Текст книги "Пожарная застава квартала Одэнмате (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Богуцкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)
Глава 17
Голодный при деньгах. Басня о том, что не всякая обеспеченность кормит
Утром у себя в комнате я разложил оставшиеся у меня монеты в ряд на татами и обдумал, надолго ли мне их хватит – денег оставалось немного. Бумажные расписки нашего княжества теперь просто образец бросовой казенной каллиграфии – риса за них теперь не получить нигде. Странно остаться одному и рассчитывать только на то, что нашлось в рукавах. Мне придется как-то растянуть эти оставшиеся монеты на неопределенный срок. Пока я не найду кого-то из наших. Может быть, они знают, как быть…
Вот только найду ли…
Зависеть от денег было странно. До сего дня они не были мне особенно нужны: рис – мера всего. Но в этом городе получить свою чашку риса в день я мог только за деньги. Не осталось никого, кто был бы мне что-то должен за то, что я ему обязан службой.
Я не ударился в панику только потому, что когда-то в молодости уже побывал в таком положении, когда сбежал из отчего дома на войну– и там, к счастью, господин старший садовник взял меня на службу, прежде чем я совсем опустился. Повезло, что его носильщик сандалий умер от кровавого поноса…
В нашей усадьбе в Эдо должно было жить не меньше двухсот человек, судя по количеству ездивших туда людей. Где они все теперь? Пошли по миру? Встречу ли я кого-то из них?
Знают ли уже у нас в замке? Хороший гонец, меняя лошадей, способен достичь замка за четыре дня. Бегун – за восемь.
Что там начнется, подумать страшно…
Еще я не мог поверить, что я теперь ронин. Человек, свободный как волна, никто и ничей. Меня отправили с прежнего места, а в новое я не попал. Как странно. Я не мог принять то, что произошло. Тут точно была какая-то ошибка, нелепица. Что это за повод вообще такой для роспуска? Наследник? Но ведь шли переговоры об усыновлении внучатого племянника, я сам слышал, ждали лишь одобрения сёгуна, так почему нас распустили? Не хватило средств на подарки?
Мне не хотелось думать, что это случилось из-за того, что я не доставил ящик с деньгами вовремя. Это была вообще не моя обязанность. Но я думал об этом. И ощущал вину. Неужели я всех подвел…
Нужно найти хоть кого-то, кто все мне расскажет. Может, все переменится еще. Может, нас простят…
Часть людей, как водится, отпраивлась в изгнание вслед со старым князем – не оставили же его вовсе без слуг? А прочие? Затерялись в огромном городе. Я даже не знаю, с чего начать, где их искать…
Нужно действительно попробовать найти кого-то из наших прежних союзников, не выгонят же они меня с порога, хотя бы скажут что-то.
Я с ненавистью посмотрел на ящик, брызги крови были не видны на узорчатом платке, укрывавшем его. Стоило теперь лить ту кровь… Людям умирать…
Я ушел со спокойным сердцем, просто оставив ящик в комнате. Если его не будет, когда я вернусь, – так тому и быть.
Стоило мне выйти наружу, как я понял, что все вокруг знают, откуда я. Ну да – гербы-то на одежде не спрячешь, а дело свежее и громкое…
На меня посматривали с любопытством, кто-то даже с сочувствием. Неприятно было чувствовать себя поводом для свежих новостей.
Встретил хозяина, выскочившего из кухни поприветствовать меня, спросил его, где искать нужные мне усадьбы, – хозяин подробно рассказал. Еще поинтересовался, буду ли я вновь оставаться на ночь. Верный, в целом, вопрос. Остановиться на ночь тут, может, сравнительно и недорого, но жить здесь – разорение. Мне так всех денег хватит на полмесяца, не больше. А если поиски затянутся?
– Где у вас тут живут люди, если надолго, чисто, аккуратно и недорого? – спросил я.
– Вам нужен длинный дом, господин самурай. Там комнаты сдают. – Хозяин никак не дал понять, что знает о моих затруднениях, приятный человек. – Я знаю один недалеко, тут у нас в Одэнматё, знаю его хозяина, приличный человек, не создаст вам никаких хлопот. Пошлю сына, он все разузнает, вы очень нам вчера помогли.
– Не стоит, – вежливо ответил я. – Это я вам теперь обязан.
– Ну что вы!
Договорились, что я вернусь, как закончу с делами.
Знать бы, что это за дела у меня такие.
* * *
Я стоял на коленях, согнувшись в униженной позе, прямо на утоптанной земле во внутреннем дворе у внешних ворот усадьбы. Меня пустили внутрь, и теперь стража, что привела меня сюда, обступив, стояла надо мной. А распорядитель усадьбы, что изволил взглянуть на меня, наблюдал за мной из открытой галереи, тянувшейся вокруг дома.
– Очень жаль сообщать тебе такую весть, – с каким-то даже надменным сочувствием произнес распорядитель. – Но мы не нуждаемся в твоей службе. Людей у нас достаточно.
– Но… – осмелился произнести я.
– Уверен, – перебил меня распорядитель, – что ты не захочешь отнять у меня больше времени.
– Да, конечно. – Я прижался к земле в почтительнейшем поклоне. Мне повезло, что меня вообще пустили сюда. К прочим союзникам меня не пустили даже на порог. Охрана у ворот просто молчала в ответ на мои вопросы.
Здесь обо мне известили начальство и даже провели внутрь. Теперь они же отвели меня обратно, на пустую улицу.
Было их пятеро с копьями – буянить повода мне не дали, да я бы и не стал, хотя и разозлился неожиданно впервые за много лет. Непривычно оказаться пустым местом. И вроде люди-то не чужие – родственная ветвь, а даже слова из них не вытянешь.
Никого из наших я там также не увидел, хотя проторчал у ворот еще почти полстражи.
Действительно – чего здесь искать. Дурень. Зря унижался.
И я ушел.
Ходил по улицам почти до вечера, потом, когда успокоился, вслед за потоком людей вышел снова на Нихонбаси и оттуда уже нашел дорогу обратно.
В гостинице меня уже ждали. Я собрал свои вещи, поднял ящик на плечо, достал деньги заплатить, но хозяин, махая руками, отказался:
– Просто приходите к нам в «Обанава» снова, – поклонился хозяин. – Мы вкусно кормим.
Я обещал приходить.
Сын его отвел меня на место, где передал с рук на руки хозяину длинного дома, седому старикану с руками в шрамах. Тот показал мне комнату и спросил, надолго ли снимаю. Сошлись на том, что на месяц – а там видно будет. После посещения союзничков у меня испортилось настроение и изрядно убавилось надежд, а комната на месяц стоила столько же, сколько ночь в гостинице. Чего бы и не жить?
Я оставил ящик в комнате, старый соломенный футон мне дал хозяин. А больше ничего в комнате не было – кроме стенного шкафа. Пусто, как у меня за душой. Была еще узкая лесенка на небольшой низкий второй этажик, оттуда можно было попасть на покатую крышу, соседи на своих крышах сушили одежду, развесив на бамбуковых решетках.
Куда же это занесло меня на склоне лет? Уж лишиться своего места в казарме я никак не ожидал. Вот такая выпала карма. Печально.
Печально ли? Пока да. А утром посмотрим.
Жить тут было можно. Жизнь в длинном двухэтажном доходном доме напоминала жизнь в казарме – или в гостинице, и я не чувствовал себя ущемленным. Соседи вроде бы были людьми приличными, хотя и низкого звания. Дом был обычным для этого района города, тут жили люди простые: слуги, ремесленники, неженатый в основном люд, но были и семьи с детьми. Дети с непривычки дичились, женщины шептались у колодца в середине двора, стоило мне появиться. Знакомиться никто не спешил, да и я тоже – понятия не имею, о чем с ними говорить.
Я сходил еще раз в «Обанава», меня приятно угостили, но еще я понял, что продолжать так больше нельзя. Жизнь в Эдо оказалась потрясающе дорога, и, питаясь там, я быстро остался бы без денег.
Вскоре я с печалью вспоминал ту роскошную трапезу – больше я не мог себе позволить ничего подобного.
Способов пополнить средства я пока не нашел. Была надежда найти службу в благородном доме, но она таяла с каждым днем. И с каждым новым отказом.
Меня либо просто не пускали на порог усадьбы, либо, пустив, вежливо отказывали. Намекали на возраст. Да – боец я немолодой. Такие никому не нужны.
А еще я видел потрясающее количество безработных воинов в переулках кварталов и в дешевых закусочных, грязных и заросших, молодых и крепких. И, сравнивая себя с ними, понимал, что поиски мои только начинаются – если даже молодые и сильные не находили себе службы, то на что я могу рассчитывать?
Но я продолжал ходить и искать. Все равно я ничего больше не мог.
По ночам было холодно. Ни угля для жаровни, ни самой жаровни… Укрывался теплым походным кимоно.
Мой день начинался с открытием ворот квартала, я выходил за ограду, шел к Нихонбаси, читал там объявления на досках. Затем шел в кварталы, где еще не был, и стучался в каждую дверь.
Тысячи людей нашли в этом городе средства к существованию, работу, еду. Тысячи – но не я. Отчаяние душило меня.
А еще моя соломенная обувь совсем износилась. Ее давно было пора менять – уже не было средств. Мы с господином старшим садовником, бывало, тоже не могли поменять изношенные сандалии во время войны, и тогда я чинил, чем мог, ему и себе. Так же я поступил теперь. Стянул жгутами соломы, заплел дыры. Выглядело ужасно. Но хуже могли быть только дырявые таби – я уже видел ронинов в таких, а шить я особо не умею. Дыры на пятках я не смогу себе простить – самоубийство будет приличнее.
И мне уже нечем заплатить за следующий месяц в длинном доме, хотя его хозяин никак о себе не напоминал.
Ел я один раз в день, рисовый колобок-онигири, купленный у торговца вразнос, или чашку тонкой гречневой лапши в маленькой переносной закусочной – стоили они одинаково. Пил воду из колодца во дворе длинного дома. Начал ощущать слабость в худеющем теле.
К концу второй недели я издержался до предела. Осталось всего два медных потертых дзэни. Я сидел в темной комнате, слышал голоса хозяек во дворе и смотрел на эти несчастные монеты. Два дзэни. Это чашка зеленого чая. Один шарик данго – без мяса. Бамбуковая зубочистка. Самая маленькая сумма, на которую можно было что-то приобрести. За меньшие деньги нельзя было ничего вообще купить. Это было все. Это был конец.
За стенами шумели женщины, обсуждая, как поделят мугу – жуткую смесь овса, ячменя и проса, когда закончат ее варить в общем котле. Есть такое могли только простолюдины, обычный рис дорог. Но запах еды, даже такой, неприемлемой, был невыносим.
Как мучительно стыдно… Беспомощный воин. Что теперь?
Деньги господина оставались в ящике, надежно укрытые. Но где найти денег, чтобы пережить следующий день?
Я долго сидел в полутьме, слушая голоса хозяек, чувствуя запах дыма и разваренного зерна. Глядел на ящик, темным квадратом стоявший в глубине. Того, что там внутри, достаточно на что угодно. Другое дело, что это преступление и предательство – снять печати и открыть его может только человек княжеского казначейства. А я не буду этого делать. Даже думать не буду.
Уж лучше самоубийство.
Сэппуку в темной комнате бедного доходного дома?
Стыдно и низко кончать с собой из-за денежных затруднений, говорил как-то господин старший садовник. Это средство для разрешения более серьезных разногласий с положением вещей.
Уж кому не знать, как моему прежнему господину, что правильно, а что нет…
Возможно, я бы и покончил с собой, но мне так не хотелось огорчать любезного хозяина дома, сдавшего мне комнату, заботами о моем трупе.
Может быть, только это меня и удержало.
Я стиснул зубы, зажмурился от стыда и вышел на улицу, подальше от искушений и запаха еды – в поисках даже не службы – заработка.
Стоя на берегу канала, я с завистью наблюдал за голыми рыбаками, только в набедренных да наголовных повязках, равнодушных к по-весеннему холодной воде, гребущими в лодках, полных рыбы, вверх по течению, к Рыбному рынку. Вот у кого было кормящее дело в руках. Вот кто не был бесполезен.
Я хотел бы быть рыбаком.
Но я был самураем с двумя мечами за поясом, и никто не ожидал от меня ничего подобного.
Хотелось есть. Мне нужна была работа.
Что я могу? Мечи, лопатка для ухода за садом, да всего моего сада – сосна в горшке с землей с гор, давно нуждающаяся в пересадке, – вот все, что у меня было. Садовник мало кому был здесь нужен, и я остро понимал, что уже нахожусь на грани голодной смерти. Но ничего изменить не мог.
– Нет, спасибо, благодарим вас, но уход за садом нам не нужен.
И так раз за разом. Отказ за отказом. Я давно не стучался в ворота воинских усадеб. Но в иных домах меня тоже не ждали.
Гербы на моей одежде вызывали понимание, но не приносили пользы.
Меня уже начали узнавать в квартале Одэнматё, что недалеко от моста Нихонбаси, где я поселился и часто наводил справки у торговцев и у досок с официальными объявлениями военного правительства. Там я, видимо, и привлек вновь внимание невозмутимого Сакуратая – человека, приходившего в «Обанава» в мой первый вечер в Эдо в связи с буйством тех молодых людей в белом. Я уже знал, что Сакуратай был отокодатэ, начальником не одобренного свыше и совершенно незаконного отряда самообороны района Одэнматё, он хорошо понимал мое положение, он сам был из бывшей самурайской семьи, вставшей на путь ночного промысла. А хозяин длинного дома дал ему о моем положении бесполезного ронина исчерпывающий отчет.
– Что у вас получается лучше всего, многоуважаемый? – спросил он как-то у меня при очередной встрече у ворот квартала. – Умеете работать руками?
– Я кое-что знаю об уходе за садом, – грустно ответил я. – Умею высаживать цветы.
– Цветы… – Сакуратай выпустил табачный дым, выбил трубку в деревянную походную пепельницу. – Понятно… В Эдо уже успешно произрастают два восхитительных сорта цветов, и оба они замечательно обходятся без садовников. Боюсь, это не то, что здесь нужно. Впрочем, я, возможно, знаю, куда обратиться. Может быть, в храме Кэйтёдзи вам помогут.
И Сакуратай отвел меня в храм Кэйтёдзи, маленький нищий буддийский храм учения Чистой Земли на задах квартала.
Секта Нитирэн сочувственно относится к обездоленным, и я действительно мог рассчитывать там на некоторую поддержку. Я даже уже не чувствовал себя униженно. Обездоленный – это действительно про меня…
Кэйтёдзи – храм на низком холме, в традиционном китайском стиле, возведенный при втором сёгуне в ту пору, когда здесь еще был лес, а город строился в отдалении, у стен замка. Теперь, с обвалившейся черепичной крышей, разорванной бумагой на перегородках и заросшими тропинками, он оказался на задах повернувшихся к нему спиной домов. Поросшие мхом серые каменные фонари и потрескавшиеся статуи каменных сторожевых псов. Деревянные ворота – краска облупилась и потеряла свой первоначальный красный цвет.
Но он был сухим и бодрым, как сохранивший в старости силы почтенный старик.
И его настоятель мне тоже очень понравился. Он был моложе меня, крепко сбит – с таким костяком нужно идти в борцы сумо, но не полон, видимо, блюдет посты, лицо спокойное, глаза черные, голова бритая…
– Почтенный настоятель, не знаю, могу ли просить об этом? – начал я первый, после того как Сакуратай нас представил.
– Я вас слушаю.
– Так вышло, что нынче я в очень стесненных обстоятельствах. Могу ли я просить вас разрешить мне пожить при вашем храме? Я мог бы привести в порядок сад…
– Это было бы весьма мило, – тепло улыбнулся настоятель Экаи. – Прошу вас.
Настоятель хорошо воспринял поручительство Сакуратая и разрешил мне жить в пристройке в обмен на работу в храме и уход за маленьким кладбищем.
Какое падение!
Но теперь можно было не тратить деньги на жилье, хотя нужно было зарабатывать на еду, питье, баню, наконец! Я не мылся уже месяц. Это угнетало меня сильнее всего.
Но это была первая ночь в Эдо, когда я лег спать воодушевленным.
Глава 18
Бог Одэнмате. Сказание о кормящих руках
А следующий день дал мне еще одну возможность.
С утра я уже работал в храмовом саду – ночлег следовало отрабатывать. Собрал опавшие листья с могил, выполол сорняки, почти заглушившие уже отцветавшие азалии, начал ровнять дорожки.
Было совсем тепло, солнце припекало.
Я как раз вынес сосну в горшке на галерею храма, оставил ее на полированных досках, чтобы деревце постояло под солнцем.
Осторожное покашливание привлекло мое внимание, когда я сгребал листья в кучу.
– Господин Исава? – спросили за спиной.
Это был один из редких прихожан храма, невысокий дядька, подвижный, в простом, приличном и недешевом кимоно. Лысоватый, чуть старше меня.
– Меня Окасукэ звать, – поклонился он. – Настоятель Экаи сказывал, вы по саду работать умеете?
Я подумал, постояв, опираясь на грабли, каков будет урон остаткам моей воинской чести, задвинул эти мысли подальше и согласился.
– Я торгового рода, не взыщите. – Окасукэ улыбнулся, и мне захотелось улыбнуться в ответ. – Издревле вразнос торгуем всяким и соломенными сандалиями, прям как у вас, ну, только наши поновее будут. Я тут с семьей обитаю неподалеку, нам бы ваша помощь не помешала, однако.
Так я обрел своего первого нанимателя в Эдо.
Окасукэ торговал вразнос и в кредит разным товаром и жил над собственным складом в небольшом доме недалеко от моста Нихонбаси. Он отвел меня во двор своего склада, где стояла здоровенная телега на колесах под высоким шпилем, вся в резьбе на благочестивые темы и лаковой росписи.
– Скоро праздник храма Канда, – объяснил Окасукэ. – Эта наша повозка с алтарем бога-покровителя Одэнматё проедет в праздничной процессии перед глазами сёгуна вместе с повозками остальных городских районов. Ее делают уже почти год.
Окасукэ приблизился к старику с лучковым рубанком, сидевшему прямо на земле в груде стружек, строгавшему брус светлого дерева, и поклонился:
– Господин плотник. Я привел вам помощника.
Плотник, не одарив нас вниманием, осмотрел брусок и не глядя указал мне место рядом с собой.
– Он очень старый, – извиняясь, поклонился Окасукэ. – Простите его.
– Ничего-ничего, – смутился я. Седины древнего старика вызывали подобострастное почтение. С виду ему было лет сто, и он еще работал. Хотел бы я быть так уверен в себе в его годы…
Я присел на корточки рядом со стариком, словно молодой ученик, да так оно и было, рядом с ним я был молод – и это было странно.
– Есть идея украсить нашу повозку живыми сезонными цветами, – объяснил Окасукэ, – так еще никто не делал. Но нужно, чтобы они дожили до конца церемонии.
– Высадить цветущие кусты и разместить их на повозке? – понял я. – Да, это возможно.
– Вы разбираетесь во всем этом лучше меня, – засмеялся Окасукэ, стеснительно кланяясь. – Вот настоятель Экаи и посоветовал вас. Господину плотнику требуется ваша просвещенная помощь.
Старик едва слышно хмыкнул. Не требовалась ему никакая помощь. Впрочем, найти мне применение он был не против. Я такое уже видел, когда-то давно, когда только пришел в наш замковый сад с войны, молодой, горячий и непросвещенный. И тот старик, встретивший меня там, был точно таким же, как этот. И я был благодарен.
За благочестивый труд в снаряжении колесницы бога-покровителя меня кормили один раз в день – чашка риса с одной остромаринованной сливой, почти походная доля, этого должно было хватить, чтобы поддержать меня. Ел я, как и работал, вместе со стариком плотником, который за все время, кажется, не произнес ни одного слова. Довольно быстро мы собрали полки и кадки под будущую цветочную картину, предусмотрели полив и место для запасных кустов. Окасукэ появлялся время от времени. Он был предупредителен и вежлив, деликатен и сдержан, иметь с ним дело оказалось легко.
И кроме того, именно он продал мне новые варадзи в обмен на совет по борьбе с тлей и несколько уроков по собиранию сезонных букетов для его внучки. Он также добавил пару обедов в семейном кругу – ну, это уже его жена настояла, добрая женщина.
Впервые за месяц я наелся досыта. Я не стал отказываться. Не в том я был положении.
Так и повелось.
Вскоре меня пригласили в дом еще одних прихожан, из тех, что жертвовали на строительство повозки, – прибраться в их маленьком саду за скромную плату. Потом подрезать старую яблоню, потом высадить ирисы, то гусениц вывести, то вишню привить, установить майские флаги – цветные флажки с рисунками тушью на военную тему по ткани – перед началом праздника первого дня Лошади, праздника мальчиков. Мне пришлось немало их поставить перед домами гордых родителей, желавших похвастаться своими сыновьями, достигшими семилетнего возраста, а после праздника – убрать их все. Тяжелее всего давалась следовавшая оплата, чем сама работа, – платить воину немыслимо в любых обстоятельствах, и добрые прихожане храма со множеством поклонов подносили мне подарки в обмен на мою, конечно же, безвозмездную помощь – упаковку с благодарственной каллиграфией, внутри которой, кроме того, завернуты несколько медных или бронзовых монет.
Все мы, встречаясь, чувствовали сильное напряжение и неудобство: я – работая у нижестоящих, они – нанимая самурая разобраться с садом, что, уверен, как минимум части из них не слишком было и нужно. Но, видимо, настоятель Экаи повлиял.
Голод отступил. Денег никогда не было больше, чем на следующий день, но на тот день находилась для меня небольшая работа и малый приработок, позволявший мне тянуть дальше.
Утром я работал при храме, во второй половине дня – в городе. С настоятелем Экаи я почти не сталкивался. Наших я уже не искал. Смирился.
Я чудом удерживался на краю – заботой посторонних людей. Им всем я был крайне обязан. Поэтому нужно было жить дальше.
Ящик с деньгами спокойно стоял в моей маленькой комнатке с задней стороны храма, выходившей на кладбище. Зато оттуда открывался замечательный вид на весь Ёдэномадзё – крыши, крыши до самой реки, а вон там – темная громада замка, а еще дальше – горы, Фудзи в мерцающей дымке и белые птицы, низко летящие от моря.
Дух мой успокаивался, когда я созерцал все это темнеющими одинокими вечерами.
Сосна прижилась в горшке и жила себе не спеша, как свойственно деревьям. Мне некуда было ее высадить, и обитать в глиняном горшке ей предстояло еще долго. Я унес ее с родимого горного склона, и теперь только на мне ответственность за ее судьбу.
По большому счету, именно чужие вещи и обязательства продолжали меня тянуть по жизни. Ящик с чужими деньгами, сосна, кою я сорвал с насиженного места, меч, слишком драгоценный для меня, работа над священной повозкой для бога приютившего меня квартала и осторожное ожидание непонятного предназначения.
Что за карма ожидала меня в ближайшее время? Не знаю.
Но пока я учился смирению. Заново.
* * *
А потом подошло время очередной раздачи рисовых пайков служилым воинам в Замке и усадьбах, чиновникам служб – а прошлая раздача была аж зимой, и вот тут-то город закипел!
Выдачу пайка, разбитую на три части, – четверть зимой, четверть в начале лета и остальное после сбора и подсчета урожая, считай поздней осенью, – ввели совсем недавно, несколько лет назад. Я помню времена, когда было не так. У меня самого-то никогда не было надела – не заслужил, но я помню, как их отбирали у воинов более достойных и переводили их на этот вот рисовый паек… Много тогда было недовольных, многим пришлось учиться жить иначе – на свою-то землю рассчитывать было уже нельзя, а одним рисом сыт не будешь, рис продавать нужно, чтобы были деньги на прочее – одежду, рыбу, лекарства… Вот тут и появлялись рисовые ростовщики, и я уверен, они однажды погубят воинское сословие. Они скупали рис у получивших оплату чиновников и вывозили его прямо со складов Замка на рисовую биржу.
По всему городу тратились огромные суммы, отдавались долги, закупался провиант и одежда, уголь, соль, сакэ – приказчики из усадеб расторговывались. Бездна работ и забот обрушилась на город, все ремесленники оказались при деле, никто не был свободен, все чинилось, подновлялось, делалось заново.
В эти бурные дни начинался праздник храма Канда. Утро начиналось как обычно, но весь город уже гудел.
И собравшись со средствами, я смог наконец посетить цирюльника.
– О! Господин Исава! – встретил меня он меня счастливым возгласом. – Ваши дела пошли на поправку!
Он уже все про меня знал, хотя я пришел к нему в первый раз.
– Вы вовремя, – сказал он, поправляя лезвие бритвы. – Скоро начнется.
Он побрил меня, привел прическу в порядок. Тем временем толпа дюжих веселых молодцев выкатила к воротам квартала нашу повозку – а она тяжелая! Среди молодцев я заметил и тех парней в белых кимоно.
– Банда Белого лотоса, – объяснил парикмахер, правя лезвие бритвы. – Они вообще не отсюда, тут только их главарь обитает – Нагасиро. Вон тот длинноволосый кабукимоно.
– Кабукимоно? – повторил я. – Театральное чудовище?
– Ну да. Молодежь. Театральные подражатели, поклонники, прямо живут в театре, носят обноски их реквизита, гуляют с актерами. Любят пошуметь, попугать народ. Но при деньгах всегда, дети богатых родителей, самураев даже. Пришли помочь с повозкой.
– Разве от них не будет неприятностей?
– Обязательно! Обязательно будут. Но не в святой день же? Да и господин надзиратель здесь. Вот и он сам – наш дзисимбан, квартальный надзиратель, Ёсида Мацувака. Идет со своим копьем, взирает, как сокол, острым глазом!
– Да, вижу его.
– А вот наши носильщики! А вот наши удалые ополченцы-отокодатэ. И пожарные-хикэси пришли! Ну, все, пронесут повозку как перышко! А я закончил – вам очень лучше стало!
– Благодарю.
Я расплатился и вышел из парикмахерской. Приблизился к повозке.
– Господин Исава! – воскликнул Окасукэ, выныривая из толпы. – Только вас и ждем!
– Меня?
– Прошу, прошу сюда. На повозку.
– Мне кажется, это неудобно…
– Все вполне удобно. Вы собрали эти цветы, и это место – ваше.
Так я и проехал на резной крыше богато украшенной повозки, влекомой под ритмичный напев молодыми людьми из нашего квартала, в ряду таких же огромных и богато разукрашенных повозок, прямо за человеком, размахивающим двумя веерами и громкой песней воодушевлявшим людей, тащивших повозку-микоси по улицам города, через мосты к храму Канда, а потом к Замку – мимо сёгуна, которого не разглядел среди толпы придворных под навесом. Танцы и пляски. Жарко и утомительно. Я в целом мало запомнил из того празднества – поливал цветы, чтобы не завяли и не облетели в самый ответственный момент. Но все обошлось.
Помню, что Сакуратай шел за нами и еще несколькими значительными людьми Одэнматё, сам он повозку не тянул – это дело молодых. Помню, уже на обратном пути он передал мне бутылочку сакэ. Это было первое мое сакэ за очень долгое время, и я легко захмелел и даже не заметил, как внизу у повозки закипела какая-то драка. Все наши дрались с какими-то пришлыми, аж пыль поднялась. Сакуратай легко, как молодой, спрыгнул с повозки, влился в действо, вынув из-за пояса свою тяжеленную трубку и тут же звонко перетянув ею кого-то по голове. Драка закончилась так же быстро, как и началась. Прибывший Ёсида Мацувака даже не успел никого арестовать. Наши разразились победными выкриками и потащили повозку дальше.
А потом празднество закончилось.
Да! Когда я шел назад в храм по темным переулкам, меня попытались ограбить. Какие-то пьяные ронины вывалились из-за угла, наткнулись на меня и начали громко требовать внимания, уважения, денег и сакэ. Потом как-то резко все разом заткнулись, оставили меня и по одному утекли туда, откуда вышли.
Я некоторое время стоял пьяный, оглушенный и ошарашенный. Я даже за меч взяться не успел!
Потом я догадался оглянуться и увидел спины удаляющихся восвояси кабукимоно в белых кимоно с Нагасиро во главе: мечи за поясами, мечи на плечах, развязаная походка – грозный вид напугает хоть кого. Вот и напугали. А я их поблагодарить даже не мог….
Так началось лето.
* * *
И вот, наконец, – баня!
Впервые за полтора месяца я растворился в ее тепле и уюте.
Жизнь налаживалась. Пусть на последние деньги! Пусть.
Кстати, в этой бане за Рыбным рынком на берегу Нихонбасигавы, которую показал мне престарелый господин плотник, посещавший ее после работы, у меня появились новые знакомцы. Люди, с которыми я примерно в одно время посещал баню, ближе к позднему вечеру, когда основной поток посетителей спадает и банная печь начинает остывать на ночь.
Баня в Эдо вообще удивительное место. Скорее, место сходок, разговоров и новостей. В бане все голые и без мечей. И отношения там другие. Там я с одобрения господина плотника познакомился со строителями и вольными кровельщиками братьями Хиракодзи – здоровяком Хаято и малышом Тогаем, прибывшими в столицу на большие стройки, затеянные военным правительством.
– Староват ты балки таскать, а то бы мы тебя к себе взяли, – говорили они мне, смеясь. – У нас-то работы нынче много!
Я страдал от одиночества и понимал это. И мне становилось от их общества легче. Я снова вроде бы становился частью чего-то большего.
Но на улице мы прощались и расходились – они в одну сторону, задирать лодочников и драться с носильщиками паланкинов, а я в другую, на свою тихую окраину, в одинокий храм на задах, где ложился спать.
Как-то ночью я проснулся от далекого частого металлического стука била. Я вышел на галерею храма из своей каморки – вдали, как огромный цветок, громоздилось пламя далекого пожара, где-то недалеко от Замка, очень хорошо видного с нашей возвышенности. Ветер принес запах гари. Едва было слышно из-за расстояния крики и шум. Встревоженный настоятель Экаи тоже поднялся и вышел ко мне. Молча мы напряженно наблюдали, как колеблется пламя пожара. Как оно слабеет и наконец угасает.
Настоятель Экаи тихо выдохнул:
– Похоже, все. Славлю Будду Амида. Попробую теперь заснуть.
Да уж. Большой пожар в городе – страшное дело. Доводилось уже видеть. Во время войны.
Мы молча разошлись по комнатам.
