Текст книги "Журавли покидают гнезда"
Автор книги: Дмитрий Ли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
Глава третья
ДЕННИМИ
1
Денними – мать Эсуги – была совсем юной, когда ушла в дом мужа. Так уж было заведено: многодетные родители старались поскорей избавиться от лишнего рта. И родители жениха были довольны приходом снохи: кому не хотелось иметь лишние руки. Невестку сразу же приучали уважать устоявшиеся порядки, порой не легкие и жестокие. Она должна была смиренно переносить капризы свекрови, быть внимательной ко всем ее многочисленным родичам. Денними покорно сносила обиды, ни разу не пожаловалась мужу Чунами. Он сам замечал, что жена постоянно прячет от него заплаканные глаза. Но утешить не спешил. Словами ее участь не облегчишь. Знал он, что надо увезти Денними куда-нибудь подальше от родительского дома. Да разве сбежишь, когда он в семье старший сын[21]21
По корейским обычаям старший сын в семье обязан содержать родителей.
[Закрыть]. И одернуть мать не мог, не имел права.
Однажды, придя домой, он увидел жену, лежащую на полу. Уткнувшись лицом в ладони, она плакала. Рядом валялась кастрюля, рис рассыпан по всему полу. Хотел нагнуться к ней, узнать, в чем дело, а мать на него с кулаками и криком: «Жалко небось стало?! Заступись за нее, заступись! Скоро эта ленивая девка тебя одним песком кормить будет! – Собрав в ладонь рис, она поднесла к его глазам. – Гляди, если не ослеп! Смотри, сколько эта дрянь здесь песка оставила!» И швырнула ему в лицо. Чунами промолчал. Вечером, оставшись наедине с женой, он попросил ее собрать вещи. Ночью они ушли в деревню. Сколотив фанзу, Чунами стал батрачить у помещика Ли Сека.
С тех пор Денними с нежной заботливостью относилась к мужу, и вскоре у них родилась дочь, которую отец назвал Эсуги. Чунами был счастлив.
Не зря в народе говорят: «Если в семье много детей – в ней мало достатка». Появление второй девочки серьезно озадачило родителей. А третьего ребенка отцу не суждено было увидеть. Случилось это осенью, когда пришли северные ветры. В одной рубахе, почти босой, таскал он коромыслом навоз в поле. Рубаха липла к мокрой спине, как лист мерзлого железа. Вернулся он тогда в фанзу и слег. Денними собралась было к лекарю, но Чунами удержал ее. Лекарь забрал бы часть зерна, которого и без того едва ли хватит на зиму.
Ночью он стал задыхаться, изо рта и носа пошла густая пена.
Пришел лекарь, но было уже поздно.
Так неожиданно, на пороге зимы, Денними осталась без мужа с двумя маленькими девочками.
Пойти бы куда-нибудь работать, да какой нормальный хозяин возьмет женщину, ожидающую ребенка. Тем более сейчас, когда Корею заполонили японцы. К тому же на пашнях, в портах появились машины, вытеснившие многих крестьян и грузчиков. Денними сама видела, как толпы мужчин осаждали прачечные, кухни, шли в служанки. Мужчин брали охотней, считая, что они не связаны семейными заботами. Мужчины могут выполнять и тяжелые работы по хозяйству. На помощь своих родителей Денними не могла рассчитывать. Нелегко брать из скудного запаса семьи, где семеро детей один другого меньше. Взять горсточку чумизы из дому матери – значит оставить голодными семерых братишек и сестренок. Каждый раз, заглядывая в кувшины, она с ужасом думала о том дне, когда они окажутся пустыми. «Только бы дотянуть до весны, – думала она. – Зима не век длится. А весной появятся разные съедобные травы». Вскопает она землю возле фанзы и посеет что-нибудь. А потом?.. Весной родится третий ребенок… А пока – пустели кувшины. Полуголодные, озябшие дети жались к ней и послушно глядели ей в глаза, словно понимая, что матери трудно. В фанзу изредка заходил отец Юсэка Енсу. Он приносил в корзине сухие листья и топил ондоль. Иногда угощал девочек вареной тыквой. А когда Енсу уходил, в фанзе снова становилось тихо. Пригретые на ондоле малыши засыпали. А Денними сидела у окна, прислушиваясь к суровому голосу зимы.
* * *
Зима в этих краях короткая, но задиристая. Она рвалась в фанзу Денними через стены и двери, срывала с крыши солому и ночами гудела в трубе. Трудно поверить, что весна сумеет пробиться сюда через студеные ветры, растопить эти сугробы снега. В долине, где сейчас под тяжестью льда и снега притихли ручьи, вновь зазвучат голоса детей, собирающих бутоны душистой камелии. А пока пустеют кувшины.
Накануне Нового года Денними высыпала остаток крупы и сварила кашу. Вечером детей кормить было уже нечем.
Пойти к родителям мужа Денними не решалась. После смерти Чунами свекровь ни разу не навестила внучек, она не была и на поминках. Жители деревни осуждали родителей покойного. Одна Денними не сердилась на них, она ругала себя. Снесла бы обиду – остались бы в доме свекра. И тогда Чунами, возможно, не погиб. Но так случилось. И она наказана за это. Но ведь дети не виновны ни в чем. Родители мужа должны знать, что их внучки уже второй день без еды.
Денними поспешно собралась и вышла из фанзы.
Ее приняли без осуждений, угостили обедом. Свекровь даже прослезилась, когда Денними рассказала о последних днях жизни Чунами, о его привязанности к детям. Смахнув слезу, свекровь сказала:
– Отцу Чунами давно пора на отдых. А этот бедняга вынужден таскать мешки. И все оттого, что старший сын бросил родителей. Теперь надеяться не на кого. Теперь и он погибнет.
Свекровь завернула в узел рисовые пампушки и сунула в руки растерянной невестки:
– Пусть простят внучки свою бабушку за такой скромный гостинец.
Вернувшись к себе, Денними почувствовала озноб во всем теле. Это был страх перед будущим.
Сдерживая дрожь, она отдала девочкам сверток и, не в силах стоять на ногах, опустилась на ондоль. И хорошо, что дети не тормошат ее: они заняты гостинцами бабушки. А завтра они опять захотят есть. Слава небу, что не сейчас, когда болит сердце и трудно дышать. Выбраться бы на воздух и лечь лицом в снег, может, перестанут одолевать мысли и голова остынет. Но что происходит с нею? Нельзя подняться. Ничего не слышно, не видно… Позвать людей? Как это сделать, если нет сил кричать…
Она открыла глаза – горящая коптилка еле высвечивала лицо Енсу и какого-то мужчины. Кажется, это деревенский лекарь.
– Что со мной? – спросила Денними.
– У вас плохо с сердцем, – ответил мужчина, убирая в сумку шприц.
– Я не могу вам заплатить, – сказала Денними.
– Берегите себя, у вас дети, – сказал мужчина.
Лекарь ушел. Енсу обнял девочек и стал рассказывать смешные истории. Дети не смеялись, как бывало раньше, а с испугом глядели на мать.
Денними давно не ощущала такого покоя. Все как-то странно потонуло в тишине. И она одна в этом большом и тихом мире.
– Отец Юсэка, – молвила Денними, – он волшебник, этот лекарь.
– Якчим[22]22
Раствор опиума.
[Закрыть] известное средство, – сказал Енсу.
– Чудесное лекарство, – повторила больная. – Почему я раньше не знала о нем?
Утром отец Юсэка рассказал о болезни Денними соседке, а к полудню об этом уже узнали все жители деревни. Люди шли к больной, неся с собой узелки с гостинцами.
Пожалуй, на поминках мужа не было столько людей. Принесли и отваренные бобы, и жареные листья молодого перца, и рисовую кашу, и фасолевую муку. Почему-то сейчас Денними вспомнила день рождения Эсуги. Еще задолго до именин Чунами добыл где-то чашечку чаипсары[23]23
Особый сорт риса.
[Закрыть] и замочил его в теплой воде. В день торжества из этого риса он приготовил чалтэк. Посыпав липкий рисовый хлеб фасолевой мукой, поставил на стол рядом с карандашом. По поверью, если Эсуги возьмет чалтэк – жизнь ее будет сытой. Если карандаш – она непременно станет грамотной. Эсуги пристально поглядела на чалтэк, потом на карандаш, но ни того, ни другого не взяла, а принялась собирать с папсана крошки рассыпанной фасоли. Это предвещало нищету. Чунами был крайне расстроен. Он переживал так, словно предсказанное уже случилось. А потом долго сожалел, что не мог положить на столик деньги. Эсуги могла дотронуться до них – тогда она была бы богатой. Но денег не было. Теперь по вине бедных родителей не будет у дочери счастья. Денними тогда шутила над мужем. А сегодня Эсуги радуется объедкам бабушки.
Едва оправившись от болезни, Денними попыталась найти работу. «Небу угодно было, и оно взяло к себе Чунами, – думала она, выходя из фанзы. – Неужели и я, и мои дети угодны небу? Ведь кто-то должен остаться на земле, кто-то должен оплакивать горе?» Она входила в различные конторы с красочными вывесками. Ее встречали неприветливые лица.
– Даже тигр отступает перед бедой, – говорила она через силу. – Отчего в людях нет сострадания? Разве можно, не содрогаясь, слышать крик голодного ребенка?
Им не было страшно. Это кричали чужие дети.
– Мне нужна работа… Возможно, кто-то уехал… Кого-то прогнали… Может, кто-то умер!..
Ей не грубили, ее слушали, отвечали деликатно:
– К сожалению, пока ничего нет…
Денними становилось жутко от мысли, что она может желать чьей-то смерти. Нет, она не хочет этого, но если волей судьбы человеку суждено помереть, как и ее мужу, почему бы ей не заменить его на работе?
Как-то вечером к Денними зашел Енсу и сообщил, что японцы забрали у помещика Ли Сека все земли. А у нового хозяина серьезно больна служанка.
Чуть свет Денними уже была в имении помещика. Худой, среднего роста, с бледным, болезненным лицом хозяин по имени Макура, в отличие от своих земляков, оказался разговорчивым. Выслушав Денними, он пообещал ей место служанки, которое пока еще за старой и больной японкой, доставшейся ему вместе с наследством отца, владевшего некогда рыбным заводом в Нагасаки. Макура очень сожалел, что дни бедной старухи сочтены. Ей-то он мог доверить свое хозяйство, когда надолго отлучался по делам военной службы. Оставшись рано вдовой, не имея ни детей, ни родных, старуха большую часть жизни посвятила этой семье. Макура тоже привык к ней, считал ее матерью. Слушая рассказ хозяина, Денними прониклась к нему уважением: «Он боится огорчить чужую старуху, которая, возможно, уже потеряла способность здраво мыслить…» Глядя на хозяина, Денними поклялась себе, что будет служить ему не хуже той, которую он так расхваливает. Она бросилась Макуре в ноги и, не смея поднять головы, что-то тихо забормотала. Хозяин помог ей подняться.
– Вы расстроились? – спросил он, разглядывая ее возбужденное лицо.
– Я очень нуждаюсь… – ответила Денними. – Корейцы не могли понять мое горе. А вы… чужестранец, хотите дать работу.
Макуре было лестно слышать такое признание.
– Наш долг – помочь корейцам, – сказал он улыбаясь.
Старуха умерла весной, когда растаяли снега и первая зелень покрыла холмы. Макура похоронил ее неподалеку от имения, поставив на могиле скромный памятник из камня.
На поминках Денними была уже своим человеком. На нее хозяин возложил все хлопоты. Не зная усталости, новая служанка старалась во всем угодить ему и гостям, и он сразу же заметил в ней те же приятные качества, которыми обладала покойная экономка. Денними была обходительна со всеми, интуитивно соблюдая правила этикета в приеме гостей и украшении столов: ничего лишнего и все в достатке.
Дорожа доверием Макуры, Денними была гораздо исполнительней, чем ее предшественница. Она никогда не уходила из имения, не загасив последнюю свечу. Но и после этого не спешила домой, а возвращалась во двор, чтобы убедиться, чисты ли стойла для коров, заготовлены ли дрова на утро и продукты к завтраку. Между делами старалась узнать от ближних Макуры о разных привычках своего господина, изучала, как вела хозяйство бывшая служанка. А вернувшись в свою фанзу, будила девочек и кормила их ужином. После сытной еды дети скоро засыпали, тогда Денними снимала с живота тугую повязку, которой скрывала от хозяина свою беременность. Переутомление давало знать, она корчилась, зажимала рот рукой, чтобы малыши не услышали стонов. «Скорей бы! Скорей бы это кончилось!»
Последние дни жена Макуры Махико стала замечать перемену в Денними: она была не такой услужливой, как прежде, не улыбалась той приятной улыбкой, которая нравилась Махико. К тому же служанка частенько исчезала. Макура, которому Махико пожаловалась, пообещал поговорить с Денними.
Он нашел ее не сразу. Она лежала в сарае, подстелив под себя рваную мешковину.
– Что с вами? – спросил Макура раздраженно.
Денними вздрогнула, прижалась сильней к полу.
– Вам плохо? – переспросил хозяин, не решаясь приблизиться к служанке.
Женщина подняла голову, затем с трудом присела. Теперь она не боялась хозяина и глядела открыто ему в глаза. Подняв с подола розовое, еще не остывшее тельце, она сказала без сожаления:
– Он мертвый. Он не захотел родиться живым.
Макура замер. Увиденное поразило его, но, пожалуй, больше – поведение самой женщины. В глазах ее не было страдания, не было слез.
– Господина удивляет, почему мои глаза сухие, – спросила Денними, – и я не рву на себе волосы? – Грустная улыбка тронула ее губы. – Малыш не хотел приумножить муки матери. Мертвые не причиняют горя.
Разговор, с которым пришел Макура, не состоялся. Уходя, он разрешил Денними три дня побыть дома.
В эту ночь Денними похоронила малыша рядом с отцом. А с рассветом явилась в имение своего хозяина. Теперь ей скрывать было нечего. Не боясь никого, она работала еще старательней. А спустя полгода Макура поручил Денними дела экономки, доверив ей часть казны. Теперь она сама приобретала кухонную утварь, составляла меню обедов с поваром-китайцем – большим знатоком восточной кухни. На сэкономленные деньги нанимала людей на поденную работу в хозяйстве. Макура был доволен ею. Но Махико мечтала о военной карьере мужа. Она ждала того дня, когда наконец майор Макура наденет мундир генерала и переберется в Токио, который предстанет перед нею во всем блеске! Но проходило время, а Макура оставался помещиком и все тем же майором в отставке. По правде сказать, его устраивала жизнь в глуши. Здесь он поправлял свои нервы, расшатанные на военной службе, и был спокоен за Махико – поклонницу увеселительных заведений. Он знал, что жене скоро предстоит стать матерью, и тогда ей наверняка будет не до кокетства. И не беда, что он живет на чужбине и до Токио с его цивилизацией много дней езды на поезде и пароходе. Лишь бы не казармы, где трудно уберечь Махико от взглядов офицеров, где каждый ее шаг на виду у командования.
Махико родила сына в разгар лета. На торжество съехались родичи и друзья, многие из них прибыли с острова Хоккайдо. Макура был вне себя от счастья, сам встречал гостей, провожал их в комнату, где на мягких, шелками украшенных подушках возлежал виновник торжества. Гости улыбались ему, клали к ногам дорогие подарки и деньги. Крепко держась за руки, Макура и Махико стояли у изголовья сына, боясь шелохнуться.
Притаившись за дверью и глядя на них, Денними вспомнила Чунами, который радовался рождению дочери ничуть не меньше Макуры. Правда, к ногам новорожденной Эсуги не клали денег и цветов, и завернута она была не в атласные одеяла, а в парусиновую тряпку, вырезанную из старых отцовских шаровар. Как бы то ни было, Денними радовалась чужому счастью. Она не имела права показывать свои слезы сегодня, когда люди празднуют рождение нового человека. Она вспомнила тот страшный день, своего мертвого ребенка. Гости шутят, гости смеются, стало быть, и ей нужно смеяться. Какое кому дело до ее горя. Или лучше уйти куда-нибудь и выплакаться. Подступившие к горлу слезы мешают дышать, душат.
Денними казалось, что она свое уже прожила и существует теперь только ради своих девочек, которых надо тянуть да тянуть. А где взять силы на это, если они давно иссякли и усталые руки виснут, словно сухая ботва. А страх, вечный непреодолимый страх потерять работу, не покидает ее даже во сне. Особенно было тяжело Денними в последний год, когда Макура неожиданно отозвали в армию и Махико стала полновластной хозяйкой имения. Некому теперь было защитить ее от ярости юной хозяйки. Правда, первые дни Махико относилась к работникам с явным расположением. Некоторым повысила плату, услужливым дарила недорогие подарки. Помещица радовалась, что ее муж вновь надел форму военного, которая, как она считала, шла ему больше любой другой одежды, висящей в гардеробе. Мечты уносили ее за горы и моря к родному острову Хоккайдо. В Нагасаки у нее родные, но она предпочитает Токио, где великое множество казино и торговых салонов, от которых голова идет кругом! Нет, на мужчин она теперь не станет обращать внимания. Конечно, многие мужчины интересней Макуры, но они не достойны ее внимания, потому что она жена истинного самурая, которому сам генерал-губернатор вручил орден за Корею и подарил землю. И, наконец, кто другой может любить ее так, как Макура…
Махико жила в своих прекрасных мечтах почти год, пока не получила от мужа письмо, в котором он писал:
«Моя юная Махико! Я живу на военном корабле и поэтому не могу тебе часто писать. Возможно, мы увидимся не скоро. На днях корабль возьмет курс к берегам России. Как бы я хотел оказаться около тебя в нашем тихом уголке. Береги сына. Любящий тебя Макура».
Впервые Махико почувствовала одиночество. Она ясно поняла, что Макура не собирается ее вызывать к себе. И совсем неизвестно, сколько ей еще придется прозябать в этой глуши. А ведь годы идут – и она незаметно может состариться. К чему тогда ей – слава мужа? Хорош он – оставил ее одну с ребенком на чужбине, а сам поплыл в Россию. Если подумал бы, как нелегко здесь юной Махико, наверное, вернулся. Махико прослезилась и вызвала письмом мать.
Мать приехала скоро. Слезы дочери расстроили ее настолько, что на следующий день она объявила о продаже имения.
Через две недели Махико с матерью покинули имение, поручив новому хозяину собрать осенью оброк с крестьян. Новый владелец был очень расчетливым японцем. Имея большую семью, которая сама могла справляться с хозяйством, он отказался держать прислугу.
И снова на пороге зимы Денними осталась без работы. Теперь она не могла рассчитывать на помощь односельчан. С первого же дня ее службы у Макуры пошли разные слухи, которые доходили и до Денними: «Вряд ли японец возьмет к себе кореянку экономкой, если она для него не больше, чем экономка», «А новый хозяин прогнал ее, потому что он стар и ему не требуется «экономка». Денними не могла оправдываться: разве всех переубедишь, докажешь? Один Енсу оставался верным другом семьи Чунами. Не боясь осуждений, он приходил к Денними, приносил детям лакомства и, видя, как женщина убивается, старался утешить.
– Все мы шлюхи, – говорил он сердясь, – если питаемся из барских рук. А разве сама Корея не продалась Ильбони?[24]24
Япония.
[Закрыть]
Подступала новая зима, которая во много раз будет страшней той незабываемой, когда не стало Чунами и Денними слегла от горя. Тогда муж оставил какие-то запасы чумизы, теперь в фанзе не было ни одной крупинки. Она в отчаянии глядела на север, откуда надвигались в долину черные тучи.
2
Тысяча девятьсот восемнадцатый год был для Кореи памятным. Готовясь к войне с Россией, японцы утроили налоги, удлинили рабочий день и сократили оплату труда. Тотальная мобилизация обезлюдила пашни и фабрики Японии. Но, несмотря на это, Великая империя не знала голода. День за днем у причалов корейских портов загружались зерном корабли, ночами шли на юг поезда с сырьем. В Корее наступило голодное время. Пользуясь этим, предприниматели разных фирм и концернов вербовали корейцев в Японию, главным образом подростков, чей труд был гораздо дешевле взрослого.
Узнав о вербовке, Денними поспешила в город. Вербовочные пункты под названием «Приют для бедных девочек», «Концерн текстильщиков» найти было не трудно. Женщины вереницей шли туда, ведя за руки своих детишек. Вскоре предстала перед японцем и Денними. Условия найма пришлись женщине по душе: дети содержались на полном обеспечении предпринимателей. Девочки будут жить в городских домах! Будут есть три раза в день и обучаться сложной профессии ткача! Какое счастье! Ей теперь не надо ломать голову, где взять деньги, чтобы накормить голодных дочерей. Не надо думать, во что укутать их, когда в фанзе кончается топливо. Денними усердно кланялась японцу, а тот, развернув перед нею исписанный иероглифами лист, сказал:
– Великая империя всегда была доброжелательной к людям Кореи. Наш концерн вкладывает много средств и сил, чтобы ваши дети выбрались из темноты невежества и стали такими же полноценными людьми, какими являемся мы. Великая империя не требует ничего взамен, кроме одного: чтобы вы всегда помнили эту заботу.
Получив с Денними расписку, вербовщик попросил привести девочек.
Денними вбежала в фанзу, не раздеваясь, поднялась на ондоль к сидящим Эсуги и Бондо. Сегодня дети не узнавали свою омони. Она смеялась, обнимала их и говорила приятные слова. А главное – сегодня она принесла много сладких конфет, которые они ждут все дни.
– Вы хотите поехать учиться? – спросила она, разглядывая чумазые лица девочек.
– Учиться? – переспросила старшая, Эсуги, не понимая значения этого слова.
– Да, учиться, – повторила мать. – Вы будете жить в больших домах, вас будут учить делать пряжу для платьев, полотенец и красивых ленточек.
– А ты? – спросила Эсуги. – Ты тоже поедешь с нами?
– Меня не возьмут, – ответила мать. – Туда берут только маленьких, – Увидев, как девочки нахмурились, добавила: – Я буду к вам частенько приезжать. Вас оденут в чистые платья, накормят досыта и поведут на фабрику учиться. Вы узнаете, как шьют платья и шелковые ленточки. А в свободное время будете учить иероглифы, чтобы писать мне письма. Хорошо?
– Я не поеду, – сказала Эсуги, покосившись на мать.
– Почему?
– Нам будет хорошо, а тебе плохо, – пояснила дочь.
– Если вам хорошо, значит, и для омони радость, – улыбнулась Денними.
– А я поеду, – отозвалась вдруг Бондо. – Я буду шить платья, а ты потом приедешь и заберешь их. У тебя будет много платьев. И ленточек будет много.
Маленькая Бондо была непоколебимой, хотя Эсуги пробовала напугать ее тем, что омони не приедет к ней. Бондо все равно поедет, потому что этого хочет мама.
Под утро дети уснули. Они спали крепко, обнявшись.
Глядя на них, Денними боролась с сомнениями: будет ли им там хорошо или, во всяком случае, благополучно, как обещают вербовщики? Может, пойти к ним и попросить вернуть бумагу, в которой она поставила подпись? А что потом? Разве легче слышать, как они просят есть? И что станет с ними, если она не найдет работу?.. Отдать обеих девочек и остаться одной – это выше сил. Эсуги взрослее Бондо на целых два года: ей теперь шестнадцатый год, она легче перенесет голод и сможет вести хозяйство.
Денними решила оставить Эсуги дома. Девочка сама не захотела ехать, значит, и мать может не терзаться угрызениями совести, если судьба старшей дочери окажется не такой удачной, как ей хочется. Наутро Денними вошла в здание концерна, ведя за руку Бондо. Девочка, на удивление вербовщиков, не плакала, ее не надо было оттаскивать от матери, упрашивать.
Она пошла от матери, грустно улыбаясь. Потом остановилась, помахала ручонками. Денними не знала, что видит свою девочку в последний раз. Она не умела читать, но письмо из Хиросимы, которое получила на свой запрос о судьбе дочери спустя некоторое время, бережно хранила под тюфяком, доставала частенько и подолгу вглядывалась в незнакомые иероглифы, стараясь найти в них что-нибудь утешительное. Не раз пришлось сельскому учителю перечитывать текст письма, который она знала почти наизусть.
«Вы не должны проявлять интерес к девочке, от которой отказались личной подписью. Доверив, таким образом, судьбу вашей дочери концерну, вам нет надобности беспокоиться самой и беспокоить администрацию, занятую заботами о воспитании детей. Еще раз советуем быть благоразумной и не проявлять излишней настойчивости в этом вопросе ради той, которой вы желаете благополучия. Прощаясь с вами, заверяем, что девочка получит все необходимое для жизни. Генеральный директор концерна Сусуми Ямадо».
Мать уже смирилась с тем, что не увидит больше Бондо. Она успокаивала себя. Ведь они заверяют, что девочка получит все необходимое для жизни, значит, не нужно убиваться. Сколько всего пережито, выстрадано… И все же, когда учитель перечитывал письмо, ее сердце немело, как прежде.
3
Уже неделю назад покинули свои гнезда последние журавли. Они улетели не сразу, еще долго кружились над долиной, прощаясь с летом, с местами, где вскормили детенышей. Далеко на юге, рядом с солнцем и сочной травой, проведут они зиму. А у Денними нет крыльев, поэтому она останется здесь, в своей фанзе, без пищи, с голодным ребенком. Хватит ли у нее сил выстоять и эту зиму?..
Сыпал мокрый снег. Парусиновые синни[25]25
Легкая обувь.
[Закрыть], подаренные женой Макуры, размякли и расползлись по швам.
Сгустились сумерки, и на ветвях застыла капель. Перестали горланить вороны, и затихли вдали собаки. Сквозь прозрачные облака пробился и слабо осветил долину молодой месяц. Только теперь, подстегнутая беспокойством об Эсуги, Денними встала и поплелась обратно к деревне.
Войдя в фанзу, она увидела свекровь, сидящую подле Эсуги.
– Я рада вас видеть, – сказала Денними, раздеваясь. И по тому, как свекровь поглядела на нее, поняла, что пришла та не с добрыми намерениями.
– Это правда, что ты продала маленькую? – спросила она чужим от волнения голосом.
– Я ее устроила в концерн, – ответила Денними. – Там девочке будет лучше… – Поколебавшись, достала из-под тюфяка письмо, подала свекрови: – Получила оттуда…
Выхватив из ее рук письмо, свекровь в гневе разорвала его на мелкие кусочки, швырнув в лицо Денними:
– Бедный Чунами! Знал бы он, на какое чудовище променял свою мать! О небо! За что же ты послало моему сыну эту женщину?
Денними собрала клочки письма, положила под тюфяк. И сказала сдержанно:
– Не говорите такие слова…
– Ты мне рот не затыкай! – заорала мать Чунами, поднимаясь. – Ты убила моего сына, продала его дочь! И хочешь, чтобы я молчала? Пусть меня сразит гром, если я еще раз ступлю на порог этой фанзы! Но прежде – я расскажу всем людям о том, какая ты есть…
– Замолчите, или… – Денними прикрыла ладонью рот, боясь дерзких слов, которые неудержимо рвались из груди.
Свекровь, привыкшая видеть невестку покорной, обомлела.
– Конечно, теперь мы тебе не нужны. Теперь тебе нужно другое. Слышала, почему тебе японец казну доверил!
– Уходите, – сказала Денними холодно.
– Я прокляну тебя, – прохрипела свекровь, отыскивая у порога свою обувь.
– Я уже проклята небом, – отозвалась Денними, опускаясь на циновку.
– Ты еще долго жить будешь! – не унималась женщина. – Небу не угодны такие, как ты!..
– Это верно, – согласилась Денними. – Я буду жить. Я еще не до конца испила горе.
– Скажи уж лучше, что тебе нужно сожрать и эту девочку! – ледяным голосом прошептала свекровь, тыча пальцем на Эсуги. – Но тебе это не удастся, я заберу ее к себе. А ты найди что-нибудь полакомее. Ты ведь этого хотела, избавляясь от Бондо! Пусть будет так и пропади ты не своей смертью!
С этими словами она подскочила к Эсуги, желая увести ее с собой.
А та, пытаясь вырваться из цепких рук бабушки, упиралась, готовая разрыдаться.
– Оставьте ее, – строго и настойчиво сказала Денними. – И уходите быстрее, пока я не позвала соседей!..
– Соседей? – Свекровь плюхнулась на тюфяк и подбоченилась: – Зови, всех до одного зови! Я им расскажу сказку про тигрицу, сожравшую своего детеныша. Не поверят ведь этому! Ты лучше скажи: зачем тебе Эсуги? Тебе нужны деньги? Я дам их. Не меньше других дам. Сколько она стоит?..
Ни в одном слове свекрови не было и частицы правды, но они жалили, проникая в самое сердце Денними. Надо было возразить, объяснить все как есть или молча выслушать оскорбления – и она ушла бы без обиды, но сил не было ни говорить, ни выслушивать ее. Ловя ртом воздух, Денними позвала Эсуги. Девочка вырвалась из объятий бабушки, бросилась к матери и прижалась к ней.
– Ты меня не бойся, – сказала свекровь, снова подходя к Эсуги. – Я детей не продаю. А твоя мать продала сестренку. И с тобой то же будет.
– Неправда, – едва слышно прошептала Эсуги, недоверчиво глянув исподлобья на бабушку.
– Тогда скажи: где твоя сестренка? Молчишь? А ты спроси омони. Спроси, куда она подевала Бондо? Вот когда узнаешь – сама придешь к своей бабушке.
Свекровь ушла.
– Она ушла, – сказала Эсуги, глядя на мать все еще перепуганными глазами. А потом присела около нее и, опустив голову на ее колени, задумчиво спросила: – Омони, ведь правда Бондо уехала учиться?
– Да, доченька.
– Бабушка обманывает, да?
– Да, доченька.
Эсуги вздохнула облегченно:
– Конечно, обманывает.
