Текст книги "Журавли покидают гнезда"
Автор книги: Дмитрий Ли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
В комнату вошел Соним вместе с прихрамывающим стариком, который взял больную за руку и стал прислушиваться к пульсу.
– Не думаю, что у нее простуда, – сказал он после долгого осмотра.
– А что вы предполагаете? – спросил Ир.
– Похоже – нервное потрясение, – ответил старик, вглядываясь в ее зрачки. – Надо же! Такая юная…
Ир поверил старику, поскольку знал о пережитом Эсуги горе.
– Поколем иглами, не поможет – применим якчим, – заключил старик и, протерев иглы тряпочкой, стал вводить их больной в голову, в запястья рук и ног.
Эсуги потеряла сознание.
Лекарь навещал больную ежедневно, наведывался даже ночью. На вопросы отвечал скупо: «Все будет хорошо» – и уходил.
Эсуги пришла в себя лишь неделю спустя. Проснувшись утром, она тихо позвала Юсэка. Услышав ее голос, он очнулся от дремоты и вошел к ней. Велико было его удивление, когда он увидел на ее лице улыбку! И глаза выражали теперь совсем не то, что вчера и позавчера или неделю назад. Они глядели осмысленно, радостно.
Воспряли духом все обитатели фанзы Сонима. Теперь разговаривали громко, не боялись шутить, не отказывались от угощений доброй хозяйки. А Юсэк был счастлив.
– Напугала же ты меня до смерти, – говорил он, поднося ей то пиалу с чаем, то кусочек лепешки. – Ты глядела на меня и спрашивала, кто я. От этого у меня и сейчас мурашки по спине ползают. А потом ты ругала маклера.
Эсуги вдруг переменилась в лице.
– Что я говорила о нем? – спросила она испуганно.
– Ты гнала его от себя…
– И больше ничего?
– А что еще? – насторожился Юсэк.
– Нет, это я так, – ответила Эсуги.
* * *
Окруженная вниманием друзей, Эсуги крепла день ото дня. Гладко прибранные под гребень волосы отливали синим атласным блеском, а на бескровных щеках проступил живой румянец. Правда, под глазами еще сохранились едва заметные круги. Юсэку было приятно, что Эсуги очень походила на Денними. Еще мальчишкой он был по-детски влюблен в эту красивую и строгую женщину. Возможно, поэтому и зародилась его привязанность к Эсуги. Он давно хотел рассказать об этом Эсуги и тем самым, хоть косвенно, признаться в своих чувствах к ней, но не решался, зная, что любое упоминание о матери плохо отражалось на ее здоровье.
Ир тоже часто наведывался к Эсуги. Он видел, что самое страшное позади, но она еще была очень слаба, чтобы идти дальше.
А время шло. С востока снова наползали тучи.
Мансик и Гирсу держались обособленно от Ира, выражая этим свое недовольство его решением дожидаться полного выздоровления Эсуги. Бонсек открыто укорял его за то, что он согласился взять с собой девушку в этот нелегкий путь. Ир не искал себе оправданий, считал, что поступил правильно. Однако он понимал и Бонсека. Подобно выпущенной из клетки птице ему хотелось ощутить пространство, закалить на ветру онемевшие крылья. Было неудобно и перед гостеприимными хозяевами фанзы, ведь они лишали их зимних запасов. Так же неловко чувствовали себя и остальные.
– Эдак мы у вас все приберем, – говорил Ир, отказываясь садиться за накрытый стол. – Впереди не лето. А у вас и своих едоков хватает.
– Что это за разговоры! – набрасывалась на него хозяйка. – Я и так вижу, что вам неловко. Только стыдиться нужно не вам, а мне за наш скромный стол.
Хозяйка каждый раз почти силой усаживала гостей обедать. И хотя они уступали, еда оставалась почти нетронутой. День ото дня взаимоотношения между Иром и его товарищами ухудшались. Иногда он порывался отправить друзей одних. Но как они отнесутся к его решению? И хорошо, если доберутся благополучно, а если нет?.. Много дней и ночей ломал он голову: как быть? Но однажды вечером решение пришло само. Выйдя на улицу и услышав за оградой громкие голоса, Ир поспешил туда и увидел Юсэка, стоявшего в окружении Мансика, Бонсека и Гирсу.
– Чего языки прикусили? Продолжайте, а я послушаю, – сказал Ир, оглядывая каждого. – Чувствую, что я не лишний в вашем разговоре.
– Просто толкуем о том о сем, – попробовал защититься Мансик.
– Что-то лица у вас сердитые для простой беседы, – заметил Ир.
– А чему радоваться? – спросил Бонсек, оставаясь хмурым. – Не тому ли, что здесь зиму проведем?
– Ну, допустим, зимовать не придется, – сказал Ир, придавая голосу добродушный тон. – А человека оставлять в беде тоже плохо. Так ведь?
– А чем мы ей поможем? Своими вздохами да охами?
– Вот что я скажу, сенсами, – вступил в разговор Гирсу. – Ты или веди нас куда следует, или мы сами пойдем. Лично я не могу больше валяться на ондоле.
– И я тоже, – поддакнул Мансик.
– А кому хочется валяться здесь? – уже строго спросил Ир. – Мне, что ли? Или ей, Эсуги? – Ир остановил взгляд на Гирсу: – Вы ради сына в тюрьму ломились, совсем не думая о себе. А разве положение Эсуги не трогает ваше сердце? Кроме нас, у нее нет никого. И мы не можем, не имеем права отвести ее руки, протянутые к нам. Я не удерживаю вас, но вдумайтесь в мои слова.
– Речь идет об одном человеке, а там тысячи гибнут, – сказал Бонсек, пытаясь как-то оправдаться.
– Я согласен с тобой – на земле много несчастных. И если каждые четыре человека помогут в беде хотя бы одному из них – уверяю, их станет меньше. Спасая нас, старик Ли Дюн, наверное, не думал, что он спасает мир. А другие ушли, оставили нас в то время, когда мы нуждались в них.
– Но нас ждут в России, – сказал Бонсек. – И ничего не случится, если Юсэк побудет здесь с Эсуги, которой, кстати, уже лучше. Я даю слово, что вернусь за ними, как бы там ни сложились обстоятельства.
– Это разумно, – поддержал его Гирсу.
– Да и хозяевам двоих содержать легче, чем такую ораву, – заметил Мансик. – Ведь мы оставляем их у добрых людей.
Бонсек не унимался. Теперь он наседал на Юсэка:
– А ты что молчишь? Неужели вам нужны няньки?
Юсэк молчал. Мог ли он просить их? И какой прок с того, что они останутся? Разве легче видеть их осуждающие взгляды, слышать упреки? Нет уж – пусть уходят. Правда, еще не сказал о своем намерении Ир. Но если и он решит, тогда будет худо.
– Ну, скажи что-нибудь, – обратился к нему Ир, заведомо уверенный, что Юсэк не одобрит их решение.
– Значит, и вы хотите уйти, – произнес Юсэк, подняв на Ира полные обиды глаза. И ему показалось, что лицо его такое же суровое, как и у других.
– Ну что – оглох ты, что ли? – закричал на него Бонсек. – Говорю же, что вернусь.
– Соглашайся, парень, – поддакнул Мансик, похлопав Юсэка по спине. – Люди здесь, сам видишь, добрые, в обиду не дадут.
Юсэк молчал. Насупившись, он глядел то на Ира, то на Бонсека, то на Мансика. А Бонсек едва сдерживался, чтобы снова не обрушиться на него. Вступился Ир:
– Подождем еще немного, Эсуги скоро окрепнет.
– Нет, я больше не могу ждать, – отрезал Бонсек. – Вы как хотите, а я и так слишком много бездействовал. Этому кладоискателю спешить некуда.
– Я не держу вас, – сказал Юсэк холодно. – Обойдусь… Только зачем смеяться? – Повернувшись, он почти бегом отправился к фанзе.
Войдя в комнатушку, где лежала Эсуги, Юсэк увидел ее сидящей на циновке с поджатыми под себя ногами. На ней было не по размеру цветастое платье из ситца, которое свисало на плечах, обнажая шею и грудь. Заметив Юсэка, она быстро поправила платье, обрадовавшись его появлению.
– А мне хозяюшка подарила платье! Красивое?
Юсэк одобрительно кивнул.
– Где ты так долго был?
– Бродил по деревне, – солгал Юсэк, устало опускаясь к ней.
– А почему такой злой? Наверное, сердишься, что я долго болею? А я уже поправилась. Сегодня даже ходила по комнате.
– Правда? – невесело отозвался Юсэк.
Он мог скрыть от нее неприятный разговор с Бонсеком, но умолчать об уходе товарищей – было нельзя. Она все равно узнает. Разве утаишь? И, представив, как Эсуги огорчится, промолчал.
– И дядя Ир с тобой гулял, да? – спросила Эсуги. – Он тоже, наверное, на меня обижен. Его ведь друзья в России ждут не дождутся. Я это знаю.
– Верно, – согласился Юсэк и, желая узнать, как она отнесется к их уходу, сказал: – Я им предлагал оставить нас, а они… Говорят, друзья там подождут…
– Значит, остаются, – без особой радости произнесла Эсуги.
– И меня это тоже огорчает, – сказал Юсэк, поглядев на нее. Юсэку стыдно было лгать, но и признаваться в том, как страшно оставаться здесь без своего наставника, тоже не мог.
– Тебя это не должно огорчать, – сказала Эсуги, желая успокоить Юсэка. – Болею-то ведь я, а не ты. Вот я и скажу им сама. Дядя Ир меня послушается, – Она вдруг спохватилась: – А мы? Разве мы не пойдем в Россию?
– Они придут за нами, – ответил Юсэк неуверенно. – В крайнем случае сами доберемся. Россия рядом.
Вечером, когда сели ужинать, Эсуги вышла к ним и сообщила, что они с Юсэком решили остаться здесь, а добрые хозяева фанзы дали на то согласие. Услышав об этом, Бонсек укоризненно поглядел на Юсэка, сидящего рядом с ним, ткнув его в бок:
– Вот с кого, мальчик, бери пример! С таким человеком, как Эсуги, не страшно остаться вдвоем и на необитаемом острове!
Ночью они ушли. На прощанье Ир достал из своего вещевого мешка пистолет, отдал Юсэку, сказав, что он ему пригодится. И это было самым лучшим напутствием учителя. Он доверил ему оружие! Значит, считает его взрослым, вполне самостоятельным человеком!
Прощались накоротке при слабом и холодном свете молодого месяца.
– Я приду за вами, – сказал Бонсек, обнимая Юсэка. – И, пожалуйста, не обижайся на мой язык. Сам понимаю: злой он у меня. Страдал из-за него не раз, но что поделаешь, уродился, видать, в свою мать. Ты ведь на нее не серчал, когда она и тебя пронимала.
И может быть, оттого, что Бонсек воскресил в памяти Юсэка добрую тетушку Синай, он быстро забыл обиду и пожелал счастливого пути.
2
Следуя советам Соним, Ир с друзьями к полудню следующего дня добрались до реки Уссури. На том берегу, заросшем мощными лесами, была Россия. Иру уже приходилось испытывать то волнение, которое теперь переживали его друзья. Впервые он ступил на русскую землю с тремя товарищами, скрываясь от преследования японских властей. Они шли тогда наугад, не ведая, куда и к кому, пользуясь лишь слухами о том, что где-то в лесах Приамурья формируются партизанские отряды. Теперь же у него в России были друзья – и они его ждали. Ир старался не думать о провале своего плана по мобилизации людей в отряд Синдо. Его беспокоило другое: цел ли отряд.
Мальчик-китайчонок, на которого они наткнулись, охотно согласился переправить их на русский берег. Он сообщил, что сторожевые катера проходят здесь редко и только ночью. Мальчик очень обрадовался, когда Ир, сходя с лодки, сунул ему в руку ломтик кукурузной лепешки.
* * *
Тайга здесь была почти такая же, как и в Маньчжурии, только кедры и сосны выглядели более могучими, да и звери встречались почаще, особенно пятнистые косули. Лес постепенно редел, и вскоре показались озаренные солнцем поляны, на которых паслись лошади. Ориентируясь по солнцу, Ир скоро вывел товарищей на дорогу, заросшую густой пожелтевшей травой. Было видно, что по ней давно никто не ездил. Однако Ир не сворачивал с дороги и шел уверенно, зная, что эта забытая колея приведет их к поселению. Они шли осторожно, озираясь по сторонам, опасаясь нарваться на банды, давно уже рыскавшие по здешним местам. Вдруг дорогу пересекла свежая тропинка. Ир, не задумываясь, свернул на нее, и вскоре, обогнув поредевшую березовую рощу, они увидели на склоне холма кладбище, а внизу, между стволами сосен, почерневшие от времени русские избы.
Глава вторая
СИНДО
Еще в декабре семнадцатого года правительства США, Англии, Франции и Японии вошли в сговор против молодой Советской России. Победа революции в такой огромной стране пугала их. Особенно был встревожен генерал-губернатор Кореи Тераути. Опередив своих западных партнеров, японские крейсеры «Иваши» и «Асахи» уже зимой восемнадцатого года пришвартовались во Владивостоке. А в ночь с четвертого на пятое апреля в городе был высажен десант. Подручный японской армии генерал Семенов захватил в начале апреля всю южную часть Забайкалья. В это же время, при поддержке японских вооруженных сил, в южном Приморье выступили атаман Уссурийского казачьего войска Калмыков и подполковник белой армии Орлов.
В Приморье наступили тяжелые дни. Повсеместно формировались красногвардейские отряды. Уходили на запад поезда с ценным грузом. Эвакуировались люди. Дороги были забиты повозками беженцев.
В те дни и встретились Синдо Ким с братьями Мартыновыми, Петром и Егором, на одной из станций неподалеку от реки Уссури. Это были ее родные места. Синдо, как и Мартыновы, была направлена сюда краевой большевистской организацией в качестве уполномоченной по мобилизации местного населения на борьбу против интервентов. Добровольцев небольшими партиями переправляли к Иману, где формировались крупные красногвардейские отряды.
Штаб размещался на прилегающем к станции хуторе в большом бревенчатом доме, стоящем на возвышении поодаль от других изб. Строение это когда-то принадлежало богачу Свиридову, сбежавшему после революции в Китай. Плотный и высокий плетень, тяжелые ворота, широкие окна с резными наличниками и массивными ставнями, амбар с длинным поперечным железным засовом и, наконец, колодец глубиной в пять метров – все говорило о хваткой домовитости бывшего хозяина. К этому дому и привел своих товарищей Ир.
Отправив людей в барак, он вбежал в штаб. В прихожей, обставленной разными шкафами, рядом с буржуйкой сидел за столиком знакомый ему комендант Перфильев.
Он был настолько увлечен печатаньем, что не заметил подошедшего.
– Здравствуйте, Василий, – тихо поздоровался Ир.
Комендант кивнул, не оборачиваясь.
– Мартынов у себя?
Он что-то промычал, покачав отрицательно головой.
– А Синдо? Ее тоже нет?
Перфильев снова, но уже с раздражением тряхнул головой, продолжая отыскивать нужную клавишу, и, не найдя ее, поднял сердитые глаза на вошедшего. Он тут же вскочил и вытянулся.
– Не обессудьте, товарищ… – протянул он, сильно окая. – Велено спешно отстучать текст, а люд разный наведывается, мешают. А комиссара нету. По делам отбыли.
– Это вы про кого? О каком комиссаре речь? – спросил Ир.
– Об нашем, конечно, – ответил Перфильев. – Неужто… Ах да, простите, то назначение произошло в ваше отсутствие.
– Вот как! – удивился Ир. – А комиссарить есть над кем? Отряд собрали?
– Получено указание из Владивостока. Велено неотлагательно сформировать отряд из местного населения. Теперь, ежели будет какое пополнение, на Иман больше не отсылать. Потому и комиссар наш к седлу привязан, все по заимкам ближним и дальним да по деревням разным ездит, народ собирает.
– Понимаю, – кивнул Ир. – Ну и как – идет народ?
– Кабы не отправили на Иман – штыков у нас было бы уже более ста, – ответил Перфильев. – А пока не густо.
– А командиром, стало быть, Мартынов назначен?
– Как есть – они, – снова вытянулся комендант.
– Садись, садись, Василий. – Ир положил свою руку на его плечо, – я тоже посижу. Устал смертельно.
Однако Ир не сел, отошел к окну и широко распахнул створки. Мысли были не из веселых: в Корее он установил связь с местными революционерами, передал им марксистскую литературу и листовки с призывом активизировать национально-освободительное движение в союзе с Россией. Но ведь это – капля в море…
Топот копыт отвлек его от раздумий. Выглянув в окно, он увидел Синдо, спрыгнувшую с взмыленной лошади, которую придерживал молодой красногвардеец. Вбежав в штаб, Синдо быстро зачерпнула из кадки воду, жадно припала к кружке. И вдруг замерла.
– Учитель?! – вскрикнула она и, сорвавшись с места, кинулась к нему. – Жив, значит!..
– Жив, – ответил Ир глухо. – Только не учитель, а бездарный гимназист…
Но Синдо продолжала с прежней веселостью:
– Слава богу – хоть сам вернулся. А люди… обязательно будут! Я это поняла, побывав среди них. – Взяв под руку, она подвела его к скамейке: – Присядь. Небось заморился? Сейчас я отпущу тебя, только чуточку поговорим. Ну как там Корея?
– Хорошего мало. Не всех встретил, кого хотел. Одни заточены в тюрьмы, другие – скрылись, ушли на нелегалку. А некоторые отступились. Оно и понятно: не каждый способен отречься от семьи, забросить голодных детей. Сирот там и без того хватает.
– Это ты верно говоришь, – согласилась Синдо, вспомнив своих малышей. – Не могут на это решиться, это верно… – повторила она с грустью.
– А Петр где? – попытался отвлечь ее Ир от грустных мыслей.
– С братом Егором на дальние хутора подались. Лошадей да фуража раздобыть. Опасно нынче там появляться.
– А ворчун Янхо? А этот старый шутник Экчун и Сынхва тоже ушли с ним? Конечно, не то давно бы сюда примчались!
– Они погибли, – тихо сказала Синдо, боясь взглянуть на Ира. Она хорошо знала, как дороги для него погибшие друзья. – Ждали они тебя. Очень ждали… – промолвила она, едва сдерживаясь, чтобы не выдать своей слабости.
Ир поднялся и снова подошел к окну. Порывы свежего ветра бились в створки, врывались в комнату. Глубоко вдыхая воздух, он долго всматривался в даль, вспоминая дни, проведенные вместе с друзьями в подполье и крепости. А может, впервые укорял себя за то, что привел их сюда, в Россию, в это пекло, куда постоянно стремился сам. Или думал о тех, кто пришел сюда впервые.
– Ты устал, Ир, – сказала Синдо, подойдя к нему и разглядывая его худое, почерневшее лицо. – Ступай в барак, отдохни.
– Не до отдыха сейчас. Идем, я познакомлю тебя с людьми, которых я привел. Они достойно займут место погибших. – И он первым вышел из штаба.
Пройдя двор, они направились по узкой улице, вдоль которой тянулись однообразные избы хуторян. Слева, на пустыре, показались бараки, а поодаль от них – открытая конюшня с лошадьми.
В насквозь прокуренном бараке было около тридцати бойцов, большую часть из них составляли корейцы. Увидев вошедших, все повскакивали с мест, засуетились, приводя себя в порядок. А Синдо прошла дальше и остановилась перед прибывшими с Иром корейцами.
– Здравствуйте, товарищи, – приветствовала она и, по обычаю Востока, стала здороваться с каждым обеими руками.
Многое слышали друзья Ира об этой женщине, о ее воле и мужестве, но, увидев хрупкую, маленькую кореянку, они заметно стушевались. В своей не по размеру широкой и длинной кожанке и берете, натянутом до самых бровей, она больше походила на подростка, чем на отважного комиссара. Синдо же была довольна знакомством, поскольку они говорили с ней на родном, почти забытом языке с пхеньянским диалектом. Постепенно и у мужчин менялось первое впечатление о ней. В этой хрупкой женщине угадывалась внутренняя сила. Синдо была с ними откровенной и не утаила о своих родителях, разбогатевших здесь за счет чужого труда, и брате, с которым сложились трудные отношения.
Вечером вместе с комендантом она разнесла по нарам матрацы и форму и, пока мужчины мылись в бане, приготовила солдатский обед из щей, картошки и лука. Она понимала, что такая еда не придется по вкусу корейцам. Лучше бы, конечно, соевый суп с сушеной китайской капустой и рисовой кашей, но где их взять? Она сама давно скучала по родной еде и сейчас с удовольствием отведала бы салат из морской капусты, приправленный петрушкой, чесноком и жидкой соей.
Она сидела одна перед накрытым столом, и в памяти ясно оживали далекие дни детства, когда она была окружена любовью и заботой своей матери. А потом – долгие годы разлуки: учеба, рудники Урала, Сибири, революция… Где же теперь мама? Знает Синдо, как не хотелось ей покидать Россию, но пришлось покориться отцу, пожелавшему бежать из России, когда в Приморье была провозглашена власть Советов. А брат Хагу?.. Могла ли Синдо предполагать, что он окажется самым лютым ее врагом… Каждый раз, когда Синдо думала о нем, ей становилось не по себе. Она постоянно ощущала свою вину перед ним. Родная сестра выдворила его из хутора. Знала она, что рано или поздно их дорожки скрестятся и эта встреча может оказаться последней.
Ир с товарищами вернулся из бани в хорошем настроении. Солдатская форма, рассчитанная на дюжих русских парней, висела на нем и на других, как на вешалке. Однако они чувствовали себя в этой одежде куда лучше, чем в своих рваных шароварах и ватниках. И башмаки совсем не подходили к их маленьким и узким ногам, поэтому были связаны поперек онучами. Синдо видела это, но не сделала замечания и только скрыла улыбку.
– С легким паром! – сказала она, приглашая всех к столу. – Ну как? Нравится вам русская баня?
– Еще бы! – воскликнул Бонсек, усаживаясь рядом с Мансиком и Иром. – Мы, кажется, до костей отмылись. Даже легче стали наполовину.
– Теперь налегайте на щи и картошку, чтобы вес набрать, – улыбнулась Синдо. – Боец должен быть сильным и ловким.
– И по возможности – умным, – вставил Бонсек, погладив широколицего Мансика по голове. – С весом-то у него в порядке.
– А у тебя, к сожалению, и с этим туго, – ответил Мансик серьезно, с сочувствием поглядев на Бонсека.
– Вес дело наживное, – сказал Бонсек. – Он прибавляется даже от картошки, а вот с этим, – он снова погладил Мансика по голове, – дело посложнее: сколько матушка отсыпала в горшочек, столько и хранится.
Все смеялись, один Гирсу сидел хмурый, уставившись глазами в пол.
– А что же вы не идете к столу? – обратилась к нему Синдо.
– Я не голоден, – ответил Гирсу.
– Как же это? – удивился Бонсек. – Вы что, паром напитались? Ели-то мы, поди, вместе. Дай бог памяти – когда это было!
– Ну, чего пристал? Сказано – не хочу, не ясно, что ли? – сердито отозвался Гирсу. – Сиди и трескай, если лезет тебе еда в глотку. А мне что-то не лезет.
Синдо невольно поглядела на Ира, который, на удивление ей, никак не среагировал на грубость Гирсу и сидел спокойно, пожевывая хлеб. Это было внешнее спокойствие. За время пути он успел глубже понять Гирсу с его своенравным характером, поэтому не обострял с ним отношений и терпеливо сносил его грубости даже в тех случаях, когда тот явно шел на скандал. Ир знал, что этот человек способен на многое, верил в его добропорядочность, храбрость.
– Гирсу у нас не чужой гость, – сказал он дружелюбно. – А вот Синдо мы должны поблагодарить за этот обед и попросить разделить его с нами.
И хотя в штабе Синдо ждала работа, ей хотелось еще побыть здесь, узнать побольше о Корее – родине далеких предков, где она ни разу не была. Хотелось и самой рассказать о создавшейся обстановке в крае. И она осталась.
* * *
С тех пор как братья Мартыновы уехали на поиски лошадей и фуража, прошло два дня. Синдо знала, что где-то неподалеку лютуют по хуторам банды белоказаков и кулаков, к которым, возможно, пристал и ее брат Хагу. Встреча с ними не сулила ничего хорошего ни братьям Мартыновым, ни ей со своими необученными корейцами.
Оставалось одно – отправить Ира в Приморье, где проживает много корейцев. Может быть, удастся ему собрать людей. Но как к этому отнесется сам Ир. Согласится ли он пойти в логово врагов после своей неудачи в Корее? Однако времени на раздумья не было, и она решила поговорить с ним.
Ира новое поручение ошеломило. Он не думал о том, что поджидало его в Приморье, он был взволнован доверием Синдо. Вероятно догадываясь о причине его растерянности, Синдо подошла к нему и, опустившись с ним на приступок крыльца, сказала словами поэта Ян Саена:[43]43
Поэт XVI века. Перевод П. А. Пак Ир.
[Закрыть]
Как бы гора ни была высока,
Все же над нею плывут облака.
Упорно идущий вверх
Достигнет однажды ее вершины…
Но не поднимется наверняка
Тот, кто твердит: гора высока.
Ир улыбнулся.
– Я знаю эти строки. За их прочтение я был отстранен от работы в гимназии. Администрации показались стихи крамольными. А ты откуда знакома с поэзией Ян Саена?
– Раньше в гимназии я увлекалась древней поэзией. Теперь многое позабылось. А вот стихотворение поэта семнадцатого века Тен Минге[44]44
Поэт XVII—XVIII века. Перевод П. А. Пак Ир.
[Закрыть] я, пожалуй, никогда не забуду. Может, и ты его знаешь:
Ветки цветущих вишен
Оборваны бурей за ночь.
Вынес мальчишка веник,
Чтоб со двора их выместь…
Оставь их: и под ногами
Цветы остаются цветами.
Синдо в задумчивости опустила глаза, вероятно вспомнив счастливые годы, проведенные в гимназии, и человека, читавшего эти стихи. Человек этот, учитель гимназии Санхо, стал ее мужем. Но другом не стал. Он был далек от политики, и, когда ее назначили комиссаром отряда, Синдо оставалось только огорчаться тем, как день ото дня углубляется между ними пропасть, но ей не хотелось искать кружных путей к нему. Отказавшись от своих взглядов, она не обрела бы с ним желанной радости и была бы такой же несчастной, как и без него. Последние дни дела отряда складывались так, что она не могла уделять ему достаточного внимания, не могла побыть и с детьми, которые тоже стали отвыкать от нее. Понятно – детям нет дела, что погибают люди в ее отряде, им нужна мать. Но как Санхо не может ничего понять?..
– Когда мне отправляться? – спросил Ир.
Синдо промолчала.
Мартынов со своим ординарцем вернулся поздно, почти в полночь. Он плюхнулся на табурет и сказал устало:
– Кулачье опять взбесилось. Не набрел бы Егор на этот гадючник.
– Как вы разминулись? – спросила Синдо, всматриваясь в темень за окном.
– Все хутора облазили, все попусту: нет лошадей. До хаты уже подались, а он говорит, что какой-то дед из старого хутора посулил лошадей. Я его и так и этак, не послушался – пошел-таки до того деда.
– Вернулся из Кореи Ир, – сообщила Синдо.
– Вернулся! – вскинул густые брови Мартынов. – Что ж ты меня за Егора пытаешь? Ты б лучше учителя сюда гукнула. Да горилки вынула. Провожаем богато – встречаем не часто.
– Спит он, устал, видать, крепко, – произнесла Синдо тихо и, охваченная недобрым предчувствием, обратилась к Мартынову: – Пойди за Егором, Петр! Возьми людей побольше да обшарь хутора! Чует сердце что-то неладное. Или хочешь, чтоб я пошла?
Мартынов медлил, но вдруг вздрогнул, словно от выстрела, и, бросившись к стене, где висел клинок, рванул его на себя:
– Добре, буди людей!
Через полчаса отряд в двадцать пять штыков был уже в пути. Синдо осталась дежурить в штабе.
Снова тихо. Монотонно тикают ходики. Тревожно, неспокойно на душе у Синдо. Она подошла к раскрытому окну, облокотилась на подоконник. Хутор спал, будто ничего и не происходило на земле. Наверное, и муж ее, и дети тоже спят крепким сном? Спят ли?.. Вдруг ей стало не по себе: она знала, что предстоит неприятный разговор с Санхо. Возможно, последний. Знала, но пыталась избежать его. Санхо не верил в то, за что она боролась. Да ученому и так жилось неплохо. Но ведь и она, Синдо, тоже образованная, могла бы жить нормально. И жила, пока в четырнадцатом году, после аттестации, ее не направили работать переводчицей на Урал, где тысячи корейцев трудились на рудниках. Там она впервые увидела, каким жестоким унижениям подвергались ее соотечественники. Много погибло их на ее глазах от чахотки, голода и цинги. Пробовала заступиться, но тщетно. Встреча с социал-демократами предрешила ее дальнейшую судьбу. От них узнала, как нужно бороться за счастье людей всех наций. Вступая в ряды большевиков, она поклялась посвятить себя борьбе за счастливую жизнь народа. Вскоре ее направили на Дальний Восток для работы среди корейского населения. И она оказалась дома.
Санхо все это время воспитывал детей, писал ей письма. Хорошие, нежные письма. А как он был счастлив, когда она вернулась. Был…
Тикают ходики, отсчитывая время.
* * *
Дети спали. Санхо укрыл их одеялом и вышел в переднюю, где Мария Ивановна, сидя за столом, при тусклом свете керосиновой лампы пришивала пуговицы к штанишкам мальчишек.
– Спал бы и ты, Санхо, – сказала она.
Он присел рядом на стул и, обхватив руками плечи, зябко поежился.
– Чайку бы горячего, а как назло – керосин кончился.
Отложив шитье, Мария Ивановна приблизилась к нему, сказала осторожно:
– Нет нашей хозяйки и сегодня. Ты бы сходил туда. Ох, неладное нонче время. Уговори ее, чтоб бросила это дело. Не бабье оно.
Санхо усмехнулся:
– Разве не говорил. Сколько можно.
– А ты еще скажи. По-мужицки. Власть употреби, – проворчала Мария Ивановна.
– Вы так говорите, словно не знаете ее, – с раздражением отозвался Санхо. – Власть здесь ни при чем, Мария Ивановна. Надо что-то другое… Что-то решать нужно.
Мария Ивановна только вздохнула и, вернувшись к столу, опять взялась за шитье.
– Много я кореянок знала, – продолжала ворчать женщина, – а наша особенная. Вот и выходит, что болтают про то зря, что восточные женщины застенчивые, вроде им в скромности позавидовать можно.
– Была она такой, – невесело сказал Санхо. – А как стала революционеркой – кувырком все пошло. Взбесились все! И она с ними.
Синдо уже давно вошла в прихожую, успела снять тужурку. Невыносимо было, стоя в прихожей, подслушивать. Наконец она решительно вошла в комнату, приняв удивленный вид, сказала бодро и громко:
– Иду домой и думаю: мои-то уже сны видят. А они на ногах!
Санхо отвернулся, отошел к окну. А Мария Ивановна в растерянности укололась иглой. Бросив штанишки на стол, она забормотала быстро и невнятно:
– Мы тут… извелись, такое напридумали… – И, вдруг спохватившись, взяла со стола штанишки и уходя в кухню, сказала рассерженно: – Что это я, дура, мычу, как корова негуляная. Кушать, поди, хочешь. Я сейчас.
Наступило молчание. Санхо продолжал стоять у окна, спиной к ней.
Не зная, что сказать, Синдо спросила:
– Мальчики спят?
– Кто в это время бродит? – ответил Санхо сдержанно.
– А ты все сердишься, – голос Синдо был ласковым и виноватым. – Надеялась сегодня пораньше, а тут опять непредвиденное…
Санхо обернулся, хотел сказать что-то резкое, но удержался и сказал совсем не то, что думал:
– Синдо, нам надо решить…
– Устала я, Санхо, – Синдо опустилась на стул. Ей не хотелось ни говорить, ни слушать. Несмотря ни на что, она ждала от него сочувствия и ласки.
– Я тоже устал! Не могу так больше! Каждую ночь сижу в этих стенах, как перед операционной. Жду, что сейчас выйдут и сообщат ужасное.
Он отвернулся и снова съежился. И теперь казался ей не таким высоким и стройным.
Синдо поднялась, подошла к нему и повернула к себе. И без того вытянутое его лицо заметно удлинилось от худобы.
То ли от жалости к нему, то ли от нахлынувшей нежности она припала к его груди, гладя спину:
– Не сердись, Санхо.
– Надо что-то изменить, – холодно произнес он. – Так мы не сможем жить. Мне страшно от предчувствия, что однажды…
– Меня убьют?
– Нет. Что мы расстанемся, – сказал Санхо. – Пойми, Синдо, мне трудно без тебя. Дом наш стал хуже казармы. Я не могу видеть в тебе солдата-громилу. Мне трудно сознавать это ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Это выше моих сил. Нет, я не против революции. Она, очевидно, кому-то нужна. Но ведь и в твоем доме все рушится. Когда ты была на Урале, я думал: сойду с ума. Дни считал, минуты. Ждал годы. Ты вернулась. А радости нет.
– И мне трудно, Санхо, – сказала Синдо угрюмо. – Оттого что ты не хочешь понять, что происходит вокруг тебя и нашего дома. Сейчас, как никогда, я нуждаюсь в руке друга. И если ты отнимешь руку – мне будет больно.
