Текст книги "Пожарная застава квартала Одэнмате (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Богуцкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)
Глава 11
Меч, плывущий по реке
Мой дед, Саторо Сахэй, был самураем, лишенным рисового пайка. Он убил самурая из соседнего клана, был изгнан и влачил недостойное существование на окраине почтового городка Цутияма, во владении Хиконэ, на берегу каменистой и неприветливой реки Ясу, где занимался ловлей рыбы и сбором улиток. Он опустился настолько, что утратил не только положение, но и меч предков, проданный в голодные дни первой одинокой зимы, когда река скована льдом, а подледный лов небогат. Сахэй продал меч, о чем успел не один раз пожалеть, потому что душа его с тех пор была не на месте. Сахэй утратил себя, он был где-то там далеко с его мечом, а не в теле, спасенном от голодной смерти одним коку риса в надорванном мешке из соломы, вырученным от продажи меча.
Сахэй глушил горе неочищенным холодным сакэ и неуклонно погружался в речной ил презрения к себе и неотданных долгов. Соседи перестали называть его «господин Саторо» и вообще замечать. Сам Сахэй отдал бы все за малую возможность вернуть себя.
В то время во всей Поднебесной еще продолжалась охота за мечами во исполнение миролюбивого указа правителя Тоётоми Хидэёси, потребовавшего у невоенных сословий сдать неприличное земледельцам и ремесленникам оружие. Большинство крестьян давно лишились всех средств убийства, накопленных за десятилетия войн, но находились безрассудные одиночки, не желавшие расстаться с оружием, среди которого встречались весьма драгоценные изделия, подобранные когда-то на полях битв или доставшиеся в наследство от предков, перешедших из военного сословия в земледельческое.
Хранитель порядка, рука правосудия, полицейский чиновник – господин Сасакэ Эттидзисиро, вассал князей Ии, уже правивших тогда в Хиконэ, наведенный доносом соседей, как раз брал измором дом такого ценителя в горном поселении Симацуя, в местах, в которых находятся истоки реки Ясу.
Один древний старик, участвовавший в прежних войнах, еще мнивший себя достойным привилегий пехотинца, не желал отдать пять лезвий работы великой школы Митто. Домашних он отправил по соседям, а сам в одиночестве совершил акт непокорства – заперся в доме, похожем на башню, построенном им на фундаменте когда-то сожженной вражеской крепостцы, что не облегчало работу слуг князя, и отстреливался из лука от их нестройных атак, ранив уже четверых.
Господин Эттидзисиро, еще затемно добравшийся до этих глухих мест из замка и совершенно не ожидавший такого отпора, утомленный летней жарой и раздраженный потерей времени, приказал сжечь мятежника вместе с домом и его оружием.
Старик, услышав эту весть, смирился с судьбой. Но по некотором размышлении просил господина Эттидзисиро принять пять мечей работы Митто, потому что не мог позволить погибнуть столь замечательным произведениям великого мастерства в огне.
Старик спустил сверток с одними драгоценными лезвиями, без рукояток, в соломенной циновке со стены, где его внизу приняли подручные господина Эттидзисиро. Затем соломенную крышу дома обстреляли зажженными стрелами. Дом сгорел вместе с хозяином и всем, что там еще оставалось.
Пожар отражался в водах текущей мимо реки Ясу.
А господин Эттидзисиро приказал собираться к отъезду.
Мечи уложили в кедровые ящики, отделанные европейским бархатом винного цвета, погрузили в двухколесную повозку, запряженную парой лошадей. И под охраной, с господином Эттидзисиро во главе, отряд отправился с гор вниз, в замок Хиконэ, за неизбежными наградами и повышениями.
Божествам речной долины, недовольным поведением вассала князя Хиконэ, было угодно, чтобы мост над водопадом Девять Сяку, в виду которого с горного склона живописно падают воды реки Ясу, сломался под повозкой с мечами. Повозка завалилась набок, повиснув на краю моста, ящик с мечами открылся и четыре меча из пяти упали с высоты в воды реки. Взбешенный несчастьем, господин Эттидзисиро отправил вниз своих людей собрать потерянные лезвия. Его люди прочесали место под водопадом и нашли все мечи. В этот момент из ящика выпало последнее, незамеченное, но самое драгоценное лезвие и, упав с высоты, пронзило голову одного из людей внизу. Мертвое тело, упавшее в воду, быстро унесло потоком.
В это время Сахэй предавался печали один на один с рекой и пил свое холостяцкое холодное сакэ на берегу, время от времени выливая в воду глоток-другой, так как иных собутыльников, кроме быстрого потока, у него не было.
День клонился к вечеру, и пьяный Сахэй собирался брести домой, как поток-собутыльник принес ему нежданный подарок. Вода протащила мимо него мертвое тело с лезвием меча, торчавшим из глазницы, со знаменитым клеймом на хвостовике.
И Сахэй не упустил свой меч.
Он бросился в воду, вытащил тело на берег, а затем, обмотав хвостовик поясом кимоно, вытащил и меч из тела. Кровь и вода не держались на мельчайшем узоре, коже меча, проступившей на холодном металле.
В восторге Сахэй поклонился реке и с лезвием побежал домой, где лежали заброшенные ножны, цуба и рукоятка прежнего меча Сахэя. Собрав меч, Сахэй взял его в обе руки, поднял к заходящему солнцу и почувствовал себя заново родившимся.
В это время господин Эттидзисиро, спускаясь вместе с подчиненными вниз по реке, обнаружил на берегу мертвое тело без меча в голове со следами того, кто этот меч забрал.
– Ищите, – приказал господин Эттидзисиро. – Ищите тщательно и верните меч, ибо это драгоценность нашего господина, нашего князя!
И они искали. Искали тщательно и нашли к утру. Весь квартал говорил, что бросовый самурай Саторо Сахэй вернул себе меч – а также продал дом, последний бочонок сакэ и рыболовную снасть, раздал долги и теперь собирается идти в Осаку за долей, достойной человека и воина.
Подчиненные господина Эттидзисиро окружили странноприимный дом на дороге Токайдо, на окраине Цутияма, где теперь бездомный Сахэй коротал ночь до утра, и как только солнце показалось над горами, встретили его у ворот.
Сахэй, совершенно трезвый, во всем чистом – сам стирал; отмывшийся в бане, хотя и небритый – не хватило денег; вышел во двор. Меч был у него за поясом, а прежняя жизнь – позади.
Во дворе его встретили девять человек с копьями, и Саторо Сахэй, не дрогнув, встретил начало нового дня.
– Саторо Сахэй! – крикнул ему конный господин в доспехах за рядом копьеносцев. – Отдай меч работы Митто, который ты забрал вчера по неразумению, и правосудие будет к тебе благосклонно!
– Приди и возьми, – ответил Сахэй, обнажив блистающее тело меча, и ряд копьеносцев дрогнул, ибо меч этот убивал и без человека, а человек, теперь державший его в руках, оказался продолжением лезвия, и металл плавился в его глазах.
Постояльцы в темных комнатах вокруг двора шептались за раздвижными загородками. Небо наливалось синевой. Утренний туман рассеивался.
– Убить! – приказал господин Эттидзисиро. И следующие двадцать ударов сердца Сахэй и меч школы Митто рубили копья, руки, грудные клетки и бедренные кости. Через двадцать ударов сердца господин Эттидзисиро остался один против меча школы Митто и его человека.
Дух господина Эттидзисиро дрогнул. Он простился с жизнью и сошел с коня с копьем в руке.
– Послушай, Саторо, – сказал перед первым ударом господин Эттидзисиро. – Я помню тебя. Ты убил человека из клана Ямасиро по тайному приказу князя и принял изгнание, чтобы отвести от клана подозрения. И ты сделал все, что тебе приказали. Это долг вассала. И я сейчас делаю все, что мне приказали.
– Я знаю, – ответил Сахэй.
Через минуту во дворе, забросанном трупами, в живых остался лишь один.
Виновника бойни на постоялом дворе потом долго искали. И нельзя сказать, что искали плохо. Но тот, кто его находил, не успевал ничего рассказать другим.
Мой дед не добрался до Осаки. Раны, полученные в первый день его новой жизни, едва не свели его в могилу. Ему дала приют служительница одного из прибрежных святилищ реки Ясу. Она исцелила раны на его теле и духе и стала его женой. Меч, приплывший по реке, перешел к от деда к отцу, а от него – к моему старшему брату, смиренному служителю святилища речного бога, что неустанно возносит хвалы милосердию и снисходительности, оказанным моей семье, ибо воды реки текут, никогда не возвращаясь, и так же необратимо текут жизни людей по ее берегам.
А жизни людей более мимолетны.
* * *
На последнем слове Саторо Оки еще одна свеча погасла.
– Ничего себе, – произнес Хаято, – так ты сам видел тот меч?
– Сокровище хранится скрытое от глаз в доме бога, в заветных покоях, но да, оно там, – тихо ответил Оки.
– Так ты младший сын в семье? – спросил вдруг Нагасиро из своего темного угла.
– Я третий в семье. И так как телом силен, меня отправили учиться божественной борьбе в Восточном Чертоге великого старейшины Икадзути Годайю, да славится его имя.
Ну да, великим борцом наш Саторо Оки явно не стал и теперь вынужден искать применения на пути строителя или пожарного…
– Да, замечательная история, – произнес в общей задумчивой тишине отец Нагасиро жрец святилища Хиракава, погладив седую бороду. – А ведь я тоже знаю одну историю о духовном росте, когда даже животное, даже вещь в состоянии преодолеть предопределенность. Желаете ее услышать?
Все желали, кроме, может, сына его, Нагасиро, но тот угрюмо промолчал, обнимая опертые о пол ножны меча.
И отец его начал.
Глава 12
Сотая сутра
Змея, прожившая тысячу лет на суше и тысячу лет в толще вод, становится драконом.
Тысячу лет назад, в эпоху, когда Киото еще был ничем не примечательной деревенькой, обитал в провинции на берегу Внутреннего моря почтенный старец. Мудрец многих достоинств, согрешивший в юности и отправившийся ради искупления в выдающееся паломничество в Китай, вернувшийся из дальних странствий старым и умудренным, полным сокровенных знаний.
Он жил в заброшенном святилище у заболоченного ручья и пользовался почитанием живущего в округе народа, людей простых и далеких как от столичного блеска, так и аристократических искусств.
Белая змея, обитавшая в болоте, издревле привыкла греться на каменном пороге святилища, и мудрец вполне спокойно делил с нею этот камень. А в холодные ночи змея приползала к теплому очагу мудреца, на свет его ночной лампы, при которой мудрец изливал на страницы бесценной танской бумаги скупые крупицы отточенной мудрости. В узоре чешуи старец признал в змее земноводного патриарха, разменявшего десять веков существования. За неимением иного слушателя мудрец читал написанное змеиному старцу.
Такое соседство только усилило почтение, владевшее окружающим лесным людом, словно в заброшенное святилище вернулось божество.
Но грех далекой юности явился однажды за его жизнью холодной осенней ночью. Ржавые, изъеденные временем доспехи древнего императора, опираясь на копье, выбили дверь в его утлую хижину.
– Не нужно было тревожить покой мертвеца и раскапывать мой курган, – просвистел ветер в пустых доспехах. – Не искал бы ты тайны священной киновари, лишающей смерти, мог бы пожить еще. Но пришло время заплатить за мое давнее беспокойство.
– Я ждал тебя, – ответил старец. – В странствиях я искал способ освободить твой мятущийся дух, отягченный кровавыми деяниями, император-алхимик. И я нашел его. Вот девяносто девять из сотни сутр Пробуждения – они освободят твой дух от иллюзии плоти и существования, груза деяний, грехов и воспоминаний. Ты сможешь освободиться от плена выпитого тобой эликсира бессмертия и не просто умереть, но и миновать оставленный тобой круг перерождений.
– Предлагаешь мне уйти в нирвану и все забыть… Не этого я когда-то желал, – с горькой до желчи насмешкой просвистел ветер в пустых доспехах древнего императора. – Я хотел не умирать и жить вечно. Но не так. Не так. Хотя теперь я буду счастлив уйти в небытие, ибо я непереносимо устал. Однако перед тем, как прочесть твои сутры, я совершу одно последнее деяние. Потешу свои страсти, возьму на себя еще один грех.
И кукла из доспехов древнего императора, когда-то искавшего посюстороннего бессмертия и, на свою беду, его нашедшего, подняла копье и пронзила ворох протянутых мудрецом листов. Острие копья пробило и бумагу, и грудь старца – пригвоздило того к столбу в середине святилища. Потревоженная белая змея, спавшая на коленях старца, подняла голову и нанесла брызжущий ядом удар по пустой кожаной рукавице, державшей древко копья. Кукла из доспехов выдернула копье из груди мудреца, стряхнула листы с длинного лезвия и ударом тупого древка разбила змее голову.
В завывании осиротевшего ветра император-призрак покинул оскверненное святилище.
Утром взошло солнце, а вечером оно закатилось, а старец все еще не умер. Жила еще и изувеченная змея. Своею кровью мудрец начертал на ее белой чешуе последние знаки своей мудрости, что привели его к гибели, и оставил этот бренный мир. Почуяв, что тело человека остыло, изувеченная змея уползла прочь, в холодное болото, и заснула там в стылой норе. Потому никто не узнал, как кукла императора вернулась, чтобы сжечь в яростном огне и святилище, и тело старика. Ибо на тех листах было записано девяносто девять сутр, но не было той последней – оставшейся на коже белой змеи. Старец, покидая этот мир на милость будд, не мог оставить его без надежды на освобождение от тяжкого присутствия мстительного кровавого духа, проникшего в мир из-за его тщеславной юношеской жажды знаний и бессмертия.
А через год люди, устраивавшие заливные поля для риса, запрудили ручей ниже по течению, и разлившееся озеро скрыло и болото, и место происшествия, оставив после себя лишь жуткую легенду.
Прошла тысяча лет, и земледельцы, пожертвовавшие духу озера девушку во время великой засухи, потревожили спавшую на дне озера белую змею.
За прошедшую тысячу лет белая змея необратимо преобразилась и явилась драконом.
* * *
– Вот такая история, – произнес жрец. – Весьма поучительно и вдохновляюще.
Все почтительного кивали, негромко соглашаясь. Поучительно, чего уж там…
Нагасиро негромко хмыкнул в полутьме.
– Может, вы что-то хотите добавить, молодой человек? – повернулся к его темному углу седой жрец.
Он смерил молодца взглядом с ног до головы, задержался на ярких узорах одежды с актерского плеча, на вызывающе красных, под героическую старину, ножнах его меча, на блеске золотой монеты, зажатой вместо цуба между лезвием и длинной рукояткой, на буйном хвосте волос, заменявшем Нагасиро воинскую прическу. Взгляд жреца нельзя было назвать довольным. Впрочем, встречный взгляд Нагасиро дружелюбным тоже не был.
– Там много чего еще произошло, – сквозь зубы отозвался Нагасиро. – После. Мне дед рассказывал.
– Ну так, может, расскажешь нам? – седой жрец улыбнулся одними губами, но не холодными глазами. – Расскажи нам, что ты знаешь.
Нагасиро покачал головой, снова хмыкнул и, помявшись немного, негромко продолжил рассказ своего отца.
Глава 13
Сотая сутра тысячу лет спустя
Сначала они просто ходили толпой вдоль берега, молотили в медные тазы и гудели в спиральные раковины, а затем засыпали озеро лентами белой бумаги, испещренной невнятными просьбами и беспомощными угрозами. Текучая вода быстро унесла металлический привкус туши.
В следующий раз они опрокинули в озеро бочек двадцать сакэ, убогие. Извели замечательный напиток, надолго испортили воду сивушным запахом.
Но когда они в конце концов заживо скинули с лодки в воду затейливо украшенную девицу в парче и яшмовых ожерельях, мое терпение иссякло. Утопленников мне тут только и не хватало.
Пришлось вытащить захлебывавшуюся девицу на поверхность – местный люд такого явления спокойно, конечно, не перенес и дал деру к берегу, оставив меня с сомлевшей девицей один на один.
Долго я не думал. За облетевшим деревьями на берегу подымались затейливо изогнутые крыши большого буддийского храма. Монахам положено принимать пострадавших – обязанность у них такая. В храм – значит в храм.
Естественно, я не отправился туда как есть.
Туман поднялся над озером, напугав народ по берегам пуще прежнего, накатил на берега, скрыл прибрежные рощи, перевалил через храмовую ограду и заполнил двор по самые крыши, встревожив почтенных шафранорясных монахов своей внезапностью.
Хватит с малых сих страхов на сегодня. На верхний этаж пятиярусной молельной башни, подымавшейся над туманом, я ступил уже в человеческой форме, с девицей на руках. Оказалось, для меня это так же естественно, как струиться туманом.
Оставляя мокрые капли на полированных досках пола, я прошлепал босыми ступнями через весь этаж, отнес девицу к алтарю и уложил около него со всеми удобствами. Потом огляделся: куда же это я попал?
Деревянные полки с ячейками, полными бумажных свитков, подымались до самого потолка. Свиткохранилище. Как удачно. Немолодого уже местного служащего я обнаружил тут же – обмерев в укромном уголке между полок, крупно потея, пялился на меня.
– Почтенный, – обратился я к нему. – Не найдется ли у вас тут какого-нибудь исчерпывающего исторического труда, посвященного событиям за последнюю тысячу лет?
В ответ малый с диким воплем унесся по лестнице вниз. Вот так и не удалось приникнуть к чистому источнику знания. А потом девица очнулась, тоже завопила, внизу замолотили в колокол, в общем, стало излишне шумно, и я покинул сию обитель.
Вернулся я уже ночью, когда огромная полная луна залила белым светом верхний этаж свиткохранилища. Было тихо и прохладно, на полках лежали синие тени.
К моему возвращению подготовились. Низкий лакированный стол гостеприимно дожидался меня, в напольных поставцах с каждой стороны стола стояло по зажженной свече. На столе: свитки, стопка листов разрезанной бумаги для заметок, тушь, уже растертая в каменной тушечнице, несколько кистей. Для работы все было готово.
Так. И что тут для меня приготовили? Исторические труды, значит? В стихах. Ну, полакомимся.
Меня никто не тревожил. Стрекотал сверчок. Монахи шли на ночное бдение на цыпочках. Свечи весьма пригодились, когда под утро закатилась луна. Я читал свиток за свитком, брал новые с полок. Тысяча лет прошла, а о моем враге никаких упоминаний. И никаких упоминаний о мудреце и его труде. Словно его никогда и не было. Ни его самого, ни его самоотверженного похода, ни блистательного труда, способного поднять склизкого гада из глухой тьмы к алмазным чертогам небес и развеять неуспокоенного духа.
Это навевало непривычную печаль.
Солнце уже всходило, я заканчивал «Повесть о делах Токугавы Иэясу», когда снизу по лестнице неслышно поднялся тот вчерашний служка, все так же потеющий от страха, со стопкой одежды в руках. Подошел, часто кланяясь, запинаясь, передал письменное приглашение. Приглашение, составленное в крайне изящной форме, для господина дракона от господина настоятеля Сонсина позавтракать в просвещенном обществе друг друга.
– Откушать опосля трудов, того, – малый часто кланялся. – И вот одеяние достойное вроде.
То, как я на него пялился, малого пугало до дрожи. Но стоял – не уходил. Смелая козявка.
Я оставил свиток, поднялся из-за стола, взял со стопки с его рук лежавшее сверху нательное кимоно. Развернул.
Должно быть впору.
Монастырь не мой. Я пожал плечами и начал одеваться. Впервые в жизни.
* * *
– Тебя как зовут? – спросил я, ступая в приятно мягких таби по доскам пола вслед за постоянно оборачивающимся малым.
– Тайбэем, великий господин, – редкозубо оскалился малый. – Уж простите дурака, не ешьте меня если что, вовсе не ведаю, как вас величать-то.
– Зови меня Нагасиро, – ответил я, подбирая синий шелк широких рукавов с узором из белых волн. Чувствовал я себя в этой самодельной коже из плоти насекомых довольно странно. Длинный хвост волос, который меня теперь украшал, я бросил за спину, и он тянулся следом по полу. Если кто-нибудь мне на него наступит – я того прибью.
Тайбэй провел меня между раздвинутыми решетками, оклеенными расписанной тушью бумагой, в уединенную трапезную с видом на пруд. Странное место, чувственно украшенное, как не монастырь, а дом придворного. Посреди зала два пока не занятых низких столика приготовлены и ждут…
Доспехи я почуял сразу, как вошел. В дальней части зала, за бамбуковой занавесью. Я отстал от Тайбэя и зашел за занавеси.
Они были тут.
Не полностью. Многих частей не хватало, старый металл был нашит на новую кожу, залакирован и перевязан красными шнурами. Доспехи, развешанные на перекладинах на кедровом брусе, стояли в темном углу зала за занавесью и угрюмо взирали на меня пустыми глазницами новой маски на старом шлеме.
Я ожидал боя сейчас же, немедленно, но ничего не произошло, конечно. Доспехи были неподвижны. Пусты. Я приблизился к ним вплотную, лицом к маске, обнюхал пахнущие гвоздикой пластины. Ничего. Ничего.
– О! Господин разбирается! – услышал я высокий юный голос. – Это доспех эпохи Момояма, может быть, его носил сам Нобунага. Кираса испанская, с юга. Шлем-кабуто с рогами, сделан не более ста лет назад, конечно. Но некоторые элементы очень-очень древние!
Это был настоятель. Так сказать. Молод он для такого дела, как по мне. Лицо гладкое, белое. Черные волосы не острижены, одежда по моде киотской аристократии, высокая черная шапка – прямо как только что из левого крыла дворцовых покоев. Так-так. Понятно-понятно. Только что обретенное драконье понимание сути вещей тут же открыло мне подоплеку: молодой человек, киотский аристократ, занял наследственное место в храме. Понятно. Красавец. Все девки в округе по нему сохнут. Некоторые, возможно, даже до смерти. И глаза внимательные. Место для чтения наверху – его идея и его труды.
А вот в руке – тяжелое копье с длинным мечевидным наконечником. Знакомый наконечник, хотя древко новое…
– Тайбэй, – произнес настоятель. – Возьми копье и положи на место. Невежливо так встречать гостя.
Конечно, невежливо! Но некоторые умеют понимать намеки так же, как иные умеют их раздавать. Наблюдая, как Тайбэй с поклонами забирает у господина копье и несет его к почетному месту, кладет к доспехам, я размышлял, можно ли меня теперь такой штукой пропороть до смерти.
– Моя семья издавна славна искусством владения копьем, – упомянул господин настоятель, похожий на кого угодно, только не на настоятеля буддийского храма. – И я свято чту традиции своей семьи. Занимаюсь каждое утро, пока лежит роса. Нынче с такой жарой приходится вставать все раньше и раньше. Откушаем?
– Как эти доспехи оказались здесь? – спросил я его, когда мы уселись каждый за свой столик и слуги понесли подносы с первой переменой.
– Их нашли три года назад, когда ремонтировали старую часть храма, построенную почти тысячей лет раньше. Все решили, что это доспехи какого-то позабытого местного божества. На радостях даже повозили в повозке на праздниках по главной улице. Но с тех пор как началась засуха, о них позабыли, конечно.
Красавец улыбнулся карминовыми губами и добавил:
– Я ценитель подобных вещей. Теперь я храню этот доспех здесь, почтенный господин дракон. Вам такое нравится?
– Терпеть не могу, – с ядом буркнул упомянутый почтенный господин.
* * *
Кушали изысканно. Подавали моллюсков с берегов Внутреннего моря, яйца перепелов, осьминога по-эдоски, рис из Бунго и рис из Овари. Сакэ. Местное. Хорошее сакэ – не то, что в озеро вылили…
Совершенно не буддийская трапеза.
Безупречно радушный хозяин только слегка озадаченным взглядом наблюдал, как я, по доброй змеиной привычке, заглатываю яйца целиком. Похоже, я тут допустил некую бестактность или нарушил какой-то обычай. Может, их следовало сначала от скорлупы очистить?
– Славное сакэ, – произнес я, отбирая у медлительного Тайбэя чайничек и наливая себе сам.
– Благодарю вас. Это новый сорт, и ваш недостойный хозяин приложил руку к его появлению, – произнес настоятель Сонсин. – Зовется «Сон Бодхидхармы». Его дегустировал сам император и составил самое лучшее мнение. Теперь поставляется в обе столицы и к алтарям святынь Исэ. Известен по всей стране. Наши сакэварни – славный плод славного труда многих поколений, и я был счастлив сказать и свое слово в сем почтенном искусстве. Вот только эта засуха… Омрачает.
– Могу понять. Народ дошел до крайней степени отчаяния, если уж вновь начали топить девиц в озере в надежде вызвать дождь.
Настоятель Сонсин был неприятно поражен:
– Вы меня огорчаете, господин Нагасиро. Ничего подобного не может быть! Места здесь и впрямь дикие и неизящные, вредные для здоровья и скучные до ломоты в висках, но ничего подобного у нас не случается! По крайней мере, мне ничего не известно.
– А девушка?
– Девушка? – удивился радушный хозяин. – Какая девушка? Нет, я не знаю никакой девушки. У нас ведь здесь монастырь. Оплот безбрачия. Девушкам тут быть не положено.
Я настороженно и, похоже, невежливо уставился на почтенного настоятеля. Это как понять? Это было странно. Это мне не понравилось.
Я угрюмо ел, а настоятель продолжал щебетать. Он не спрашивал меня о моих планах, как долго я собираюсь тут задержаться. Ни о чем таком. Он был просто рад слышать свой голос. Похоже, в этих местах поговорить ему было особо больше не с кем. А мне было все равно.
Уже расставаясь после завтрака, настоятель перепоручил в мое полное распоряжение послушника Тайбэя.
– Он несколько не в себе, скорее душевно, я бы сказал, но услужлив, на него можно рассчитывать. Располагайте им всецело. Он ваш.
Вот спасибо, господин настоятель. Ну и на что мне может быть нужен твой небыстрый разумом шпион?
Выйдя из трапезной во двор, я втянул в себя воздух – чувствовался в округе некий дисбаланс первоэлементов. Кто-то славно порезвился, сворачивая потоки ци с естественных путей. Впрочем, это может подождать. Но я обязательно разберусь. Чуть позже.
– Может, чего изволите, господин дракон? – возник под рукой сопровождавший теперь меня повсюду внезапный Тайбэй.
А то ж, конечно, желаю:
– Замолкни.
Затем господин дракон изволили удалиться в свиткохранилище работать. Но на пути туда остановился с умилением полюбоваться на древнюю черную черепаху, возившуюся в тине в мелеющем пруду за храмом. Количество пластин на ее поросшем мхом панцире впечатляло. Почти ровесник.
– Суп из нее желаете? – счастливо догадался быстрый разумом Тайбэй. – Я мигом! Я сварю!
Ничего себе, какой кровожадный. А он точно послушник?
Я перевел на него угрюмый взгляд и ядовито процедил:
– Я тебя потом самого сварю…
* * *
Сутры старца нашлись в тяжеленном дубовом ящике на алтаре. Они все были там. Размытые водой и кровью. Кровью старика. Моей кровью. Разорванные на сгибах, покрытые черной плесенью. Совершенно нечитаемые. Что ж, значит, мир не получил его послание. А ведь прочитавший сотню сутр мудреца необратимо обретает истину и оставляет сию юдоль скорбных перевоплощений. Если не пожелает остаться по каким-то причинам. Как я.
У людей таких зовут буддами. Как таких называют драконы, я не знаю. Возможно, дураками.
И то, что сутры погибли, кстати, также значит, что император-призрак где-то еще здесь. С нами.
Значит, я не зря поднялся со дна озера.
Я растер кубики туши в тушечнице, выбрал кисть потоньше, устроился за столом поудобнее. Развернул лист бумаги, длинный, сложенный по современной манере много-много раз, и начал покрывать его быстрыми столбцами скорописи.
К утру я восстановил по памяти первую сутру из девяноста девяти утраченных. Память у меня змеиная.
Те теплые вечера среди промозглого холода в келье учителя я запомнил навсегда.
Так я проработал две недели. День и ночь, не обращая внимания на приглашения настоятеля спуститься отобедать. Тайбэй приносил бумагу, тушь и новые кисти. Змеиное нутро равнодушно пропускало мысли о еде. Ветер приносил с галереи запах сгоревшей на солнце рисовой рассады, забрасывал сухие листья. Тайбэй каждое утро сметал их вниз. Засуха продолжалась…
* * *
Ночью меня потревожили.
– Батюшка, – услышал я тихий шепот этажом ниже.
– Киёхимэ? – услышал я шепот Тайбэя. – Ты чего пришла?
– Батюшка, я не могу больше ждать, пусти меня к нему.
– Глупая девка, да он тебя съест, и Будду Амида помянуть не успеешь!
– Тайбэй, – произнес я, отложив кисть, негромко, но внизу услышали. – Хватить шептаться, подымайтесь сюда.
Они робко взобрались по лестнице. Вместе кланяясь в пояс, приблизились. Да это же та самая девица, что с лодки в озеро свалилась!
– Рад видеть тебя в здравии, – произнес я, указывая им место на полу перед моим столиком. – Ты дочь Тайбэя? Да? У тебя прекрасная дочь, Тайбэй. Так чего тебе надобно, Киёхимэ, дочь Тайбэя?
– Милости, господин великий дракон! Коли уж не дали вы мне умереть ради людей, так заступитесь за них сами!
– Чего-чего? – поднял я брови. Удивила она меня. – Ты бросилась в озеро сама?
– Простите, господин великий дракон! Дети умирают в колыбелях. Старая жрица перед смертью нашептала, что на дне озера живет от веку белый змей, и, если разбудить его, задобрить дарами – всем самым лучшим, – пойдет дождь. Ну так вот и я… Я здесь самая красивая, я пошла.
– Потрясен твоей отвагой, – только и мог я сказать.
– Милости, господин великий дракон! Пролейте воды на сухие поля. Оросите живительной влагой.
Я некоторое время ее разглядывал, а потом уточнил:
– Ты же не понимаешь на самом деле, о чем говоришь сейчас?
– Так жрица научила…
– О да. Жрецы научат. – Я помолчал и добавил: – Ты сейчас в весьма изысканной форме изъявила желание возлечь со мной.
К чести ее надо сказать, что залилась девица краской докрасна. Молодая еще. Не замужем.
– Ну так я готова!
– О. Не сомневаюсь. Но сейчас я немного занят. Видишь ли, все не так просто. Я желаю разобраться в сути происходящего и немного подготовиться, прежде чем рушить сплеча сложившийся баланс. Суть и форма взаимосвязаны. И чтобы узнать, отчего высыхает сакэ в вашей бочке, я должен быть осторожен. Бочку случайно и разорвать может.
Похоже, я ее этой метафорой впечатлил.
– Сто тысяч благодарностей, господин дракон! Воздаем хвалы, что не отказали! Тысячу лет будем за вас молиться! А если потребуется возлечь… Я готова!
– Не откажу себе в удовольствии поймать тебя однажды на слове, красна девица!
Прервали нас довольно странным образом. Тайбэй, уставившись в темноту невидящим взглядом, задумчиво квакнул.
– Это еще что за звуки милого болота? – поразился я.
– Ох, простите, господин дракон! – всполошилась Киёхимэ. – Опять он все напутал. Не обращайте внимания, он умный. Просто то одно свое воплощение вспомнит, то другое. Простите нас, мы уходим.
Она подняла Тайбэя и поволокла его к лестнице:
– Батюшка, идем. Ты давно не лягушка, ты давно уже человек, помогите мне, боги…
* * *
Продолжаться бесконечно так не могло. В конце концов настоятель заподозрил, чем я там занимаюсь.
Господин настоятель изволил отложить копье, с которым занимался каждое утро, и вместо завтрака поднялся к господину дракону.
И прочел то, что дракон успел восстановить.
