Текст книги "Журавли покидают гнезда"
Автор книги: Дмитрий Ли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
Глава девятая
РИКША ИДЕТ В РОССИЮ
Никогда Юсэк не торопился домой так, как сегодня. Уж очень хотелось поскорее успокоить отца и сообщить доброй тетушке Синай радостную весть! Вот уж обрадуется! Он даже представил, как она с криком вскочит с места, как задрожат ее губы. Вбежав в лачугу, Юсэк увидел дядю Хона и Ира, и, по тому, как гости с тревогой поглядели на него, Юсэк понял, что отец рассказал им обо всем.
– Тебя отпустили или ты сбежал? – первым делом спросил отец.
– Отпустили, – сказал Юсэк и, поклонившись гостям, взобрался на ондоль и сел, скрестив ноги.
– Что они от тебя хотят? – поинтересовался старик Хон.
– В городе появились мятежники, – тихо сообщил Юсэк. – Надо же! Эти смельчаки перебили охрану крепости и выпустили узников! Меня просили разнюхать след Бонсека. Он на свободе!
Сообщение Юсэка на этот раз не смутило ни дядю Хона, ни Ира.
Только отец обеспокоенно водил ладонью по своим коленям, шепча:
– Как же теперь?.. Как ты станешь выкручиваться?
– Я ведь скоро уйду, – попробовал успокоить старика Юсэк. – Только меня и видели!
– Эти псы найдут тебя где угодно! – сказал отец, переводя взгляд на гостей.
– Нужен я им очень, – прогудел Юсэк. – Я что, взял у них оружие? Или сбежал из крепости? Вас они, конечно, спросят, где сын. Скажете: мол, не знаю…
– Не учи меня, что говорить, – перебил отец строго. – Не во мне дело, сынок.
Держа в руках миски, вошла Синай.
– Вижу, люди к соседу идут, – сказала она, раскладывая на папсане еду. – Чем, думаю, он их угощать будет? Вы уж, дорогие гости, простите больного старика.
– Мы перед дорогой пообедали, и вам незачем беспокоиться, – сказал старик Хон.
– Старуху не обманете, – проворчала Синай. – Вы пришли утром, а сейчас полдень. Я отварила рис. Хранила его для моего Бонсека. Думала, вернется.
Спрыгнув к ней с ондоля, Юсэк тихо, запинаясь от волнения, сообщил о Бонсеке. Синай не шелохнулась, будто не слышала. Потом глянула на Юсэка с укором:
– Ты со мной никогда не шутил так грубо. – Она вдруг замерла, обвела глазами всех и, остановившись опять на Юсэке, зашептала, подавляя рыдания: – Нет, ты не станешь так шутить. Я знаю. Но где же тогда он? Почему не прибежал к своей омони?
Вместо Юсэка ответил Ир:
– Вашему сыну нельзя здесь появляться. И оставаться в городе тоже нельзя. Вы, может быть, не скоро увидите его. Но знайте – он на воле.
– И верно, чего это я? – сказала Синай, виновато пряча от гостей глаза.
– Ну и слава богу, – улыбнулся Юсэк. – Теперь учитесь смеяться, а то ведь, поди, забыли. И песни свои вспомните.
– Погоди ты с песнями, – сказала Синай. – Знать хочу, кто о Бонсеке весть принес? Кому следует кланяться?
Юсэк рассказал все, что узнал от начальника управления, и, когда замолк, Синай спросила, вспыхнув от злости:
– А этого щенка кэкхо тоже убили?
– Нет, – сказал Енсу. – Он еще жив.
– Это хорошо, что он жив, – проговорила Синай неожиданно. – Мой мальчик, наверное, захочет увидеться с ним. Но на этот раз я не стану его удерживать.
Наступило молчание. Все глядели на нее – на эту маленькую старую женщину, гордую и сильную в своей ненависти. Знал старый Енсу, что Синай способна перенести самые тяжкие невзгоды, но знал и про ее любовь к сыну.
С тех пор как Юсэк рассказал ей о Хэ Пхари, она заметно переменилась в своих взглядах относительно покорности судьбе и силам неба. Сознание того, что и ее сын сейчас вместе со смельчаками на свободе, наполнило ее гордостью, и она не скрывала этого.
– Видать, дела у них не ахти, коль с детьми связываются, – сказал Енсу.
– В этом есть смысл. Иные дети куда пронырливее взрослых, – заметил Ир. – Как видите, дело поставлено так, что не следует доверяться и некоторым корейцам. Если японцы узнают об уходе ваших сыновей в Россию – вам несдобровать. Восток России давно стал не только убежищем для патриотов Кореи, но и центром освободительного движения на Востоке. Не прошло бесследно для корейцев, оказавшихся в России, общение с большевиками, а революция в 1905 году заставила пересмотреть формы и методы нашей борьбы против японцев. Так что не случайно правительство Великой империи панически боится соседства прогрессивной России и не случайно обращалось с просьбой к русскому генерал-губернатору вернуть бежавших в Россию корейских мятежников после разгрома Ыйбен[33]33
Движение Ыйбен (Армия справедливости) – традиционная форма корейского народного протеста против эксплуатации. В 1905—1910 годах Армия справедливости боролась против японского милитаризма.
[Закрыть].
– Неужто русские помогли японцам? – спросила Синай с тревогой.
– А как же не помочь? – возразил Ир. – Ведь русского генерала просил такой же, как и он, генерал-губернатор. Многих корейских патриотов тогда заковали в кандалы и сдали японцам. В Японии они были казнены.
– Для чего вы это рассказываете? – спросил Енсу, нахмурившись. – Хотите, чтобы я удержал сына?
– Я рассказал не затем, чтобы напугать вас, – ответил Ир. – Есть люди, которые удивительно терпеливы к унижениям. Они и плачут, пряча слезы от тех, кто принес им страдания. Я сам видел, как родители несли умершего от голода и болезни ребенка, им встретился господин, и они опустили гроб на землю, чтобы низко ему поклониться. Другие предпочтут смерть унижению. Таких людей называют патриотами.
Синай опустилась на ондоль и, сложив руки на коленях, сказала задумчиво:
– Помнится, и мой сын говорил похожие слова. И все вроде бы верно. Но стоит подумать, что с ним могут сделать… Поверьте, не просто с этим смириться. Не так ли, отец Юсэка?
Енсу трудно было что-либо ответить, особенно после того как Ир рассказал о казни патриотов. Но, с другой стороны, безликое, униженное существование смерти подобно. Гибнут люди за него и ему подобных. Возможно, и они единственные дети у своих родителей, и такие же молодые, как Юсэк.
Старик до боли тер лоб, пытаясь не думать, что будет потом.
– Мать Бонсека, вы боялись, что сын погибнет в крепости. А разве вся Корея не крепость? Я буду счастлив уже тем, что хоть один из нашего рода покинет эту большую тюрьму, проклятую еще далекими предками.
– Вы отпускаете Юсэка? – спросила Синай, удивляясь решению упрямого старика.
– И если случится что-то, – продолжал Енсу, – он упадет с высоты вольного неба. Это лучше, чем погибнуть, не взмахнув крыльями.
От этих слов Синай повеселела: старик решился отпустить Юсэка! А она в свое время ругала Бонсека, когда он вот так же хотел куда-то уйти. Закатывала истерики, а когда Бонсек оскорбил Санчира, она ударила сына по лицу. Сын не обиделся, только поглядел на нее как-то странно, с укором. Лучше бы ответил грубостью – легче было бы. Обыскали они тогда лачугу и увели Бонсека. А она ничего не сказала ему, не успела.
– Лягушка в колодце о море не ведает, – молвила Синай и повернулась к Юсэку: – Мальчик наш, если тебе когда-нибудь удастся увидеть Бонсека, скажи ему, только не забудь, чтобы не сердился на омони за оплеуху. Скажи, что он получил ее незаслуженно.
– Вы думаете – Бонсек об этом помнит? – улыбнулся Юсэк. – Мне однажды отец тоже заехал в ухо. Я хранил обиду, пока звенело в голове. А потом прошло.
Гости засмеялись, а Синай сказала не без гордости:
– Это ты такой отходчивый. А мой сын весь в меня. Я до сих пор ощущаю ладонь моей омони. Тяжелая у нее была рука.
– Но вы об этом говорите сейчас без обиды! – заметил Юсэк.
– Сейчас, конечно, смешно. А тогда хотела сбежать из дому. Однажды ушла.
– И далеко?
– Далеко-недалеко, а сбежала, – проворчала Синай. – Зимой это было. Под сеном у соседей весь день пролежала. Так бы и околела, кабы собака меня не потянула за ногу.
Гости опять засмеялись. А отец Юсэка осуждающе покосился на сына:
– Гостей разговорами не кормят. Сбегай-ка лучше в лавку.
– Нет, нет, – сказал Ир. – Нам уже пора идти. Еще много дел осталось. Кстати, мы уходим сегодня.
Отец Юсэка растерянно поглядел на Ира:
– Сегодня?
– Да. Дорога каждая минута.
– Один день ничего не решает, – сказала Синай. – Завтра обед соберем. Провожаем в такой путь не часто.
Гости были непреклонны. Они дружно поднялись, спустились с ондоля.
– Сами слышали от Юсэка, как жандармы растопырили ноздри, – сказал Ир, обуваясь. – Стало быть, оставаться в городе опасно.
– Постойте, – поднялась Синай. – Вам-то чего опасаться? Вам плевать на них. – И вдруг, осененная какой-то мыслью, она осеклась и уже другими глазами поглядела на Ира и старика Хона. – Может, это вы?.. Вы помогли моему сыну?! Вы знали моего Бонсека?
Ир спокойно ответил:
– Чтобы спасти человека от гибели – не обязательно знать его. Не так ли, адимай?[34]34
Тетя.
[Закрыть] Очень хорошо сказал отец Юсэка, что вся Корея крепость, где в заточении гибнут ее дети. И ваш сын будет ломать стены этой крепости, чтобы и другие узники оказались на воле. Удивляться вам придется еще многому, и не раз, – такое настало время.
Синай только вздохнула: приятно, что говорят о сыне как о богатыре из древней легенды.
«Неужели этот небольшой мужчина – один из тех смельчаков, кого разыскивают жандармы?» – подумал Юсэк, не спуская глаз с Ира. Он знает о России и про революцию тоже. Но разве такой скрутит жандармов? Перебьет охрану крепости? Руки его слабее, чем у него, Юсэка, к тому же эти очки… Но ведь над Хоном он тоже когда-то смеялся. А каким сильным оказался этот старик!
– Провожать нас не нужно, – сказал Ир, пожимая руку Енсу. – Сейчас люди стали слишком любопытными.
– Хорошо, мы останемся, – согласился старик, подходя к сыну.
Все последние дни отец Юсэка готовил себя к разлуке, но не думал, что мальчик уйдет так скоро. Ему очень хотелось услышать от сына на прощанье что-го важное, значительное, что согревало бы его долгие годы.
– Будь счастлив, – сказал старик, проведя рукой по сутулой спине Юсэка, который, уткнувшись лицом в его грудь, молчал. Может быть, он прислушивался к знакомым ударам сердца и беспокоился, что оно сейчас билось слишком быстро. – Будь счастлив, сын мой, – повторил старик, пытаясь улыбнуться. Но бородка задрожала.
– Прощайте, отец, – Юсэк оторвался от него и в дверях, встретившись с Синай, сказал: – Прощайте и вы, наша добрая тетушка.
А она, не зная, что ответить, мяла свои руки, гладила испещренное морщинами лицо и, сорвавшись вдруг с места, вынесла из своей хибарки старые башмаки.
– А ну-ка, сынок, надень их, – сказала она Юсэку, радуясь, что может хоть чем-то услужить мальчику. – Бонсек снял их, когда уходил в крепость. Там, говорил он, и в рваных сойдет. А ты босой в дорогу собрался.
Юсэк сунул ноги в башмаки – велики.
– Зашнуруй потуже, – посоветовала Синай, – Холода начнутся – намотаешь на ноги что-нибудь – и будут в самый раз.
Поблагодарив Синай, Юсэк последовал ее совету: затянул покрепче шнурки, но башмаки и теперь были велики. Юсэк сделал вид, что все в порядке, достав из кармана шаровар деньги, которые дал ему отец на дорогу, он незаметно от других вложил их в руку Синай.
– Зачем ты мне суешь деньги? – не в шутку обиделась тетушка. – За башмаки, что ли?
– Купите что-нибудь отцу. – Он подмигнул ей: – Только ему – ни слова.
Юсэк поклонился еще раз и, тяжело топая башмаками, первым выбрался на улицу, чтобы оглядеться, нет ли поблизости чужих. Неподалеку играли дети. Около них, сидя на земле, молодая женщина кормила грудью ребенка. Какой-то старик, не то кореец, не то китаец, шел сюда, таща коромысло с огромными корзинами. Рядом с ним, спотыкаясь, устало брела девушка. Старик указал рукой в его сторону и повернул обратно. Юсэк замер, он не мог не узнать Эсуги, хотя сделать это было трудно: волосы скрывали лицо, одежда помята и испачкана грязью. Подойдя, она откинула назад волосы, и Юсэк увидел полные страдания глаза.
– Эсуги? Что случилось? – спросил Юсэк, позабыв про обиду.
Она не ответила, только беззвучно шевельнула губами и, боясь упасть, крепко ухватилась за его руку. Оказавшаяся на улице Синай помогла провести ее в дом. Увидев отца Юсэка, Эсуги кинулась к нему и заплакала, судорожно вздрагивая.
– Ты сбежала от маклера? – спросил Енсу, не спуская с нее обеспокоенных глаз.
– Умерла моя омони, – сообщила Эсуги охрипшим голосом.
В доме воцарилась тишина, только старик Енсу то и дело вздыхал и, не зная, что сказать в утешение, гладил ее. Эсуги притихла. Ей было покойно рядом с этим добрым человеком. Она помнит те дни, когда старик приходил в их фанзу и угощал ее и сестренку вареной тыквой. Помнит сказки, которыми он забавлял их в долгие голодные вечера. И никогда не забудет, как шел он за гробом отца, поддерживая убитую горем мать.
– Как же это случилось, дочка? – спросил Енсу, но, заметив, как горько Эсуги вздохнула, сказал: – Ладно, об этом потом.
– Ты лучше поешь, – Синай проворно пододвинула к Эсуги папсан, на котором стояла не тронутая гостями еда.
Доверчиво оглядев присутствующих, Эсуги поблагодарила женщину, но есть не стала, остановив виноватый взгляд на Юсэке, стоявшем у входа.
– А наша фанза на месте? – спросил он, желая хоть на время отвлечь ее от тяжких дум.
– Да, – кивнула Эсуги и вдруг нахмурилась, вероятно вспомнив родную фанзу.
– Что ты пристал к ней со своей фанзой! – проворчала тетушка Синай, укоризненно посмотрев на него, – Верно говорят – на пустой желудок и разговор никчемный. Ты ешь, ешь, девочка. – И она принялась подкладывать Эсуги лепешки, пареную рыбу.
– Это я погубила омони, – сказала Эсуги с отчаянием.
Все разом повернулись к ней, а Енсу даже привстал.
– Что ты говоришь! – крикнул он. – Ты, должно быть, устала.
– Это я погубила омони, – повторила Эсуги. – Я должна рассказать вам всю правду. Последние дни омони навещала меня все реже и реже. Мой господин говорил, что она занята какими-то важными делами. С тех пор как увезли Бондо, она изменилась, стала избегать людей и даже меня. В те редкие минуты, когда нам удавалось быть вместе, она старалась казаться веселой, но я-то видела, как ей трудно. «Что с вами? – как-то спросила я. – Вы совсем не рады нашей встрече?» Она улыбнулась и попросила пакетики, чтобы унять боль в сердце. Я верила, что эти пакетики с опиумом помогают ей от недуга. И я давала их каждый раз, когда она уходила. Потом омони перестала приходить вовсе. Мой хозяин уверял, что она страдает из-за моей неустроенности, и настаивал на свадьбе. В полдень Хэ Пхари должен был повезти меня к священнику. – Пряча глаза, Эсуги продолжала: – А однажды я услышала крик женщины, это рвалась в дом моя бабушка. Она влетела в комнату и так разрыдалась, что Хэ Пхари отпрянул от нее в сторону. Раньше я пугалась ее цепких рук, сейчас же – боялась, что они разожмутся… Бабушку хотели вытолкнуть из особняка, но она крикнула, что моей омони очень плохо. Услышав об этом, Хэ Пхари пытливо поглядел ей в глаза. Она повторила, что дни моей матери сочтены. И тогда хозяин пообещал навестить больную после нашей свадьбы. Видели бы вы, что сталось с бабушкой! Она мгновенно присмирела, с гордостью принялась расхваливать меня, а заодно всех своих живых и усопших родственников. А потом неожиданно замолкла, насторожилась: «А вы не врете? Не вздумали ли вы посмеяться над старухой?» Хэ Пхари не успел что-либо ответить, она схватила меня и его за руки, потянула к двери: «Вы сейчас же должны сообщить об этом Денними! Бедняжка! Как она обрадуется! Она поднимется со своего смертного одра!» Господин был заметно раздражен, однако согласился, и мы поехали в деревню… – Эсуги перевела дыхание. Подступившие к горлу слезы мешали ей говорить.
– Ты уж погоди реветь-то, – сказала Синай. – Это мы потом, наедине. Дождалась бедняжка твоего прихода?
– Она лежала на ондоле, – продолжала Эсуги, едва овладев собой, – Я нагнулась к ней и тихо окликнула, живо представив, как она обрадуется, увидев меня. Но она не слышала моего голоса, раскрытые глаза ничего не видели. Мне трудно передать, какие у нее были страшные глаза. «Опять лишилась сознания, – пояснила бабушка. – Вот так все время. Вдруг засветится, как уголек, и затухнет. А придя в себя, детей зовет». Хэ Пхари, поглядев на омони, сказал, скривившись брезгливо: «Несчастная женщина!» Он вскоре ушел. А я потом узнала от лекаря, что она отравилась опиумом… Значит, я ее убила, я… – И уже не в силах сдерживаться, зарыдала.
Тетушка Синай попробовала успокоить ее, но разревелась сама.
Енсу сидел молча, ему было над чем призадуматься: что делать с Эсуги? Согласится ли она жить в его лачуге? А отправить ее с Юсэком ему и в голову не приходило, поскольку путь этот был трудным, не по ее силам. Все равно что раненую птицу пустить по ветру. Не находя ответа, старик поглядел на Ира, который, по всему видать, также был озадачен судьбой девушки.
– И как же теперь? Ты вернешься к маклеру? – спросил Ир, едва Эсуги притихла. Эсуги не ответила и лишь с мольбой посмотрела на него. – Нет, нельзя тебе возвращаться к нему, – решил он, заметив в ее глазах неожиданно возникший страх. – А бабушка? Что она-то думает? – спросил он, остановившись подле нее.
– Она велела мне вернуться к хозяину. У него, говорит, ты будешь хоть сыта, а в моей фанзе и крысам поживиться нечем.
– Чтоб ты сгнила, старая ведьма! – взревел Енсу. – О небо! Ты совсем ослепло, коль забираешь не тех, кого следует! – И он еще долго сокрушался.
Ему, не скупясь на слова, поддакивала тетушка Синай. Она принялась уговаривать Эсуги остаться у нее. Это вызвало неожиданную обиду у старика.
– Постой, постой, – возмутился он, – почему она должна жить у вас? Эсуги заменит мне ушедшего сына.
Спор разгорался, страсти накалялись. Мало-помалу прояснилась и причина их. Соседка откровенно и с пристрастием говорила об Эсуги как о будущей снохе. Ведь сын ее, Бонсек, теперь на воле, недолог час – и он вернется в родной дом. Поймет он тогда, как мать все это время заботилась о нем. Преподнесет она ему такой подарок, который и богатые маклеры не смогли купить за золото!
Такое заявление соседки не на шутку вывело старика из равновесия. Впервые за время их давнего соседства он свирепо обрушился на Синай. Зачем же он, Енсу, на склоне лет своих впрягся в коляску рикши? Почему экономил каждый дэн и вон, вырученные от продажи фанзы, не смея тратить их на еду и лечение? Разве не ради того, чтобы Эсуги была рядом с Юсэком?
Эсуги с удивлением смотрела на забавных стариков. Но вдруг она поднялась, подошла к Юсэку:
– Ты уходишь, Юсэк?.. Куда?
Рикша не был готов к ответу, он растерянно глядел то на Эсуги, то на Ира. Ведь он рвался в Россию за богатством, чтобы доказать ей, что и он не такое уж ничтожество. Теперь, когда Эсуги была рядом, у него пропало желание идти в эту далекую Россию. Однако и оставаться здесь, когда за ним хвостом носится Санчир, нельзя. Опять та же ненавистная коляска, которую он бросил с легким сердцем, опять голод. Юсэк знал, нужно поскорее уйти из этого города, найти работу. Но куда идти, если не в Россию, откуда многие его соотечественники возвращались с хорошими деньгами, тем более есть такой проводник, как дядя Ир. И все же трудно на это решиться, оставляя в горе Эсуги, которую в любое время может разыскать маклер.
– Почему ты молчишь, Юсэк? – пытливо вглядываясь в его глаза, спросила Эсуги. – Я знаю – ты уходишь к добрым людям. К плохим не пойдешь, их и здесь достаточно. Почему же тогда мне нельзя пойти с тобой?
– Но это… – опасно, – прошептал Юсэк, не находя других слов.
– Опасно? – повторила Эсуги. – А здесь разве не опасно? И почему ты бежишь, оставляя старого отца?
Юсэк не ответил и только глядел на нее, не в силах высказать все, что скопилось в его душе за долгие годы разлуки. Ему хотелось прижать ее к себе, утешить, сказать, как сильно он ее любит и как благодарен ей за то, что она пришла к нему.
Заметив, с какой любовью смотрит он на нее, Эсуги сказала:
– Хорошо, я останусь с твоим отцом. Я буду следить за ним.
Не зная, как поступить, Ир обратился к Енсу:
– Эсуги нельзя находиться у вас, отец Юсэка. Нет ли каких-нибудь родственников, куда можно было бы отправить девушку?
Старик не понял, почему Эсуги не может жить в его доме:
– Ноги мои никудышные, – ответил он, – это верно. Но у меня есть сбережения…
– Я не о том, – перебил его Ир. – Маклер без труда найдет ее здесь.
Енсу понимающе закивал головой и задумался, с печалью и тревогой глядя на Эсуги.
– Выходит, и тебя я лишусь, дочка, – сказал он сдавленным голосом.
– Если она любит Юсэка – зачем ей где-то прятаться? – вставила тетушка. – Пусть с ним и идет искать счастье. – Она подошла к Юсэку. – Ты что – оглох? Она любит тебя… Да если б моего Бонсека полюбила такая красавица, он ее на горбу в эту Россию унес! А ты молчишь, будто кашей рот набил. Скажи свое слово.
Юсэк смутился и, не зная, что ответить, в упор посмотрел на учителя.
– Ты готов взять с собой Эсуги? – спросил тот. – Но знай – путь этот не усеян цветами.
Юсэк ничего не хотел знать, вместе с нею он был готов идти хоть в самое пекло. Однако не выдал своих чувств:
– Я не боюсь трудностей и сделаю все, чтобы Эсуги было хорошо.
– Как мне благодарить вас? – сказала Эсуги, оглядывая присутствующих. Не дожидаясь ответа, она поклонилась низко, до самого пола.
– А теперь пора идти, – Ир взглянул на часы.
Старик Енсу и Синай переглянулись.
– Стало быть, ни вам, ни мне, – безрадостно отозвалась женщина. – Не судьба, стало быть, нам с детьми жить.
– Время такое настало, – ответил Енсу, поднимаясь с циновки.
