Текст книги "Журавли покидают гнезда"
Автор книги: Дмитрий Ли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)
Гирсу, опершись лбом в крепко сжатые кулаки, зарыдал, свирепо выкрикивая слова проклятия.
Построившись в ряд, отряд ждал команды. Но Ир медлил. Он глядел в сторону обрыва, где над самой пропастью стояли двое. Вот один из них подошел к другому, что-то сказал, потом, постояв, поднял с земли винтовку и побрел от него сперва нерешительными, затем все более уверенными шагами. Он шел к отряду. Это был Гирсу.
Часть вторая
В ПУТИ
Глава первая
В ПУТИ
1
Пожалуй, ни один здешний зверь не знал так хорошо местных троп, как Ир. Не одну сотню километров облазил он по таежным склонам и ущельям в поисках того единственного места, где можно было благополучно провести людей.
Но теперь, когда корабли плотно перекрыли все переходы на посьетском участке, а отряды карателей засели в щели Мончугайской заставы и рыщут по устью реки Амноккан, да еще разнюхали и водный путь в Россию вдоль побережья Восточного моря, тщательно осматривая все без исключения шхуны и мелкие джонки, нужно быть предельно осторожными. Решили не рисковать.
Новый путь оказался тяжелым. Он проходил через крутые холмы и непролазные дебри, через гребни труднодоступных хребтов, тянулся тропкой по теснине каменных скал над пропастями, спускался в ущелья и уходил под выступы нависших глыб в темень узких тоннелей. Ир шел уверенно, находя в потемках среди множества одинаковых троп нужную. Казалось, сама природа помогала ему, подсказывала. Искривленный ствол сосны, трещина в камне, оголившийся корень, груда костей животных – все они что-то говорили ему.
Не ведая усталости, придерживая на плече узел, он шел впереди. Изредка останавливался, чтобы приглядеться к местности и подбодрить уставших. Привалы делали не часто. Но и они были в тягость Юсэку, которого, по молодости, гоняли то за водой, то за хворостом. Заставляли дежурить, когда другие дремали. Все эти люди казались Юсэку одинаково скучными, потому что вели нескончаемые разговоры про революцию. Но не это заставило бывшего рикшу вспомнить родную лачугу. Юсэк глубоко засомневался в успехе своего дела. Даже найдя золото, они вдвоем с Эсуги не смогли бы выбраться из этих лесов и гор, с хищным зверьем и отрядами карателей, которые, как он сам убедился, не щадят никого. За эти дни Юсэк успел ближе познакомиться с людьми, узнал, зачем они идут в Россию. Однако недоумевал, что многие мужчины, оставив семьи, шли по этим опасным тропам на чужую землю. Шли, чтобы, возможно, погибнуть вдали от родины в чужой войне. И уж совсем казались непонятными Бонсек и его друзья, которые, едва освободившись из крепости, снова взялись за старое. И вообще нужно ли воевать и убивать друг друга, чтобы обрести счастье? Вот золото – золото мгновенно осчастливит и его, и отца, и всех этих людей.
В отличие от Юсэка, не всегда умевшего скрыть свою хандру, Эсуги держалась мужественно. Она понимала, что и без того обременяет этих людей, которым самим нелегко давался каждый шаг пути. И, возможно, поэтому не жаловалась на усталость и старалась как-то услужить им: готовила на привалах обеды, стирала. И только по ночам тайком растирала отекшие ноги. И люди, в свою очередь, тоже проявляли к ней отеческую заботу, жалели и дарили теплую одежду. А Ир однажды преподнес ей туфли, купленные для Синдо. Обувь была красивой и впору, но Эсуги берегла туфли, чтобы нарядиться в них там, в России, и продолжала ходить в старых, разодранных тапочках из грубой парусины. Особую заботу к девушке проявлял Бонсек: сооружал для нее постель из соломы, угощал кедровыми орехами и ягодами или рассказывал подолгу смешные истории, связанные с матерью Синай. Он тоже нравился ей своей храбростью, общительностью.
Юсэк ревновал ее, но не выказывал своих чувств. Только по-прежнему оставался грустным. Его великая мечта – золотой слиток – день ото дня таяла, растворялась, подобно здешнему туману. Он, Юсэк, останется в глазах Эсуги все тем же оборванцем, от которого она однажды ушла. И не потому ли из глаз ее не уходит печаль, когда она смотрит на него. В самом деле, за что его любить, почему она должна терпеть все эти лишения? Кто он есть? Ничтожный, жалкий рикша, жених, обутый в тетушкины башмаки. И прав был маклер, когда выставил его за дверь!.. Ему постоянно казалось, что он отнял у Эсуги счастье, уведя ее из дома богача.
Заметив его состояние, Бонсек однажды сказал ему: «Земляк, выбрось из головы свои мечты о кладе. Раскрой пошире глаза – и ты увидишь, что богатство уже в твоих руках. Потеряешь его – обеднеешь совсем».
Эти слова глубоко запали в сердце бывшего рикши. Как удержать, не потерять Эсуги? Но что другое может осчастливить ее, если не золото?
Уже минуло много дней похода. Остались позади массивы знакомых горных хребтов с заснеженными гребнями, откуда сползают в родную долину бурные потоки ледяных ручьев. Позади – неведомые земли северных провинций, и вот наконец они вышли к широкой и многоводной реке Туманган, на противоположном берегу которой лежала земля маньчжуров. По величавой глади тянулись вниз по течению шхуны. А навстречу, рыхля воду, захлебываясь, ползли вверх буксирные катера.
Бонсек с Мансиком ушли на поиски переправы и не возвращались. Заметно смеркалось. С реки потянуло холодом. К берегу надвигался густой туман. Волнение перерастало в тревогу. Ир и Гирсу отправились на поиски товарищей. После их ухода покинули берег и трое мужчин. Оставшись наедине с Эсуги, Юсэк вдруг ощутил страх. Такой сильный, что чуть было не кинулся догонять ушедших.
– Тебе разве не страшно? – обратился он к Эсуги, удивляясь ее спокойствию.
– Что тебя пугает? – спросила в свою очередь Эсуги.
– А если они не вернутся? Если их тоже японцы… Тогда что?..
– Не будем пока думать об этом, – голос ее показался Юсэку холодным и равнодушным.
– А не лучше ли нам вернуться? – спросил он ее не без умысла.
– Зачем? Кто обрадуется моему возвращению?
– Кто-то, возможно, и обрадуется… – усмехнулся Юсэк. – Зачем я тебе такой нужен? Нельзя меня любить. Я бедный, к тому же – робкий. Бонсек бедный, но храбрый. А маклер богатый…
– Для чего ты говоришь все это?
– Завидно.
– Родной мой, ты нужен мне такой, какой есть, – сказала Эсуги, прижавшись к нему. – Это говорю не я – говорит мое сердце. Ты слышишь? – Она взяла его руку, приложила к груди. – Оно ожило от любви.
Юсэку показалось, что он и вправду слышит могучий голос сердца, осуждающий его за сомнения и слабость духа.
* * *
На северо-востоке Маньчжурии в конце лета погода капризная, нередко дуют сырые, смешанные со снегом ветры. Высохшие за лето болота заполняются дождями, раскисает земля, оживают обросшие тиной трясины. Пока погода баловала, поэтому Ир спешил: редкими стали привалы, коротким сон.
Как и прежде, он шагал впереди, опираясь на палку. Останавливался редко, чтобы поправить очки, оглядеть местность.
Следуя за ним, Юсэк поражался выносливости хрупкого на вид учителя. Видать, унаследовал ее от отца, Хона. Завидовали учителю и другие: своим упорством он покорял всех.
Выбравшись из тайги, Ир повел людей вверх по отлогому склону сопки. Несмотря на то что Эсуги опиралась на плечо Юсэка, она еле передвигала ноги. Юсэк подбадривал ее.
– Устала я, Юсэк, это – верно, – говорила она сквозь прерывистое дыхание. – Но мне хорошо оттого, что ты рядом.
Волна радости захлестнула Юсэка. Ему казалось, что она никогда не уходила в дом Хэ Пхари. Она была и оставалась рядом. Он остановился, осмелился прижать к себе Эсуги. И осторожно, с трепетом гладил ее плечи, прижимался губами к уставшему, разгоряченному лицу.
– Нам нужно идти, Юсэк, – промолвила Эсуги, не отстраняясь от его рук и губ.
– Куда мы спешим? – обозленно ответил Юсэк. – Не дракону ли в пасть?
От земли уже тянуло сыростью. Сквозь редкие стволы пихт едва просачивались остывшие лучи вечернего солнца. Услышав знакомые звуки, Юсэк устремил глаза в небо, замер. Эсуги невольно подняла голову и увидела журавлиную стаю. Ровный клин медленно тянулся к югу. Было приятно и грустно наблюдать, как призрачно растворяются в синеве неба птицы, слышать, как затихает их курлыканье.
Они долго стояли еще на склоне сопки, вглядываясь в опустевшее небо.
– Это были наши журавли, – промолвил Юсэк невесело. – Они дарили нам прощальные песни.
– Нет, это чужие, – отозвалась Эсуги. – Наши уже улетели.
Она почувствовала, что и ей стало холодно и страшно. Обхватив плечи руками, она сжалась, словно ее тонкие руки могли укрыть от холода. Эсуги сама не могла понять, отчего ее вдруг охватил озноб: ведь земля еще не успела покрыться росой.
– Тебе нездоровится? – спросил Юсэк. Он потрогал ее похолодевшие руки, щеки. – Пойдем скорее, у дяди Ира есть какие-то лекарства. – И только сейчас, заметив ее разодранные тапочки, сквозь которые проглядывали пальцы, он быстро скинул с плеча мешок и достал подаренные ей туфли. – Для чего ты хранишь эту обувь? – строго спросил Юсэк. – Сейчас же надень их.
Эсуги взяла туфли, бережно обтерла их и, полюбовавшись еще раз, поставила возле себя на землю.
– Я надену их потом, когда придем в Россию, – сказала она и, представив себе, какой она будет нарядной и счастливой, улыбнулась.
– Нет, сейчас же! – настаивал Юсэк. – А там будет видно.
С этими словами он стянул с ее ног синни и посон[39]39
Бурки.
[Закрыть], отшвырнул их в сторону и тут же надел на нее туфли.
– Как можно ходить по этим корягам в них! – ужаснулась Эсуги.
Юсэк не слушал ее. Достав из мешка сверток, он быстро развернул его:
– А ну-ка погляди, что здесь!..
Увидев кулон и гребешок, Эсуги пришла в восторг:
– Откуда у тебя такие красивые вещи?
– Я выполнил просьбу старика Ли Дюна, – сказал Юсэк, радуясь не менее, чем она. – Он хотел, чтобы эти вещи носила моя невеста.
Эсуги смутилась: он решился назвать ее невестой! А Юсэк накинул кулон ей на шею, а гребешком подобрал распущенные волосы.
– Зачем только маклер покупал тебе дальби? Разве можно прятать под париком такие косы! Теперь поверь – все несчастья обойдут тебя стороной: подаренная доброй рукой вещь приносит добро.
От этих слов Эсуги стало теплей. Она хотела обнять Юсэка, но не осмелилась и только подняла на него благодарные глаза.
В это время из-за дерева показался Бонсек.
– Нечего сказать! Мы их ищем повсюду, а они тут милуются! – И, не сказав больше ничего, пошел от них.
Юсэк и Эсуги нехотя последовали за ним.
– Ох и будет нам, – вздохнула Эсуги.
– Наверное, – согласился Юсэк.
Их никто не ругал.
* * *
Обогнув по крутому склону сопку, путники увидели безлесую долину, простиравшуюся далеко на север. Ир остановился, снял с плеча тяжелый узел и с волнением стал всматриваться в даль.
– Друзья мои, – сказал он с облегчением. – Россия теперь не за горами. Ее уже видно.
Еще несколько секунд назад путники валились с ног от усталости, сейчас же все мгновенно оживились, кинулись к Иру, стоящему на краю сопки. Затаив дыхание, глядели они на далекие, уже хорошо заметные очертания неведомой им земли.
– Здравствуй, Россия! – тихо воскликнул Бонсек и, повернувшись к Гирсу, стоявшему рядом, сказал: – Скоро, очень скоро мы отомстим за вашего сына и моего друга Хонсека. Так ведь, дядя Гирсу?!
– Кому мне в России мстить? Кому? Если кровью моего сына окрашены руки японцев? – хмуро отозвался Гирсу.
– И не только в японцах дело, – рассердился Бонсек. – Хищник везде хищник.
В разговор вмешался Ир:
– Еще много подобных Хонсеку лягут костьми, пока есть на земле недруги простого человека. И коль уж зашел разговор о японцах – скажу: они давно свирепствуют на востоке России. Так что у вас найдется случай встретиться с ними.
Гирсу недоверчиво поглядел на Ира и, убедившись, что он не лжет, с упреком спросил:
– Но почему вы об этом молчали?
– Меня никогда не интересовала национальность врагов, – ответил Ир.
Угрюмо слушая этот разговор, Юсэк не разделял радость Бонсека, особенно теперь, когда стало известно о нашествии японцев в Россию. Он недоверчиво глядел на него и думал, что этот хвастунишка должен бы содрогаться при одном упоминании о японцах. А он петушится. Хорошо, что Ир спас его, а то сидел бы в крепости до глубокой старости. Непонятный человек – этот Бонсек! Радуется так, словно в этой России его ожидает мать и любимая жена с детьми или, по крайней мере, спешит получить наследство, завещанное состоятельным родственником. И какие сейчас могут быть разговоры о мести, когда люди вторые сутки живут на воде да орехах…
Юсэк повернулся к Эсуги. Она тоже с волнением глядела туда, за горизонт, и ему было досадно, что она верит и надеется обрести счастье на этой русской земле. А его, Юсэка, мечта уже затухла, как брошенный в лужу окурок.
Заметив стоящего в стороне Юсэка, Бонсек подошел к нему:
– Что это ты опять раскис? Небось отца вспомнил?
– Чему радоваться? Там, в России, нас и убить могут, – сказал Юсэк уныло и тихо, боясь, что его услышит Эсуги.
– Могут. Все будет зависеть от того, как ты поведешь себя, – сказал Бонсек. – Ведь говорят: смелого пуля боится. Ты разве забыл, что герой умирает один раз, а трус – всю жизнь?
– Как это – всю жизнь?
– Очень просто. Вот, скажем, у тебя есть золото. Много его подвалило! Тебе станет страшно?
– Не знаю.
– Обязательно задрожишь. И не потому, что за него тебе могут отделить голову от туловища. – Бонсек провел рукой по его шее, и Юсэк невольно вздрогнул, втянул голову в плечи. – Будет жутко от понимания того, что может натворить этот металл. Он превращает человека в раба, раба в солдата, железо в пушки. И гибнут, гибнут люди за новое богатство. Верно?
– Допустим, – недоверчиво кивнул Юсэк.
– А тот, кто посеял смерть, ты думаешь, будет спокойно здравствовать? Навряд ли. Его станут преследовать кошмары, будут мерещиться окровавленные трупы. Крики и стоны начнут мучить его во сне. Вот и получается, что умирает он всю жизнь, как тот маклер, которому ты завидуешь.
Уж если б подвалило Юсэку такое счастье, вряд ли пустил бы он это богатство на то, чтобы превращать людей в солдат, железо в пушки. Война ему не нужна. Он мечтал о спокойной, счастливой жизни с Эсуги.
– Мы еще в Корею вернемся, – сказал Бонсек, желая как-то ободрить Юсэка, – Так что держись, браток. Русские – народ крепкий, смелый – помогут и нам разделаться с врагами. Встретимся тогда и с твоим маклером, и с моим Санчиром. Крепись. Еще увидишь своего отца, а я – омони. А если все мы захандрим – ничего не получится. Ты меня понял, конечно?
Юсэк только искоса глянул на него.
– А сейчас вставай, пойдем в деревню, может, раздобудем поесть, – сказал Бонсек, помогая юноше подняться.
Они подошли к Иру, чтобы сообщить о своем намерении. Тот попросил их соблюдать предельную осторожность, поскольку на границе могли быть патрули.
* * *
Местность оказалась не такой уж голой. На дне мелких оврагов, которыми была изрезана почти вся долина, росли вьющиеся кусты дикого винограда, и идти через них было трудно. Да и карабкаться по оврагам было тоже нелегко. Но вот появились неширокие полосы возделанных пашен. На них ничего не росло, только изредка по краям стояли шалаши и покачивались на ветру обветшалые чучела из соломы. По всему было видно, что деревень вблизи нет. Бонсек часто останавливался, чтобы прислушаться. Рядом с ним Юсэку не было страшно, напротив, радостно от мысли, как обрадуется Эсуги, узнав, что он выполнил задание.
– Ты уверен, что здесь нам помогут? – спросил он, едва поспевая за Бонсеком.
– Бедняк бедняку не откажет, – сказал Бонсек. – А еще многое зависит от того, как подойти к человеку.
– А как это сделать? – спросил Юсэк. – С поклоном, что ли?
– Может быть, и так. Не набрасываться же на него с ходу: дай, мол, жратвы. Этак любого добряка можно обидеть, и он попрет из фанзы.
Юсэк улыбнулся, вспомнив, как он заискивал перед тетушкой Синай, чтобы получить от нее чашку ухи. За пашнями путь им преградил пологий холм. Справа от них смутно проглядывал лес, откуда доносился лай собак. Теперь Бонсек и Юсэк шли осторожно. Вскоре показались тусклые огоньки. Подойдя к крайней фанзе, огороженной глинобитной стеной, они остановились.
– Ты побудь здесь, а я проверю фанзу, – сказал Бонсек.
– Ага, – согласился Юсэк, хотя оставаться одному было боязно.
Войдя во дворик, Бонсек подошел к крохотному окошечку, заглянул в него и постучался в стекло. У Юсэка от волнения учащенно забилось сердце, и ему вдруг показалось, что кто-то дышит за его спиной. Он бросился в сторону, но, увидев вышедшего из фанзы мужчину, успокоился. Тот громко о чем-то спросил по-китайски. Услышав в ответ корейскую речь, обрадовался:
– Вы кореец?
– Да, – сказал Бонсек.
– Откуда вы? – спросил мужчина, разглядывая пришельца.
– Издалека.
Мужчина еще раз окинул взором Бонсека, затем пригласил его в фанзу.
Это была типичная корейская фанза с ондолем и низкой печью, врытой наполовину в земляной пол. На нем покоился массивный и почерневший от копоти котел. На узком подоконнике дымилась лампа, едва освещая сидящую на ондоле женщину и детей, присмиревших при виде незнакомца. Пахло соей, которая сушилась на полках возле печи.
– Так откуда вы? – снова спросил хозяин.
– Из северной провинции Пхёпан, – ответил Бонсек.
– И куда же путь держите?
– В Россию.
Мужчина многозначительно покачал головой:
– Стало быть, и вы туда же. На ту сторону бегут многие. Только вот удача сопутствует далеко не всем.
– Отчего же?
– А вы, поди, не слышали, что там творится?
– Что же? – спросил Бонсек, желая узнать от него хоть что-то новое.
– Ведь и я тоже шел в Россию, да как узнал про тамошнюю войну, так и прирос здесь. Теперь куда с этими спиногрызами? – Он кивнул на малыша, привязанного за спиной женщины. – Был один, а теперь трое, и все мальчики. Земля бы так рожала рис, как мать этих детей.
Бонсек улыбнулся, поглядев на смутившуюся женщину.
– Ну и как здесь? – спросил он.
– Жить можно. Между оврагами чумизу да овощи растим. А небо здешнее на дожди щедро.
– А японцы сюда не наведываются?
– Очень редко. Придут, пошарят в фанзах и умотаются. А вот от хунхузов[40]40
Китайские разбойники.
[Закрыть] нет покоя.
– Вам-то что их бояться? Чем они тут могут поживиться?
– Э-э, брат, не гляди, что фанзы трухлявые. Народ здесь денежный. Поди, слыхал про опиум? Овраги самое место растить маки: и от глаз скрыты, и от ветров защищены.
– А потом куда его?
– В Китай, конечно. Там платят, не скупясь.
– Вы тоже этим занимаетесь?
– Я – нет.
– Почему? Ведь хорошо платят?
– Мало ли за что хорошо платят. Не велика радость получать деньги за яд! Люди и без того одурели от этой жизни.
Осторожно приоткрыв дверь, Юсэк заглянул в фанзу и, увидев Бонсека, с обидой сказал:
– Дождь пошел. И ветер дует холодный…
– Проходи, Юсэк, я тут земляка встретил.
Робко переступив порог, Юсэк с укором покосился на Бонсека.
– Хорошо, конечно, в тепле сидеть, а каково им – в холоде да в голоде, – проворчал он.
– Да не шуми ты, – одернул его Бонсек, поднимаясь. – Сейчас пойдем.
– Ну как же это вы уйдете, не выпив даже по чашке чая? – всполошился хозяин фанзы. – Ужин уже на папсане, садитесь к нему.
– Понимаете, мы очень торопимся, – опередив Бонсека, сказал Юсэк. – Но чтобы вас не обидеть, мы возьмем этот ужин с собой… Можно?
– Разве так годится, – протянул Бонсек, готовый от позора провалиться сквозь землю. – Не стыдно тебе говорить такое?
– Стыдно, конечно, но от стыда еще никто не умирал, а вот от голода сколько хочешь. Раз он наш земляк – поймет, не осудит.
– Верно, верно, – закивал головой мужчина. – Жена сейчас все уладит.
– Спасибо, – поклонился Юсэк и поглядел на Бонсека, а тот, очевидно желая как-то сгладить неловкость, спросил:
– А далеко отсюда граница?
– По такой погоде и за три дня не доберетесь. Видите, как льет. Боюсь, что вы не пройдете через наши овраги. Их скоро затопит, так что советую переждать.
– Нет, нет, – перебил его Юсэк, хватаясь за ручку двери, будто его собирались удержать здесь силой. – Там наши… Там девушка… Она в одном платье… Она больна…
– А далеко они? – спросил мужчина, заметив испуг в глазах юноши.
– Возле ближней сопки, за оврагами, – ответил Бонсек.
– Что же вы вместе не пришли? – сказал хозяин фанзы и, не мешкая, сорвал с гвоздя брезентовую куртку. – Идемте. А ты, жена, согрей ондоль да приготовь поесть что-нибудь горячего.
* * *
Встречный ветер, смешанный с холодным дождем, остервенело хлестал по лицам. С каждым шагом Юсэк все больше убеждался в том, что сами они не смогли бы добраться до своих. А мужчина шел уверенно, легко ориентируясь в полной темноте, находя единственные узкие проходы между оврагами. «Удивительные есть люди! – поражался Юсэк, следуя за мужчиной. – Зачем ему это? Что его толкнуло идти ночью, да еще по такой погоде? Было бы понятно, если б его попросили родные или, на худой конец, знакомые. А то ведь – совсем чужие! Он даже не знает, кто мы. Может, разбойники». Юсэк невольно вспомнил слова учителя: «Нужно ли знать человека, чтобы спасти его от беды…» А разве друзья Ира о себе думают, пробираясь в Россию? Юсэк не мог еще всего осмыслить. Однако он видел, что жить без доброты невозможно. Не будь ее у старого рыбака Ли Дюна – погибли бы все. Сейчас, как никогда, он был доволен тем, что выбрался на свет божий, а не сидел в своей лачуге, ничего не ведая о людях и жизни. Ему даже не было холодно, хотя промок до нитки, потому что рядом шел человек с добрым сердцем и широкой душой.
А башмаки с каждым шагом становились все тяжелей. Они набухали от влаги и грязи, расползались по швам. Скинуть бы, да нельзя, помнит он, с какой настойчивостью тетушка Синай заставила взять их. В самом деле, что бы он делал без них? Разве смог бы пройти эти многие сотни ли[41]41
Мера длины, равная 0,393 километра.
[Закрыть] по бездорожью, через буреломы, по усыпанным щебнем ущельям, по колючим лишайникам! Вспомнив тетушку Синай, он с обидой поглядел на идущего впереди Бонсека, который ни разу не спросил о своей матери. «И за что только эта бедная женщина так убивается по своему бездушному отпрыску!» – сердился про себя Юсэк и, желая напомнить ему о матери, окликнул:
– Слушай, Бонсек, я забыл тебе передать просьбу твоей омони.
– Какую? – Бонсек остановился.
– Она просит прощения за оплеуху, что влепила тебе однажды.
– Что ты мелешь? – вскипел было Бонсек, но, видимо вспомнив, что такой случай был, притих и двинулся дальше.
– Не вру я, хочешь, спроси дядю Ира. Это она при нем сказала, – следуя за ним и спотыкаясь, доказывал Юсэк, желая во что бы то ни стало услышать какие-то теплые о ней слова.
– Ну, верю, верю, только отвяжись.
Юсэк отстал, не мог он идти рядом с таким бездушным человеком. Но он ошибался. Если бы ему удалось заглянуть сейчас в душу Бонсека! Нет, не забывал он свою омони. Никогда. Она являлась к нему, когда после пыток он в беспамятстве лежал на нарах, и целовала его пальцы, с которых содрали ногти. Он постоянно слышал ее голос, ощущал тепло ее рук. И, может быть, поэтому он выстоял, не погиб, не предал. С каким невероятным усилием он, выйдя на волю, сдерживал себя, чтобы не пойти к ней. И сейчас, когда Юсэк напомнил о ней, ему стало еще больней оттого, что опять покидает ее, уходит в неведомую страну. Как знать – дождется ли она его?
За пустырем, между зарослями мелкого кустарника, стали появляться деревья. Теперь дождь хлестал в спину. Только изредка, при сильном порыве ветра, скопившаяся на ветвях влага обдавала холодными брызгами. Здесь было не так вязко, но шли по-прежнему медленно и осторожно, боясь в потемках наткнуться на пни или торчащие корни.
– Простите, как нам вас называть? – спросил Юсэк, поравнявшись с мужчиной.
– Соним. Пак Соним, – сказал мужчина. – А тебя?
– Юсэк.
– Родители живы?
– Один отец.
– Как же он тебя отпустил?
– Сказал – так нужно.
– Стало быть, решил пожить самостоятельно?
Юсэк промолчал, не зная, что и ответить. Мечта о золотом кладе – он это уже понимал – становилась несбыточной. Лишь бы поскорей добраться до России, где он сумеет как-нибудь устроить свою жизнь, да и дядя Ир не останется в стороне, поможет.
– Дело, конечно, твое, но я скажу – зря ты все это затеял, – продолжал Соним.
Хотелось Юсэку объяснить, почему он покинул родину, да не время было выворачивать душу. И он только ответил:
– Наверное, хуже того, что было, не будет.
– Это как получится. Вот я, например, – устроился. Хоть чумизой, но дети набивают животы. А в Корее и того не было. А моих товарищей не устраивала здешняя похлебка – за золотом погнались, да так и не вернулись, должно быть, погибли. А тех, кому подфартило в России, тех дьявол сожрал.
– Дьявол?.. – вытаращил глаза Юсэк.
– Ты не знаешь желтого дьявола?! – воскликнул Соним. – Неужто не слышал про опиум?
– Слышал, конечно…
– Вот за него-то и спускали все добытое богатство. И сгорели.
Узнай прежний Юсэк о том, какое богатство может принести смола, выжатая из мака, – пришел бы в дикий восторг и попытался бы извлечь пользу. Теперь его уже не трясет золотая лихорадка, его бросает в жар только от страха и беспокойства за Эсуги и товарищей.
– Вот и пришли, – Соним остановился. – Так где же ваши?
– Должны быть где-то здесь, – сказал Бонсек. – Нет, пожалуй, они выше. – Он стал громко звать Мансика и Ира.
Никто не отозвался, лишь по-прежнему шумел лес, стряхивая с себя последние капли дождя. Юсэку вдруг показалось, что пришли они совсем не туда. В крайней растерянности он стал на ощупь цепляться за стволы деревьев, за сучья и бессознательно карабкаться вверх, но сучья обламывались – и его сносило вниз. Впиваясь пальцами в землю, он полз, бормоча имя Эсуги. Иногда он вскакивал и кричал в полную силу. Ветер относил голос куда-то назад, теряясь в шуме леса. «Неужели?.. Неужели?.. Неужели?..» – стучало, рвалось наружу сердце. Но вдруг до них донеслось эхо ружейных выстрелов. И Юсэк их ясно слышал…
Они вернулись в фанзу уже под утро. Жена Сонима, дремавшая на ондоле возле печи, тотчас же вскочила и засуетилась над папсаном, где стояли кастрюли с едой.
– Девушка у нас приболела, так мы ее на руках несли, – пояснил Соним. – Ты дай ей во что-нибудь переодеться. Бедняжка промокла насквозь.
Эсуги сидела у самой печи, лицо ее было бескровным. Она вся дрожала.
– Да ты застыла совсем! – ужаснулась хозяйка, потрогав ее лицо, плечи, – Потерпи чуточку, сейчас нагреется ондоль. А пока пойдем, я тебе помогу переодеться. – Она сняла с Эсуги обувь, помогла подняться.
Эсуги задержалась, глянула на туфли.
– Что с ними стало, – грустно промолвила она, бросив на Юсэка укоряющий взгляд. – Говорила же тебе, а ты не послушался, вот и развалились.
– Она о туфлях печется! – воскликнула хозяйка. – Ты на себя лучше посмотри…
– Ну, а вы что пристыли к порогу? – обратился Соним к притихшим мужчинам. – Забирайтесь на ондоль. Сейчас похлебаем горячего супу и ляжем отдыхать.
Наскоро скинув обувь, Бонсек первым поднялся на ондоль и, скрестив ноги, уселся поближе к папсану. Подсели и другие. Один Юсэк продолжал стоять у двери, растерянно глядя то на занавес, за которым скрылась Эсуги, то на ее туфли.
– А ты чего стоишь? – спросил его Соним. – Залезай, места всем хватит.
– Я постою. Мне не холодно, – промолвил Юсэк, опускаясь на стульчик.
Отогревшиеся люди молчали. Вороша соломенную крышу, свистел ветер. Стучался в окно дождь…
Они проснулись от шума. Из комнаты в комнату с криком и смехом носились бесштанные дети. Мать, занятая завтраком возле печи, ворчала на них, но те не унимались.
– Эти чертенята разве дадут людям отдохнуть, – пыталась извиниться женщина.
– Спасибо, что разбудили, – сказал Ир, быстро поднимаясь. – Не время отсыпаться: день короткий, а путь еще долгий. – Сойдя с ондоля, он прошел в комнату, где лежала Эсуги. Глаза ее были закрыты, она тяжело дышала. Потрогав ее голову, Ир спросил подошедшую хозяйку: – В деревне есть лекарь?
– Сами мы лекари, – сказала женщина. – Проку от них никакого. Разве что унесет с собой лишний багади[42]42
Ковш из сухой коры тыквы.
[Закрыть] зерна. – И, вздохнув, проворчала: – Все мы пиявки из одного пруда. Одним – горе, другим – пища.
– Зачем же так обо всех, – попробовал возразить Ир. – Мы видим, что вы добрые люди.
– Уж больно обидно за корейцев, – промолвила женщина.
Она еще что-то говорила, но Ир не слышал, мысли его были заняты другим. Взглянув на него, Юсэк сразу понял, что с Эсуги плохо. Он никогда не видел учителя таким обеспокоенным, как сейчас, и это его пугало.
– Что с ней, сенсами? – спросил он встревожен-но.
– Ей очень плохо, – сказал Ир. – А куда Соним ушел? – Не дожидаясь ответа, он вышел из фанзы.
Дождя не было, но тучи еще тянулись с севера на юг. Заглянув в чулан и обойдя двор, Ир оказался на улице. Вдали синели омытые дождями сопки. К прилипшим к холму однообразным фанзам слетались стаи ворон, вероятно, отыскивали на пашнях выбитых ливнем червей. А за фанзами и огородами, где-то в конце этих изрезанных оврагами холмов, была юго-восточная граница России. Она находилась рядом, и тем труднее ему было оставаться здесь, в этой фанзе, куда могли в любую минуту нагрянуть японцы или китайские карательные отряды. Он понимал, что сулила ему и его друзьям встреча с ними, и в то же время не мог уйти отсюда, оставив больную Эсуги на попечение чужим людям.
Недобрые мысли лезли Иру в голову, наполняя его тревогой за жизнь человека, судьба которого полностью была доверена ему. Но даже сейчас он не жалел о том, что решился взять ее с собой.
Вернувшись в фанзу, Ир прошел в комнату к Эсуги. Юсэк стоял у ее изголовья, не смея вымолвить слово. Он только прислушивался к ее тихим стонам. Ир взял ее руку – она была горячая.
– Что с тобой, девочка? – спросил он, наклоняясь к ней.
Эсуги беззвучно шевельнула губами, и Юсэк догадался, что она просит воды; выбежав из комнаты, он схватил с папсана пиалу с чаем и, вернувшись, поднес к ее губам. Она сделала глоток и, увидев перед собой Юсэка, благодарно кивнула головой.
– Выпей еще, – сказал Юсэк, приподнимая ее голову.
Она сделала глоток, потянулась рукой к его руке и, коснувшись пальцами ладони, едва слышно спросила:
– Где мы? Мы уже в России, да?
– Россия совсем близко, – ответил Юсэк, радуясь, что она заговорила. – Совсем рядом. Ты только поправляйся скорей.
– Значит – я видела сон, – чуть слышно промолвила Эсуги. – Клин-журавлей. Они летели почему-то на север. И среди них – ты и я. А внизу родная деревня, наша долина. Моя омони и твой отец махали нам рукой. А мы им – крыльями. И вдруг под нами забурлило море. Я устала, мои крылья ослабли, я опустилась на воду. Волны, похожие на пасти драконов, хотели поглотить меня. Но тут ко мне опустился ты, и мы снова взлетели в небо. Ты сильно махал крыльями, просил, чтобы я не отставала от тебя и следовала к видневшемуся вдали берегу. Я тянулась из последних сил. А когда стали опускаться – раздались выстрелы… – Она слабо улыбнулась и едва слышно закончила: – Как хорошо, что это было во сне…
