Текст книги "Проделки Лесовика"

Автор книги: Дмитрий Ольченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Юрка остановился у подножия муравейника. Х-Девятый и маститый удалились во внутренние камеры подземелья, когда Ломехуза начал выделять феромоны жалости, против которых они не смогли бы устоять. Теперь мальчик был свободен и мог идти куда угодно. Никто его не удерживал. Но уйти, не попрощавшись с Х-Девятым, было бы невежливо, а искать приятеля в лабиринте подземелья – бессмысленно. И Юрка пошел, куда глаза глядят.

Над ним шумели высокие травы, колыхались поздние цветы. С ревом нагруженных самолетов пролетали оранжево-черные шмели. Серые кузнечики словно выстреливали собой из катапульты. Меланхолические бабочки порхали над зарослями душицы…

«Все это интересно, но куда я иду?» Мальчишку снова охватило отчаяние. Впереди показалось непонятное ослепительно белое сооружение. Когда Юрка подошел поближе, оно удивило его необычной формой. «Похоже на какие-то развалины, – подумал Юрка, обойдя их и осмотрев со всех сторон. – Нет, не развалины… А что? Так это же череп! Лошадиный!»

Он взобрался на него и уселся на краешке глазного провала, спустив ноги. Вдруг вскочил, как ошпаренный. В памяти возникли строки: «Из мертвой главы гробовая змея шипя между тем выползала…» Он осторожно заглянул в темную пустоту одной глазницы, потом другой. Там, в полумраке, копошились какие-то жучки, многоножки. Змеи, там, к счастью, не было. Змея лежала в другом месте, в метре от черепа. Лежала, свернувшись огромным чешуйчатым калачом. Черные стеклянные глаза змеи смотрели сыто и равнодушно. Юрка оцепенел от неожиданности. Но страха не было. Каким-то шестым или седьмым чувством понял, что змея ему не угрожает. Не было в ее взгляде намерения причинить мальчишке зло. Скорее всего она была сыта и теперь желала только одного – чтоб ей не мешали переваривать добычу. Что ей до крохотного существа, каким предстал перед ней Юрка! Вокруг столько ящериц! Столько птенцов-слетков, беспечных и глупых, не приучившихся еще разбираться в опасностях!.. Змея словно говорила: сегодня и в последующие два-три дня можешь не опасаться. Но потом берегись. Я проглочу тебя. Возможно, ты придешься мне по вкусу, и я пожалею, что ты слишком мал. Кто знает…

Солнечные лучи слепили глаза, отражаясь от выбеленной дождями черепной кости. Юрка подумал, что здесь, на плоской вершине черепа, в метре от змеи его никто не осмелится потревожить. Он будет спать под охраной змеи! Кому еще удавалось такое!

Легкий ветер пролетел над ним, коснувшись разгоряченного лица.

– Ты спишь? – услышал Юрка тихий голос ветра.

– Нет, не сплю.

– Поболтаем?

– Не хочется.

– Почему?

– Тяжело на душе… Не представляю, что со мной будет.

– А что будет? Лесовик подурачится да и вернет тебе прежний вид.

– Ты так думаешь?

– Конечно! Кто-кто, а я старика знаю! Очень хотелось бы помочь тебе, но боюсь, как бы хуже не было. Мне старик ничего не сделает, а на тебе может сорвать зло.

– А, будь что будет!

– Я тоже так считаю. Надо полагаться на судьбу.

Некоторое время они молчали. Каждый думал о своем. Но ветру было думать легко, а Юрке тяжело. Ветер был дома, в своей родной стихии, а Юрка – в чужой и враждебной обстановке. Его мучило неведение, и ему хотелось избавиться от него.

– Слушай, ветер!

– Слушаю…

– А какой цвет у тебя был раньше?

– Разный. У меня были все цвета, правда, не очень яркие. В хорошем настроении я бывал голубым, зеленым, добрым…

– Добрый – это не цвет.

– Ну ладно, все равно я был добрым. Ранним утром я бывал розовым. Но если меня кто-нибудь раздражал, я становился темным, а по ночам – так прямо черным. А вообще я люблю шалить… Шалун я неисправимый! Как только встречаю своего старика, чувствую, что в меня немедленно вселяется дьявол. То за бороду дерну, то с ветки свалю, то глаза пылью запорошу. Чего только не проделываю над ним! Он свирепеет, а сделать мне ничего не может – я ведь невидимка! Ах, как подумаю, каким несчастным был бы я, сделай старик меня деревом! Представляешь? Быть деревом! Это при моей неусидчивости! Жить, не сходя с места! Ей-богу, как подумаю об этом, душа в пятки уходит… Я самый счастливый из всего, что есть на земле. Меня не сдерживают никакие границы! я лечу, куда хочу!

– Как ни привольна у тебя жизнь, а мне тебя жаль.

– Почему?

– Ты бесцветен. Какой смысл жить на свете, если тебя никто не видит?

– И правда! Я не подумал об этом… Действительно, как можно жить, если тебя не видят! Какой смысл в этой жизни! Вечно в беготне, ни минутки спокойной… О боже, почему я такой несчастный! И когда все это кончится! – ветер пригорюнился. Несколько крупных слезинок упало Юрке на руки.

– А нельзя ли тебя покрасить? – спросил Юрка.

– Нельзя.

– Почему?

– Я слишком непоседлив.

– Но иногда ты сидишь совсем тихо! Так тихо, что тебя даже не слышно!

Верно, не слышно. Это потому, что я нахожусь тогда в другом месте.

– Вот ты где! – раздался за спиной радостный возглас. Юрка оглянулся. К нему по длинной носовой части черепа бежал Х-Девятый.

– Явился, не запылился… – прошептал ветер. – Ну, я, значит, полетел. Бывай здоров, и не кашляй!

– Всего! – кинул Юрка.

– С кем это ты говорил? – спросил муравей.

– С ветром.

– Фи-и-и! Нашел собеседника! Это же известный пустобрех!

– Не говори так, он очень несчастный.

– Несчастный? Да он сам не знает, какой он! – возразил муравей. – А ты ушел и не простился со мной. Я уж подумал, что и не увидимся больше. На всякий случай побежал по твоим следам. И оказалось, что не напрасно.

Юрка почувствовал неловкость. Конечно, это свинство – уйти и не сказать «прощайте»!

– Я прогнал паразита. Потом сидел, ждал. Тебя все не было. Встал и пошел своей дорогой, – оправдывался Юрка.

– А где она, твоя дорога? – спросил муравей. – В конечном счете все наши дороги ведут в никуда.

– Неправда. Каждая дорога приводит к людям.

– Я не о тех дорогах.

– О каких же?

– О дорогах судьбы. Надеюсь, ты понимаешь, какая между ними разница? – спросил муравей.

– В общем, да, – ответил Юрка не совсем уверенно, опасаясь, однако, как бы муравью не вздумалось уточнять, что же именно понимает он под словами «дорога судьбы». Начал бы путаться, городить невесть что, словом, вести себя так, как при плохо подготовленном уроке.

Муравей не стал уточнять. Он был печален. Не столько печален, сколько угнетен.

– Хорошо моим собратьям! – сказал муравей поселе некоторого молчания. – Хорошо им! У них нет вопросов и нет сомнений!

– Как может быть хорошо рабам?! – воскликнул Юрка.

– Они не знают, что они рабы! – отрезал муравей. – Они – существа с вытравленными эмоциями. Они не умеют радоваться, не способны горевать, не знают, что такое любовь и мечта… Но по какой-то странной прихоти судьбы всем этим наделен я! Зачем? Чтобы всю жизнь мучиться? Такие, как я, в муравейнике не нужны… Я не хочу больше жить. Муравейник – это серая пустыня бездуховности! Я хочу умереть.

– Не надо отчаиваться, – сказал Юрка, – Среди людей, я слышал, есть такие, которые в страданиях находят радость. А еще есть стихи. Послушай:

 
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,—
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими, как сон,
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы…
 

– Дальше забыл, – признался Юрка.

– Ох, как здорово! Это твои стихи? Ты сочинил?

– Нет. Это Пушкин. Наш великий поэт.

– И его все знают?

– Все!

– Все люди любят поэзию?!

– Почти все.

– Как я им завидую! – воскликнул муравей. Они знают, что такое любовь и мечта.

– Послушай, дружище! – сказал Юрка. – А почему бы тебе не пойти со мной? Мы уйдем к людям, ты будешь жить в моей комнате. Я устрою тебя в самом теплом и уютном уголке! Хочешь – в банке из-под варенья, хочешь – в спичечном коробке. Будешь кушать, что твоей душе угодно. Даже в школу я буду тебя брать. Пойдем, а?

– Муравей слушал мальчишку с печальной улыбкой, смотрел на него, как смотрят убеленные сединой старики на несмышленых младенцев.

– Я тебе верю, но это невозможно. Муравей может жить только в муравейнике. Так начертано волей судеб.

– И ничего нельзя сделать? Совсем ничего?

– Ничего. Для муравья одиночество смертельно.

Он может жить, когда рядом его собратья… Ты мне нравишься, но ведь ты не муравей, а я не человек. У нас разные судьбы. У наших судеб разные дороги. Они могут пересекаться, как вот сейчас, но они никогда не побегут рядом.

– Обидно, – сказал Юрка. – Но ты прав.

– Эй, вы! – раздался сверху скрипучий голос. – Хватит вам болтать! Скоро грянет гроза!

Лесовик прилетел незаметно, и уселся на старом вязе, тень которого подступала к лошадиному черепу. На этот раз муравей тоже услышал Лесовика. Так, видно, пожелал сам хозяин леса.

– Я пойду, – прошептал муравей. – Желаю тебе поскорее стать таким, каким ты был раньше. И еще – поскорее выбраться из лесу. И встретиться с родителями…

– Надеюсь, пигмейчики, вы понимаете, что сие зависит токмо от меня! – насмешливо заявил Лесовик.

– О, да! Ты – великий хозяин леса. Здесь, в лесу, ты всемогущ. Я и мой друг-человек почтительно желаем, чтобы твое великодушие было под стать твоему всемогуществу! – крикнул муравей.

– Не надрывайся, я не глухой! – ответил Лесовик, и в его зеленых глазах сверкнуло самодовольство. Он, грешный, тоже питал слабость к лести: любил, когда его о чем-нибудь просили, и при этом непритворно удивлялся: «3нают, что не уважу, а все равно просят!»

– Хозяин, не будь жестоким к моему другу-человеку! Пусть он вернется к своим сородичам! – продолжал просить муравей. – Возьми мою жизнь, только освободи его!

– Зачем мне твоя никчемная жизнь? – ответил Лесовик, искоса поглядывая на Юрку. – Она не нужна тебе, а мне и подавно. Думаешь, я не слышал, как ты жаловался на судьбу? Вот если бы ты очень уж дорожил ею, тогда я, пожалуй, и взял бы. А то получается, как в поговорке: «На тебе, боже, что мне не гоже!» Не выйдет. Лесовика не проведешь! Сам в дураках останешься!

Муравей сник и виновато взглянул на Юрку. Выглядел он жалким, униженным, безответным. Лесовик грубо поглумился над муравьем.

– Это неправда, что жизнь муравья ничего не стоит! – крикнул Юрка. – Жизнь – великое благо. Она выше любой цены. И я не хотел бы получить освобождение ценой жизни моего бескорыстного друга! – Мальчишка говорил с вызовом, глядя Лесовику в глаза.

– Та-а-к, та-а-ак! – протянул Лесовик угрожающе. – Ты, малец, что-то слишком уж расхрабрился! Да я тебя в порошок сотру!.. Превращу в навозного жука! В скарабея превращу!

Взлохмаченный и разъяренный, Лесовик стал надвигаться на Юрку, раскинув мосластые руки и шевеля скрюченными когтистыми пальцами. Деревянное рычание Лесовика гремело и перекатывалось подобно громовому раскату, глаза извергали молнии…

Мальчишка втянул голову в плечи. И вдруг – непонятное: мгновенно исчезли и Лесовик, и муравей, и лошадиный череп, и все, что было вокруг черепа… Деревья и травы обрели привычный облик. Юрка лежал в траве, над ним раскинулось белесое от зноя небо. В его западной части, куда клонилось солнце, громоздились тяжелые грозовые облака. Они наплывали медленно, грузно, исподволь меняя очертания, клубились, белые сверху и темно-синие в провалах. Их нутро оглашалось утробным рокотом, который ворочался в них и пытался вырваться наружу. Умолкли птицы. Перестали стрекотать кузнечики. Порывы ветра налетали на деревья. Все притихло в ожидании грозы…

Юрка попытался подняться и не смог. Руки и ноги подгибались, тело не слушалось. «A-а, все равно! Полежу и здесь». Небо над ним словно очищалось от серой дымчатой вуали, голубело. В парном воздухе потянуло прохладой, запахло дождем, и этот живительный запах ворвался в Юркины легкие, проник в кровь и побежал по жилам, в каждую клеточку тела, взбадривая ее и тормоша. Юрка дышал часто, как разморенный зноем щенок. «Пить! пить!» Ничего больше не хотелось, только пить. Хотя бы маленький глоточек воды! Пить! Это звонкое птичье слово тонко звенело в ушах. Звон этот нарастал, ширился, перед глазами мелькали очертания геометрических фигур, пронизанных мелькающими искрами…

Звон в ушах и феерические видения прекратились. Голова стала ясной. Сознание фиксировало четко и просветленно все, что попадало в поле зрения. Огромные облака закрыли полнеба и теперь клубились над самой головой. На Юркино лицо упало несколько крупных дождевых капель. Солнечный свет померк. Ветер налетал на деревья резкими порывами, будто хотел растормошить их от спячки и подготовить к грозе. Поднялся шум. Казалось, что где-то за деревьями грохочет железнодорожный эшелон. Гроза надвигалась неудержимо, широко и размашисто, подавляя все остальные шумы и звуки. Ливень обрушился, мгновенно, точно кто-то решительно вспорол днище неба – и хляби небесные разверзлись.

У Юрки было такое впечатление, будто на него одновременно вылили десять ведер холодной воды. Даже дыхание зашлось. Юрка вскочил, – откуда только и сила взялась! Дождевые струи падали отвесной стеной, заполняя все вокруг ровным энергичным шумом. Мальчишка поднял лицо к тучам, начал ловить воду ртом. В целом мире не было ничего вкуснее и живительнее хлестких дождевых струй, проникающих, казалось, в самую душу. «Вот чего мне не хватало!» – подумал Юрка, как вдруг перед глазами сверкнула ослепительная плеть, а вслед за тем раздался такой оглушительный грохот, что заложило в ушах.

И пошло… И пошло… Молнии сверкали одна за другой. Огненные плети хлестали землю, жуткие раскаты грома наводили на панические мысли о конце света. Было страшно… и хорошо. Юрка одиноко стоял под ливнем, который бурно вымывал из него гнетущее чувство слабости. Подставлял под струи сложенные лодочкой ладони – они наполнялись прямо на глазах. Изорванная одежда прилипла к телу – это было не совсем приятно, но Юрка меньше всего обращал внимание на такую мелочь. Он чувствовал себя спасенным. Чувствовал себя зрителем на величайшем представлении природы. С радостным трепетом прислушивался к звукам яростно разбушевавшейся стихии. Казалось, тысяча дьяволов за кулисами черно-синих туч била, крушила, рвала все подряд, а на землю сыпались сверкающие осколки.

Первый, самый сильный, напор бури прошел, ливень стал немного слабее. Громы укатывались вдаль. Юрку начал пробирать мокрый холод, и он подумал, что ливень – это превосходно, однако неплохо бы и укрыться где-нибудь! А куда в лесу спрячешься? Только под дерево. Крона старой липы выглядела самой густой и непроницаемой – темный широкий шатер, оглушенный ливнем. Правда, он не спасал от дождя, ливневые струи скатывались с мокрых листьев на землю, но чувство «крыши» над головой успокаивало. Вспомнилось, что во время грозы в лесу нельзя прятаться под самые высокие деревья – в них обычно метят молнии. Заколебался – не выскочить ли, пока не поздно? Но другая мысль подсказала, что сердцевина грозы, где рождаются молнии, ушла дальше, опасность миновала. Юрка уселся на толстую лапу корня и, прижавшись спиной к дереву, охватил колени руками. Его била холодная дрожь, зуб на зуб не попадал. Но от холода, как он понимал, не спрячешься. Оставалось одно – терпеть.

Сумерки сгущались. Глубину леса заполнил мрак, и только здесь, на поляне, было еще довольно светло. Наступала ночь. Юрка не мог вспомнить, какая по счету. Он потерял всякое представление о времени. Где-то за низкими бесформенными тучами уходило на покой солнце. Знойное дневное светило, выжимавшее из Юрки последние капли жизни, теперь казалось желанным. Юрка сидел под деревом дрожащий, мокрый и мечтал о горячих солнечных лучах.

Вот когда пригодился бы шалаш! Юрка начал корить себя за непредусмотрительность. Как же так! В лесу, где столько кустов и веток, не подумать о шалаше, о самом древнем убежище человека, спасавшем от любой непогоды! Сам виноват! Не додумался! Теперь изволь терпеть!..

Дождь почти утих. Раскат грома ворчал вдалеке рассерженным, но благодушным домашним псом. Теперь дождевые капли падали не с неба, а с листьев – крупные, увесистые. Когда такая капля попадала за шиворот, приятного было мало. А если по верхушкам деревьев пробегал ветер, деревья встряхивались, как мокрые собаки, и обдавали тучей брызг.

Ночной лес дышал пронизывающей сыростью. От непрестанной дрожи у Юрки разболелись мышцы. Он встал на негнущиеся ноги, прошелся взад-вперед, сделал несколько движений руками, преодолевая зябкую скованность. Увлекшись, он сделал приседание. Попрыгал, побегал на месте. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Еще прыжки – неуклюжие, неверные… Вдох-выдох. Вдох-выдох. Сердце ответило частыми гулкими ударами, ускоряя движение крови по жилам. Зябкость прошла, робкое тепло бросилось сначала в грудь, а потом растеклось по всему телу.

Юрка двигался, пока не свалился от усталости. Нащупал дубинку. Ее надо держать при себе, ночью все-таки страшновато. Уселся поудобнее, колени прижал к телу, охватив их руками. Обостренный слух улавливал каждый звук в лесу: то капля сорвется, то желудь, то сучок… Все живое попряталось.

Чтобы легче было коротать ночь, Юрка принялся за воспоминания. Вспоминал друзей, одноклассников, маму, папу… Интересно, как там мама; чует ли ее сердце, в какие переделки попал сын? Она ведь всегда так: чуть что – «Чует мое сердце!» Или «Чуяло мое сердце!» Когда все останется в прошлом, Юрка расскажет о своих приключениях за вечерним чаем. Будет о чем рассказать…

Судя по всему поднялась температура. Снова хотелось пить. Жаркие волны так и накатывали, так и приливали к лицу. Опять появился монотонный звон в ушах. Юрка приложил руки к вискам – жилки пульсировали в них твердо, тревожно. В тучах появились разрывы. Крупные звезды заглядывали сквозь них на землю. Казалось, они утешали Юрку: мол, все будет в порядке!

А через месяц – в школу. Как обычно, в сентябре будут писать сочинение: «Как я провел лето». Если я напишу обо всем, что со мной приключилось, никто не поверит. Скажут: «Ну и враль же ты, Юрка!»

…Вернется домой, прежде всего попросит, чтобы ему накупили мороженого. А потом попросит маму нажарить картошки-фри, его любимой картошки. Он уплетет ее с малосольным хрустящим огурцом. Когда наестся досыта, ляжет спать… В свою привычную постель, теплую и уютную. Сквозь сон услышит, как подойдет к нему мама и поправит одеяло, а он в ответ что-то промычит…

А насчет сочинения решил: будет писать правду. Все, как было. Пусть не верят! Он им скажет: «Мне, ребятки, повезло, я кое-что повидал! Кое-что испытал! Не то, что вы, маменькины дочки-сыночки!» Может, Юрка так и не скажет, зачем ему выпендриваться? Он ведь и сам не любит, когда кто-нибудь слишком уж заносится. Как говорит папа, надо быть скромным и простым. Позерство – дрянное дело. Конечно, папа знает, что говорит! На то он и папа! Главное – поскорее вернуться домой.

– Надейся, мой друг, надейся! «Надежды юношей питают», или «пытают»? – как правильно? – насмешливо сказал, усаживаясь на ветке, Лесовик. – Ты еще не устал надеяться?

Утренние лучи насквозь пронизывали промытую ночным ливнем листву. Парная теплынь разлилась по лесу, клубилась над поляной легким туманным облачком. Юрка посмотрел на Лесовика и отвернулся – этот старый хрыч окончательно рехнулся, впал в детство, сидит на ветке и болтает кривыми ногами, да еще и посмеивается. Возмутительно!

– Не ершись, не ершись, малый! – прогугнявил Лесовик. – Зачем ершиться? Ты, вижу, заскучал. Верно говорю?.. Не хочешь отвечать? Ах, мы гордые! Мы презираем!.. Презирай, презирай, если тебе от этого легче! А я, вишь, одно развлеченьице придумал. Знаешь, летал по лесу и все думал, чем бы еще моего малого развлечь. И придумал! Иду на что угодно, никогда не отгадаешь… Ну? Выше нос, малый!

Юрка смотрел на Лесовика хмуро и недоверчиво.

Что он там еще придумал, этот гундосый? Ничего хорошего ждать от него не приходится, от этого всесильного дряхлого старикашки с повадками записного кривляки.

– Тю-тю-тю! – настороженно воскликнул Лесовик. – Только без оскорблений, малый! И не смотри на меня волчонком! Я ведь могу и обидеться!

«Ну и обижайся, – думал Юрка. – Подумаешь, обидчивый какой! Это я должен обижаться!»

– Послушай, ты причинил мне столько мучений, что не имеешь никакого права рассчитывать на мое уважение! – с вызовом крикнул Юрка.

Лесовик изумленно выпучил глаза. Хотел что-то сказать, но только: запыхтел и заерзал на ветке. Потом почесал в затылке.

– Ну вот! Уже и обиделся! – наконец воскликнул Лесовик. – Я же вернул тебе твой прежний облик! Чего ты еще хочешь?

– Ясно чего! Хочу домой! Мне надоел твой лес!

– Лес не только мой, но и твой, – поучительно заметил Лесовик. – Но отпустить тебя домой не могу.

– А я не хочу здесь больше оставаться! – крикнул Юрка со слезами на глазах и негодованием в голосе. – И ты не должен мешать мне выйти отсюда!

– Чего я должен, а чего не должен – позволь мне самому решать. Я не допущу, чтобы какой-то сопляк разговаривал со мною таким тоном! А посему – катись-ка ты, малец, в мезозой!

– Куда-а-а?!