Текст книги "Журавли покидают гнезда"

Автор книги: Дмитрий Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Он даже согласился втайне от Мартынова, под постоянной опекой которого находился, отвезти Бонсека на своем коне к берегу Уссури. Там жил его давний знакомый дед Ваня, с которым отец часто играл в карты.

Это был худой, хромой кореец, известный своей жадностью и богатством, нажитым во время скитаний по золотоносным местам. Жил он в одиночестве, без жены и детей, без родных и друзей. Теперь старик, забросив кайло, лотки и карты, доживал свой век в стороне от людей в своей маленькой избушке. Дед Ваня очень любил Игната, мечтал усыновить его еще при живом отце.

Ходили слухи, что он во время игры в карты ставил все свое золото на Игната. Но отец не шел на это. К нему-то и повез мальчик Бонсека.

Нетрудно понять, с какой радостью встретил Игната старик. Усадив его рядом с собой, он забормотал дрожащим голосом:

– Мой мальчик! Как же это ты вспомнил старого паука! Я искал тебя, когда узнал о смерти твоего отца. Кто тебя, сироту, приютил?

– Я живу у дяди Петра, – сказал Игнат.

– А кто это такой?

– Командир нашего отряда, – ответил Игнат с гордостью.

– А, знаю его. Ты лучше ко мне перебирайся. Каким бы отец твой ни был, а все-таки тоже из Кореи. Из одного мы с ним гнезда. Завидовал я ему, что есть у него наследник. А что он ему оставил? Дырявые карманы! Жалко мне тебя, малыш. Потому я и думаю – есть у меня кое-что, а самому помирать скоро. Кто мне глаза закроет? Кто слезу обронит? Теперь понял, отчего я тебя в сердце держу? Помру – тебе все останется. В могилу с собой не возьму… – Голос его дрогнул и замолк.

– Я не могу к вам переехать, – сказал Игнат. – Меня дядя Петро не отпустит.

– Как это не отпустит? – возмутился старик. – Не купил же он тебя? Ты сам себе хозяин.

– Мы по рукам поклялись вместе жить, – промолвил Игнат. – И папа так хотел.

– Подумай, подумай, – забормотал старик. – Не нужен тебе этот дядя Петро, да и ты ему тоже. Ты – кореец, он – русский. А душу корейца поймет только свой. Эх, глупый ты еще ребенок.

– Я лучше буду приходить к вам, дед Ваня, – пообещал Игнат, поднимаясь со стульчика-двуножника. – Правда, не вру. Хотите – поклянусь? – И, увидев, как старик жалобно поглядел на него, как у него задрожала бородка, сказал: – Я вам даже моего Серого оставлю. Пусть он поживет у вас. Он знаете какой ученый! Все понимает, только разговаривать не может. Он будет возить вас…

– Мне ты нужен, – прервал его старик. – А лошадку эту мне твой отец давно уже проиграл. Но я ее не заберу. Пусть она тебе служит, мой мальчик.

Игнату не хотелось огорчать старика, оставлять его одного. Но ведь он поклялся дяде Петру навеки жить с ним. К тому же он зачислен в отряд, о чем тетя Синдо при всех сказала. Да и привык уже ко всем.

– Мне ты нужен, – повторил старик. – Только ты один можешь исцелить старика от всех его недугов. Хочешь, я поговорю с твоим командиром? Он ведь тоже человек и поймет меня, должен понять…

Высвободиться из цепких рук старика было не так-то просто. И, желая как-нибудь отвязаться от него, Игнат сказал:

– Дядя Петро согласится, тогда и я тоже…

Старик разжал руки и, отступив на шаг, пристально посмотрел на мальчика. Глаза Игната выражали испуг, но старик облегченно вздохнул, будто добился своего. Живо схватив с папсана большие куски сахара, сунул в руки Игнату:

– Отнесешь дяде Петру. Скажешь – дед Ваня прислал.

– Нам лодка нужна, – пробурчал Игнат. – Очень. Мы вернем ее.

Старик не понял и, когда тот повторил, спросил:

– Зачем она понадобилась? И кому это – вам?

– Мой товарищ хочет друзей своих с того берега переправить.

– Сейчас, что ли?

– Нет, завтра, – обрадовался Игнат, заметив, что старик спросил об этом с участием.

– Хорошо, я дам лодку, – согласился старик.

Игнат подпрыгнул от радости и тотчас же выбежал из избы сообщить об этом Бонсеку. Дед Ваня тоже выбрался вслед и, стоя на прогнивших от времени ступеньках, глядел на Игната. А потом, когда те, с веселым озорством запрыгнув на лошадь, умчались, вернулся в опустевшую избу, присел на ондоль и то ли от радости, то ли от тоски – заплакал.

Серый, почуяв дорогу домой, не жалея копыт, мчался во весь опор, легко перелетая через ручьи и пни. И нипочем ему были крутые холмы и овраги! Игнату всегда нравился стремительный и неутомимый бег своего тонконогого друга. А сейчас особенно, когда за его спиной сидел Бонсек. Отпустив поводок, он кричал: «Молодец, Серый! Покажи-ка, на что ты способен! Э-э-эх!» Словно понимая, чего хочет от него юный хозяин, Серый фыркал и еще сильнее прибавлял ход. Но Бонсеку было не до восторга: сидя позади Игната и крепко обхватив его, он только и думал, как бы не слететь с гладкой спины коня. У озера Игнат придержал коня. Земля здесь была вязкой, и он боялся, что Серый может подвернуть себе ноги. Наконец, обогнув озеро, они увидели знакомый хутор.

Как и следовало ожидать, Игнату предстояла неприятная встреча с Мартыновым. Он стоял возле штаба, грозно опершись руками на рукоятку шашки. Свернуть куда-нибудь в сторону уже было поздно, и Игнат вынужден был направить лошадь к командиру.

– Где же это вы, партизаны, катаетесь? – спросил Мартынов, сурово оглядев обоих.

– Мы тут рядом, – сказал Игнат, сползая с разгоряченного коня.

– Где же это?

– К озеру ездили… на рыбок поглядеть.

– Так вот – за самовольную отлучку ты лишаешься коня на двое суток. А за обман еще на трое суток.

Виновато опустив голову, Игнат покосился на Бонсека. Пять суток без Серого он как-нибудь мог стерпеть, а как быть с Бонсеком? Ведь на завтра условились поехать к деду Ване. «И зачем только нужно было обманывать?» – пожалел Игнат и почувствовал, как от стыда запылали щеки и уши. А что делать, если дядя Петро запретил ему удаляться дальше озера, остерегаясь встречи с бандитами. Теперь будет стыдно и перед дедом Ваней, которого он с таким трудом уговорил дать лодку. Что он подумает?

– Ты меня понял? – перебил его размышления Мартынов. – А губы прижми, не то их комары съедят.

– Ага, – промычал Игнат и, отдав лошадь Перфильеву, последовал за Мартыновым к своей избе.

Обманывать, конечно, плохо, но ведь он, Игнат, не во вред кому-то поступил так, а, наоборот, хотел помочь людям. И вот, выходит, за добро он наказан и разлучен со своим другом Серым на целых пять дней! Разве это справедливо?

– Ты что это, партизан, отстал? – не оглядываясь, спросил Мартынов. – Запрет был наложен на коня, а говорить со мной запрета не было. Так что не маршируй в одну шеренгу, а иди рядом по флангу.

– А я не могу тебя догнать, – попытался оправдаться Игнат. – У тебя ноги длинные, а у меня короткие.

– Ты на ноги не кивай. Ноги тут ни при чем. Характер у тебя поганый, – сказал Мартынов, поджидая Игната.

– А у тебя, думаешь, лучше? – пробурчал Игнат, вышагивая теперь рядом с Мартыном. – Сразу на пять дней наказал. Мог бы для начала на один.

– Дисциплина – дело железное. Хоть плачь, а наказать обязан. Ты полагаешь, Мартынову будет легче, если и тебя, как Егора, уделают? Поэтому извини, ежели что не так.

– Конечно – прощу, – уступил Игнат и вдруг спросил: – А как ты узнал, что мы не к озеру ездили?

– Серый признался.

– Ну уж ты скажешь…

– Ты, поди, видел, как он пеной плевался. А она от малого бега у лошадей изо рта не брызгает. Наездник ты, конечно, что надо, а вот смекалки пока небогато.

– Малый еще, – согласился Игнат. – Когда доживу до твоих лет, тогда уж ты меня не словишь.

– А ты собираешься еще меня обманывать?

– Нет, конечно… Но только если очень потребуется.

Пряча улыбку, Мартынов ускорил шаг.

Дома Игнат не сдержался и подробно рассказал о том, где был и зачем ездил. Мартынов пообещал помочь Бонсеку. А за признание – снял два дня ареста.

2

Эсуги поправлялась медленно. Вглядываясь в ее худое и все еще бледное лицо, Юсэк сравнивал ее с веточкой могынхва, срезанной для пересадки на благодатную землю. А она вдруг стала увядать. С тех пор как ушли друзья, прошло много дней. Все это время Юсэк не отходил от Эсуги. Велика была его радость, когда однажды, придя из лесу, где он помогал Сониму заготавливать дрова, увидел ее во дворе.

– Наконец-то! – не веря своим глазам, проговорил Юсэк, крепко придерживая ее.

– Я могу уже ходить! – похвасталась она. – Какое это счастье! – И, словно впервые вставший на ноги ребенок, покачиваясь и балансируя руками, пошла по двору, но вдруг споткнулась и упала.

Подскочив к ней, Юсэк помог подняться.

– Ты ушиблась?

– Нет, нет, мне совсем не больно, – сказала она, скрывая огорчение.

– Это у тебя от слабости, скоро пройдет, – поспешил он утешить ее, уводя под руку в фанзу.

«Нет, не окрепла она еще, – с горечью думал Юсэк. – Что с ней?» Лекарь тоже не мог что-либо ответить вразумительное и лишь утверждал, что ее болезнь вызвана нервным потрясением. Конечно, все случившееся с нею не прошло бесследно, но исцелится ли она от этой болезни навсегда? Сомнения приходили к нему ночами, когда Эсуги металась в бреду, звала омони, вновь не узнавала его и, пугаясь, таращила на Юсэка безумные глаза. Лишь под утро, скованная слабостью, она засыпала. Тогда, глядя в ее неподвижное лицо, он с трудом верил, что какой-нибудь час назад нежное, прекрасное лицо Эсуги могло наводить на него страх.

Каждый день Юсэк с ужасом ожидал приближения ночи. Но постепенно припадки стали ослабевать и наконец прекратились. Теперь Юсэк мог и подремать ночью или занять ее разговорами, мог отлучаться на какое-то время, чтобы помочь Сониму. А когда возвращался, то непременно заставал ее веселой и бодрой.

Эсуги приходила в себя. Она уже могла ходить без посторонней помощи. Ее выздоровлению обрадовались все: и хозяйка, и Соним, и лекарь. Но счастливее всех был Юсэк.

Теперь он часто поглядывал на север, глубоко веря, что в скором времени увидится с дорогим ему учителем Иром.

Однажды, когда он вернулся с вязанкой хвороста к фанзе, Эсуги его не встретила. Вбежав в ее комнатушку, он увидел аккуратно прибранную постель на циновке, лежащее на ней платье, подаренное хозяйкой. Хозяйка сказала, что Эсуги ушла еще утром. Юсэк обошел все дворы и фанзы соседей, побежал к ближней роще, но ее не было и там.

На розыски пошли Соним и его жена, дети из соседних фанз. Даже старик лекарь и тот не усидел и побрел в сторону оврагов.

Эсуги вернулась в фанзу только вечером, когда солнце уже лежало на дальних холмах. Ее лицо напоминало безжизненную маску. Всем своим видом она настолько ошеломила Юсэка, что он не успел ни обрадоваться, ни возмутиться.

– Я была на кладбище, – выдавила Эсуги устало и хрипло. – Разговаривала с омони, просила ее унести с собой и мою болезнь, и мои беды. Ведь из-за меня, ради моего благополучия она принесла себя в жертву.

– Но… кто тебя надоумил пойти на кладбище?

– Я сама так решила, – ответила Эсуги. – Мне больно смотреть на твои мученья. Не болезнь точит меня, а совесть. А я должна жить, чтобы приносить тебе радость. Я так тебе обязана.

– Но… твоя омони похоронена не на этом кладбище, – заметил Юсэк.

– Домом моей омони стала земля. А она везде одна. Нет чужих матерей. А там, на кладбище, много их. Им я и поклонилась.

* * *

После этого случая Юсэк не оставлял Эсуги одну. Работы по хозяйству хватало и здесь. Он рубил и стаскивал под навес дрова, убирал двор, помогал хозяйке носить воду из родника. А вечерами толок в ступе кукурузу и гречиху. Эсуги тоже как могла помогала хозяйке. Она готовила обед, убирала посуду, играла с детьми. И только после ужина они могли отлучиться куда-нибудь за деревню, чтобы побыть наедине. Вот и сегодня, рано управившись с работой, они направились к оврагам, где было много небольших водоемов с дикими утками и гусями, отдыхавшими здесь во время перелета с севера. Водоемы эти образовались от недавних ливней, поэтому крутые берега не успели еще обрасти камышом и травой и хорошо просматривались издали. Вдруг Юсэк застыл на месте.

– Смотри – лебеди!

От берега на середину водоема, очевидно заметив людей, отплывали два белых лебедя. Юсэк и Эсуги припали к земле и, затаив дыхание, стали следить за ними. Они боялись вымолвить словечко, чтобы не спугнуть птиц, которые живо воскресили в их памяти родную долину и пору беспечного детства. «Откуда, с каких далеких краев вы залетели сюда? Что вынудило вас покинуть свои гнезда и искать здесь, в этом безжизненном водоеме, себе пристанище? И почему вы отбились от своей стаи и теперь, беззащитные, пугливо озираетесь по сторонам? Куда же вы летите?»

– Пойдем, Эсуги, – позвал ее Юсэк, когда птиц уже не стало видно. – Мы вернемся сюда завтра. Они не улетят.

Эсуги нехотя поднялась.

На другой день лебеди встретили их тем же обеспокоенным криком, но в этот раз остались на месте неподалеку от берега. Один из них даже осмелился подплыть к самому берегу и доверчиво глядел на притихших людей. Отломив кусочек пампушки, Эсуги бросила в воду. Лебедь схватил ее в клюв и тотчас же устремился к своей подруге. И тут Юсэк заметил, что подружка с трудом удерживает голову.

– Да она раненая! – невольно вскрикнул Юсэк.

Лебеди, тяжело хлопая крыльями, ринулись в сторону, удаляясь от берега. Одна из птиц на какое-то мгновение застыла в воздухе и тут же упала в воду. Бессильно опираясь на расправленные крылья, она пыталась вытянуть из воды отяжелевшую голову, но это ей не удавалось. Не мешкая, Юсэк бросился с обрыва, быстро подплыл к ним. Другой лебедь тотчас же взлетел и, кружась над оврагом, жалобно кричал. Раненая птица из последних сил боролась, чтобы увернуться от протянутой к ней руки. Когда Юсэк дотянулся и взял ее, она еще слабо билась. И была мертва, когда он вынес ее на берег. Плетью упала на землю белая лебединая шея.

Разве мог предвидеть Юсэк, что вся эта идиллия у озера кончится так нелепо? Видя новые страдания Эсуги, он проклинал тот день, когда привел ее сюда. Большую часть времени она вновь проводила в постели. Юсэк решил не дожидаться прихода Ира и самим добираться до границы, которая, судя по словам Сонима, находилась где-то совсем рядом. Когда он сообщил ей о своем намерении, она вскочила с постели, будто не болела, и кинулась обнимать Юсэка. Затем выбежала на улицу, стала кружить хозяйку, громко восклицая: «Вы послушайте, что сказал Юсэк! Он сказал, что мы уходим! Мы уходим, добрая адимай!..»

Радуясь за нее, Юсэк с тревогой думал о том, что уйти просто, но как будет в пути?

Хозяйка фанзы всполошилась не на шутку. Оставшись наедине с Эсуги, она попыталась отговорить девушку.

– Ты же еще совсем слабенькая! – сокрушалась она, с испугом всматриваясь в худое и бледное лицо девушки. – Как ты осилишь эти овраги, леса, болота? Куда спешите, пожили бы еще. Привыкла я к вам обоим…

– Но мы ведь еще встретимся, адимай, – сказала Эсуги, заметив ее печаль. – Мы вас никогда не забудем.

– Когда вы уходите?

– Наверное, завтра.

– Я еще успею напечь лепешек, – сказала женщина и, схватив ее за руку, повела в фанзу, где долго рылась в корзинах.

Наконец, что-то достав, пояснила: – Эти посони мне еще моя старушка сшила к свадьбе. Они не такие уж красивые, зато теплые. Время к холодам идет, пригодятся. – Затем вынула со дна корзины чогори[47]47
  Кофта, жилет.


[Закрыть] и юбку красного цвета. Разложив все на ондоле, добавила: – Моя свадьба уже позади, а твоя еще предстоит. Красная юбка приносит невесте счастье. Так что – возьми и обязательно надень на свадьбу.

Не зная, как отблагодарить женщину, Эсуги низко ей поклонилась. А та, вспомнив дни ушедшей молодости, ответила на ее поклон тихим вздохом.

Юсэк с Сонимом вернулись к обеду и тут же принялись чинить где-то раздобытую старую коляску. Не догадываясь, для чего они возятся с этой развалюхой, Эсуги пошутила над Юсэком: не собирается ли он стать деревенским рикшей? И бывший рикша ответил ей:

– Много я всяких янбаней и красоток поперевозил, а вот тебя ни разу. Так не годится. Теперь очередь и до моей госпожи дошла. Я тебя в этом лимузине до самой России довезу, только бы не развалился он где-нибудь в дороге.

Эсуги не терпелось показать ему подарки. Когда наконец залатанную и всю перевязанную веревками коляску поставили к стене, она повела его в фанзу, быстро развернула юбку и кофту:

– Ты погляди, погляди, Юсэк, что мне подарила наша адимай!

– Это же свадебный наряд! – обрадованно воскликнул Юсэк. – Так за чем же дело? Сейчас же надень его, и самый мудрый человек в деревне благословит нас!

– Нет! – возразила Эсуги, – я хочу, чтобы нас благословил в России учитель Ир.

Ее ответ огорчил Юсэка. Однако, не желая омрачать ее настроения, он согласился, сказав полушутя:

– В России так в России. Теперь я тебя с ветерком туда довезу.

Папсан сегодня был уставлен новыми блюдами. Здесь были жареные листья стручкового перца, и вяленая морская капуста, и соевый суп. Удивляя окружающих, Эсуги ела с большим аппетитом, как бы доказывая, что она вполне поправилась и может смело отправляться в путь.

– Ешьте, ешьте много, – говорила хозяйка, то и дело подкладывая в чашки пищу. – В России такую еду готовят не часто. У них своя пища, и вам трудно будет к ней привыкнуть. Обрусеете вы там вконец, позабудете язык и обычаи предков.

– Нет, не позабудем, – заверил Юсэк. – Ведь и там есть корейцы, и живут, как я слышал, дружно с русскими. И обычаи свои берегут. Например, дядя Ир…

– Мы тоже жили с японцами, – перебила его женщина. – И что с того? Отняли они у нас все. Свои иероглифы велели зубрить, свои законы уважать. Вот почему и покинули мы землю отцов. А чужбина есть чужбина. Как бы и вы там, в России, не оказались лишними.

– Ну уж это ты пересолила, – вмешался Соним. – Зря крапивой устилаешь им дорогу. Нельзя Россию с Японией одним арканом стягивать: Корея осталась в ярме, как, впрочем, и народ Японии, а Россия уже сорвала его с себя. И за право там жить корейцы одинаково с русскими орошают ту землю своей кровью. Так что не будут они чужими там, лишними. Потому и тянутся туда наши.

– Все равно, это ужасно – покидать свои гнезда, свитые нашими далекими предками.

– В разоренном гнезде и змея не селится, – сказал Соним. – А молодые семена на любой земле взойдут. Я хочу верить, что Эсуги и Юсэк завоюют уважение русских. В этом и будет их счастье.

– Дай им бог, дай им бог, – прошептала женщина, кивая головой.

Разговор прервала вбежавшая в фанзу девушка. Тяжело переводя дыхание, она сообщила, что в деревне опять появились хунхузы.

– Быть беде! – вскочив на ноги, заволновался Соним. – Где они?

– Были у нас, теперь, кажется, пошли к дедушке Муну, – дрожащим от страха голосом ответила она. – Грозились поджечь его фанзу.

– А много их?

– Я видела троих.

Соним догадывался, зачем бандитам понадобился именно этот старик. Еще летом местные маньчжуры видели, как лекарь собирал в огороде желтую смолу мака. Кто-то, видать, донес. Не ради наживы он растил и хранил у себя это зелье. В трудные минуты Мун всегда шел на помощь людям, вот как с Эсуги. Зная об этом, хунхузы не оставляли его в покое. Схватив у порога топор, Соним выбежал на улицу. Жена бросилась за ним, взмолившись:

– Не тронь ты их, Соним! С ними нельзя враждовать! Разве ты не знаешь, на что способны эти люди! Мы чужие здесь. У нас нет права гневаться! Смири свой пыл! Подумай о наших детях! Подумай, что станет с ними, если с тобой что-то случится!

– Но они убьют его! – чуть слышно произнес Соним, в бессильной злобе опуская топор на землю. – Отойди, пойду людей на помощь звать.

– Сходи и ты туда, Юсэк, как бы наш хозяин не наделал беды, – сказала женщина, с испугом глядя вслед мужу.

Возле двора старика на привязи стояли лошади. Осторожно приблизившись к ограде, Юсэк заглянул в щель и был удивлен, увидев сидящую посреди двора старуху, перед которой, склонив голову, стоял лекарь. Двое мужчин держали его за руки. По всему облику старухи было видно, что она и есть предводительница этих разбойников. Длинные седые волосы, перетянутые на лбу широкой и яркой лентой, спадали на плечи, прикрывая продолговатое обветренное лицо. На ней были темные атласные шаровары и такой же темный стеганый жилет с высоким стоячим воротником. Скрестив по-мужски ноги и опершись на плеть правой рукой, она сидела неподвижно и молча. Старуха что-то спросила, сердито взглянув на старика. Но тот молчал, уставившись глазами в землю. Бандиты толкнули его, и он упал на колени. Словно от боли, взвизгнула на спине старика плеть, а потом завизжала, завопила.

Жестом руки старуха остановила разъяренных хунхузов, давая им какие-то указания. Один из них кинулся под навес, сгреб руками сухой хворост и тут же поднес спичку. Зловеще шипя, взметнулось пламя. Юсэку показалось, что огненный язык лизнул и его грудь. Схватив горящую хворостину, хунхуз поводил ею перед глазами старика, медленно приблизился к фанзе. Старуха что-то опять сказала лекарю, показывая рукой на фанзу; видя, что он не реагирует, она подала знак бандиту. Тот поднес пылающую хворостину к соломенной крыше. Запылала, затрещала крыша, черным змеем пополз по земле дым.

Содрогаясь от ярости, Юсэк озирался по сторонам. «Что же нет людей?» И вдруг увидел Сонима.

– Никто не захотел идти сюда, – прохрипел он гневно, бросившись во двор.

Подлетев к хунхузам, он с ходу сшиб с ног одного, другого, схватил за руку старика и потянул со двора, но путь им преградила старуха. Она была настолько страшна, что Соним не отважился ни идти дальше, ни отбросить ее в сторону. Он застыл на месте; тем временем, придя в себя от неожиданности, хунхузы окружили его.

Старик по-прежнему стоял на коленях и что-то бормотал, вскидывая к небу руки и голову. Соним же был подмят разбойниками. Глядя на все это, Юсэк пожалел о том, что нет сейчас храброго Бонсека, нет сильного Гирсу и Мансика. Уж они-то проучили бы этих гадов! И вдруг Юсэк вспомнил о пистолете, подаренном ему Иром на прощание. Сорвавшись с места, он помчался к своей фанзе. Вбежав в нее и не отвечая на расспросы хозяйки и Эсуги, достал из своего мешка завернутый в тряпку пистолет, сунул в карман и, крепко сжимая рукоятку пистолета, побежал, не ведая страха, одержимый одним желанием спасти Сонима и старика.

Когда он вбежал во двор, хунхузы хлестали плетьми раздетого и связанного Сонима. Юсэк выстрелил в воздух и дико заорал:

– А ну прочь отсюда! Бегом, живо! Ну! – Не раздумывая, он навел на них пистолет.

Выстрела бандиты не ждали. Даже старуха сжалась, сгорбилась еще пуще и попятилась к выходу. Юсэк не видел, как хунхузы бросились к лошадям.

Рухнула крыша, взметая в небо огненные снопы.

И тогда, словно сурки, повылазили люди из своих фанз и долго, почти дотемна, сокрушались, глядя на догорающий очаг старика.

* * *

В фанзе Сонима было тихо, только старик лекарь, свалившись на ондоль, изредка вздыхал со стоном, да хозяйка всхлипывала, глядя на сидящего рядом мужа.

– Что-то теперь будет, – причитала она, прижимая к себе детей. – Не простят они нам этого. Спалят и нашу фанзу.

– Да не хнычь, – оборвал ее Соним. – Не в фанзе дело: сожгут – другую слепим. А вот Юсэку… Ему нужно сейчас же уходить.

– А вы как? – спросил Юсэк. – И, не дожидаясь ответа, вынул из кармана пистолет, провел по нему рукой и протянул Сониму: – Возьмите. Не будь его – неизвестно, чем бы все кончилось. Боятся они оружия. С ним всегда сможете постоять за себя. Возьмите.

– Спрячь его, – сказал Соним строго. – Он тебе еще пригодится. О себе я сам как-нибудь позабочусь. И не трать попусту время, – добавил он, поднимаясь с ондоля.

Эсуги словно ждала этого. Вбежав в свою комнату, она быстро собрала вещи и вышла в переднюю. Хозяйка тем временем сложила в узелок еду и отдала Юсэку. Все вместе они вышли во двор. Аккуратно сложив вещи в коляску, Юсэк привычно ухватился за поручни.

– Ну, прощайте. Может, еще увидимся…

– Спасибо тебе, Юсэк. Будь осторожен, – напутствовал Соним.

– Это мы вам за все благодарны.

– Береги себя, Эсуги, – сказала хозяйка, набрасывая на ее плечи ватную тужурку.

А старик лекарь только поклонился.

И пошли они со двора, прощаясь с фанзой, в которой прожили много радостных и грустных дней. Они шли, минуя знакомые овраги и пашни. Попутный ветер дул им в спину, донося удушливый запах гари. Юсэк остановился, оглянулся: деревни уже не было видно. Свернув с дороги, они направились к видневшемуся вдали сосновому бору.

3

В августе ночи в этих краях темные и долгие. Только в полночь вдруг ожила холодным светом луна. Притихла земля, заснула и Эсуги. Не спал лишь Юсэк. Он сидел, пугливо озираясь по сторонам: нет, не горела под ним земля и не стояла перед ним сгорбленная старуха с плетью.

Хотелось поговорить, но Эсуги спала. Она лежала рядом на влажной земле, обхватив плечи руками и поджав ноги. Юсэк поднялся и осторожно, боясь разбудить, перенес ее в коляску.

– Что, Юсэк, уже пора идти? – спросила она, взглянув на него полусонными глазами.

– Видишь – луна осветила землю. Хочет, чтобы мы поскорее ушли отсюда, – сказал он, укрывая Эсуги тужуркой. – А ты спи, спи, я тебя потихоньку повезу. – И, крепко ухватившись за поручни, потянул коляску, обходя кустарники и деревья.

Эсуги никогда не ездила в коляске рикши. Спать ей совсем расхотелось. Лес, залитый серебристым светом луны, казался сказочным. Хотелось смеяться, хотелось обнять молчаливые стволы сосен и громко благодарить луну за то, что она сделала таким чудесным этот темный и страшный лес. Однако, увидев, с каким трудом тащит коляску Юсэк, она пыталась остановить его, слезть. Но Юсэк не обращал внимания на ее просьбы.

За один паршивый дэн он, бывало, тратил на янбаней последние силы. Нет, не позволит он Эсуги идти по этой сырой земле, по колючей, холодной от росы траве.

Его руки и ноги не подведут, выдержала бы коляска.

Вскоре показалась равнина, здесь он прибавил шагу и, пройдя ее, выбрался на дорогу, обрамленную с обеих сторон низкорослым кустарником. Юсэк остановился, чтобы отдышаться. Взглянув на Эсуги, улыбнулся: она спала.

Теперь он шел не спеша, прислушиваясь к тишине и монотонному поскрипыванию колес. А перед глазами все еще рушилась фанза, гибли в огне деревья… «Как они там? Что с ними стало? – подумал Юсэк о семье Сонима. – Странные они люди. Они беспокоились обо мне и Эсуги… Но ведь и я не подумал о себе, кинувшись им на выручку». Перед ним ожили гневные лица старухи, Санчира, Хэ Пхари. Юсэк пустился бежать, словно эти люди преследовали его.

От тряски Эсуги проснулась, подняла голову. Угасла в небе луна. Наступило утро. Земля, пробуждаясь, насыщала воздух удивительным ароматом, отчего даже голова кружилась. Она попросила Юсэка остановиться и, сойдя с коляски, сказала, что у нее онемели ноги и ей необходимо пройтись. Ей хотелось, чтобы Юсэк хоть немного отдохнул. Смеясь, она неумело взялась за поручни и потянула коляску. Она шла быстро, что-то напевая в такт своих шагов. Слева, из глубокой и узкой щели, по-голубиному воркуя и прыгая с камня на камень, стекал родничок. Опустив поручни, Эсуги подбежала к воде, припала губами к холодной струе. Тем временем Юсэк достал из коляски узелок и разложил его содержимое на плоском камне. Ели с аппетитом, вспоминая хозяйку.

Покончив с едой, Юсэк сказал:

– Пойдем. Нам нужно скорее добраться до места. А ты такая слабенькая.

– Нет, я не слабенькая, – возразила Эсуги и решительно поднялась. – Я пойду сама, я не позволю больше меня везти.

Они шли рядом, таща вдвоем коляску, шли быстро, часто оглядываясь назад, шли без отдыха. Едва заметная тележная колея то и дело терялась в траве, и тогда приходилось идти наугад, порой блуждая вокруг одного и того же места, на это уходило много сил и времени. Но вот наконец, осилив подъем, они увидели деревушку, разбросанную по равнине между возделанными пашнями. Деревня очень походила на ту, которую они покинули: такие же фанзы, крытые соломой, и дворы, огороженные глинобитными стенами. Только здесь было оживленно. Отовсюду доносились голоса мужчин, женщин и детей.

Юсэк решил не заходить в селенье, поэтому, свернув с дороги, они пошли огородами, утыканными чучелами. На окраине им повстречался древний старик с мотыгой в руках. В своей обшарпанной соломенной шляпе и светлой холщовой рубахе, протертой до дыр, он походил на корейца, и, может быть, поэтому Юсэк и Эсуги доверчиво остановились перед ним. Обветренное в морщинах лицо было скрыто на редкость густой и совершенно белой бородой. Оглядев пристальным взглядом незнакомых путников, старик снял шляпу и низко поклонился, мотнув длинной косой, и Юсэк сразу понял, что перед ним не кореец, а китаец[48]48
  Часть мужского населения Северного Китая носила косу.


[Закрыть]. Старик о чем-то спросил. Не понимая его, Юсэк только пожал плечами, потом, решив, что он интересуется ими, сказал, жестикулируя:

– Мы чосан сарам[49]49
  Корейцы.


[Закрыть], а идем в Россию.

Старик понимающе закивал головой и, вспомнив что-то, схватил Юсэка за руку, потянул к фанзе, стоящей на краю огорода.

В полутемной и тесной лачуге, потягивая длинный мундштук с круглым бурлящим чубуком, лежал на циновке средних лет мужчина. Заметив вошедших, он мгновенно спрятал трубку за спину, присел, скрестив ноги. Старик что-то объяснил ему, и тот, успокоившись, снова взялся за трубку.

– Вы корейцы? – спросил он по-корейски.

– Да, – ответил Юсэк, пугаясь его черного вспотевшего лица.

– Идете из Кореи?

– Да.

– И куда же путь держите?

– В Россию.

Мужчина ухмыльнулся, оглядев их внимательно:

– А я вот как раз оттуда.

– Вы были в России! – обрадовался Юсэк. Он хотел еще о многом спросить, но промолчал, заметив недобрую улыбку на лице собеседника.

– Только не пойму, зачем вам, детям, туда тащиться? – сказал тот, затягиваясь дымом. – Плохо сейчас там, неспокойно.

Юсэк и Эсуги переглянулись.

– А где сейчас хорошо? – ответил Юсэк, заметив, что Эсуги приуныла. – Мы и не ищем покоя. Не старые еще.

– А если молодые, так что ж – по свету мыкаться? Я ведь тоже не старый, а жизнь, кажется, прошла мимо. Тоже, как и вы, ушел из дому счастья искать. Подобно одичавшей собаке лазал по русским лесам, а все попусту. Что же теперь? Куда податься? Тем и хороша родная хижина, что и голышом можно войти в нее. Родные не осудят, другим нет до тебя дела. Возвращайтесь-ка и вы домой, пока не поздно. Нечего нашему брату в России делать. Было время, да прошло.

– Вы уговариваете нас вернуться домой, – пробормотал Юсэк огорченно. – А если его у нас нет? Куда же деваться в этом случае?

– Наш дом – это Корея, – ответил мужчина. – У меня тоже нет дворца. Возвращаюсь в свою лачугу. А мог бы не хуже других жить и в России. Было на что, а вот домой потянуло.

– Но ведь вам повезло в России, – заметил Юсэк, – Если я вас правильно понял, у вас были деньги, много денег.

– Были. За них я отдал здоровье, – сказал мужчина, – потерял близкого человека. Но это не самое страшное. Я потерял себя, свою честь. Русское золото не приносит людям радость: тяжелое оно.