Текст книги "Пепел чужих костров (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Панасенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Время кормления

В этот раз взбираться на холм оказалось проще. То ли все дело было в том, что он очнулся у ведущей к вершине наполовину заросшей тропки, то ли просто уже успел немного приспособится к подобным подъемам. Так или иначе до вершины он добрался даже не сильно запыхавшись.

– Здравствуй Не-Сив. – Выпустив, тут же превратившееся в стайку златокрылых жучков, облачко пара, Август проследил за их полетом и повернулся к поджидающей великанше.

– Привет, еда. – Оседлавшая поваленный менгир Не-Сив обнажила в улыбке волчьи зубы и поманив его когтистым пальцем похлопала ладонью по покрытому ало-черными потеками камню. – Садись, давай… Она, конечно дуется на тебя, что ты не стал с ней трахатся, но я все равно рада, что ты пришел.

– Я обещал научить тебя играть в квадраты. – Осторожно присев рядом юноша принялся выгребать из карманов сюртука белые и черные камушки.

– Хм-м? – Подцепив один из камней, великанша поднесла его к лицу и совершенно по собачьи обнюхала. – Это не мои камни.

– Подобрал их по дороге. – Пояснил цу Вернстром.

– Подобрал по дороге, значит… – Эхом повторила Не-Сив. Кошачьи вертикальные зрачки сощурились превратившись в еле заметные полосы. – подобрал. По дороге. И смог их пронести сюда… А ты полон сюрпризов, еда. Хорошо. Это добрый подарок.

– Слушай. Мне ведь все это… снится, да? – Достав из кармана последний из камней – белый обломок с отпечатавшейся на боку морской раковиной, Август бодро расчертил площадку на черно багровой поверхности поваленного столпа древнего святилища.

– Ты считаешь, что это сон? – Склонив голову на бок, Не-Сив хрипло рассмеялась. – А, что такое по твоему сон?

Цу Вернстром задумался. Смахнул вылезшую у него из уха гусеницу, перевел взгляд на плавно извивающиеся у его ног стебли трав и пожал плечами.

– Я не знаю.

– На краю мира. У самого берега моря Павшего живет одно племя. Охотятся на моржей и китов в море, и на шерстистых алефантов на суше. Строят лодки и жилища из костей и шкур. Едят только мясо и пьют жир вместо воды. Не знают железа и что такое зеленая трава. Если бы ты к ним попал, они бы не отпустили тебя со своих стойбищь, пока не дал их общине трех детей. – Пахабно подмигнув великанша ткнула пальцем чуть ниже живота юноши. – У них не хватает свежей крови, и свежего семени. Уже не одну сотню зим их дети рождаются то с шестью пальцами то без глаз, и мнится мне еще через несколько сотен все забудут кто такие Оймены. Но я хочу рассказать тебе не об этом. Их шаманы верят, что засыпая, ты оказываешься в другом мире. – Явно пребывающая в отличном настроении Не-Сив вновь расхохоталось и смех рассыпался у нее под ногами острыми как бритва осколками черного вулканического стекла. – Потому, они никогда не спят одни. Кто-то должен сторожить, когда они уходят на путь духов.

– Ты говоришь о том, что засыпая наша душа… может попасть в другие места? – Чуть помедлив, юноша принялся расставлять по местам черные и белые камушки.

– Душа? – Между острых зубов великанши мелькнул черный покрытый шипами язык. – Вы, люди, верите, что душа это все что ты знал, чувствовал и хотел. Жрецы Белого бога говорят, что душа есть у всего мира и когда вы умираете, то она растворяется в нем. Уходит к Создателю, который и есть весь мир. Присоединяется к душам близких. Какие глупые мысли только не лезут в голову, а? Глупости, глупости, глупости. – Постучав себя кончиком когтя по широкому по лбу Не-Сив замотала головой. – Что было бы, если бы это было действительно так? Что было бы, если бы каждый умерший присоединял части своей души к душе близких? Добавлял в чужой сосуд свои желания и мысли? Свою боль. Неисполненные обещания. Мертвые мечты… Память. Что было бы имей каждый клан, или семья общую душу? Что было бы, будь у мира одна большая душа? Подумай, сколько всего вокруг тебя умирает. Каждое мгновение. И какая бы каша получилась бы в итоге.

Август моргнул. Он никогда не думал над словами священников с такой стороны.

– А куда, тогда… уходят мертвые?

Великанша пожала плечами и подняв один из оставшихся за пределами поля для игры камешков осторожно на него подула. Отрастив лапки, окатыш неловко взмахнул едва проклюнувшимися крыльями и перелетев с ладони Не-Сив на колени юноши начал ползать кругами оставляя за собой белые разводы блестящей паутины.

– По-разному. Но большая часть того что вы называете душой проваливается сюда. – Окинув широким жестом окружающую холм и придавленную стальным небом долину Не-Сив выплюнула раздвоенный хвост сползшего по губе шипастого, многолапого смешка и тряхнула косицей. – Взгляни внимательно, еда. Это мир мертвых слов. Усопших мечтаний, и разбитых надежд. Каждая ложь, каждое разочарование, каждая капля боли, гнева, ненависти, ядовитого стыда, попадает сюда. Неужели ты не видишь?

– А как же любовь? Радость? Сдержанное слово? Исполненное желание? Сбывшаяся мечта? – Закончив расставлять камни Август взглянул на доску.

– А разве скряга отдаст нищему золотую монету? – Зашипев рассерженной кошкой, Не-Сив неожиданно качнувшись вперед почти коснувшись своим носом носа юноши и обхватив его голову провела по его щеке шершавым языком. – М-м-м. Вкусно. Вкусно. Вкусно… Как же хочется откусить кусочек… Но тебя нельзя есть. Ты обещал показать мне как играть. – Оттолкнув от себя цу Вернстрома великанша вновь рассмеялась.

– Э-э-э. Да. Я был бы благодарен, если бы ты меня не ела. – Медленно кивнув, цу Вернстром слегка отстранившись назад начал водить пальцем по полю. – Смотри. Эти квадраты как поле битвы. На каждом из них отряд. Белые паладины. Черные…

– Горцы… – Насмешливо фыркнула северянка.

– Демоны – Покачал головой юноша.

– Тогда у белых парней нет шансов. – Вытянув губы трубочкой, Не-Сив фальшиво изобразила похоронный марш из неприличных звуков.

– Это лишь названия. – Развел руками юноша. Смотри. Белые камни можно двигать вот так и вот так. А черные вот так. Если мой ход и я могу поставит камень на занятое чужой фишкой поле, то я забираю камень противника себе… Побеждает тот, кого первый заберет все камни противника. Или пока кто-то не сдастся… Первыми ходят демоны…

– Сдастся… Забавно. – Осторожно подвинув черный камень, северянка склонила голову к плечу. Черные могут ходить во все стороны, но недалеко. Белые прыгают дальше, но только в определенные стороны.

– Да. – Подвинув свой камень юноша улыбнулся. – А если довести белый или черный камень до конца поля со стороны противника, то они начинают ходить вот так. Кажется странным, но обе армии равны по силе. В итоге, побеждает тот, кто умеет думать наперед и просчитывает ходы противника.

– Хм… – Оскалив зубы великанша сделала свой ход. – Звучит сложно… Но это может быть интересным… И на что мы играем?

– Твое предложение? – Подвинув камешек сразу на три поля вперед юноша снял с доски фишку великанши и положил рядом с собой.

Северянка нахмурилась.

– Если я выиграю. – Ты исполнишь одно желание Сив. – Там. В своем мире. А если ты выиграешь, я поклянусь, что в этот раз не отгрызу от тебя ни кусочка.

– Не уверен, что это справедливые ставки. – Проследив за движением камешка Август улыбнулся. – Хотя… Почему бы и нет.

–

Стоящая между холмов избушка, то ли одно из иногда встречающихся в предгорьях пристанище для одиноких путников, то ли зимник охотников, напоминал гниющий труп. Нет, не щетинившейся гнилой соломой и ветками, словно прическа деревенского дурака, провалившейся крышей, не кособокими, вздыбленными треснувшими бревнами, стенами, не щербинами затянутых прохудившимся во многих местах скверно выделанным бычьим пузырем окнами. Запахом. Тяжелая вонь заброшенной бойни окутывала невесть кем поставленный дом тяжелой тошнотворной аурой, забивала нос и сжимала горло невидимыми липкими пальцами. А еще кости. Небольшой, огороженный, словно в насмешку невысоким плетнем дворик был буквально засыпан костями и полуразложившимися шкурами. Кости были повсюду. Ребра и лопатки валялись неопрятными грудами, насаженные на столбы плетня черепа, щерились трещинами и прорехами в зубах. Август зябко передернул плечами и невольно положил руку на рукоять скьявоны. В костях шкурах, копытах и выломанных рогах, кое-где проглядывали явно человеческие останки, то тут, то здесь, они складывались в режущий глаз болезненно давящий на сердце узор, словно какая-то непостижимая мозаика. Вдавленный в грязь гобелен смерти нещадно смердел и казалось сама почва мерно дышит выпуская новые и новые тошнотворные миазмы. Казалось вот, еще немного и он поймет, что именно начертано на земле поймет смысл этого отвратительного послания, но каждый раз когда казалось, что он близок к разгадке, узор неуловимо менялся оставляя после себя лишь болезненное чувство тошноты и… страха.

– Сив, тут никого нет. – Выдавил из себя юноша и сглотнув заполнившую рот кислую слюну поправил языком проскользнувший между зубов чуть отдающий горечью восковой шарик. Дикарка все же настояла на том, чтобы он как она выразилась, приготовился. Заставила его взять эту дрянь в рот и держать за щекой. И сейчас, почему-то это не казалось глупым. – Пойдем отсюда. Скорее.

– Будь готов, барон. – Бросила через плечо дикарка и перехватив поудобней свою секиру, перешагнула через лежащую на земле калитку. – Молчи. Держись сзади. А когда все начнется постарайся не попадаться под руку. Ты помнишь?.. Я могу тебя не узнать.

Когда начнется что?

Словно в ответ на его невысказанный вопрос в доме послышалось какое-то шебуршание, что-то с грохотом перевернулось, еле держащаяся на растянутых кожаных петлях дверь медленно отворилась и на порог избы вышло… чудовище.

Август с трудом подавил стон.

Старик был страшен. Высокий. Очень высокий, превосходящий Сив на добрую голову и при этом тощий как жердь. Весь какой-то хрупкий, перекрученный, перекособоченный, почти прозрачный. Острые ключицы и выступающие даже со спины ребра, казалось вот-вот прорвут покрытую слоем грязи кожу, лопатки острые-гребни, шея – птичья лапа, сплошной клубок острых костей и натянутых жил, лицо – покрытая сеткой застарелых рубцов, плотно обтянувшая деформированный, прикрытый редкими прядями истончившихся волос, череп, маска, пальцы – сухие прутья, руки и ноги – лапки паука сенокосца. Старик был почти гол, если не считать одеждой грязного исподнего, трясся и дергался при каждом движении, казалось, поднимись ветер и он полетит, словно гонимый потоком воздуха лист. Но все равно был страшен. Так страшен, что юноше захотелось упасть на колени и закрыв глаза и уши руками кричать во весь голос пока увиденное не исчезнет с лица земли. Наверное, дело было в глазах. Выпученные, не моргающие, куски покрытого сетью карминово алых прожилок древнего промороженного льда жгли словно угли. А еще в них таился голод. Тот голод, что он уже видел.

Привет, еда.

– Смотри-ка, кто к нам пожаловал. Кого пердячим ветром занесло. – Прошипело чудовище неожиданно звонким голосом и коротко хохотнув замотало готовой, казалось, вот-вот оторваться головой. Рассыпавшиеся по плечам зыбкие пряди встопорщились и череп старика стал напоминать траченный ветром одуванчик. – Обычно, когда меня скука одолевает, мне за развлекушками-потаскушками охотиться надо. Ноги ломать. Выслеживать. Силы тратить. А тут сами ко мне идут. Время кормежки, время кормежки, да… – Переведя взгляд страшных глаз с великанши на Августа старик рассеянно почесал обозначенный коричнево-желтым пятном на исподнем пах и захихикал. – Мясцо как на подбор. Северное посытнее и южное помягче. Ты, здоровила, конечно покрепче будешь, выдержишь подольше. А вот мальчиков я не люблю. Старость конечно не радость, выбирать не приходится, но больно уж он потрепан. Как будто с ним уже проигрались. Твоя работа? Небось, за место игрушки тебе? Это правильно, правильно… Южанчиков воспитывать надо, воспитывать. А то лезут и лезут. А глаз ты ему вынула, небось, за то, что плохо промеж ляжек тебе вылизывал. – На секунду замерев, старик по птичьи дернул головой и раздул ноздри огромного острого, словно вороний клюв, сплошь покрытого бородавками и прожилками носа. – Нет, нет. Ошибся. Надо же. Ошибся. Знакомая вонь. Да… Знакомая. От такого и не отмыться, да южанчик? Болит, небось до сих пор задница? Вы южанчики мягонькие, получше иной девки будете, вот йотунскому помету и выходит развлекушка-потаскушка. Жаль, хрен тебе не отрезали. Когда потаскушка с хреном я брезгую. Ну ничего, ничего. Щелкнув покосившимся частоколом кривых зубов со звуком, словно кто-то с размаху опустил крышку сундука, старик захихикал. – Я уж тебя подровняю. Да. Подровняю.

Переведя взгляд безумных глаз на дикарку, гигант повел перекрученными, стоящими одно выше другого плечами и оскалился пеньками изрядно прореженных подточенных зубов. – А ты… Чую, чую, чую. Горная кровь, густая да соленая. И дух в тебе есть. Не связанный, не запечатанный, не усиленный. И как он дорогу-то сюда торит… – С уголка рта безумца потянулась на грудь тонкая нитка черно-желтой слюны. – Небось перед каждой пляской по земле валятся-кататся приходиться, ножиком себя резать, да грибы поганые жевать. Ох, кого только матушка земля не носит. Стонет, но держит. Как и любая мать. Горько, горько мне. Старый я стал, а то бы такую красавицу уже давно на землю матушку повалил, да так оприходовал, что неделю бы ходить не могла. Но ничего. Мы повеселимся, да. Все равно повеселимся. Не мытьем так катаньем.

– Здесь женщина. Южанка. Отдай ее. – Голос дикарки был ровным и расслабленным будто она говорила о погоде.

– Игрушка? Ты за игрушкой моей пришла? – Тонкие пальцы старика дернулись словно лапки насекомого. – Хочешь посмотреть? Да. Хочешь. Конечно хочешь. Иди сюда, игрушка! ИДИ ПОКА Я НЕ СКОРМИЛ ТЕБЕ СОБСТВЕННУЮ МАТКУ!!

Крик ударил Августа в грудь с такой силой, что он пошатнулся. Ушам стало больно.

В доме вновь раздалось шуршание, и на пороге появилась бледная как смерть женщина. Августа замутило. От Гретты Альтдофф мало что осталось. Исхудавшая, белая до прозрачности она маленькими осторожными шажками вышла из дома и встав по правую руку от старика уставилась на юношу невидящим взглядом. Женщина была голой. Абсолютно голой. Синяки и кровоподтеки покрывали истончившуюся кожу безумным узором, ее трясло, но стояла она так будто боялась пошевелится. Юноша не сдержал болезненный стон. Костяные крючки безжалостно протыкали кожу женщины, впивались в грудь, пах, ребра и живот, протянутые через них бечевки стягивали и рвали мышцы заставляя ее сгибаться в нелепой позе. Растянутые крюками губы дрожали, из уголков глаз тянулись две пропахавшие в покрывающей кожу грязи мокрые дорожки. Внутреннюю сторону бедер до самых колен покрывали застывшие разводы крови.

Что он с ней сотворил? Разве человек способен на такую жестокость? Это… существо. Оно безумно. Совершенно безумно.

Разлившийся в животе страх качнулся уступая место горячей волне гнева. Пальцы сжались на рукояти скьявоны.

Чего ждет Сив? Он же еле на ногах стоит. Один удар и…

– Бойкая. – Хохотнул старик и мотнув клочковатой, спадающей на грудь засаленной бородой, откинув голову поскреб заскорузлыми ногтями живот. – Игрушечка-то. Бойкая для южаночки. Пришлось ее немножко охолостить. Хорошая развлекушка.

Гретта чуть слышно замычала.

– Шлеп! – Движение было легким, почти неразличимым, но женщина, отлетев в сторону на добрый десяток шагов кулем повалилась на землю.

– О чем это я?. – Почесав в затылке, старик сплюнул под ноги. – Невоспитанная. Старших перебивает. Задницу мне вылизывать не хочет. Брезгует. Не уважает. А зря. Ох, зря… Мое имя от гор и до моря знают. Да. Знают. Дрожат и ссутся, только стоит услышать. Золота полный сапог отсыпают, чтобы я в их воинстве бился. Ярлы, таны, конунги… Грязь… Жалкие, мелкие людишки… На кой мне золота. Старому медведю нужна кровь. Да. А кровь нынче пошла жидкая. А ты знаешь мое имя здоровила? Помнишь, кем тебя пугали в детстве?

– Сейчас ты скажешь, что тебя зовут Гларэ’д Мак Крэ. – Криво усмехнувшись, дикарка.

– А ежели скажу?.. – Серия судорог прошла сквозь тело старика. В уголках глаз выступили слезы. – Что? Не обделаешься? Не упадешь на колени перед Старым медведем?

– Отдашь? – Перекинув топор на плечо, великанша качнувшись с носка на пятку, склонила голову на бок и облизнув губы покосилась в сторону не подающей признаков жизни гармандки. – Ты же ее сломал почти. Вон лежит еле дышит. Зачем тебе такая? Корми ее, следи, чтоб ночами не замерзла. Морока одна.

– Хм-м-м. – Запустив руку в исподнее старик достал оттуда подгнившую луковицу и задумчиво оглядев со всех сторон вгрызся в нее пеньками зубов. На землю упали пара капель сока, посыпалась шелуха. – А может лучше ты мне отсосешь?

– Я заплачу. – В голосе Сив слышалось явное напряжение.

– Конечно ты заплатишь. – Фыркнул старик. – Твой дух маленький и слабый и не хочет со мной драться, так? Не хочет лезть сюда. Видит. – Окинув двор широким жестом старик хихикнул. – Видит что это мое место. Мой дом. Мои долины. Твоя вторая сторона ссыться под себя и прячется как дворовая шавка, почуявшая волка. Ты слишком провоняла имперцами, шлюшка. Заразилась их страхом. Ты слабая, жалкая, мелкая. И всегда была такой. А потому ты мне заплатишь. Конечно, заплатишь, а потом отсосешь. И задницу мне лизать будешь. А потом все по новой. Снова и снова пока мне не надоест. Если будешь хорошо стараться, я дам тебе шанс уйти. Только южанчика-то ты мне оставишь. Погляжу как они с этой. – Кинув в сторону скорчившейся на земле Гретты чудовищный старик хохотнул, – Кувыркаться будут… Знаешь… – Голос чудовищного старика сорвался на доверительный шепот. – Я как-то, помнится поймал двоих. Легионеры или как их? Строили из себя воинов. Так они друг друга в жопы драли, даже когда я им из шкуры на ремни распускал. Аж похрюкивали. Любят они жизнь. Цепляются до последнего. Но большой папа медведь их все равно забрал. Да забрал. Так и сдохли. С херами в жопах.

– Поучительно. – Медленно кивнула дикарка. – Постараюсь это запомнить.

– А знаешь, что. – Глаза безумца сощурились превратившись в сверкающие ледяные щелочки. – Выпердывайся-ка ты отсюда, пока цела. Я сегодня добрый.

– Когда ты потерял свою вторую половину. Когда понял что твое колесо остановилось. Когда убил их. Своих родных. Свой клан… – Перенеся вес на правую ногу, дикарка медленно обвела взглядом двор. – Десять зим назад? Двадцать? Ты помнишь, что ты тогда почувствовал? И как ты живешь зная, что они сейчас смотрят на тебя?

– Двадцать семь зим. – Повертев в пальцах луковицу старик с хрустом распрямил спину. – И я помню это как будто все было вчера. Это было хорошо. Сладко. Ты не представляешь, как они кричали. О-о-о… Как они кричали. Сначала я брал их по одному. А потом, когда мужчины нашли наконец у себя в штанах яйца и пришли меня убивать, я наконец славно повеселился. Да… Хорошее было времечко. Натанцевался на славу. А потом пировал пол зимы. О да. – Закатив глаза безумец затрясся, раздался хлюпающий звук и по исподнему старика расползлось мокрое пятно. На доски крыльца упало несколько коричневых капель. – Ах, эти воспоминания. Продолжил старик как ни в чем не бывало. Старый медведь был доволен. Я был доволен. А они это заслужили. Каждый из них. Мелкие. Никчемные. Зачем было меня выгонять? Зачем отправлять сюда? Зачем оставлять в одиночестве словно ставшей бесполезной шавку? Почему не давали вдоволь крепкого меда, хлеба и молодых девок? Почему не кланялись при встрече? Они были гадкими, слабыми, бесполезными и тоже начали вонять югом и сраным белым богом. Потому я их и забрал. Это было так забавно…

По щеке старика побежали дорожки слез, но взгляд оставался острым.

– Ты сам боишься. – Голос северянки неуловимо изменился, стал глухим, скрежещущим, полным. – Духи говорят сегодня твой последний день.

Неожиданно налетевший ветер колыхнул облепляющие череп хозяина дома жидкие пряди и он улыбнулся. Открыто, честно, радостно.

– Ты еще не поняла, да? Каждый день, последний. – Бережно переложив наполовину обгрызенную луковицу в левую руку старик взмахнул правой и в его ладони, словно по волшебству, возникло нечто напоминающее, то ли искривленный, выгнутый дугой, меч-шотел, то ли восточную саблю. Длинная и обманчиво тонкая, изрядно тронутая ржавчиной полоса стали блеснув зазубринами на лезвии со скрежетом прошла по доскам крыльца оставляя в грязи след ощетинившегося щепой прогнившего дерева. – Я взял эту штуку в походе на юг. Когда мы встали перед городом южан. Он хорошо горел, этот город. Я первый вошел на стены. Они рубили меня мечами и топорами, кололи копьями, засыпали стрелами но великий отец, Медведь – смерть, объял меня и я тогда убивал их дюжинами. А мелкий южанчик у которого я эту железку отнял так забавно визжал когда я насадил его на копье… Да. Он выдержал почти седмицу. Эти мелкие людишки, так цепляются за свою никчемную жизнь. За свое тело. Прямо как ты… Знаешь, чего-то устал я языком болтать. Да и кости сегодня ломит. Так что придется этой одноглазой развлекушке твой труп трахать. Интересно получится у него изливать семя, когда ты вонять начнешь?

Луковица взмыла вверх.

– А-Л-Л-И-К-Х-О-Р-РА-А!

– Г-Р-А-А-Н-Н!

Два боевых клича прокатились по двору складываясь в гром. Каким-то невероятным образом разделенные не меньше чем дюжиной шагов дикарка и огромный старик оказались лицом к лицу. Топор и сабля столкнулись, высекая искры. Секира дикарки описав восьмерку дернулась к лицу противника, тут же двинулась назад, подток, ядовитой змеей метнулся в живот. Сабля встретила оружие на пол пути, закрутила, отбросила в сторону секанула. Наискось, метя в висок прочерчивая на одернувшейся от острого железа коже алую полосу. Нырнув под клинок, дикарка пнула старика ногой в пах, но он дернувшись будто адская марионетка ушел в бок и вцепился дикарке в грудь. Затрещала льняная ткань рубахи. Вывернувшись из захвата великанша попыталась боднуть безумца лбом в лицо, снова пнула, на этот раз в голень, рубанула сбоку. Но старик совершенно нечеловеческим образом извернувшись, утек от ударов как струйка дыма. Сабля проскрежетала по древку секиры и не убери горянка пальцев лишилась бы их. Очередной взблеск слали, сноп искр, слившийся в беспрерывную какафонию скрежет железа… Сив отступила. На шаг другой, потом третий. Кровь из раны на лбу залила лицо кровавой маской, из под которой блестели глаза. Сосредоточенные, не моргающие пылающие яростью. Сталь снова столкнулась со сталью, все быстрее и быстрее пока лязг и визг железа не слился в режущий ухо гул.

Август сжал челюсти. Рука, правая трехпалая рука, тщетно вцепилась в узлы ставшей невыносимо тяжелой оттягивающей спину скатки с пледом. Левая, шарила по боку в поисках рукоятки затерявшегося куда-то меча. Что-то донельзя мерзкое лопнуло во рту перезревшей виноградиной. По горлу растеклась замораживающая гнилостная волна, опустилась ниже, схватила острыми когтями сердце. Заорав юноша кинулся вперед, к сцепившимся великанам, но тут же получив тычок, отлетев на другой конец двора ломая спиной хлипкий забор. Боли не было. Лишь родившаяся за грудиной слабость растеклась по жилам замораживая уже встающее без участия разума тело. А потом мир вздрогнул сдвинулся с места и он увидел. Не левым зрячим, но той дырой, что осталось вместо правого глаза.

На пятачке усеянной горящими черным пламенем костями земли, под серо стальным небом бились чудовища. Невероятная, окруженная фиолетовым дымом смесь паука и скорпиона с лицом безумного старика и гибкая, постоянно меняющая форму, закутанная в темные полосы алого мрака, тень. Мощь сталкивалась с мощью, быстрота со скоростью, хитрость с коварством, ярость с яростью. Огромная волчица метит в затянутую в хитиновый панцирь лапу, оскаленная острыми зубами пасть смыкается на броне оставляя на ней сеть трещин но тут же одергивается спасаясь от клацнувшей у самой морде покрытой дымящейся слизью клешни. Скалозуб бьет могучими когтями и на брюхе паука остаются набрякшие желто-белой кровью полосы, но чудовище, привстав на задние ноги, обрушивается на огромную кошку всей массой. Закованная в черный панцирь грудь гигантского насекомого трещит под натиском могучих клыков. Горная кошка сбрасывает с себя паука, ревет, кидается вперед, тяжелые лапы бьют по воздуху и взрывают землю. Скорпион уходит с линии атаки рваным, ломаным движением. Вставшая на дыбы тигрица рычит и сразу несколько лап паука отлетают прочь оставляя на земле карминово-черное ожерелье из капель крови. Саблезубая кошка рвется вперед, клыки вонзаются в грудь паука. Монстр ревет, серо стальное небо содрогается и по нему расползается сеть трещин. Оканчивающийся жалом хвост бьет волчицу в морду.

Кто-то кричит. Не под серым небом. Здесь Рядом в этом мире. Нет, это не он. Женский, надсадный, визг. Почти звериный, но все же человеческий. Что-то толкает его на землю, тянет за бедро. И устремляется к застывшим посредине перепаханного двора фигурам.

Окруженная ореолом вырванных из тела окровавленных крюков Гретта взмахивает скьявоной и на тонкой шее схватившегося за обух пробившей грудину секиры, старика, расцветает алая полоса. Голова безумца начинает опускаться на грудь.

Медленно словно во сне дикарка отпускает свое оружие и выдергивает из под подбородка обломанное острие засевшей под челюстью сабли.

На проросшую костями землю падает окруженная ореолом разлетевшейся шелухи луковица.

–

Поплотнее закутавшись в одеяло, Эддард подтянув ноги вжался в угол повозки и машинально огладив прохладную рукоять трости, уставился на танцующие, по слегка покачиваемому поднявшимся ветром, тенту, тени. Устроившаяся в другом конце воза Майя похоже спала сном праведника. Грудь красавицы мерно вздымалась и опускалась, глаза были закрыты. Звук ровного неглубокого дыхания разбавлял сгустившуюся над лагерем тишину, но почему то вызывал лишь тревогу.

В том, что Кирихе спит, не было ничего удивительного. Столь щедро поделившийся запасами улыбчивый рыцарь то и дело подливал им вина. Эддард сам чувствовал, что несколько захмелел. Травница же выпила намного больше. Окруженная вниманием и улыбками, под одобрительные веселые возгласы мужчин она осушила не меньше трех больших чаш и через некоторое время, уже вовсю клевала носом. А вот к нему сон не шел. Более того, с каждой проведенной в кампании паладинов минутой, поселившийся в груди червячок беспокойства рос, набирал силу и начинал все активнее ворочаться где-то под сердцем. Честные, простые и открытые лица вояк, широкие улыбки и доброжелательные взгляды. Что-то в этом всем было… неправильным. Не могут монахи и послушники воинствующего ордена быть столь открыты с незнакомцами. Не станут они устраивать импровизированную пирушку с мясом и вином посреди предгорий. Не бывает так, чтобы среди более тридцати принявших или готовых принять постриг мужчин не нашлось ни одного аскета или фанатика. А этот Леменет… Ну не бывают паладины столь похожими на… паладинов. Слишком латник был… правильным. Шаблонным. Словно актер играющий роль молодого героя времен первого похода. А эта показная доброжелательность? Улыбки. Смех. Взаимная нелюбовь ловчих и монашеских орденов уже давно стала в империи притчей во языцех. Учредив институт ловчих, престол Наместника отобрал у монахов-воинов изрядную долю власти, и хоть случилось это более чем двести лет назад, склоки, и безобразные драки до сих пор случались с завидной периодичностью. Поэтому, когда всадники представились посланниками Белой длани, одного из самых фанатичных, известных своей строгостью, аскетизмом и доходящей до жестокости жесткостью, ордена, Эддард был готов ко всему. Высокомерию и брезгливости, презрению, нарочитому игнорированию, вплоть даже до «случайного» болта из арбалета куда-нибудь под ноги. Но такого радушия ожидать было нельзя. Что-то было неправильно, он не мог ничего доказать. Улыбки? Шутки? Смех? Доброжелательность? Быстрые взгляды за спиной? Все это можно объяснить реакцией на красавицу Кирихе. Пусть и давшие обет безбрачия, мужчины, вполне естественно пытаются привлечь к себе внимание встреченной ими женщины. Краткая молитва, где только один Леменет знает слова, а остальные неразборчиво бормочут себе под нос? Стоит ли много требовать от пусть и монахов, но прежде всего воинов, половину жизни проводящих «в поле», за пределами стен монастырей и конечно далеких от изучения катехизиса. Свежая баранина в седмице пути от ближайших поселков? Возможно, они встретили идущий на торжище обоз или просто наткнулись на отбившуюся от стада и потерявшуюся в горах овцу. Слишком новые доспехи, пелерины и упряжь для коней? Не обмятые седла? Ну что же возможно брат-интендант решил заменить снаряжение перед выходом своих товарищей на очередное задание. Каждый факт можно объяснить, каждое обстоятельство не значит ровно ничего, но почему же ему так неспокойно? Это напоминало ему степи. Сулджуки, несмотря на формальный более чем полувековой мир с империей, не любят чужаков. И если в селении тебя встречают угрюмым молчанием, сжатыми кулаками, а в руках мужчин помоложе, будто бы невзначай появляются вилы и серпы, значит все в порядке. Значит можно договариваться. Торговаться за еду, воду из колодцев, задавать осторожные вопросы и выслушивать не менее настороженные ответы, можно даже оставаться на ночлег, который, может быть и без радости, но принуждаемые обычаями и законами гостеприимства тебе предоставят. Но если деревня встречает тебя улыбками и закатывает по твоему прибытию пир… Самое время оттуда убираться. Причем как можно скорее. Потому что это может значить только одно. Весточка ближайшей банде «братьев степи», уже послана и стоит тебе отъехать от аула на пол лиги, тебя будут ждать стрелы и острая сталь. Больше всего сейчас Эддарду хотелось бы растолкать травницу и поделится своими подозрениями. Но что он ей скажет? Что цу Гернхарт слишком любезен? Что видел, как у пары всадников при взгляде на нее странно блестели глаза? Что снаряжение монахов выглядит, будто им пользуются не больше пары седмиц? Что дозоры расставлены так, словно паладины не сколько опасаются нападения извне, сколько, явно не хотят того, что кто-то выйдет за пределы их стоянки незамеченным? Что ему не дали покормить коней, отговорившись, что сами все сделают? Глупости. Игры разума и паранойя вызванная усталостью событиями последних дней. Ну, хорошо. Допустим он поделится своими подозрениями и Майя ему поверит. Что им делать дальше? Прорываться из лагеря и бежать в горы? Ночью? Не зная троп и укрытий, не имея опыта ухода от погонь? От тридцати с гаком вооруженных мечами и арбалетами латников? Или сражаться с целой ротой вдвоем? Нет. Надо что-то сделать. И все, что он может сейчас это проверить свои подозрения. Хоть это и страшно. Но надо смотреть страху в глаза. Если ты чего-то боишься – либо делай сразу, либо не ной потом, что так вышло.