгнуло и чуть не разорвалось от радости! Да! Да!!! Мать вашу! Мотор взревел, я врубил дальний свет, полоснул по глазам бегуну и газанул. Машина дёрнулась, как ракета «Восток». Йети едва успел отскочить в сторону. Прыткий, сука. Прыткий! Я развернулся, сдал задом, прокрутился во дворе и рванул к воротам.

Йети видно не было. Ну и хер с ним. Я притопил акселератор и понёсся на ворота. И тут снова возник этот лось. Когда он успел я не знаю, но теперь у него было ружьё. Он стоял перед воротами и наставлял на меня свою аркебузу. Я пригнулся, и в тот же миг грохнул выстрел.

Нихера себе! Пуля по ходу медвежья. Дыра в стекле была с кулак! Я выжал газ до упора и… Бам!!! Заскрежетал металл, ворота грохнули, будто бомба взорвалась, распахнули свои железные крылья и отчаянный ездок с надписью «Свежее мясо» вылетел из сумрачного замка.

Ну, всё, твари! Надо было убить меня сразу. Теперь вам конец! Вам крышка! Кто сказал, око за око и зуб за зуб⁈ Хер там! За каждый зуб я буду вырывать челюсть! А за свою родную, тридцатилетнюю куртку, я сорву с вас шкуру с живых!

Как же я был зол! Всё что в течение дня мне пришлось сдерживать внутри и не подавать виду, теперь рвалось наружу. И я заорал, как бизон, как викинг, атакующий врага, как стадо слонов. Я вылетел на дорогу и свернул по знаку на город. Нихера себе они увезли меня. Аж на Якунинский разрез. Это было недалеко от города, но довольно далеко от Черновки.

Я пролетел мимо кладбища, где в эту минуту вполне мог копать могилы Круглый. Пронёсся по Нахаловке, затянутой угольным смогом из печных труб, вылетел на Кузнецкий и попёр в сторону центра.

 
Зерна отобьются в пули,
Пули отольются в гири.
Таким ударным инструментом
Мы пробьём все стены в мире…
 

Это точно! Это точно!

Блин! Или, как там говорил старина Робинзон, глядь! Глядь! Почему сейчас ночь! Мне нужен день! Мне нужно яркое солнце, чтобы заставить всю нечисть сгореть в его лучах.

Я доехал до центрального райисполкома и там во дворах у гаражей бросил свой мясовоз. На всякий случай вытер отпечатки, а потом попёр домой. Идти было минут десять, но я добежал за пять.

Мчал без куртки, в одной футболке, не замечая холода и, кажется, заморосившего к ночи дождя. Подлетел к подъезду, позвонил в домофон, чуть не сорвал дверь с петель, перескакивая через три ступени влетел на свой этаж и ворвался в квартиру.

– Серёжа! – воскликнула мама, но возможности вести разговоры сейчас не было.

Я молча отодвинул маму в сторону и, не разуваясь, забежал в комнату. Сбросил с дивана подушки и схватил мобилу. Нужно было звонить Романову. Был, конечно выбор. Романову или Чердынцеву. Я решил, что у Пети больше возможностей, накрыть этот бомжатник прямо сейчас, не дожидаясь, пока они, как тараканы расползутся по щелям.

– Серёжа! – снова позвала мама.

Позвала осторожно, впечатлившись, видимо, моим ярким возвращением.

– Серёж…

Вообще‑то… это не был мамин голос, а сердце вдруг, застучало, забилось, заволновалось. Так, бляха, никакого здоровья не хватит. Я почувствовал тонкий аромат духов и… резко обернулся, и увидел девушку с лицом ангела. Это была Ангелина. Анжелика. Или, как там её…Та самая, с вечеринки.

Самое интересное, что я знал её. Хорошо знал. Неизвестно откуда, но…

– А я уж думала, не дождусь тебя, скромно улыбнулась она.

– Да? – глупо переспросил я.

– Да, – кивнула она. – Я ведь утром улетаю…

– Далеко? – прищурился я.

– Далеко, – вздохнула она. – Всё туда же…

– Ну… – пожал я плечами…

– Послушай… Я знаю, Серёж, ты не хочешь меня видеть… Но мне нужно просто всё объяснить…

– Да не нужно, – великодушно ответил я и махнул рукой.

– Нет, Серёжа, нужно. Это нужно мне, в первую очередь…

До меня опять дошёл тонкий аромат, и от него защемило сердце…

5. Камушек в груди

А можно сделать как‑то так, чтобы сердце не щемило, тем более, не понятно почему? Чтобы, как в песне про гранитный камушек. Мне вот сейчас только этой хрени не хватало, честное слово. Милой и приятной девушке почему‑то очень нужно что‑то мне объяснить.

Ей надо, а у меня в груди непорядок. Хочет она, а корёжит меня? Ну что это такое? А это, дорогой мой Серёжа Краснов, закон жизни. Вот вырастешь, поймёшь. Как говорится, вам смешно, а мне жениться.

– Хорошо, – вздохнул я. – Раз ты считаешь, что нам нужно немного поворошить старое, давай поворошим, только немного совсем, хорошо?

Я посмотрел на неё в упор. И зачем только вспомнил я эту прилипчивую песню?

 
В этот вечер снова ждёт тебя другой,
Это он украл любовь у нас с тобой.
Не ходи к нему на встречу, не ходи,
У него гранитный камушек в груди.
 

Энджел. Вдруг всплыло само собой. Так я её и называл. Энджел. Вот же балбес. Ничего тупее придумать не мог?

– Только мне нужно сделать звонок, ты не против? – добавил я.

– Звонок? – растерянно захлопала она глазами.

Звонок, милая, звонок. У тебя тут сердечные переживания, а там люди. Опустившиеся, озверевшие, оскотинившиеся, но люди. Из плоти и крови. И куда там их сейчас спешно будут перевозить неизвестно. А то и просто покрошат и дело к стороне.

Ангелина смотрела на меня, как беззащитный ребёнок, у которого отняли конфету. Как всегда, когда спешишь пальцы тыкают не туда, куда надо! Блииин!

– Сейчас, милая. Одну минуточку. Ты погоди… А потом я тебя выслушаю… Пётр Алексеевич, я прошу прощения, если разбудил. Но дело очень срочное! Прямо невероятно срочное! И…

– Краснов, ты с ума сошёл⁈ – сонным голосом прервал меня он. – В воскресенье? Да мне знаешь во сколько вставать?

– Сейчас, – кивнул я барышне и выскочил из комнаты.

Пронёсся мимо мамы и влетел в ванную. Афишировать свои связи с ментами в мои планы не входило. Вчера она с Мэтом на вечеринке обжималась, а сегодня пришла мне сладкие песенки петь. Нет уж. Умерла, так умерла!

– Пётр Алексеевич, можете какой‑нибудь спецназ организовать, нацгвардию или что там у вас теперь? Хрен разберёшь. Короче я знаю, где содержат похищенных людей и принуждают их к рабскому труду. Как в Узбекистане во времена хлопкового дела, только ещё хуже.

– Чё ты несёшь, Краснов?

– Я совершенно уверен в своих словах. Меня самого похитили и посадили под замок, как бы дико это ни звучало. Я не упоротый, не угашенный, не раскумаренный. Я смог сбежать. Угнал у рабовладельцев машину и приехал в город. Они базируются на Якунинке. Там котельная или ТЭЦ, хер знает. Короче! Брать надо немедленно! Уйдут!

– Прям немедленно⁈ – переспросил он. – Ну ладно, понял тебя. Сейчас нажму кнопку и пошлю туда рой беспилотников, чтоб они на мерзавцев сети накинули. Так ты себе это представляешь? Я что, начальник облУВД? Звони, блин, Щеглову. Телефончик дать?

– Да я понимаю, Пётрлексеич. Но у вас же есть дружбаны, нормальные ребята, которые не за жопы свои, а за дело.

– Вот ты сволочь, Серёжа. Не за жопы тебе! Нашёл же, что сказать! Иди ты в пень, Краснов!

– Так что?

– А что ты новому знакомому не позвонил?

– Кому? Который на букву «Ч»? Да как бы не его дело‑то…

– У меня такие планы были на эту ночь… – с горечью произнёс Романов. – Думал, в кои‑то веки хоть посплю немножко. Хер! Нарисовался! Ладно, жди. Будь на связи. Я перезвоню.

Он отключился и тут же в дверь постучала мама.

– Серёжа, ну ты что творишь! Анжелочке же уходить надо.

– Иду‑иду…

Я вышел, глядя в экран телефона. Заметил пропущенные от Кукуши и решил сразу позвонить. Но… сука! Ему по мобиле звонить не стоило. Если телефон нафарширован, значит говорить с Кукушей нельзя.

– Сейчас, ещё секундочку, – кивнул я. – Одну маленькую секундочку.

Подошёл к городскому телефону и набрал его номер. Кукуша снял трубку, но ничего не говорил, выжидал.

– Кукуша! Не спишь?

– Это ты что ли? –воскликнул он. – Ты живой? Блин. У меня прям сердце не на месте было. Чё за номер?

– Домашний. Слушай, тут возник замес неожиданный. Короче, вьетнамец Харитон. Знаешь такого? Он упоминал некоего Стакана, который всё может починить и продать. Скупка, продажа, работорговля.

Я прямо услышал, как у Кукуши заскрипели извилины.

– Про вьетнамца краем уха только, – сказал он. – Не из блатных. Так, вольный беспредельщик. А вот Стакана я знаю, конечно. Стакана хорошо знаю.

– Поехали! Прямо сейчас. К Стакану.

Он помолчал секунду, пытаясь сообразить, но врубился быстро.

– Я понял тебя, – сухим, деловым тоном, резко подобравшись, ответил он. – Через пятнадцать минут буду.

– Красава, – ответил я. – Машинка Розкина у тебя дома?

– Заныкал, но недалеко здесь. Ещё пять минут надо.

– Возьми для меня. И шептало тоже.

Он снова на секунду замер, а потом тихонько крякнул и ответил:

– Я понял, шеф… Через двадцать минут буду.

Я повесил трубку и посмотрел на маму с Анжелой. Они стояли с широко открытыми глазами и открытыми ртами.

– Да… – пожал я плечами, – У нас же сегодня игра идёт. Эта… ну… типа Зарницы.

– Квест что ли? – спросила мама.

– Да. Он самый.

– Погоди… Военно‑патриотический?

– Ну, конечно, – подтвердил я. – Шпиона вражьего сейчас колоть будем.

– Так его же отменили… Родители были против, вот его и того…

– Ну… – пожал я плечами. – Отменили, да… В официальном порядке отменили, но оставили, так сказать, факультативно. Для желающих. Я подумал, директриса же меня со свету сжить хочет. Значит, надо себя проявлять не только в учёбе. Такие дела.

– Так ночь уже.

– А нам немножко осталось. Только пакет с документами забрать.

Ангелина смотрела на меня, как заколдованная. Вернее, это я был, как заколдованный. Потому что при её виде меня ломало и крутило. По Высоцкому, буквально. Он то плакал, то смеялся, то щетинился, как ёж …

– Заходи, Энджел, – подмигнул я и открыл дверь в гостиную. – Мам, мы быстро переговорим, и я побегу. Ты бы не могла мне бутер сделать с собой?

– Бутер? – подняла брови мама.

– Ну, да, бутерброд. Или три…

– Да, я уже поняла, – покачала она головой и пошла на кухню.

– Я боюсь, – виновато улыбнулась Ангелина, – слишком быстро не получится.

Мы вошли в комнату. Она тихонько прикрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Неяркий, жёлтый светильник на стене отбрасывал косые лучи на её лицо, на её фигуру, на светлую блузку, расстёгнутую чуть больше, чем надо, на чуть более короткую, чем надо юбку, на стройные ноги, на нос, на губы, на глаза… В груди стало горячо и я сглотнул.

Она снова улыбнулась, чуть более нежно, чуть более растеряно, чуть более виновато и чуть более соблазнительно, чем надо. Она мне точно нравилась, и нравилась давно и отчаянно. Только раньше я об этом не знал, а сейчас вот тело заставило приоткрыться двери Красновского архива.

Ну ещё бы… Какие двери устояли бы, если здесь повышенное сердцебиение, пульс и сладкое подростковое отчаянье. Я перевёл дух. Ангелина не была красоткой в привычном смысле. Её красота была неброской, элегантной и тонкой. И аромат, исходящий от неё, тоже был тонким. Тонким и волнующим. И девичий стан был тонким. И та ниточка, на которой повисли наши отношения. Тоже была тонкой.