Текст книги "Журавли покидают гнезда"
Автор книги: Дмитрий Ли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
– Нужно идти, – сказал Чангер. – К дороге. Может, кто попадется, довезет до наших.
Он ушел и вернулся с двумя сырыми жердями, снял с себя гимнастерку, стал крепить ее к жердям. Снял гимнастерку и Юсэк. На эти носилки они осторожно положили Эсуги и, подняв с земли, медленно понесли в глубь леса. Чангер шел впереди, и Юсэк видел, как ему это трудно. Еще ночью он корчился от боли, громко стонал, порой терял сознание, а теперь пытался подбодрить Эсуги:
– Видишь, как моя рожа расквашена. А запеклась, как смола на дереве. И у тебя пройдет. Молодая ведь.
Юсэку было приятно, что Эсуги слабо, почти незаметно кивала.
«Эх, Эсуги, Эсуги! Зачем тебе надо было идти сюда?» – думал Юсэк, всматриваясь в родное лицо.
Эсуги позвала Юсэка, и он склонился к ней.
– Что тебе, родная?
– Ты когда-нибудь поблагодари эту русскую женщину, – сказала она едва слышно.
– Обязательно, – закивал головой Юсэк, радуясь, что она заговорила.
Какое-то время Эсуги молчала, крепко зажмурив глаза. Потом через силу промолвила:
– Тетя Синдо сказала, что мы поедем в Иркутск, вместе с тобой… учиться. Ты поедешь?
– Конечно, моя Эсуги. Поедем, обязательно поедем.
Глаза Эсуги потеплели.
– Пить… Я хочу пить, – сказала она, облизывая сухие губы.
Опустив носилки, Юсэк, не раздумывая, побежал по склону вниз. Из-за тумана далеко не было видно. Он носился из стороны в сторону, до боли напрягая зрение. Воды нигде не было. Тренированные ноги рикши не знали устали. «Лишь бы Эсуги дождалась… Лишь бы ей не стало хуже…» – твердил он, ускоряя бег. Наконец он наткнулся на сырую и вязкую дорогу. На ней были еще видны ясные следы маленьких босых ног. Он не знал, что здесь недавно проходила Эсуги.
Рядом с дорогой, на обочине, он увидел крохотную лужицу и возле нее туфельку, залепленную сплошь грязью. Он жадно схватил ее и, отодрав уже засохшую глину, зачерпнул воду. Боясь расплескать ее, осторожно пошел назад.
Он позвал Чангера, но тот не отзывался. «Неужели сбился с пути? Только этого не хватало!..» Он растерялся и шел теперь наугад. И вдруг услышал чей-то голос. «Это же Чангер! Но почему он откликнулся так тихо?..»
Юсэк подбежал к Эсуги и поднес к ее губам туфельку.
– Ты только погляди, в чем я тебе принес воду! Ты никогда еще не пила из такой посуды! – Коснувшись руками ее лица, он вскрикнул, словно от ожога. – Ты же хотела пить… – прошептал он тихо, будто боялся обеспокоить ее.
– Она мертва, – сказал Чангер.
Юсэк вздрогнул и застыл. Из рук выпала туфелька. Юсэк быстро припал губами к ее щеке. Все кончено. Эсуги больше нет. Он поднялся, не в силах глядеть на нее, отошел в сторону. И вдруг закричал, вознеся руки к небу:
– Это я убил ее!..
Эхом отозвалась тайга, будто весь окружавший его мир тоже каялся в убийстве.
– Ты слышишь? Слышишь, Чангер? – прошептал он, вслушиваясь в эхо. – Это голоса убийц. Значит, не один я повинен в ее смерти.
– Это голос земли, – сказал Чангер. – Гневается земля на людей.
* * *
Они шли по лесной дороге, по той самой дороге, где еще вчера шла, тревожась за Юсэка, Эсуги. Крепко сжимая поручни носилок, бывший рикша теперь шел впереди. Порой ему казалось, что он вновь везет ее в коляске, а она спит, как когда-то, устав от ходьбы.
Юсэк изредка останавливался и подолгу вглядывался в ее лицо. Хотелось верить…
Он помнил каждое ее слово, и они тяжкой болью отзывались в сердце. «Мне страшно, потому что я счастлива». «Я никогда не думала, что и от счастья можно плакать». «Ты всегда будешь любить меня, милый?» Он обвинял себя, только себя в ее смерти. «Почему, почему в тебя, именно в тебя угодила злая пуля? Это я заслужил ее. Я отпустил убийцу…» Он молил небо, чтобы оно обрушилось гневом, покарало. Но небо молчало.
* * *
Юсэк лежал на своей кровати напротив опустевшей постели Эсуги. Открыв глаза и увидев чье-то словно размытое лицо, он тихо спросил:
– Это вы, дядя Хагу? А я искал вас. Мне нужно ваше лекарство… То самое, что вы мне когда-то давали. Нет, не для меня. Я уже здоров. Да, да, для Эсуги. Вы помните ее? Ну как же? Вы ее однажды спасли от смерти. А потом вы почему-то стреляли в нее…
– Он все еще не может прийти в себя, – сказала Синдо стоящим рядом Мансику и Гирсу. Она вытерла пот с его лица.
Юсэк отодвинулся от нее, но, узнав, сказал:
– Как же вы ужасно похожи.
Синдо смутилась: Юсэк поднялся и сел, свесив с кровати ноги. Увидев Мансика и Гирсу, спросил:
– А где сенсами?
Ему не ответили, Синдо хотела что-то сказать, но Юсэк перебил:
– Говорите уж, я все разом снесу.
– Крепись, Юсэк, – сказала Синдо. – Ты должен осилить все беды, иначе не сможешь отомстить за Эсуги, за товарищей. Враг уже близко, совсем рядом. А учитель вернется. Обязательно вернется.
Глава вторая
СРАЖЕНИЕ
1
И на этот раз Хагу удалось скрыться. Он сбежал, оставив в избе все имущество, не успев взять даже документы, деньги и другие ценные бумаги. Среди них Синдо обнаружила письмо, написанное знакомым почерком. «Дорогой мой сын», – прочитала она первые корявые иероглифы. И хотя строки были обращены не к ней, а Хагу, они сразу же напомнили ей родной дом. До сих пор она не знала о родителях ничего, кроме того, что они сбежали в Китай. Она продолжала читать:
«Здесь только и говорят о событиях в России. Нас они очень беспокоят. Не верю я в успех Великой империи в этой войне, как, впрочем, и в перемену твоей незавидной судьбы в России. В любом случае не жди от японцев щедрости. Не для того они воюют, чтобы кому-то дарить земли, а тем более – корейцам, чью страну они уже успели прибрать к рукам. Так что – думай, как тебе дальше быть. Можешь приехать к нам. Живем мы в пригороде Шанхая. Имеем небольшой надел земли, за которую отдали почти все сбережения. Но и на этом клочке земли мне трудно копаться – годы берут свое. Только теперь я осознал, как трудно жить без Родины. Очевидно, и ты это уже понял. А если нет, постарайся понять и уладить отношения с Синдо. Какая ни есть, она твоя родная сестра. А на чужбине это важно вдвойне. Будь разумен, мой сын. Прощай».
Свернув письмо, Синдо спрятала его в карман кожанки, облегченно вздохнув. Она боролась с русской контрой, она будет драться и с интервентами, чтобы в полной мере обрести право на Родину для себя и своих сыновей. Она любит Россию и будет верна ей всегда.
2
Сообщение о том, что дозорные видели разъезды белых и японцев, удвоило напряжение в отряде. Были срочно предприняты меры к встрече неприятеля. Лошади стояли в упряжках, телеги стянуты к баракам, куда перенесли раненых. Теперь бойцы лишь дремали поочередно, не снимая одежды, не выпуская оружия из рук.
А враг не шел. И хотя дороги оставались по-прежнему пустынными, леса тихими, тревога не покидала Синдо. Ир не возвращался. Она упорно ждала его. Мартынов настаивал на немедленном отходе.
Они шли рядом, медленно ступая по мягким опавшим листьям. Поднявшись на пригорок, остановились возле одинокой березы. Было безветренно и тихо. В звенящем воздухе, словно на восточной миниатюре, висело ярко-багровое солнце. Оно не излучало тепла, но Синдо было жарко, и она сняла кожанку и берет. И тогда Мартынов впервые заметил, что на ее уставшее лицо упала прядь седых волос. Еще недавно в ее раскосых глазах нет-нет да появлялась улыбка, и суровый комиссар мгновенно становилась существом нежным и милым.
– Тихо-то как, – прошептала Синдо, словно боялась нарушить тишину. – И птицы примолкли. Говорят – они что-то предчувствуют.
Петр улыбнулся: было странно от нее это слышать.
– Детишек наших определить бы надо, – сказал он. – Опасно им здесь оставаться.
– А где ты укроешь их? – вздохнула Синдо. – Негде.
При ярком солнце Петр увидел на открытом лбу и возле глаз ее свежие морщинки. Уголки тонких губ были опущены вниз, придавая лицу выражение усталости и тоски. И чем дольше он глядел на нее, тем сильнее им овладевало беспокойство, очень схожее с тем, какое он испытывал в последние дни жизни Марины. Это был страх – он боялся потерять близкого человека.
– Синдо, – сказал он резко и упрямо. – Я хочу, чтоб ты жила. Ты нужна детям, нужна отряду, ты нужна… – Он осекся, не смея сказать, что и ему будет невыносимо без нее. Он осмелился лишь взять ее руку. Ему всегда нравилось ее упрямство, воля, но теперь Мартынову казалось, что руководит ею ненависть к врагам, а не здравый смысл. – Пойми, Синдо, – продолжал Мартынов со страстью, – помирать нужно с пользой. Так, как собираемся мы, это нелепо.
Грустная улыбка тронула ее губы.
– Я иногда спрашиваю себя: вот ты, Синдо, уже прожила немало. Можно признаться, безрадостно. Была любовь, и ее ты не сохранила. Чего же ты добиваешься? Новой жизни? В ней будет хорошо другим. А тебе? Ведь молодость твоя пройдет вместе с войной. А если и того хуже – убьют тебя вот тут, в глуши?
– И как же ты себе ответила? – спросил Мартынов. Этот вопрос волновал его давно.
Она долго молчала, наконец обратилась к нему:
– Петр, зачем ты нынче полы скоблил, коль уходить решил?
– Ну… порядок всегда нужен, – сказал Мартынов. – Да и вражина чтоб, зайдя в хату, увидел, что мы и в трудную годину в чистоте жили.
– И я этого хочу, – ответила Синдо. – Страшна не физическая, а нравственная смерть. Вот я и дерусь со своей совестью…
Синдо твердо решила остаться, чтобы прикрыть отступление отряда. Для этой цели она тайком от Мартынова подобрала нужных людей и отложила боеприпасы. Она знала, что поступает неверно и, возможно, совершает предательство по отношению к командиру и отряду, не могла глядеть в глаза Мартынову, хотя последняя операция прошла успешно и банда Хагу в сущности была уничтожена.
Они шли молча. Синдо – впереди. Миновав пустырь, спустились к озеру. На берегу Синдо остановилась.
– Поступай со мной как хочешь, но я не уйду отсюда, – сказала она горячо и твердо. – Не смогу я отсиживаться в тайге. Не смогу, понимаешь.
– Гнев всегда затемняет разум, – ответил Мартынов. – Ты забыла об отряде, о раненых бойцах! Ты не думаешь даже о своих детях…
– Детей своих я забыла давно, – согласилась Синдо. – Нет у комиссара для них времени. Может, они когда-нибудь и простят меня. Если поймут. А у отряда есть ты, Петр. Ведь кто-то все равно должен прикрыть отход.
– Я уже подумал об этом, – сказал Мартынов. – Останутся Гирсу, Мансик и с ними еще два русских хлопца. Они сами настояли на этом.
– Позволительно ли оставлять одних бойцов в бою? – заметила Синдо.
– Тогда останусь я…
– Командир должен быть с отрядом, – перебила Синдо. – Так что не трать попусту время и уводи людей.
Против ее доводов возразить было трудно, и Мартынов только проговорил, запинаясь:
– Нет, это нечестно… В конце концов ты – женщина. Как же я позволю, чтоб ты…
– Будет тебе, Петр, не до этого сейчас, – прервала его Синдо. – Уж коль решил отходить – отходи.
– Ты меня не подгоняй, – с трудом проговорил Мартынов. – Ну как же я уйду?.. Возможно ли тебя на верную погибель оставить… Тогда уж вместе…
– Не обо мне речь, – ответила Синдо, стараясь придать голосу мягкость. – Сам ведь уверял, что надо сохранить отряд, спасти раненых и детей. Я согласна с тобой, Петр. Против такой лавины вряд ли отряд и в сто бойцов сможет выстоять. Нужно сохранить людей, ведь главное сражение впереди. А мне… мне заодно и с братом повидаться хочется. Другого случая может не представиться.
– Да черт с ним, с твоим братом! – вспыхнул Мартынов. – Сдался он тебе. Боюсь я сейчас, как бы последнее слово не осталось за ним.
Короткое осеннее солнце уже пряталось за сопками. Прискакавшие дозорные сообщили Мартынову о продвижении белых войск. Синдо никогда еще не видела командира таким растерянным.
– Вот и дождались!
Его раздражало спокойствие Синдо, ее упрямство. Он был бессилен воздействовать ни как друг, ни как командир и лишь глядел на нее с прежней грустью. Она стояла, не слыша, как ее окликнули, не шелохнувшись даже на сообщение вбежавшего Перфильева о том, что белые уже на станции. Мартынов кинулся было к двери, но вернулся к ней и, тряхнув ее за плечо, сказал с мольбой:
– Может, уйдем?
Синдо резко тряхнула головой и быстро пошла к выходу.
Провожать отряд сбежался весь хутор. Прощались как давние друзья со слезами и напутствиями. Старухи подносили бойцам еще теплые узелки с хлебом, мужики грузили в повозки деревянные бадьи с водой; из амбаров стаскивали сюда в рогожных чувалах остатки фуража. Отдавали все, что могли. Молодежь уходила с отрядом.
Бывший рикша был бледен и подавлен. Он не обращал внимания на всю эту сутолоку, не отвечал на расспросы Чангера.
– Будет тебе дуться-то. А мне, думаешь, охота кататься на этой телеге?
– Ну, скажи, почему нас увозят? И на кой черт винтовки дали, если уходим? – спросил Юсэк, возмущаясь. – Разве эти пять или шесть человек смогут за все отомстить?
– Вот башка! Не мстить они остаются, а прикрыть нас, – пояснил Чангер.
– Но они все равно погибнут? – спросил Юсэк.
– Только достанется тем здорово. Синдо так просто не сдастся. Это я точно знаю, – сказал Чангер.
Синдо и Мартынов стояли возле Марии Ивановны. Кутая мальчишек в шаль и сдерживая волнение, Синдо говорила:
– Тетя Маша, помните, вы как-то жаловались, что бог не дал вам детей? Дал ведь. И сразу двух сыновей. Поберегите их…
Она не могла больше говорить – сдавило горло. И только глядела на малышей, которые жались к Марии Ивановне.
– А тебе-то пошто оставаться? – спросила Мария Ивановна.
– Так нужно, тетя Маша, – Синдо целовала Бориску и Степана, напутствуя, чтобы они слушались свою новую маму.
Дети глядели на нее сердито, словно она и в самом деле теперь была не мать им, ее ласки принимали нехотя.
Отряд тронулся. Тихо заскрипели телеги, и вся колонна медленно потянулась вдоль хутора, мимо опустевших бараков, хмурых людей, стоящих возле своих изб. Синдо не слышала, как ей кричали с повозок, не видела уходящих бойцов. Ее мысли были заполнены детьми, глаза – слезами. Мартынов все еще стоял рядом, не решаясь сказать то последнее, ради чего задержался. Она сама подошла к нему, обняла, почувствовав, как он вздрогнул.
– Поговорить мы с тобой успели, – сказала она, не торопясь разжать руки. – Чего же ты еще ждешь? Ступай, Петр.
– Не успел я тебе сказать главное, – выдавил из себя Мартынов. – Пусть остается в сердце…
– Не нужно, Петр, – я знаю… – Она не договорила, не могла, и только добавила: – Не время, да и поздно. Прощай.
Мартынов отошел от нее, повернулся, чтобы уйти, но увидел Игната.
– Папа Петро, ты тоже остаешься, да? – спросил мальчик. – Тогда и я вместе с тобой.
Ничего не ответив, Мартынов взял его за руку и повел по дороге. Мальчик сразу же повеселел. Он был счастлив, что Мартынов опять рядом, не остался. Вдруг что-то вспомнив, он быстро вернулся к Синдо:
– Товарищ комиссар, разрешите обратиться!
– Говори…
– Встретите Хагу – отберите у него моего Серого! – И, помолчав, добавил: – Пожалуйста. А то без него не смогу воевать.
– Постараюсь, Игнат, – тихо ответила Синдо.
3
Войдя во двор штаба, Синдо увидела рядом с Мансиком и Гирсу двух русских парней, о которых говорил Мартынов. Высокого и белобрысого звали Василием, его товарища – Захаром.
А позади них, опираясь на палку, стоял Чунсеб, отец спасенного Чангера. И оттого что он был здесь, Синдо почему-то стало легче, спокойнее. Ей даже почудилось, что вернулся из своего далека старый отец уберечь ее от несчастья.
– Я жду тебя, – сказал Чунсеб и, поклонившись ей, добавил ласково: – Хочу спросить.
– О чем?
– Расскажи, что на земле происходит? Кто прав, а кто нет? Ты или твой брат?
– Нет у меня времени, – заспешила вдруг Синдо. – Сейчас сюда Хагу с бандой явится, встречу готовить нужно. А вы уходите. Опасно здесь оставаться. Уходите, прошу вас.
Старик не шелохнулся, только больше насупился и следил, как Синдо с товарищами закатывали в штаб пулемет, как она делила патроны. Он не тронулся с места и тогда, когда совсем рядом послышались выстрелы и бешеные крики конников. Похоже, что он ждал Хагу.
Первые ряды конников были срезаны точными очередями. После нескольких неудачных попыток прорваться к штабу они отошли. В наступившей тишине до самых сумерек слышались стоны. Старик поднялся на крыльцо, вошел в штаб. Едкий запах ударил ему в нос. Синдо стояла возле пулемета, установленного в проеме окна. Шатаясь, старик бросился к ней.
– Что ты делаешь?! Как ты можешь стрелять в родного брата?! Не гневи небо! Не то оно покарает весь наш род! Очнись, дочка!
Грохнуло, рассыпалось стекло шкафа. Дрогнули стены. С потолка посыпалась земля.
– Вас убьют! Уйдите! – крикнула Синдо и, вырвав руку, припала к пулемету.
Затрещал, застонал пулемет, разрезая темноту раскаленным свинцом. Из других окон вели огонь Мансик и Гирсу. С чердака отстреливались Василий и Захар. Бесцельная пальба могла поглотить все боеприпасы, и Синдо приказала Мансику поджечь амбар. Он кинулся через двор к амбару, и в тот миг, когда осветил себя зажженной спичкой, пуля настигла его. Пламя от вспыхнувшей соломы облизывало уже сухие бревенчатые стены, ползло вверх. Загорелась крыша, и вся окрестность озарилась багровым светом.
Захлебывался пулемет в гневных руках комиссара. Теперь Синдо не берегла патроны, косила без промаха, без передышки, пользуясь прекрасным факелом Мансика. Нападавшие не наседали открыто. Они стремились окружить штаб. Узел стягивался. Только бы выдержал стальной «максим», не расплавился. Только бы не иссякли патроны… Синдо с горечью глядела на уползающие из ящика ленты, на лежащие рядом гранаты. Их было на каждого по одной.
– Мансик погиб, – сообщил Гирсу.
Значит, на одну гранату ей достанется больше. И есть еще наган и семь патронов. Это несколько убитых врагов. Вот если бы в их числе оказался Хагу…
Пулемет молчал, поэтому стреляли по штабу. Пули впивались в бревенчатые стены, влетали в окна, дробили кирпичи печи. Но вот снова поднялись первые ряды, за ними – другие. Нелегко сдержаться, руки тянутся к гашетке. Показались и конные. И тачанка. Но пулемет молчал. Дуло отыскивало в этой толпе знакомое лицо. Гирсу обернулся к Синдо:
– Что же ты, комиссар?
– Погоди.
Они стояли рядом, прислушиваясь, как сердца отстукивают секунды, необходимые для отхода отряда. Старик Чунсеб, опустившись на колени, твердил какую-то страшную молитву. Еще миг, другой, и вдруг, заглушая озверевшие крики врагов, раздался голос Синдо: «Огонь!» Женские руки яростно сдавили гашетку. Вновь затрясся, зарокотал еще не остывший «максим». Белые побежали. Конные офицеры настигали их, безжалостно хлестали плетками. Но солдаты отступали…
И снова затишье. Через разбитые окна слышался треск горящего амбара. Было жарко. Сняв кожанку, Синдо вытерла подкладкой лицо, поглядела на Гирсу:
– Ну как? Кажется, дали мы им от души.
– За сына я рассчитался, – сказал Гирсу. – Хватило бы патронов отомстить за Бонсека и Мансика.
Он с отчаяньем дернул на себя затвор винтовки, убедившись, что патронник пуст, отбросил винтовку в сторону и – вдруг увидел у соседнего окна прислоненную к стене винтовку погибшего друга. Схватил ее, но в это время шальная пуля достала его. Он покачнулся, но не упал. Корчась от боли и сжимая в руке винтовку, Гирсу подошел к окну и, прежде чем упасть, успел выстрелить. Подбежавшая Синдо припала головой к груди – он не дышал. Старик выпрямился, отбросил посох, взревел: «О проклятый мир!»
– Остановите его! – сказала Синдо парням.
Старик оттолкнул их.
– Отойдите! Они убили моих братьев! Они убьют и сестренку! Я должен удержать этих зверей.
Пламя тускнело. Пользуясь этим, калмыковцы и японцы стали подтягиваться к штабу. Огненные всполохи высвечивали старика, идущего навстречу пулям. Разводя широко руки, он кричал: «Люди! Перестаньте сеять смерть! Вы слышите, люди!..»
Его не слышали. В него стреляли. А он шел, минуя пули, взывая о пощаде. Хрипел, захлебывался «максим» и вдруг замолк. Василий и Захар стояли рядом с Синдо. Она кинула им свой наган, сама потянулась к гранатам. Солдаты уже лезли через плетень, кто-то тянулся к окнам. В руках Синдо остались две последние гранаты. Подбежав к окну, она швырнула одну из них. Дрогнула земля. Прижавшись в угол и не зная, что делать, Василий и Захар глядели на Синдо. Последняя граната… Как распорядиться ею? Сдаваться живыми – ужасно! Подбежав к парням, она прикрыла их спиной, застыла в ожидании.
– Сдавайся, сука! – взревел кто-то за дверью, и Синдо показалось, что это голос брата. Шагнув вперед, она с яростью метнула гранату…
Синдо осталась жива. Почему же погибли Василий и Захар, а она – нет? Она помнила, что бросила гранату в Хагу. Почему же погибли парни? Нет, не помнила она, как они заслонили ее от взрыва.
Превозмогая боль, она поднялась и, сделав несколько шагов, зашаталась, но не упала: чьи-то сильные руки подхватили ее. Она оглянулась – это был Чунсеб.
– Ты цела, дочка? Цела! – с дрожью в голосе произнес старик. – Я давно здесь. Ты вся была завалена землей. Я откопал тебя. Я думал, что ты мертва. И брат твой Хагу подумал так…
– Как? Он жив?! – простонала Синдо.
– Таких небо не берет к себе, – сказал Чунсеб. – Пытал он и меня: зачем, мол, здесь. Открыть правду не мог: погнались бы за ними. А там – сын. Вот и обманул. Сказал, будто меня ваши сюда привели, за него – Хагу – ответ держать. Поверил или нет – не знаю. Только не велел никуда отлучаться. – Старик участливо поглядел на Синдо: – Как же спасти тебя, дочка? Одни – в бараках отдыхают, другие – мертвых в кучу стаскивают. А Хагу пирует во дворе у костра.
– Вы уверены, что они не погнались за нашими? – спросила Синдо тихо.
– Не знаю, – тревожась, ответил Чунсеб и опять поглядел на Синдо с сочувствием. – Помяли они тебя крепко. Нет, не сбежать теперь…
– Слушайте меня, отец Чангера, – сказала Синдо горячо и поспешно, – если вы желаете мне добра – услужите в одном.
– Говори, дочка.
– Там много убитых. Постарайтесь достать наган. Постарайтесь принести сюда.
Старик отпрянул:
– Что угодно, только не это. Это не проси. Нет, нет, это не проси. Опять стрельба, опять смерть…
Он был неумолим, поэтому Синдо сказала:
– Ну, коль так – ступайте к ним. Скажите Хагу, что я пришла в себя.
– Он тебя не тронет. Он простит. Сестра ты ему родная.
– Не простит он. Да и не надо… – Она не договорила и, еле держась на ногах, сделала несколько шагов к разбитому окну. Мутными глазами глянула в темноту и упала рядом с остывшим «максимом».
Старик подлетел к ней, поднял ее голову.
– Дочка, дочка, – зашептал он, – виноват я. Хотел как лучше. Хорошо, я принесу тебе этот наган. Ты только не помирай. Я сейчас…
Старик огляделся. Рядом валялась кожаная тужурка Синдо. Подтащил ее рукой, подложил под голову Синдо и ушел украдкой.
Ожидая старика, Синдо попыталась подняться – не смогла. Отчаяние охватило ее: зачем ей наган, если она не сможет выстрелить…
Она поднялась на локти. Перед нею стоял кто-то. Это не Чунсеб. У старика ботинки и шаровары. У этого – сапоги. Она приподняла голову и увидела Хагу.
– Вот и встретились, – сказал он, улыбаясь.
– Коль встретились – помоги мне сесть, – сказала Синдо, сохраняя былую гордость.
Хагу недоверчиво оглядел ее и, убедившись, что у нее нет оружия, помог сесть, а сам попятился назад. И без того покрасневшее от водки его худое лицо в свете костра было багровым.
– Выходит – кончились твои похождения, сестричка, – сказал Хагу. – А мои только начинаются. И тех побьем, – он ткнул рукой в разбитую дверь.
«Неужели они пустились в погоню?» – подумала Синдо. И чтобы проверить его, сказала:
– Наши скоро вернутся, и я сожалею, что не смогу увидеть, как вы, храбрецы, поведете себя. Уж если пять бойцов усеяли поляну трупами, то, думаю, волки вы никудышные.
– Мне наплевать, сколько их дохнет, – сказал Хагу. – Важно то, что я вернул хутор. Где Мартынов?
– Где ему быть, он в отряде Красной гвардии.
– Врешь! Он был здесь. И сбежал, увидев нас.
И по тому, как Хагу махнул рукой и выругался, Синдо поняла, что они не преследовали отряд.
– Ну ладно, – сказал он. – Бог даст – свидимся. И слава этому богу, что с тобой столкнул. Нет, я тебя не трону. Это сделают другие. Хочу высказаться.
– Говори.
– К большевикам у меня нет ненависти. Они у меня землю не отнимали. К тебе и Мартынову счет имею. Вы согнали меня с хутора.
– За дело. Помогал контре.
– А если помогал – свое отдавал. Не твое, не его.
– У власти Советов нет ни твоего, ни моего. Все едино, – сказала Синдо. – Мелко ты, Хагу, плаваешь. Ты мечешься в поисках виновных. Глумишься над невинными. Убил Бонсека и Эсуги. И меня добьешь, как Егора. Но землю не получишь.
– Может быть, – пробормотал Хагу. – И все равно человек я. Помню, как ты меня жалела, когда я обессиленный падал с косой в руках. Ради того чтобы скотину кормить, избу срубить, чтоб и половник наш сухим не был. Вот почему не мог покориться твоему закону. Но это в прошлом. Что теперь-то?..
– Только об одном я сожалею, что не смогла тебя обезвредить, – сказала Синдо. – Ты не имеешь права жить, Хагу.
Хагу сплюнул.
– Жить-то тебе осталось секунды, а поучать меня берешься. Вот как станут пытать, быстро отречешься. Не лучше ли подумать о том, как обмануть смерть?
– Ты хочешь мне помочь?
– Я?.. А почему бы и нет? Сестра ты мне. Мерзкая, но – сестра. Так и скажу кому надо. Поклонюсь им в ноги. Они уступят, если ты верой и правдой служить будешь.
С улицы донеслась брань. Кто-то истошно кричал. Вслушавшись, Синдо узнала голос Чунсеба. Раздался выстрел, и голос замолк.
– Выбивают трусость из солдат, – пояснил Хагу.
Синдо молчала, уронив голову на грудь.
– Они уверены, что я мертва? – спросила она тихо.
– Нет. Меня послали привести тебя в чувство. Атаман скоро сам сюда явится.
Синдо легче было бы услышать приговор о расстреле. Она знала, что ее измученное тело теперь не подчинялось разуму, но была уверена, что они не смогут сломить ее.
– Так вот, – сказала Синдо твердо, – просьба у меня к тебе. Лиши их удовольствия видеть оскверненное тело твоей сестры.
– Что я должен сделать?
– Застрелить меня.
Хагу онемел. Он знал упрямый характер сестры, но все же надеялся, что она станет упрашивать помочь ей сбежать или, в крайнем случае, попросит его поговорить с атаманом о помиловании. Он попятился.
– У меня бы рука не дрогнула. Не дрогни же и ты! – настаивала Синдо. – Всего один выстрел.
– Нет, нет, не могу, – странно улыбаясь, прошептал Хагу. – В других – раз плюнуть, а в тебя – не могу.
– В таком случае дай мне твой наган. – Синдо протянула руку. – Я облегчу твою задачу. Не бойся, не трону. Придет время, и ты, возможно, приставишь дуло к своему виску. Только не от гордости, а от безысходности. Дай мне наган, Хагу.
Минуту-другую Хагу стоял неподвижно, лихорадочно покусывая крепко сжатый кулак. Было видно, что он думал, как ему поступить.
– Меня все равно не пощадят, – наседала Синдо. – И ты это знаешь. Поэтому не медли. Прошу тебя.
– Неужели ты сама себя… сможешь? – заикаясь, спросил Хагу.
– Дай наган, Хагу! – настойчиво повторила Синдо.
Завороженный ее решимостью, Хагу невольно потянулся к кобуре, но тут раздался выстрел. Он упал. В дверях стоял Юсэк.
Опустив руку, в которой все еще дымился пистолет, он приблизился к Синдо.
– Ты?! Юсэк… – не столько поразилась, сколько испугалась Синдо.
– Я сбежал из обоза, – произнес тихо Юсэк. – Я опять предал товарищей…
Он не мог больше говорить. Вбежавшие на выстрел солдаты скрутили ему руки, зажали рот. Почти волоком его и Синдо вытащили из развалин штаба во двор и бросили обоих к ногам японского офицера, гревшегося возле огромного костра.
– Встать! – приказал японец.
Синдо не шелохнулась, хотя понимала язык. Юсэк же по тону догадался, чего от него хотят, и встал. Лицо офицера было ему знакомо. Всмотревшись, он узнал в нем бывшего помещика Макуру, у которого когда-то служила мать Эсуги. Тот что-то говорил, но Юсэк слышал не его голос, а ясный голос отца: «Когда родился мой сын, в Корее кончилась братоубийственная война. Люди нашей провинции посчитали мальчика святым, принесшим на землю мир. Они клали к его ногам цветы… Разве святой возьмет в руки пистолет? Разве святой убьет человека?..»
– Но я убил человека. Убил его, – сказал Юсэк с каким-то облегчением.
