Текст книги "Пожарная застава квартала Одэнмате (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Богуцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

Глава 9
Еще один вечер в храме близ Одэнмате

Выйдя через пару часов на свет, в наступающую на свежесть утра полуденную жару, я застал у ворот храма настоятеля Окаи, наставляющего Кинтоки, того мальчишку из банды Икимару, что грабил пепелище вместе с Сухэем. Мальчишка часто кивал, затем забрал у настоятеля сложенную бумагу, сунул за запах юката и помчался прочь в сторону моста Нихонбаси, мелькая босыми пятками.

– Я вижу, вы готовы довериться этому молодому человеку, – произнес я, приблизившись.

Настоятель Окаи обернулся и поклонился:

– Я знал его еще младенцем. Как и многих тут. Полагаю, в какой-то мере я могу довериться каждому.

Помолчав, настоятель добавил:

– Я благодарю вас за то, что остались вчера со мной.

– Это самое малое, что я мог сделать, – как положено беззаботно засмеялся я, и это было действительно так. Конечно, я не мог оставить его одного, покровителя и гостеприимца. Долг воина – защищать порог благодетеля.

– Можете на меня всецело рассчитывать и в дальнейшем, – поклонился я.

Лицо настоятеля разгладилось, и он впервые улыбнулся. И я хорошо понимал его. Тяжко столкнуться с подобным в одиночку…

А мое спокойствие, похоже, всерьез удивило настоятеля. А я… я просто словно вновь почувствовал себя дома, в пору нашего дозора за спокойствием духов. Тогда и не такое случалось…

И сейчас я был готов ко всему.

– Я отправил письмо в родительский храм, – настоятель показал туда, куда убежал мальчишка. – Нам помогут. А пока нам остается только бдеть и держать посторонних подальше от храма.

Настоятель показал на двух кумушек, испуганно жавшихся у ворот. Когда они поняли, что их заметили, умчались прочь, только что без визга во все горло.

– Конечно, – ответил я.

Вскоре явился недовольный Нагасиро и все остальные.

– Где вы были всю ночь? – воскликнул малыш Тогай. – Эта сумасшедшая с пожара промчалась вчера через весь квартал с безумными криками. А когда мы пришли в храм, а вас нет, чего только не передумали! Мы вас везде искали! Пришлось заночевать у Оки на Рыбном рынке, когда ворота закрыли! А там жуть как тесно!

– Действительно, – безучастно добавил Нагасиро, что, видимо, было у него высшей формой недовольства. – Хотелось бы знать, где вы таскались все это время.

– Мы были в Ёсивара, – смущенно отозвался я.

– Ну надо же, – даже Нагасиро несколько удивился.

– Мы искали там одну скверную вещь, а не того, о чем вы все подумали, – терпеливо объяснил я. – И мы ее нашли. Скоро из родительского храма настоятеля Окаи приедут и заберут ее. И все кончится.

– Что за вещь? – коротко спросил Нагасиро.

И не рассказать стало невозможно. Я и рассказал.

– Ничего себе, – подал голос старший из братьев, Хаято. Здоровяк Саторо Оки задумчиво ковырял в носу пальцем и молчал.

– Жаль, – произнес Нагасиро, и произнес очень недовольно, – что вы не дождались нас. Ну, я понимаю, почему вы так поступили, только впредь ставьте нас в известность. Мы же тоже взяли на себя ответственность за это место.

У меня возникло непреодолимое желание извиниться.

– А где эта штука? – с волнением выпалил малыш Тогай, чем и спас меня от очень неприятной ситуации. Я повел всех смотреть.

Ящик, обклеенный запирающими печатями, стоял перед алтарем. Желания касаться его ни у кого не возникало.

– Такое я только в театре видел. Никогда не думал, что увижу такое сам, – задумчиво произнес Нагасиро. – Как жаль, что нас с вами вчера не было. Но сегодня мы от вас ни на шаг не отойдем.

Да он, оказывается, просто сожалеет, что пропустил редкое зрелище! Кабукимоно, одним словом…

– Сегодня увидите все своими собственными глазами, – смущенно произнес я.

* * *

Человек из родительского храма настоятеля Окаи явился уже тогда, когда солнце перевалило вершину полудня и неудержимо покатилось к горам на западе. В жарком воздухе разлилось предчувствие ночного влажного покоя.

– Заждались меня, лоботрясы? – проходя ворота храма, весело приветствовал всех присутствующих седой, но крепкий старик с бритой головой человека, вступившего на духовный путь, но оставшегося в миру. – Сколько вас собралось-то, нетерпеливых! Кто из вас будет брат Окаи? А! Это ты, я полагаю?

И благосклонно кивнул, принимая поклоны настоятеля.

А у самого в пальцах железные отполированные до блеска шарики четок на цепочке, собранной из шариков помельче, шедевр оружейного искусства для тех, кто понимает.

Такими если по голове вразумить, и второй раз, пожалуй, уже не понадобится…

И для каждого у него нашлось свое доброе слово.

– А ты грозный! – с усмешкой покосился он на Нагасиро. – Умеешь страху нагнать, а?

– Что ж ты не вырос-то толком? – похлопал он по плечу здоровяка Саторо Оки. – Кушаешь маловато! Стараться надо!

– Парочка разгильдяев, – приговорил он смутившихся братьев Хиракодзи. – Глаз да глаз за вами, а?

– Вижу я, в вашем саду всякое произрастает, господин Исава, – кивнул он мне совершенно по-дружески, и я даже как-то не нашелся что ответить.

– Имя мое нынче Котэцу будет, – представился он всем разом. – Давайте, явите вашу добычу. Где вы ее припрятали?

Настоятель Окаи отвел Котэцу к ящику. Тот, не показывая лишней осторожности, осмотрел печати, одобрительно кивнул:

– Ну, тут все отлично. Я вижу, тут у вас все сделано как надо. А вот что не отлично и что вас, брат Окаи, изрядно расстроит, – в родительском храме не все готово, чтобы принять такую вещь. Вы человек опытный и сами понимаете, что необходимы некоторые приготовления. Сегодня в храме провели пророческое гадание и определили, что день для перевозки таких вещей сегодня совершенно неподходящий.

– Как же так⁈ – настоятель Окаи с трудом воспринял эту нелегкую весть. – А что же нам делать?

– А то же, что и всегда, – внезапно жестким военным тоном отозвался Котэцу. – Молиться. Для этого я сюда и прислан. А завтра на рассвете, как звезды сойдутся, отправимся в старший храм с этой недоброй посылкой.

– Я благодарю вас, брат Котэцу! – пробормотал настоятель Окаи.

– Да не стоит того, – легкомысленно отмахнулся Котэцу. – Мы с этими славными парнями проведем отличную ночь! Сакэ попьем. Ведь попьем же?

Мы настороженно переглянулись.

– Н-да, скучные из вас собутыльники, – недовольно отозвался Котэцу. – Ну, просто посидим, чаи погоняем, лясы поточим, чем не развлечение в таких обстоятельствах? Согласны? Ну, согласны же?

– Конечно, мы составим вам компанию, – ответил я за всех.

– Вот и славненько, – довольно буркнул Котэцу. – А то ишь нахмурились все, как елки под дождем.

* * *

Душный вечер стремительно надвигался, и так же быстро портилось настроение присутствующих.

Весь день в храм тянулась череда возбужденных прихожан, люди напуганно шептались, принимая благословения настоятеля Окаи, и спешили покинуть это недоброе место, торопливо бросив монетку в деревянный ящик для пожертвований. Скоро привычный стук монетки о деревянное дно ящика сменился глухим звяканьем.

– Никогда такого не было, – смущенно произнес настоятель Окаи, выпроваживая очередного прихожанина. – Столько любопытных.

– Страшно представить, сколько таких любопытных в родительский храм нагрянет, – усмехнулся Котэцу. Удушающая жара, казалось, его не касалась.

Мы, прочие, сидевшие вокруг него в храмовом зале, обливались потом, выпив уже, наверное, по десятку чашек чаю, промокли насквозь и не выказали желания поддержать беседу.

А потом старшина квартала Окасукэ нагрянул.

– Да что же это делается? – ломал руки Окасукэ. – Как же так получилось? Немедленно, немедленно унесите эту вещь отсюда! Унесите подальше! Бросьте ее в реку! Это же невозможно! Совершенно невероятно! Весь квартал к утру разбежится! Нельзя, неуместно, непозволительно!

– Почтенный, – отозвался Котэцу, выслушав нашего представителя квартальной старшины до конца, – не волнуйтесь, это вредно. Я вам совершенно ответственно обещаю: завтра этой вещи в ваших пределах не будет. Ею займутся люди куда значимее нас. Но вот сегодня звезды не сошлись.

Нам, прочим, оставалось только глаза прятать. Что тут поделаешь?

– Вот как⁈ – выпалил Окасукэ, оставшись совершенно не согласным с речами Котэцу. – Вот как? Ну, мы еще посмотрим.

И куда-то умчался, сверкая голыми лодыжками, как мальчишка, совершенно не сообразно своему положению.

– Ну вот что за неуемный человек, – покачал Котэцу головой. Мнение его никто не поддержал.

Первым Окасукэ притащил Мацувака. Наш квартальный надзиратель вошел в храмовый зал легким шагом занятого человека, окинул всех присутствующих недовольным взглядом, покосился на ящик перед алтарем.

Решительно сел и, уставившись на Котэцу, с напором задал первый вопрос:

– Ваше полное имя?

– Окисато из Нагасонэ, – легко ответил тот, не таясь. – Теперь, после пострига, я Котэцу зовусь.

– Храм приписки?

– Хоммёдзи, что в Хонго.

– Кто вас отправил с этим делом?

– Почтенный настоятель Соннобу, ныне здравствующий патриарх школы Хоккэ-сю.

Мацувака задумчиво прищурился:

– Почему послали вас?

– У меня есть некоторый опыт в обращении со сложными предметами. Вроде этого.

– Откуда вы родом?

– Из Эттидзэна.

– Род занятий до прибытия в Эдо?

– Изготавливал шлемы, неуязвимые для мечей.

– Чем занимаетесь сейчас?

– Учусь изготовлять мечи, уязвляющие любой шлем.

– Предъявите вашу печать.

Котэцу снял с пояса переносную тушечницу, вынул из нее личную печать, подал надзирателю. Тот исследовал знаки на печати, подняв ее к свету и прищурившись острым глазом.

– Все верно, – бросил Мацувака, опуская печать. – Он тот, кем себя называет.

Передал печать обратно в руки Котэцу, поднялся и решительно удалился из храма, пройдя мимо Окасукэ, ломавшего руки на террасе храма все время, что длился допрос.

Окасукэ только рот беспомощно раскрыл. Потом снова умчался куда-то.

Вторым он притащил жреца-кануси в белых одеяниях, в высокой черной шапке, загнутой на конце, из святилища на холме за кварталом, я там еще и не бывал ни разу…

Окасукэ растолкал напуганную толпу в воротах, чтобы жрец мог спокойно пройти. Даже отсюда было видно, что борода жреца совершенно седа.

– О! – удивился настоятель Окаи. – Не может быть!

И вскочил, чтобы встретить почтенного гостя перед храмом.

Я увидел, как встрепенулся до того равнодушный Нагасиро, как вытянулось его лицо.

После всех надлежащих условностей жрец святилища Хиракава, издавна, как меня тут же предупредили, покровительствующего нашему кварталу, вступил под сень храма Кэйтёдзи. Не такой уж и частый случай, если подумать. Святилища местных богов часто оказывались в сени храма той или иной школы Пути, но у нас в квартале заведено не так. Бог реки Хиракава был слишком стар и слишком самолюбив для этого. Здесь, на этом берегу, он был хозяином. И представлял его этот рано поседевший человек.

– Нагасиро, – произнес жрец первым делом, войдя под крышу храма. – И ты здесь. Так вот где ты пропадаешь. Ну, конечно…

Я перевел удивленный взор на Нагасиро, а он уже склонился в глубоком почтительном поклоне.

– Батюшка…

Вот это да! Ушам не верю! Кабукимоно Нагасиро – сын жреца!

Хотя если подумать, я мог бы заподозрить и раньше. Он явно обеспечен и образован, и нет никаких признаков принадлежности к воинскому роду ни на вещах, ни в одежде. Я просто не задумывался.

И похоже, Нагасиро – младший, самый любимый и самый непутевый ребенок в жреческой семье…

– Так что у нас здесь? – задал вопрос отец Нагасиро.

Котэцу поклонился едва не ниже Нагасиро:

– Я готов дать вам полный отчет о принятом решении, почтенный.

– Тогда приступим, – легко отозвался жрец, просто усаживаясь на пол посреди всего нашего сборища. – Когда состоялось гадание?

– Сегодня утром на рассвете.

– Вы использовали черепаший панцирь?

– Самый лучший из всех в хранилищах Хоммёдзи. Зеленый панцирь столетней черепахи из пролива Симоносэки.

– Как пролегли трещины?

Котэцу и жрец углубились в обсуждение таких мелочей, о каких я и не слышал никогда: кто где стоял, уголь из какой местности использовали для нагрева панциря, из какого дерева был выжжен тот уголь, не пересекали ли столб дыма какие-то летучие твари – птицы или летучие мыши? Стрекозы? Что было слева от жаровни, а что на севере от нее? И тому подобное. Мне кажется, прочие, как и я, быстро утратили суть обсуждения и просто почтительно внимали голосам почтенных знатоков.

Подали бумагу, на которой Котэцу начертал, как пролегли трещины на панцире, жрец задумался, взявшись за бороду, тяжело созерцая начертанное.

Тем временем стемнело, и настоятель Окаи зажег, как и в прошлую ночь, четыре свечи из разного воска, чтобы таяли с разной скоростью, и расставил их перед алтарем.

Жрец оторвался от изображения, вздохнул, развел руками:

– Что ж. Гадание прошло однозначно. Боюсь, дорогой Окасукэ, этот предмет опасно сдвигать с места до завтрашнего дня.

– Что же делать, почтенный? – воскликнул Окасукэ в полном отчаянии.

– Я останусь здесь с вами и этими отважными людьми до утра, – решительно заявил жрец, а Нагасиро удивленно встрепенулся в своем углу. – И полагаю, нашего общего блага окажется достаточно, чтобы оградить нашу округу от сокрытого в этом предмете зла.

Мы сидели и счастливо переглядывались. Мы все, да еще два таких знающих человека, да что с нами может тут случиться такого?

Да ничего!

А в следующий миг на нас обвалилась крыша.

Поднятая пыль застилала все! И все вопили разом! Никто ничего не видел, но все вопили от ужаса.

И я понял, что вот-вот с испугу все начнут рубить друг друга направо и налево.

– Тихо! – выкрикнул я. – Стоять!

– Тихо! – как боевой горн, завыл Котэцу, и стало тихо. Все замерли. Только сыпалась с кровли сухая штукатурка.

Как только свечи не погасли…

– Тихо, – повторил я, размахивая руками в пыли. – Сейчас пыль осядет.

И она, конечно, осела. И все увидели, что упало на нас с крыши.

Это был тот самый сорванец Кинтоки, его не пустили на храмовый двор, так он пробрался по забору на кровлю храма, а там провалился в дыру, едва прикрытую дранкой, что мы оставили на разобранной храмовой крыше.

Очень ему хотелось послушать, о чем тут говорят, и хоть одним глазом глянуть…

Мальчишку тут же стащили с кучи обломков, на которой он восседал, ошалев от своего падения сквозь кровлю, отряхнули от пыли.

Всем было крайне стыдно, и все скрывали это за преувеличенной заботой об малолетнем засранце.

Даже позвали врача, благо жил он недалеко. Отец Нагасиро отправил одного из прихожан, толкавшихся за воротами, одного из немногих оставшихся на месте, когда в храме раздался грохот и испуганные вопли. Но и он помчался по улице прочь, словно за ним гнались.

Пока ждали врача, жрец потребовал себе бумаги и туши и начертал для всех присутствующих надежные обереги, осененные снисходительностью бога реки Хиракава.

Врач явился весьма быстро. И вот же – это оказался наш вчерашний знакомец из веселого квартала, врач Мокасэцу!

– Как ваша больная? – вежливо осведомился я у него, пока он врачевал выдуманные и подлинные раны мальчишки.

– О, без изменений к лучшему, – отозвался Мокасэцу, омывая водой ссадину на руке. – В таком положении их и не стоит ожидать. Нынче ночью за нею присматривает мой старший. Боюсь, она не протянет до утра.

– Как жаль, такой неудачный исход… – пробормотал я.

– Укус лисы в городе – редкий случай в моей практике, – согласился врач.

– Укус лисы? Так вы знаете о нем? – у старика Котэцу оказался острый слух. – Расскажите! В наше время это так необычно!

– Простите, – смиренно поклонился врач. – Тут дело в здоровье больного, я не хотел бы распространяться.

Котэцу остался недоволен, а я с удивлением понял, что врач – человек неболтливый. Надежный.

Он тем временем закончил с Кинтоки: «Не лазай больше по крышам», и обратил внимание на братьев Хиракодзи, вытаскивавших обломки из храма, и настоятеля Окаи, с метлой у алтаря осторожно обметавшего ящик, обклеенный листами со строчками оберегающих мантр на санскрите.

– Оно там? – тихо спросил Мокасэцу.

Я молча подтвердил.

Мокасэцу покачал головой:

– Я знаю о болезнях, способных передаваться с одеждой больного, та же ветряная оспа, но это… Так много несчастий разного рода. У меня нет этому объяснения.

– Утром мы увезем его отсюда, – отозвался Котэцу. – И покончим с ним.

– Если позволите, – произнес врач, – я хотел бы задержаться с вами на какое-то время. Ворота квартала уже заперты.

– Конечно! – отозвался настоятель Окаи. – Оставайтесь сколько потребуется.

Братья Хиракодзи вытащили обломки прочь и обещали разобраться с дырой в кровле в самом скором времени.

Мы расселись на расчищенном полу большим полукругом.

Народ на улице давно разбрелся по домам.

Настоятель Окаи снял нагар со свеч. Было слышно, как шипит воск в пламени и как трещат цикады в ветвях. Жара в ночи стояла удушающая. Все молчали.

– А что? – нарушил вдруг общую тишину старик Котэцу. – Я слышал, у вас тут в таких случаях байки травят. Чтоб пострашнее, да? Чтобы кровь в жилах стыла, чтобы жар ночи отступал! А? Точно?

Все присутствовавшие здесь прошлой ночью переглянулись и закивали. Ну а что ж не то, ночь длинная, и жарко, тоже верно, так, что мочи нет.

– Это хорошая мысль, – неуверенно отозвался настоятель Окаи. – Скоротаем ночь…

– Ага, – отозвался довольный Котэцу. – Значит, и я расскажу одну. Пострашнее! Чтоб не спалось, значит! Историю времен моей молодости.

Как все вы знаете, всякий достойный меч, чтобы подтвердить мастерство кузнеца, подвергается испытанию своих качеств путем тамэсигири – рубки скрученных и пропитанных водой бамбуковых циновок или, что менее доступно, рубкой человеческого тела. Особенно стесненные в средствах не брезгуют выйти на ночной перекресток дорог и подстеречь неосторожного путника.

Результаты испытания, подтвержденные клеймом мастера, вырезают на хвостовике клинка, спрятанного под рукоятью.

Вот такую историю о теле для испытания меча я вам и поведаю!

Глава 10
Тело для испытания меча

Однажды жарким летом в запущенной хижине париев-хинин в одной деревне недалеко от замка Фукуи, что в Эттидзэне, болел старик. Болел он тяжело и, возможно, в последний раз. Он уже не мог двигать рукой и ногой, ждал смерти. Он прожил долгую жизнь и, хотя умирал парией, был когда-то воином-буси и сражался вместе со своим малолетним сыном на стенах Осакского замка.

После поражения и смерти господина Хидэёри их сослали до конца жизней в Эттидзэн, под постоянный надзор семьи Мацудайра, исполнять нечистые обязанности: заниматься обмыванием умерших, погребением и прочими скверными работами.

Они поселились в хижине на краю замкового поселка, под стенами крепости. Во времена голода работы бывало достаточно. Во времена общего достатка они сами голодали. Время шло, наваливаясь, сгибало старику спину, покуда не сломало.

Молодой человек потратил все их скудные средства на лекарства. Платить приходилось особенно много, – лекари не желали иметь дела с хинин. Те лекарства, что удалось добыть, не помогли, и молодой человек уже был в больших долгах, а денег для ухода требовалось еще. Но молодой человек не колебался, он сражался с болезнью своего отца и не давал ему умереть.

Все эти неприятности очень печалили его отца. Он не думал быть обузой сыну, ради которого только и остался жить после поражения. Он хотел быть его опорой в тяжком испытании.

Однажды за сыном старика прислали из замка. Удивленный молодой человек ушел в замок, а около полудня вернулся с вестями.

Оказалось, что князю, во владениях которого жил известный и умелый кузнец Тёбэй Киёмицу из Кага, понадобился славный меч для подношения сёгуну. Один из внуков сёгуна входил в мужской возраст, и подобный дар оказался бы очень уместен. Меч был заказан заблаговременно, год тому назад, чтобы был готов к очередному выезду князя в Восточную столицу. Девять месяцев кузнец творил меч. Ему помогали мастер цубы и рукояти, мастер заточки и их многочисленные помощники. Наконец к середине лета меч был завершен.

Теперь меч следовало испытать.

Подходило время князю отправляться в Эдо, на поклон сёгуну, на свидание с содержавшимися в почете женой и детьми, оставленными у строгого сёгуна в заложниках после войны Хидэёри. Дар сёгуну обязан был быть безупречен.

Для надзора за испытанием меча князь прислал верного вассала, воина заслуженного, который застал еще последний поход в Корею, прямого и грубого Миятомо Акамицу.

Чтобы провести испытания надлежащим образом, отправили в тюрьму замка указание для судейских прислать осужденного на смерть преступника.

В тюрьме, однако, не обнаружилось никаких преступников, и судейские сильно извинялись. А может, и не хотели помочь – починялись они напрямую сёгунату.

Миятомо оказался в затруднении. И тогда послали приказ призамковым хинин найти нужное тело где бы то ни было и как можно быстрее и присовокупили обещание награды и наказания.

– Ты видел этот меч, Итиро? – спросил сына, что принес в их дом этот приказ, больной старик-хинин.

– Да, отец. Меч замечательный. Уважаемый Миятомо-сан вынул меч из ножен, и я видел светлый узор закалки на темном лезвии, как туман, висящий над вечерней рекой.

– Верный признак тщательной работы. А отделка?

– Бронзовая цуба в виде круга из бронзовых перьев ворона – тонкая работа. Делает честь мастеру.

– Изящный меч. Есть ли у меча имя?

– Кузнец Тёбэй Киёмицу назвал его «Когарасу».

– Сколько же дают за тело для тамэсигири? – спросил старик.

– Целую связку, девяносто шесть дзэни, отец. Спешка очень большая.

– Как раз хватает перекрыть наш долг…

– Это добрый знак, отец!

– Кабы так… Лето в самом разгаре, сын. Урожай проса уже сняли, и не жди умерших от голода. Старики вроде меня умерли в прошлый голодный сезон. И пока все крестьяне чистят поливные канавы, буянам не до буйств, им бы выспаться. В эту пору не жди преступлений. Даже праздников нет, нет и воров.

– Я пойду к постоялому двору, на тракт Накасэндо. Может, кто-то из путников заболел и не пережил перехода.

– Ты не должен мечтать о подобном, сын. Это недостойно. Пусть ты теперь не воин, но наша честь – она внутри нас. У тебя уже есть подходящее тело, Итиро. Я готов стать испытанием для замечательного меча, выкованного Киёмицу. Может быть, за эту услугу тебя даже возвысят из хинин.

– Не говорите о подобном, отец! Как вы можете⁈ Я никогда так не поступлю!

– Ты сделаешь так, как я сказал. Это моя последняя воля. Или я буду преследовать тебя после смерти!

– Не говорите так, отец. Я не могу сделать ничего подобного.

И молодой человек в тревоге ушел.

Пока молодого Итиро не было, старик дополз до наполненного водой котла для варки проса и, засунув в него голову, утопился.

Тело обнаружил проходивший мимо монах Дзёсин. Он же позвал надзирающего старосту, а тот доложил начальству. Монах же встретил Итиро, вернувшегося под вечер с Накасэндо.

Сын повязал старику погребальную повязку, нанял в долг носильщика из изгоев-эта. Вместе они доставили тело в замок.

Испытание меча назначили на утро.

Тело, только в набедренной повязке и в наголовной повязке, подвесили на столб за связанные руки.

Установили навес для сановных наблюдателей. Итиро обязан был участвовать во всем, а после испытания убрать и похоронить тело.

Испытатель меча, привезенный с собой Миятомо Акамицу, дабы сохранить одежду чистой, разделся и с поклоном взял меч в руки. Но не успел он нанести удар, как Миятомо Акамицу, взмахнув веером, остановил испытания.

– Я получил донесение о сомнительных обстоятельствах, касающихся этого испытания, – произнес Миятомо. – В стремлении поддержать честь моего господина я желаю выяснить все. Меч, испытанный на теле старика, убитого собственным сыном, проданном в результате преступного сговора, принесет ему незабываемую дурную славу. Осквернения столь выдающегося клинка с не менее высоким предназначением я не допущу. Приказываю: хинина Итиро задержать, доставить сюда старосту и монаха, обнаруживших тело, – для дознания. Возможно, это заговор врагов нашего клана. Выяснить все. Если утром у нас будет живой преступник для испытания меча, я буду считать, что дело решено наилучшим образом. Старика – похоронить.

Всю ночь Итиро бил бамбуковой палкой тот самый эта, с которым они несли в замок тело старика.

Утром неприкасаемый эта услышал крики в дворе и, бросив палку, вышел узнать, в чем дело. Вернувшись, напуганный, он рассказал, как охрана обнаружила, что могила старика разрыта – а тело висит на столбе для испытаний.

Более он не трогал Итиро.

Ближе к полудню в тюрьму явился сам Миятомо Акамицу.

– Я знавал твоего отца в его лучшие времена, – сказал Миятомо, глядя на заключенного сквозь деревянную решетку. – Мы оба были ронинами после битвы на Сёкогахара. Потом он выбрал не ту сторону, что я. Ты тогда мал был совсем. Я все думал, почему он не покончил с собой после поражения, – теперь понимаю. Ждал более удачного времени, чтобы даже его смерть пригодилась тебе. Сегодня ночью он явился ко мне в покои, выпил все сакэ, сказал, что успокоится только после удара лезвия Когарасу. Монах Дзёсин советует уважить мертвого, испытать меч на его теле. Иначе он привяжется к мечу и будет одолевать того, кто им владеет. Потом мне придется совершить сэппуку, ведь меч будет осквернен, мой господин – опозорен, а твой отец не оставляет мне выбора.

А может, монах хитрит, чтобы я не испытал меч на тебе? Я еще не решил. Но к полудню, могу заверить тебя, я решу окончательно. Если это заговор, я его разрушу. Если это гнев неупокоенного духа, я буду ему противостоять, полагаюсь на Будду Амида.

Итиро согнул в поклоне избитую спину и произнес:

– Казните меня, Миятомо-сама. Моя вина в том, что мой отец убил себя и теперь не найдет покоя. Мне следовало оберегать его последние дни и не оставлять одного в беспомощности. Рубите меня – я виновен в его смерти. Об одном прошу, похороните моего отца с отправлением надлежащих обрядов, гнев его успокоится, ведь с моей смертью ничто уже не удержит его в этом мире.

– Так и сделаем, – ответил Миятомо Акамицу. – Готовься.

Тело старика сняли, усадили в деревянный гроб и зарыли. Монах Дзёсин прочитал молитвы над могилой.

В полдень Итиро выпустили из деревянной клетки и отвели наверх. Все двинулись на двор для испытания.

Тело старика уже висело на столбе, в веревочной петле спиной ко всем, готовое к удару.

Все были объяты ужасом, монах читал сутры, а храбрый Миятомо Акамицу приказал поставить Итиро на колени, а испытателю рубить его мечом.

Но испытатель пал на колени, закрываясь мечом от тела, висевшего на столбе.

В гневе Миятомо вскочил со своего места, отобрал меч у испытателя и занес лезвие над Итиро.

Заскрипев веревкой, в жарком безветрии тело повернулось мертвым лицом к Миятомо.

Слабые духом с воплями кинулись со двора.

В священном ужасе благородный Миятомо отступил от Итиро.

Стоявший на коленях, со сложенными ладонями, монах Дзёсин произнес:

– Такова судьба этого меча. Когарасу – ворон. Между живым и отжившим выбирает безжизненное.

Миятомо Акамицу, собравшись, нахмурил брови, встал перед телом на столбе, поклонился, занес меч и с криком нанес косой удар, идеальную «перевязь монаха», от ключицы до подреберья, наискось, слева направо. Тело распалось надвое. Все присутствующие могли видеть печень.

Когарасу, оказалось, отличный был меч.

Позже, расплатившись с кузнецом, Миятомо отправил меч в храм со словами:

– Меч, испытанный таким образом, не может кому-то пригодиться. Меч непочтительности обесчестит своего владельца. Я подвел моего господина, но ему решать, виновен ли я, ведь мне противостоял неупокоенный дух.

Князь, узнав обстоятельства дела, простил Миятомо и поднес в дар внуку сёгуна статного коня. И развлек этой странной историей самого сёгуна, заслужив высокое одобрение и смягчив строгого, но богобоязненного правителя.

Дух старика более никому не являлся, поскольку, по совету монаха Дзёсина, после третьих похорон старика его сына отправили в искупительное паломничество в Исэ.

Лезвие меча Когарасу до сих пор хранится в Суруга, в храме Рюдзогонгэн. На его хвостовике, под рукоятью, правдиво выбито: «Рассек одного».

* * *

– Ого, – восхищенно отозвался я. – Вот это история так история!

Все остальные согласно зашумели, Котэцу довольно улыбался вызванному впечатлению.

В темноте, за освещенной свечами областью перед алтарем, трещали цикады. Все аж заслушались.

В медленно наступившем безмолвии внезапно прозвучал неуверенный голос нашего робкого человека-горы Саторо Оки:

– А я вот тоже знаю одну историю про меч. Моя бабка рассказывала, я еще малой был, как она с дедом моим сошлась.

– Отличная история про бабку, – буркнул малыш Тогай. – Я сам таких сколько хочешь расскажу.

Смешки пробежали по кругу сидящих на полу мужчин. Хаято недовольно двинул ойкнувшего брата тяжелым локтем в бок и ободряюще хлопнул Оки по плечу:

– Да ты рассказывай, не стесняйся. Что там с твоим дедом было?

Оки шевельнул ушибленным плечом и продолжил:

– Все началось с того, что он съел собственный меч…