Текст книги "Журавли покидают гнезда"
Автор книги: Дмитрий Ли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
– Нет, не так, парень, – хмурясь, сказала Синдо. – Хагу мне брат, но не друг. А враждуем мы не по пустякам, это не ссора сестры с братом, это война батрака с кулаком. Разве товарищ станет искать защиты у вековечного врага, который и эту нашу новую Родину на штыки взять хочет. И если этот Хагу убивает моего друга, он мне тоже враг, и я не стану его щадить. Вот и решай, на чьей стороне тебе быть и за кого заступаться.
Юсэк отпустил руку, сник, вспомнив рассказ Хагу о жестокой расправе с братом командира, стоявшего сейчас рядом с Синдо.
Слова Синдо прозвучали убедительно и просто. Опустив голову, Юсэк отошел от нее к Иру.
– Угостите их обедом и пока разместите в бараке, – сказала Синдо Иру. – Позже я переведу их к себе.
* * *
В первом бараке, куда привел молодых людей Ир, было тесно и шумно. Увидев вошедших, все притихли и поднялись. Ир прошел к столу, на котором еще дымился большой самовар, усадил возле него Юсэка и Эсуги. Вскоре угол с двумя койками был освобожден. Перфильев принес матрацы, подушки и одеяла.
Эсуги не могла нарадоваться, что они наконец-то рядом с Иром и друзьями. Юсэк видел на лице учителя глубокую скорбь и догадывался о причине. С Бонсеком Ира связывала давняя дружба. Отважный парень доставлял много хлопот жандармам. Однажды, чтобы провезти через перекрытые охраной улицы оружие для подпольщиков, Бонсек умудрился впрячь в коляску жандарма. До сих пор этот случай оставался загадкой для многих. Сам же Бонсек объяснял его просто: встретившись с жандармом, он сообщил ему о найденной коляске с оружием и попросил сопроводить его до ближайшего жандармского управления. По дороге Бонсек вдруг подвернул ногу и рухнул на землю. Жандарму ничего не оставалось, как самому взяться за поручни. Мало того – он усадил в коляску Бонсека, который должен был освидетельствовать находку. Чтобы попасть в управление, следовало обязательно пройти переулок, где Бонсека поджидали друзья… И вот он погиб. Убийца боялся встретиться с ним лицом к лицу – выстрелил в спину.
Корейцы, особенно старики, узнав, что Юсэк и Эсуги прибыли из Кореи, набросились на них с вопросами. Но что мог ответить Юсэк? Цены на чумизу он, конечно, знал, мог рассказать и о том, как живут подневольные рикши, но не имел ни малейшего представления о борьбе патриотов и законах, издаваемых генерал-губернатором. Они, по-видимому, принимали его за товарища по борьбе, поэтому он решил признаться, кто он и что вынудило его покинуть родной очаг. Слушали внимательно, старики горько вздыхали. Эсуги сидела рядом, скрестив на коленях руки, и смущенно опускала глаза, когда Юсэк говорил о своих чувствах к ней. Сегодня он был как никогда многословен и не упустил случая рассказать о встрече с хунхузами и Тыкченом. Делал он это сознательно, чтобы новые товарищи знали, что и он пережил достаточно и насмотрелся всего вдоволь, а потому вполне достоин уважения и доверия. Парень, стоявший возле Юсэка и не спускавший глаз с Эсуги, когда Юсэк закончил свой рассказ, вдруг оживился:
– А я-то думаю, отчего у меня нос чешется все эти дни. Ей-богу – не вру, вот и сейчас чешется. Быть свадьбе, наверное. А что? Почему бы и нет!
– Хороший нос за неделю кулак чует, – хрипло кашляя, произнес пожилой мужчина по-русски. – Япошки почешут тебе его.
– Возможно, – согласился парень. – Потому и тороплюсь. А с расквашенным носом какое питье – не разберешь ведь ни запаха, ни крепости.
Шутка вызвала смех, посыпались новые остроты. А те, кто помоложе, навалились на Ира с просьбой устроить вечеринку, где они могли бы отвести душу перед предстоящим боем. Так сказать, поднять боевой дух. И здешние девчата, мол, уже давно дожидаются этого. И причина хорошая: сыграют свадьбу. «Какая может быть сейчас свадьба?» – недоумевал Ир. Еще сегодня, до прихода Юсэка и Эсуги, эти парни с горечью обсуждали сообщение о том, что к японцам, которые должны очень скоро выступить, присоединились английские и американские войска. От таких вестей можно прийти в отчаяние. Особенно после потери товарищей в недавнем бою. Потому сейчас и отрадно было видеть их возбужденные лица. Поднявшись с места, он пообещал поговорить с Синдо и Мартыновым, хотя был уверен, что они не примут такую просьбу всерьез.
Синдо поднялась навстречу Иру.
– Случилось что-нибудь? – спросила она.
– Вам не кажется, что к гибели Бонсека причастен Хагу? – сказал Ир. – Бонсек был убит на берегу Уссури. Неподалеку от него Хагу подобрал Юсэка и Эсуги.
– Но… его так же могли подстеречь и пограничники, – заметил Мартынов.
– Насколько я знаю – на этом участке сторожевых постов Нет, – пояснил Ир. – Да и нужно ли выискивать все злодеяния тигра, чтобы иметь повод его обезвредить. Пора кончать с ним, не то он и в самом деле притащит сюда банду. Кстати, Юсэк отказался от своих утверждений, что у Хагу много людей. Он рассказал все как есть.
Встав из-за стола, Синдо подошла к Иру.
– Хагу, видимо, именно на это и рассчитывал. Он предполагал, что Юсэк расскажет нам все как есть, – пояснила она. – И будет ждать нас в своем логове, куда и приведет банду атамана. Впрочем, давайте обсудим.
– Нам не обсуждать нужно, уходить нужно. Сама видишь, не готовы мы еще к сражению, – сказал Мартынов.
– Ты опять за свое, Петр, – Синдо с упреком глядела на него. – Нет, никто отсюда не уйдет. И мы с тобой, командир, в первую очередь.
Мартынов не стал спорить и только попробовал объяснить.
– Ты видела, какие у хлопцев глаза? А ты пойди к ним да посмотри: нет уже в них того, что было, а боец без уверенности – мишень для врага, плохое это дело, – доказывал Мартынов.
– Знаю я это, – сказала Синдо приглушенно и вдруг спросила: – А у нас самих-то есть уверенность? Может ли горсточка людей противостоять до зубов вооруженной армии? Вряд ли. Страшно сделать предательский шаг, покориться, уступить землю, твою и мою, чтобы такие, как Хагу, хозяйничали на ней, обратив поколение новых людей в своих батраков. Можно ли такое допустить?.. Думаю – предпочтительнее смерть.
– Так что ты предлагаешь? – выходя из себя, спросил Мартынов. – Принять бой? А чем? Да разве ту вражину припугнешь кулаками?
– Попробуем добыть оружие, – сказала Синдо.
– Где? На кого теперь рассчитывать? Центра-то больше нету.
– Придется обратиться к ним, к белым, – сказала Синдо и подошла к сейфу, стоявшему в углу. Достав из него мешок, бросила на пол. Содержимое высыпалось из него, и Ир увидел множество драгоценностей. – За такое богатство они тебе и самого атамана доставят на бричке! – сказала она. – А связаться с ними поможет отец Донсена, теперь, после смерти сына, атаман ему такой же враг, как и нам.
Она ждала ответа. Ир молчал, глядя на Синдо и Мартынова.
– Погубим мы и остальных хлопцев, – сказал Мартынов, переводя встревоженный взгляд с Ира на Синдо.
– Выхода нет. Придется попробовать.
– Где этот старик? – спросил Ир.
– Какой?
– Отец Донсена. Нужно действовать. Я готов пойти с ним.
– Наверное, подался к семье. Должен вернуться, – сказала Синдо, думая о своем. – Как там, в бараке? Спокойно?
– Все так же. Прав Мартынов, мне тоже не нравится настроение людей.
Синдо, что-то вспомнив, улыбнулась:
– А твой парнишка не из робкого десятка. Как его зовут?
– Юсэк.
– А девушка с ним? Сестра его?
– Невеста.
– Вот как!
Заметив ее радость, Ир поспешил передать просьбу товарищей.
– Парни, как узнали об этом, прямо-таки взбунтовались.
– Почему?
– Помолвку или свадьбу требуют. Говорят – хватит про войну да про смерть молоть. Надоело, мол, панихиды по друзьям справлять. Пора, говорят, и повеселиться. Песню хором поют: «Эх, петь будем, танцевать будем, а час придет – помирать будем!»
– Вот чертяги! – улыбнулась Синдо. – Откуда они эту русскую песню знают?
– Очевидно, хуторские девчата научили, – ответил Ир, понизив голос.
– Час придет – помирать будем, – повторила Синдо и задумалась.
Она знала, что близится время трудных боев. Но не могла, не имела права сказать бойцам о бедственном положении отряда. Верно ли она поступает, скрывая это? Или признаться? И пусть каждый решает сам – уйти ему или остаться. Но в то же время – стоит ли расшатывать в них веру? Ведь говорят в народе: «Не бойся умереть, бойся заболеть». А не лучше ли вселить в них уверенность. Действительно, не рано ли панихиду справлять?!
Неудачи ввергли многих в уныние. Но ведь никто не ушел. Значит, верят в лучшее, хотят оплатить давний долг японским воякам. Да и местные люди заметно приуныли, злословят по поводу наших поражений. Плохо, если совсем разуверятся. Стало быть, нужно скрыть свою слабость…
– В самом деле – почему бы нам немного не отвлечься от забот? – сказала вдруг Синдо. – Тем более что есть уважительная причина! Может, возьмем да и сыграем свадьбу?
– Не время, наверно… – пробормотал Ир. – Да и в памяти все свежо…
– Вот и плохо, что мы тащим на себе груз потерь. Потому и люди поникли, не могут прийти в себя, – сказала Синдо строго.
– Но это, прости, как говорят русские, ни в какие ворота не лезет, – возразил Ир. – Время какое… И потом: Юсэку и Эсуги следует, очевидно, куда-то прежде определиться.
– Одно другому не мешает. – Синдо улыбнулась: – Не будь так строг, учитель. Пусть женятся. А остерегаться нужно другого. Бонсек и его товарищи никогда не познают радости любви. Решительно – играем свадьбу.
5
Темная и тихая ночь укрыла холмы и сопки, озера и луга. Не шелохнется листва, не скрипнет калитка. Спят сосны и березы, спит хутор. Одна лишь Эсуги сидит за столом и при тусклом свете дымящейся лампы приводит в порядок одежду. Завтра она должна быть красивой! Завтра наденет красную юбку, обуется в новые туфли, украсит себя гребнем и кулоном, которые подарил любимый Юсэк.
Вокруг спали, будто ничего особенного не происходило. Как можно спать в такую ночь? Она подумала о том, каким счастьем озарилось бы сейчас печальное лицо омони. А она, Эсуги, с какой радостью прильнула бы к ее теплой, как колыбель, груди!..
Вспомнив мать, она погрустнела. Перед глазами неожиданно возник Хэ Пхари. Ведь Юсэк до сих пор ничего не знает. Сколько раз она пыталась открыться ему, но все откладывала. Даже не потому, что трудно было признаться, – ее вины в том нет. Боялась причинить ему боль. Казалось, что она отравлена неисцелимым ядом и нет никакого спасения от мучительной смерти. Она была задавлена этим. Ей хотелось скрыться от всех, от самой себя, не думать больше ни о прошлом, ни о будущем.
Бросив платье на пол, она выбежала из барака. Слезы душили ее, но она не могла плакать.
– Что с тобой, Эсуги? – Это был голос Юсэка. Он стоял перед ней, охваченный страхом. – Ты плачешь? Ты не рада свадьбе?
– Я… виновата перед тобой… – вымолвила Эсуги.
* * *
Эсуги проснулась от шума. В бараке, кроме нее и Юсэка, никого не было. Вскочив, она выглянула в дверь и поразилась. Сюда, во двор барака, стаскивали дрова, тут же кололи их и разжигали печь. Кто-то носил в котел воду, другие потрошили невесть откуда добытых птиц, чистили рыбу. Здесь же устанавливали столы и скамейки. Хуторянки стаскивали к столу посуду и разные соленья. Больше всех хлопотал комендант, поучал молодых людей, как и куда расставлять посуду, как обращаться с хрупкими предметами, взятыми напрокат у хуторян. Синдо чистила картошку. А Мартынов показывал корейцам, как обращаться с колуном. Даже Игнат был втянут в работу: наводил чистоту во дворе. Проснулся хутор, пораскрывались тяжелые ставни, заскрипели колодезные лебедки и журавли.
К полудню управились. Стол ждал новобрачных. Невеста с женихом вышли из барака. Их сопровождали Синдо и Ир. Эсуги выглядела очень красивой в своем национальном наряде – чогори и красной чхима[52]52
Широкая юбка.
[Закрыть]. Юсэк тоже был неузнаваем в солдатской форме. Их провели к столу, усадили на почетное место. И началось! Потекли в стаканы и кружки настойки из ягод, извлеченные хуторянами из погребов, заплескалась в бутылях хмельная брага. Первое слово командиру.
– Дорогие наши братья! – начал он, волнуясь. – В это трудное для Советской России время вы пришли сюда и взялись за оружие, чтобы помочь нам отстоять завоеванную свободу. Я называю вас братьями потому, что люди, живущие схожими мыслями, не могут быть чужими. Наше братство скреплено кровью погибших друзей. Мы никогда не забудем имена славных хлопцев соседней Кореи, которые навечно остались в этой земле. И кто знает, что будет и с нами, но жизнь продолжается. И ради светлой жизни я и хочу осушить свою чарку!
Дружное «Мансей!» поддержало русское «Ура!». И покатилось двуязычное эхо по долинам и по взгорьям.
В разгар веселья вновь появился Игнат. В руках он держал живые цветы. С важным видом преподнес он эти цветы невесте. Эсуги обняла его и поцеловала в подставленную чумазую щеку.
– Вот это – да! – воскликнул Мансик. – А мы не догадались. Утер он нам носы!
Все смеялись, одобряя мальчика, только Мартынов глядел на Игната строго.
– А ну-ка, подойди ко мне, – позвал он. И когда тот, виновато опустив глаза, подошел к нему, оглядел его внимательно и понимающе кивнул: – Ох, не миновать тебе, боец, домашнего ареста.
– Это за что же? – удивилась Синдо. – За благородный поступок не наказывают.
– Он знает за что, – ответил Мартынов и, не желая при людях обижать мальчика, достал из кармана брюк платок, вытер ему лицо и усадил рядом с собой: – Пока ешь.
…Веселье разгоралось. Мужчины что постарше о чем-то спорили, парни шутили, знакомились с девушками. Сквозь шум, почти разом раздались голоса женщин: «Горько! Горько!»
Юсэк и Эсуги видели, что обращаются к ним, но, не понимая, чего от них хотят, глядели на Ира, сидевшего рядом. И очень смутились, когда тот объяснил русский обычай!
А женщины наседали. Сгорая от стыда, Юсэк коснулся губами щеки Эсуги. И был крайне удивлен, что этому поцелую так сильно обрадовались русские. Им-то какая от того радость? Заглушая смех, возникла песня, задорная, лихая, ее подхватили другие. Мгновенно образовался круг. Кто-то из парней, не удержавшись, пустился в пляс, увлекая за собой девушек. Подбадривая их, взвизгивали и прихлопывали ладонями женщины. И все было так слаженно, будто они только тем и занимались, что пели да плясали. «Сколько же скрытого огня у этих русских людей!» – продолжал удивляться Юсэк. Он был как никогда счастлив и с благодарностью глядел на Синдо. Ему очень хотелось поговорить с нею, извиниться за свою грубость и еще раз замолвить слово за Хагу. Но не решался.
– Тетя Синдо, а вы почему загрустили? – обратилась к ней Эсуги.
– Разве? – очнулась она и вдруг, решительно поднявшись из-за стола и сбросив с себя кожанку, крикнула: – А ну-ка, нашу – корейскую! Тхарен![53]53
Веселая застольная песня.
[Закрыть]
Схватив со стола опустевшую кастрюлю, Мансик принялся отбивать на ней ритм, а стоявший рядом мужчина тут же запел задорно, покачивая в такт бритой головой. Синдо вбежала в круг. «Идем, Эсуги! Скорей!»
Эсуги смутилась. Она совсем не умела танцевать. Правда, ей приходилось не раз видеть свадебное веселье. Тогда она завидовала всем: и невесте, и жениху, и гостям, теперь же она – сама невеста! Как откажешься! Эсуги приблизилась к Синдо и неуверенно стала подражать ее движениям. «Дётта! Дётта!»[54]54
Хорошо! Хорошо!
[Закрыть] – выкрикивали парни, хлопая ладонями по столу. Не устояли и хуторские девчата – тоже принялись, подобно кореянкам, разводить руками и притоптывать. Смеялись все: и старые, и молодые, казалось – нет и не было у этих людей иных забот и тревог.
День уже был на исходе, однако никто не покидал давно оскудевший стол. Возникшая тихая русская песня широко поплыла над лугами и холмами. Поднявшись с земли, Мартынов пошел оседлать лошадь, чтобы объехать посты. Игнат только этого и ждал. Вынырнув из-под стола, он предстал перед Синдо.
– Ты чего надулся, словно бурундук? – спросила она, поправляя сползший на лоб мальчика картуз.
– Я срезал их с горшка, – выпалил тот.
– Это ты про что?
– Про цветы. Ведь все равно без надобности в избе стояли. А невесте, сами видели, от них радость.
– Где это ты успел подглядеть, что невестам цветы дарят?
– Не видел я нигде, а знаю. Цветы, поди, не крапива. Те цветы я срезал у бабки Феклы, – признался Игнат и живо добавил: – Я уже попросил у нее прощения.
– Простила?
– Ага. Даже горшочек отдала, чтобы я сам цветы в него посадил. А дядя Андрей, у которого я картошку спер, целое ведро сам дал. Мне за то по приказу командира – три дня из избы не выходить. А я должен наших русскому языку учить. Вы уж заступитесь за меня. Я больше ничего красть не буду.
– Хорошо, Игнат. Я попрошу командира заменить домашний арест каким-нибудь другим наказанием, – пообещала Синдо.
– Я буду коней на лугу пасти.
– Про то пусть дядя Петро решит, – сказала Синдо и вдруг спросила: – А ты почему его дядей зовешь?
– А как еще? – удивился Игнат.
– Можно, наверное, и папой? Как ты думаешь?
– А зачем? – нахмурился мальчик. – Он ведь не папа?
– Коль он тебя воспитывает, значит, не чужой, – пояснила Синдо. – Ему будет приятно, когда ты его папой назовешь. – И, заметив его озадаченность, добавила: – Нет, я не настаиваю, может, тебе это не по душе…
– Я люблю дядю Петра, – перебил Игнат.
– И он тебя, Игнат. Очень. И всем говорит, что ты его сын. Так что – подумай. У него ведь, кроме тебя, из родных никого нет. И у тебя тоже. Стало быть, сродни вы и по судьбе, поэтому и держаться друг друга нужно крепко, навечно. Подумай. Я тебе давно хотела об этом сказать.
Игнат не отвечал. Синдо снова поправила сползший на глаза мальчика картуз и с грустью поглядела на его упрямое лицо. Кто знает, о чем она думала в эту минуту? Не о том ли, что и ее детям вот так же, как и Игнату, будет трудно сказать слово «папа» кому-то другому?
Из ворот штаба, навстречу им, спотыкаясь и сильно размахивая руками, бежал парень. Он кричал, что Хагу в его хуторе.
Бойцы кинулись за оружием в бараки. Из конюшни вывели лошадей, стали седлать. На телегу втащили пулемет. Женщины и дети бросились по своим избам. Заскрипели, загрохали, затворяясь, ставни.
Юсэк и Эсуги стояли рядом и лишь наблюдали за происходящим. Они видели, как за незнакомым парнем, сидевшим на коне, выстраиваются всадники. О чем-то его расспрашивает Синдо, показывая рукой на дорогу. «Неужели началась война?» – мелькнуло в голове Юсэка. Увидев Игната, он бросился к нему.
– Скажи, что случилось? Куда это все собрались?
– Хагу появился на старом хуторе, – сказал Игнат. – Теперь-то он не уйдет живым!
– Хагу?!
Юсэк, не размышляя долго, кинулся искать Ира, чтобы попроситься с ними.
– Тебе что – жить надоело? – сказал Ир почти грубо, но, заметив, с какой обидой глядит на него Юсэк, попробовал уговорить: – Да ты ведь не усидишь на коне, свалишься. Вот когда научишься верховой езде, тогда и возьмем. И потом – нельзя оставлять Эсуги одну.
– Ну что вы тут мешкаете? – подъехав к ним и сдерживая игривого коня, спросила Синдо.
– Да вот Юсэк просится с нами.
– Он еще не обучен управлять конем, – сказала Синдо и добавила: – К тому же у нас нет свободной лошади. Так ведь, Перфильев?
– Так точно, – доложил комендант. – Даже мне не хватило. Осталась одна ихняя лошадка, – он кивнул на Игната.
Игнат видел, как хотелось Юсэку поехать с ними. Однако отдать этому парню, ни разу не сидевшему в седле, своего Серого ему было страшно. Он еще раз пристально посмотрел на него и решился:
– Пусть едет.
А тут и Перфильев вступился.
– Я понимаю так, – сказал он, – что крещение в бою – полезней всякого учения. А лишний человек, полагаю, не помеха. Только чтоб он не совался раньше батьки в пекло.
– Хорошо, седлайте. Только скорей! – крикнула Синдо, подстегнув коня.
Игнат вывел из конюшни Серого, быстро оседлав его, подсобил Юсэку взобраться в седло. Комендант подал ему винтовку и шашку.
– Гляди не грохнись, – сказал он, – потому на стремена ногами опрись.
Никогда не думал бывший рикша, что лошади такие высокие! Пожалуй, удобней сидеть на верхушке сосны. А тут еще винтовку держать надо и шашку, чтобы не билась об ноги да живот и без того ненормального коня. А чем держать уздечку, если руки заняты? Придумают же люди такое!
– Ты винтовку и шашку перекинь через плечо, – подсказал Перфильев, показывая, как это сделать.
Юсэк так и поступил. Теперь руки были свободными, и он, ухватившись за уздечку, потянул к себе. Лошадь затопталась на месте и стала кружиться. Свалился бы наездник, но Игнат успел ухватиться за уздечку.
– Держи повод ровно! – тоном бывалого кавалериста поучал мальчик. – И не дергай резко, а натяни потуже! Вот так! А теперь – пришпорь, чтоб боялся тебя. И медленно ослабляй повод.
Лошадь рванулась и с галопа перешла на мелкую рысь. А Игнат кричал вдогонку:
– Упирайся на стремя!
Эсуги бежала навстречу скачущему Юсэку и что-то кричала, но тот не мог остановить разогнавшегося коня, пронесся мимо. Он догнал отряд уже за хутором и ехал в самом хвосте рядом с другими корейцами, которые тоже неуверенно держались в седлах. Синдо часто подъезжала к ним и каждый раз, глядя на Юсэка, восклицала:
– Редкое зрелище – рикша на коне!
* * *
На этот раз отряд возглавляла Синдо. Мартынов с Иром и пятью бойцами остались стеречь штаб.
Давно она не бывала в этих краях, где прошло ее короткое детство. Сейчас увидит родительский хутор. И очень может быть – здесь, у дальних родственников, остановился Санхо.
Хуторок, как и большинство других селений, лежал в низине среди сопок. Река не доходила сюда, поэтому половодья не питали ближние пруды и озера. Весной и осенью их освежали талые снега и дожди. К середине лета вода в прудах начинала цвести, а поздней осенью вновь светлела. В давние времена в этих обильных кедрами лесах трудились лесорубы. На образовавшихся просеках рождались первые избы безземельных скитальцев. Выкорчевывались прогнившие пни и корни, чтобы засеять землю зернами хлеба. Ранние поселенцы прибирали лучшие угодья, поздним приходилось арендовать участки или батрачить. Родители Синдо, пришедшие в эти края одними из первых, сумели разбогатеть. На доходы от земель приобретались новые земли. На обширных пашнях батрачили десятки корейцев. Из ближних и дальних городов приезжали скупать скот владельцы мясофабрик.
Отцовской страстью копить деньги заразился Хагу. Он помогал выжигать леса, сушить болота. Он никогда не бегал с мальчишками: все трудился. К сестренке Синдо, которая была на пять лет младше, относился заботливо. Водил ее в лес, хоть сам не любил собирать ягоды. А когда отец брал его с собой в город, непременно привозил ей книжки. Это были самые дорогие подарки. Не умея читать, она разглядывала картинки, а ложась спать, клала их рядом на подушку и разговаривала с ними как с живыми друзьями. И Синдо любила Хагу, слушалась его больше чем родителей.
Отец плохо относился к своим работникам: бил их, выгонял с хутора. Он часто рассказывал, как батрачил у помещика в Корее, как этот помещик порол его жгутом, не давал есть, и поэтому он в чем был ушел из Кореи в Россию. А теперь сам поступал точно так же.
Невзлюбила Синдо отца еще больше, когда он прогнал с хутора отца ее подруги Генхи, работавшего скотником. Отец Генхи был очень добрый, старательный. За живностью ухаживал как за детьми. И напоит, и накормит вовремя. Но однажды на выпасе у него теленок объелся клевером и сдох. Переживал он так, будто человека убил. Обещал отработать отцу за теленка, а тот и слушать не стал – прогнал. Ушел он и увел Генхи. Синдо тосковала о подруге сильно, во сне звала ее. Хагу, пытаясь отвлечь сестренку, специально ездил в город за книжками и игрушками.
Давно Синдо не была в родном хуторе. Но не поглядеть на отчий дом, не поговорить со знакомыми людьми ехала она. Ехала с отрядом арестовывать брата. И как избавиться от воспоминаний о Хагу, если в каждом озерке, пашне, деревце – ее прошлое, ее детство, связанное с братом. И как простить ему, если он служит врагам, убил Егора Мартынова?..
