Текст книги "Пожарная застава квартала Одэнмате (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Богуцкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)
Глава 14
Отложенное сэппуку
В одной и старых семей земли Оми, в замке Мацуяма, умер князь Гамо Тадатомо, потомок славного Гамо Ёрисато, погибшего в битве при Сэкигахара. И поскольку перед той битвой он выбрал неверную сторону, род его после установления мира оказался в разряде «удаленных» от Ставки князей.
После этого род его скитался, переводимый от владения к владению, теряя доход, союзников и благосостояние. И в целом существовал этот род только потому, что дед нынешнего сёгуна обещал ему защиту и доход за сохранение верности делу мира в стране. И вот теперь сын столь славного рода умирал, а род его грозил прерваться, и все его приближенные с ужасом ждали его кончины, ибо это означало путь в никуда, двор его будет распущен, владение отдано родственной ветви, занявшей в свое время правильную сторону. Примеры подобных печальных исходов для верных вассалов «удаленных князей» были перед глазами, буквально на днях умер старый соратник князя, и вся его дворня пошла по миру, без пригляда и покровительства, поскольку нынешнее правительство ничего им не предложило. Никто такого для себя не хотел, и шесть стариков, ближайших вассалов и советников князя, сговорились покончить с собой, как только князь умрет. Их ближайшие слуги, числом еще двадцать человек, в верности своей также решили последовать за своими господами.
– Умрет господин, и мы последуем за ним, – говорили они друг другу. Их порыв был столь силен, что привлек людей, даже и не думавших о подобном, их слуг, сыновей и вовсе посторонних.
Когда о смерти господина было объявлено, все они собрались в великой зале княжеского дома и один за другим по старшинству вскрыли свои животы.
Последним был молодой еще балбес копейщик Харада Гондзо, последователь копейной школы Ходзин-рю, здоровенный детина, которого тут и вовсе не должно было быть по его незначительности, но никто так и не собрался прогнать его.
Свершилось обычное в те времена, что нынче совершенно запрещено указом Ставки, самоубийство семьи в трех поколениях вслед за господином, потому что не хотели жить ронинами, а решились следовать за ним и в посмертии своем.
И когда верные вассалы, залив залу содержимым своих вен и желудков, испуская тяжкий последний дух, умирали один за другим, вошла к ним девица, служанка последней жены князя, еще молодой женщины, и воскликнула:
– Вот и славно, никто нас не остановит теперь, мы вернемся домой к родителям госпожи, а ужасный старик муж ее, по всему видать, опился зелья для мужской силы, что я сварила, и надорвался, как мы и надеялись. Хорошо-то как!
– Ведьма, – прорычал, умирая, старший из вассалов, седобородый Мацумото Тэнсин, не раз омочивший свой меч в крови врагов. – Мы покараем тебя.
– Да кого ты теперь покараешь! Ты даже под себя сходить не сможешь! – воскликнула довольная служанка и с хохотом удалилась под бессильный скрежет зубов умирающих воинов.
Умирающий Мацумото Тэнсин обвел глазами залу, разыскивая хоть кого-то, кто еще мог бы покарать служанку, и увидел его.
– Гондзо-копьеносец! – выкрикнул Тэнсин. – Собери свои кишки обратно в рану, замотай живот тканью, догони и покарай эту ведьму! Мы должны отомстить за наш позор: мы не уберегли господина! Ты моложе нас всех, и ты последним вскрыл свой живот, у тебя есть еще не меньше часу, и наш общий гнев тебе в помощь!
С тем старый воин испустил дух, а Гондзо-копьеносец, как ему и приказывали, горстями собрал обратно свои внутренности, перетянул распоротый живот белой тканью, запахнул сверху полами белого кимоно по-посмертному и перевязал поясом. Опираясь на длинный меч в ножнах, он поднялся на ноги и вышел из зала, вызвав вопль ужаса у всех, кто ожидал их исхода снаружи.
– Служанка Фурин! Где она⁈ – выкрикнул он.
Дрожащие пальцы слуг показали в одном направлении, на покои госпожи, и Гондзо отправился туда, заливая полированные доски пола капающей с подола кимоно кровью. Каждый шаг давался ему с трудом, он шагал, как кукла на ниточках своего отлетающего духа, едва не теряя равновесия и сознания. Он шел по коридорам замка, и ужас следовал за ним.
Дикие вопли служанок предшествовали его появлению на женской половине. Сломав бамбуковую перегородку, он ввалился в покои. Перепуганные женщины разбегались, охрана не посмела остановить окровавленного мстителя.
Лишь пожилая фрейлина Окирин но Като в кимоно простой расцветки осталась сидеть у входа в опочивальню госпожи с остро заточенной нагинатой наперевес.
– Отойди в сторону, женщина, – прорычал Гондзо, шагая к опочивальне. – Я посланник мести и ни перед чем не остановлюсь!
– Я служу и охраняю мою госпожу, и никто здесь не пройдет, – негромко ответила фрейлина.
– Они предали нашего господина, они убили его, – выпалил Гондзо, шатаясь, опираясь на меч в ножнах.
– Я ничего об этом не знаю, – ответила фрейлина, – мой долг беречь вход в эту спальню и пасть на пороге, если потребуется.
Гондзо устало махнул рукой и вытянул меч из ножен.
Так сошлась непоколебимая верность с неотвратимой верностью.
Их бой был недолгим, Гондзо поймал нагинату ткнувшей в него фрейлины под лезвие и с нечеловеческой силой выдернул древко из рук женщины. Фрейлина отскочила, отважно выхватив из-за пояса короткий меч, и была тут же зарублена длинным мечом Гондзо. Обливаясь кровью, она упала на пол, и Гондзо, переступив через ее тело, ввалился в спальню госпожи.
Госпожа была там, и служанка Фурин при ней. Они уже собирались в путь.
– Как смеешь ты! – воскликнула госпожа. – Как смеешь ты врываться!
– Вы-то мне и нужны, – устало закашлял Гонзо. – Вы и ваша ведьма-служанка. Пусть верная княжеская дружина уже последовала вслед за господином, но они послали меня, и я не отступлюсь, пока не отправлю вас вперед себя.
Он ринулся к женщинам, а они с воплями бросились прочь от него, они метались по покоям, сметая китайские столики и опрокидывая расписанные золотом ширмы школы Кано. Гондзо, опираясь на нагинату, преследовал их, и извилистый его путь отмечала цепочка кровавых капель на циновках и брошенной одежде.
Опрокинутый светильник поджег свиток с автографом императора Тоба в почетной нише, и от горящей бумаги занялись стены. Дым затянул потолок покоев.
А женщины не желали умирать, они метались и не давались в руки, и тогда Гондзо, встав на месте, подбросил в руке древко нагинаты и метнул его через всю комнату, пригвоздив служанку Фурин к кедровому столбу, подпиравшему крышу покоев. Госпожа без сил упала у ее ног, и когда Гондзо приблизился, лишь закрыла лицо руками.
– Я всегда почитал господина и вас, госпожа, – произнес Гондзо, стоя с окровавленным мечом над нею. – И сложись иначе, умер бы за вас, как почтенная фрейлина Осако но Кумамото, но я посланник воинского гнева, недолжно князю столь славного рода умирать так вот, отравленным служанкой жены.
– Я ничего не знаю! – прокричала госпожа, закрыв прекрасное юное лицо руками. – Я ничего не приказывала Фурин! Я только хочу домой!
– У господина и госпожи очень верные слуги, им не требуются приказания, – устало заключил Гондзо. – Приготовьтесь, дорогая госпожа, сейчас вы умрете.
– Пощадите! – закричала юная девушка. – Оставьте это следователям, они выяснят все. Пусть меня судят судом Ставки!
– Я месть, – ответил Гондзо. – Я не правосудие.
И нанес свой удар.
У него еще достало сил выйти из охваченных пламенем покоев, вернуться в великую залу княжеского замка, где остывали тела его старших товарищей, и там, сев меж ними, он распустил перевязку на страшной ране и испустил дух раньше, чем пламя разгоревшегося пожара достигло его.
Сгорели три этажа главной башни замка, убытки были огромны. Родители госпожи подали жалобу сёгуну о незаконной расправе. Дознаватели Ставки расследовали это дело и дознались всего из показаний уцелевших слуг.
Старый друг нашей семьи участвовал в этом расследовании, потому я знаю все доподлинно и могу вам рассказать вполне точно.
Действия копьеносца Гондзо в той части, где он выполнял приказ вышестоящего начальника, были признаны целиком верными. Тем он совершил праведную месть. А справедливость мести лучше всего способствует спокойствию разгневанных духов, ибо только она внушает божественный страх, несравнимый с правосудием государства.
Но семья Гондзо была изгнана из княжества по приказу дознавателя Ставки, расследовавшего это дело.
За его повлекшее огромные бедствия неосторожное обращение с огнем при исполнении служебных обязанностей.
* * *
С шипением погасла последняя свеча, но в зале храма не стало темнее.
– Рассвет, – тихо произнес настоятель Окаи.
– Собирайтесь, – отозвался Котэцу, вставая с места. – Сегодня будет тяжелый день.
Глава 15
Последний вечер в храме близ Одэнмате
– Ну что, соратнички, – сказал Котэцу, поднимаясь с места и с хрустом разминая костлявые пальцы. – Приступим!
Он решительно встал на колени перед опечатанным ящиком.
– Платок, – не оглядываясь, бросил он. И ему подали белый дорожный платок-фуросики. Котэцу аккуратно, словно готовился к акту высокой каллиграфии, расстелил пересеченную складками ткань на блестящем полу.
Пошевелив длинными пальцами, он наклонился и взялся за ящик, упершись в его опечатанные стенки костяшками пальцев, и словно легкую шкатулку перенес на платок. Тут я безоговорочно поверил, что он кузнец, сила в пальцах его была видна потрясающая.
Котэцу быстро лихим артистичным жестом обернул ткань вокруг ящика и завершил надежным, но изящным узлом сверху.
– Палку! – не глядя поднял он раскрытую ладонь, и в нее со всем почтением вложили полированную множеством узлов и ладоней палку для переноски, кою он тут же вставил в узел платка.
– Нужны двое надежных людей, – изрек он, поднимаясь.
Я и Нагасиро тут же ступили вперед. Я заметил, что батюшка его, жрец дракона Миоодано, с трудом, но подавил в себе порыв прикрикнуть, остановить.
Все верно, нельзя стоять на пути между воином и его отвагой.
Мы с Нагасиро взялись за палку каждый со своей стороны и подняли ящик в платке с пола.
Все расступились, давая нам дорогу.
– Разгоните тех людей, – бросил Котэцу, и братья Хиракодзи шмыгнули вперед, чтобы расчистить нам путь до ворот. Саторо Оки шел впереди, отталкивая самых непонятливых. И откуда собралась такая толпа поутру? Им всем делать больше нечего?
Мы прошли ворота, Нагасиро впереди сошел по ступеням, я следом, и мы вышли на улицу. Остальные следовали за нами, чтобы уберечь ящик от превратностей в толпе большого города.
Мы шли по улице, а нас встречали тревожным гулом голосов.
У ворот квартала стоял наш надзиратель Мацувака при копье, в окружении стражи, он молча наблюдал, как мы уносим опасный предмет за пределы подответственного ему квартала.
Окасукэ, должно быть, теперь танцует от радости, что мы покинули его квартал.
Мы шли по городу, а слухи летели впереди нас. Дорога перед нами освобождалась сама собой.
Я заметил среди людей, пялившихся на нас из переулков, надменное белое лицо Икимару, серое от переживаний лицо Сухэя за его плечом и прочих из его ватаги.
Они молча проводили нас взглядами.
Я обратил внимание, что пацан Кинтоки, верно следовавший за нами от самого храма, нырнул через толпу на противоположную от них сторону улицы, чтобы его не заметили.
А мы шли далее.
Через мост над Сумидой нас с опасной ношей не пустила стража.
Их начальник вышел из своего домика на середине горбатого моста, спустился на ту сторону, где нас остановили его подчиненные, и, резко махнув рукой, послал нас прочь:
– Здесь вы с этим не пройдете. Ищите другую дорогу.
И остался глух ко всем убеждениям. Нам пришлось убираться.
– Лодки, – негромко заметил Нагасиро, и мы все поняли, как он прав. Действительно, лодки! Большой канал огромной спиралью охватывал город вокруг замка, соединяясь с несколькими реками; доплыть по реке до храма Хоммёдзи, и все!
Но когда мы вышли к пристани у Рыбного рынка, все лодочники разбежались или уплыли. У меня едва руки не опустились.
Остался только один, пожилой, лохматый и одноглазый, с грязной повязкой через лицо. Он огляделся, презрительно плюнул сквозь зубы вслед остальным трусливым лодочникам и пригласил нас в свою маленькую лодку. В ней поместился только настоятель, отважно взяв ящик на колени, да я на соседней банке.
Мы отплывали в полном молчании. Но как только мы отошли от берега, причал заполнила огромная толпа, и тут же расторопными зеваками были наняты десятки вернувшихся лодок, едва ли не все, что там были, чтобы следовать за нами в почтительном отдалении.
– Чайки гадливые, – буркнул лодочник, сверкая единственным глазом. Стоя на корме, он ворочал длинным веслом. – Боятся, а смотрят! Того гляди передавят друг друга.
Настоятель Окаи только вздохнул, удерживая ящик на коленях.
– Это оно там? – кивнул лодочник на ящик.
– Да, – вздохнул настоятель Окаи.
– Откуда вы знаете? – спросил я у лодочника.
– Да полгорода об этом болтает, – бросил лодочник. – Что пожарные в Одэнматё нашли-таки смертоносное кимоно, что девиц убивает. Второй день уж болтают. Все думали-рядили, как вы с ним поступите.
– А вам самому не страшно? – произнес настоятель Окаи.
– А я много всякого в жизни уже насмотрелся, – отозвался лодочник, глядя на реку.
Так мы познакомились с Торадзаэмоном.
Мы шли вверх по реке Сумида, проходя под частыми здесь мостами, и люди смотрели на нас сверху через перила. Дети показывали пальцами на следовавший за нам шлейф лодок.
Уже в районе Хонго, где были видны с воды крыши пагод храма Хоммёдзи, родительского храма настоятеля Окаи, одна из встречных богатых лодок вдруг резко развернулась и прошла прямо перед нами, человек под ярким алым зонтом на почетном месте отчаянно махал нам белым веером.
Это был актер Канкуро из театра «Сарувакадза», герой-любовник самолично!
– Господа! – весело прокричал он нам через борт, наклоняясь почти над водой. – Куда вы так спешите? Позвольте присоединиться!
Его лодка, подгоняемая четырьмя усердными гребцами, быстро догоняла нас.
– Мы сойдем у храма Хоммёдзи! – крикнул я ему в ответ, потому что было совершенно ясно: этот искатель праздных развлечений от нас не отстанет.
– Хорошо! Там и встретимся! – выкрикнул он, и его лодка устремилась вперед, разбрасывая речные волны. И когда мы сошли на каменный причал напротив храма, он уже ждал нас там.
– Похоже, вы затеяли нечто весьма занятное, судя по настойчивости публики, – Канкуро ткнул веером в подходящие лодки с зеваками. – Хорошо, что я успел первым!
И довольно засмеялся.
Мы с настоятелем переглянулись, я вздохнул. Ну что тут поделаешь. Канкуро бесстрашен и безрассуден, это в природе его. Я даже не стал пытался его отговорить.
– Что в ящике? – спросил Канкуро, пока настоятель расплачивался с лодочником.
– О, – отозвался я. – Тебе понравится.
И Канкуро действительно понравилось.
– Я мог бы написать пьесу, – задумчиво произнес Канкуро. – Жаль, у меня почерк скверный. Но, может, батюшка наймет перо побойчее. Народ толпами валить будет. Как хорошо, что я успел хотя бы к финалу! Идемте!
Этот бодрый эдокко готов был отобрать у нас ящик и бежать с ним впереди всех!
Тем временем на берег высадился Котэцу и все остальные наши, а также те зеваки, у кого кишка была не тонка, и мы нестройною толпой, напоминавшей скорее праздничное шествие, направились по дороге к храму. Молящиеся и монахи оставляли свои занятия, завидя нас, и толпа росла с каждым нашим шагом по дороге. Мы с Нагасиро вновь несли ящик, а сверкающий бритой головой и зубастой улыбкой Котэцу возглавлял наше шествие.
Мы прошли внешние ворота храма и внешний общий двор, вступили под внутренние ворота, обильно нагруженные резьбой по дереву, висевшей над головой, как грозовая туча.
В ворота большую часть толпы не пропустили привратники. Но, Канкуро шествовал со столь надменным видом, поднимая над нами, несущими ящик, свой алый зонт на длинной ручке, что любому было очевидно, насколько он важнейший участник нашей процессии и никто из монахов не посмел его остановить. Так он и проник вместе с нами во внутренний двор Хоммёдзи и видел все, что там происходило. Пронырливый эддоко.
На чистых белых камнях свободного от мирской скверны внутреннего двора нас встречали шестеро монахов высокого ранга.
Ящик поставили на приготовленный монахами столик, вынули палку, сняли платок, отступили назад.
Настоятель Окаи и Котэцу вышли вперед, поклонились, получили ответные поклоны.
Я услышал, как старший из монахов, высокий храмовый чин, сказал настоятелю Окаи:
– Мы позаботимся об этом. Теперь это наша ноша. Вы сделали все правильно. И обязательно проведите очистительную всенощную для всех, кто в этом участвовал.
– Конечно, – поклонился настоятель Окаи.
На прощание к нам вышел Котэцу, посмеялся, похлопал по плечам:
– Хороши, молодцы! Хороши! Мы это дело, при случае, обмоем!
Я обещал за всех, что да, конечно обмоем, лучшего сакэ нальем по такому делу.
Лодочник Торадзаэмон дожидался нас у пристани.
– Так что там? – спросил он, когда мы с настоятелем садились в его лодку.
– Отдали, – отозвался я.
– И, что с ним будет?
– Его уничтожат, – произнес настоятель Окаи, сцепляя пальцы рук в тугой замок, от пальцев даже кровь отлила. – Я не знаю как, не знаю, как скоро, но его не оставят существовать на земле.
– Хорошо, – отозвался Торадзаэмон, отталкиваясь от каменной кладки причала. – Это хорошо.
Вслед за нами остальные садились в лодки и отплывали. Канкуро взял в свою лодку Нагасиро и мальчишку Кинтоки, – вот же проныра, везде поспел! К причалу у Рыбного рынка мы вернулись почти одновременно.
– Я приглашаю всех присутствующих на всенощное очистительное бдение, – объявил настоятель Окаи. – И вас, почтенный Торадзаэмон. Если кто-то пригласит явиться досина Мацувака, я буду крайне обязан.
Все с гулом поблагодарили и обещали быть.
Жаркий день уже клонился к вечеру. Улицы очистились, ожидая появления толп прохожих уже после заката.
Мы направились к храму Кэйтёдзи, и сотни внимательных глаз провожали нас по пути.
А около храма в тени круглого желтого зонтика нас ожидала таю Магаки, крайне по-простому одетая, в сопровождении только одной скромной служанки. Откуда она здесь?
Все раскланялись.
– Дама Магаки. Что вас привело к нам? – вежливо спросил настоятель Окаи.
– Моя подруга Онсэн очень плоха, – отозвалась дама Магаки. – Я пришла заказать моление за здравие…
– Конечно, – отозвался настоятель Окаи. – Я сделаю все, что требуется. Прошу, проходите.
И мы вошли в храм Кэйтёдзи в час, когда вечернее солнце все окрашивает алым.
В храмовом саду бегонии роняли сухие листья на горячую землю.
Настоятель Окаи начал очищение в те минуты, как солнце угасло за горами. Только вершина Фудзи сияла розовым в темном небе. Но угасла и она.
– Прекрасное зрелище, – вздохнул Канкуро рядом со мной, озирая последние следы заката с террасы храма. – Нагасиро рассказывал, что две последних ночи вы провели в бодрящем ознобе от страшных историй при свечах!
– Не скажу, что в ознобе, но бодряще, – согласился я.
– Это что-то новенькое! Нужно будет повторить! – загорелся Канкуро. – Как жаль, что меня рядом не было.
А затем прибыли Мацувака, Сакуратай, Окасукэ, и мы прошли вслед за ними в духоту главной залы, где была уже куча народу. Для нас расчистили место на полу.
Четыре восковых счетных свечи, уже как водится, горели перед алтарем. Я почувствовал себя так, словно никуда и не уходил.
По окончании очищения, когда унесли воду и воскурили благовония, большинство присутствующих разошлись, осталась только дама Магаки со служанкой, я и Канкуро, которому было просто любопытно и он никуда уже сегодня не спешил. И настоятель Окаи отслужил за здравие больной и принял более чем щедрое пожертвование в платке из рук служанки.
– Может быть, чаю? – предложил настоятель, и мы какое-то время пили чай из деревянных липовых чашек. Я улавливал аромат, доносившийся от дамы Магаки, – жасмин с корицей.
Надо что-то сказать. Нельзя же просидеть все это время рядом с нею и ничего не сказать.
– Как там доктор? – спросил я. – Справляется?
– Доктор хорош, – кротко отозвалась дама Магаки, не поднимая взгляд, пряча горячую чашку в широком рукаве.
Канкуро искоса глянул на меня, коротко улыбнулся.
– Мне редко удается провести время в обществе столь утонченных дам, – этот дамский угодник кивнул даме Магаки и служанке ее, отчего та, смутившись, зарделась. – Моя жизнь полна ограничений, мой труд строг и так редко удается провести часы в покое и умиротворении. Тем более я счастлив провести этот душный вечер в столь восхитительном обществе.
Дама Магаки коротко, хотя и благосклонно улыбнулась таким речам, а служанка ее совершенно смутилась.
– Вы же наверняка наслышаны о дивном старинном обычае, принятом в давние времена в этой умиротворенной почти сельской местности, – продолжал плести свои речи этот медоуст. – В летнюю жару, под сводом этого, именно этого храма собираются мастера страшных историй со всей округи и рассказывают их друг другу, покуда не угаснут свечи, и только холодный ужас облегчает течение жаркой ночи.
– Да что вы говорите! – поразилась служанка и, смутившись, скрыла рот рукавом. Дама Магаки, подняв взор, в легком недоумении следила за игрой сего лицедея.
– Славный обычай предписывает начинать свой рассказ самому молодому из присутствующих, – захлопнул ловушку этот хитрец.
– Это я, что ли? – поразилась служанка, коснувшись пальцами кимоно на своей груди. – Ах, оставьте, молодой господин, что я знать могу? И неужто не вы здесь самый молодой?
– Я мужчина в расцвете лет, – довольно упер в бедро свой сложенный веер Канкуро. – Цвет моего лица обманчив, ведь я привык к переменам облика. И я знаю, что вам, несмотря на юность, есть что рассказать, да так, чтобы мороз по коже!
– Ох, ну что вы! – совсем смутилась служанка. – Разве так можно?
– Таков обычай, – веско заявил Канкуро, наклоняясь вперед. – И не нам его нарушать.
– Ну, может, я и знаю что-то такое и могу рассказать, – мило смущаясь, сомневалась служанка, – но разве что хозяйка мне позволит…
– Расскажи, Окими, – соизволила дать свое соизволение дама Магаки.
– Конечно-конечно! – в восторге подхватил Канкуро. – Расскажи, Окими! Расскажи нам все!
– Ну, если вы настаиваете, – служанка смущенно спрятала ладони под согнутые колени. – Я знаю только одну такую историю. И это не совсем история. Это… Впрочем, не важно. Это история. История о священном кото, обтянутом шкурой кошки-оборотня.
