Текст книги "Венец рабов"

Автор книги: Дэвид Марк Вебер

Соавторы: Эрик Флинт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)

– Заходи же, – проворковала она. – Виктор весьма рад тебя видеть. Правда, Виктор?

Последняя фраза была произнесена всё с той же радостной улыбкой, но тон её по температуре не сильно отличался от абсолютного нуля.

– Э-э. Да, конечно. Заходите… э-э, лейтенант Палэйн.

Джинни подняла руку для ещё одной оплеухи. Виктор торопливо добавил:

– То есть Танди.

Танди нерешительно сделала несколько шагов вперед.

"Какого чёрта я здесь делаю? Это безумие! Он зол на меня – не могу сказать что всерьёз его за это виню – и мне бы следовало просто…"

– Тогда я пошла, – радостно объявила Джинни. – Раз уж у вас всё так хорошо начинается.

Дела у неё не расходились со словами, так что она прошла мимо Танди и скрылась за дверью – закрыв её за собой – прежде чем Танди успела хотя бы подумать о том, чтобы возразить.

Танди уставилась на Виктора. Тот в ответ уставился на неё. Секунды через две или три такого разглядывания Танди рывком заставила себя решиться.

"К чёрту всё. К чёрту его, если на то пошло. Гордость и собственное достоинство, девочка. Ну… хотя бы собственное достоинство".

– Я уже извинилась, Виктор. И не собираюсь делать этого снова. Поступай как знаешь.

Какое-то мгновение его лицо оставалось застывшим, сохранявшим всё то же унылое выражение, что было на нём когда они вошли в комнату. Затем выражение изменилось, став простой меланхолией, и он отвёл взгляд.

– Не обращай внимания, Танди. Извинения приняты… и мне самому следует извиниться за то, что повёл себя как последний болван. Прости. Просто я…

Она почувствовала, что её теплое отношение к нему возвращается. Можно даже сказать начинает её заполнять.

– Да, я понимаю. Просто ты задаёшься тем же вопросом, – она подошла и взгромоздилась на широкий подлокотник стоявшего неподалёку от него кресла. – Думаешь, я этого не делаю? Чтобы добраться до того места, что я занимаю сейчас – и которое в любом случае не так уж прекрасно на самом-то деле – мне пришлось совершить множество вещей, которым я не рада. От некоторых воспоминаний меня до сих пор поташнивает, а всё в целом заставляет задуматься о том, что же я такое. Временами это накатывает очень даже всерьёз.

Он кивнул. По-прежнему меланхолично. До Танди дошло, что каковы бы ни были его сильные стороны, Виктору Каша не очень удавалось справляться с собственной неуверенностью в себе. В основном он не обращал на неё внимания или делал вид что ничего такого не существует, но когда это не срабатывало – его определённо накрывало с головой.

Понимание согрело её ещё сильнее. Вообще-то намного сильнее. В своём постоянном самокопании Танди удалось разом понять две вещи. Во-первых, что она была серьёзно влюблена в Виктора Каша. Серьёзно. Серьёзнее чем всё, что она чувствовала после первого своего приятеля, много лет назад. Во-вторых, она сочла что наконец-то поняла причину его притягательности.

Эта мысль вызвала у неё гортанный смешок. Тот самый смешок. Тот, который наряду с той самой улыбкой оказывал весьма дезориентирующее воздействие на мужчин.

Виктор исключением не был. Он снова уставился на неё, но на этот раз с выражением, которое мало напоминало пустоту космического пространства.

– Только я могла хранить себя для дьявола с золотым сердцем, – прошептала она. – Извращенка, извращенка, извращенка.

Она практически ленивым движением поднялась с кресла и начала расстёгивать жакет.

– Почему бы тебе не дать своим демонам отдохнуть, Виктор? Демоны, знаешь ли, есть у всех у нас. Что делает нас людьми – так это то, как мы с ними управляемся.

Она принялась избавляться от одежды, двигаясь так быстро, как могла всегда, когда этого хотела. Голос её был охрипшим, гортанным… она приняла решение и позволила жару заполнить себя.

– Так как насчет того, чтобы в остаток этой ночи помочь мне с моими демонами? Готова спорить, в этом номере гигантская кровать. Она нам пригодится.

Глаза у Виктора расширились до предела. Голова его была полуотвёрнута, словно он пытался не глазеть, но… не мог отвести глаз, заживших своей жизнью.

Тем не менее, он попытался пошутить:

– Полагаю, сопротивление будет бесполезно, а? Как я могу не дать тебе мной овладеть?

Танди чувствовала себя так, словно её заполняет магма; ей наконец удалось избавиться от ботинок и остатков одежды. Её смех был ещё более хриплым и гортанным.

– Так уж вышло, Виктор, что мои намерения прямо противоположны.

Она была полностью обнажена. Два шага и она подхватила его из кресла на руки, как ребёнка. Затем отнесла в спальню, бросила на кровать и более-менее скользнула туда же рядом с ним.

– Прости инверсию ролей, – выдохнула она, протягивая к нему руки. Помогать ему освободиться от одежды нужды не было, поскольку Виктор уже делал это почти так же быстро, как могла бы делать она.

– Тебе никогда не приходило в голову, что женщина-штангистка может от этого устать? – прошептала она, лаская и целуя его. Он разделся всего за несколько секунд. Тело его было твёрдым и мускулистым. Не настолько твёрдым как её, в любой другой момент кроме этого. Но в данную секунду, наконец-то, она чувствовала себя совсем мягкой; больше чем ей удавалось почувствовать себя так за всю жизнь. Она купалась в этом ощущении мягкости и открытости.

Рука её скользнула вниз и обнаружила, к восхищению Танди, что тело Виктора в каждой его части было полной противоположностью.

– О, Боже, да, – прошептала она. – Просто возьми меня.

Глава 31

К тому времени как Оверстейген ушёл, лицо Руфи стало измученным и осунувшимся. Посторонний человек, не знавший принцессу настолько хорошо как Берри, мог бы предположить, что горечь порождена категоричным отказом Оверстейгена согласиться с предложениями Руфи.

Однако Берри действительно прекрасно знала свою подругу – и ничуть не удивилась, когда та разрыдалась, стоило только двери закрыться за уходящим капитаном. Дю Гавел явно был поражён, но Берри чего-то такого ожидала.

Руфь относилась к тем людям, первой реакцией которых в любой ситуации было действие, именно то действие, которое было необходимо немедленно. В сложной ситуации это было ценное качество – Берри и сама им обладала, хотя и не в такой высокой степени как Руфь, – однако в конечном итоге оно обходилось дорого, поскольку решительные немедленные действия слишком часто требовали забыть об эмоциях. Человек способен это сделать… на какое-то время. Но не навсегда. В конечном итоге цену решительности следовало заплатить, и цена эта могла оказаться высока. Особенно для человека вроде Руфи, не обладающей способностью Берри к самоанализу.

Берри крепко обняла принцессу.

– Всё хорошо, Руфь.

– Нет, не хорошо, – Руфь всхлипывала. – Я чувствую себя такой предательницей.

Слово "предательница", похоже, прорвало плотину. Руфь разрыдалась навзрыд и обхватила Берри, плотно, почти отчаянно к ней прижавшись.

Берри краем глаза увидела лицо Дю Гавела. Выражение лица профессора сначала изменилось от удивления к пониманию – "ну, конечно же; запоздавшая реакция на зрелище кошмарной бойни", – а затем снова сменилось удивлением и непониманием:

"Предательницей"? Что она такое несёт?"

Берри слегка разозлилась на Дю Гавела, но не слишком. Честно говоря, Руфь отличалась таким множеством странностей, что Берри не думала, чтобы кто-то кроме неё самой мог по-настоящему понять, какие чувства она сейчас испытывала.

Ну… может быть, за исключением ещё одного человека. Теперь, после того как их дружба стала такой близкой, Берри знала многое о жизни Руфи. И об истории её семьи.

– Твоя мама поступила бы точно так же, – прошептала она, – Не думай, что она не сделала бы этого, Руфь.

Принцесса продолжала всхлипывать.

– Мне нравился Ахмед Григгс, – выдавила она. – Сразу… сразу… после того как он сумел преодолеть свою чопорность. И… и…

Следующие слова вырвались практически воплем:

– И я по-настоящему любила Лауру и Кристину! Не могу поверить, что их больше нет!

Берри и самой очень нравились сержанты Хофшульте и Буланчик. Лейтенант Григгс казался Берри слишком твердокаменным для того, чтобы испытывать к нему тёплые чувства, хотя она ничуть не сомневалась в его преданности долгу. Однако у Кристины Буланчик был дружелюбный характер – как и у Лауры Хофшульте, у которой вдобавок имелось и чувство юмора, столь же живое и острое как и её рефлексы, позволившие ей драться до конца, после того как она позаботилась о безопасности Руфи.

Воспоминания самой Берри о яростной и беспощадной перестрелке состояли в основном из ощущений странного замешательства и внезапного ужаса. Однако она твёрдо знала, что всегда будет помнить последние секунды жизни Лауры Хофшульте, которые она наблюдала, скорчившись под игорным столом.

Сначала, вид опустившейся на одно колено Хофшульте, что-то неуловимое в её позе, ясно говорящее, что выстрелы её пульсера находят свои цели. Затем её падение и страшный вид безжизненно глядящих на Берри глаз рухнувшей на пол Лауры – и валящийся рядом с её телом последний из врагов.

– Этот ублюдок, – наполовину прошипела, наполовину всхлипнула Руфь, – Этот долбаный вонючий убийца. Не могу поверить, что я… и я даже ни мгновения не колебалась!

По выражению лица Дю Гавела было очевидно, что он совершенно ничего не может понять. Берри удивилась, как такой умный человек может оказаться настолько непонятливым.

Однако удивление это долго не продлилось. У Берри имелись личные впечатления о жизни в качестве парии и изгоя Вселенной. Такое существование неизбежно имело для человека определённые последствия, в том числе прививало ему очень упрощённый моральный кодекс и крайне слабую приверженность "нежным чувствам".

– Он не "убийца", Руфь, – тихо произнесла она. – Это и несправедливо, и неточно, и ты ничуть не хуже меня это знаешь.

– Он мог их остановить! Паршивый ублюдок!

Берри не ответила ничего. Во-первых, возразить было нечего – Каша мог предотвратить эти кошмарные смерти. Во всяком случае, большую их часть. Его предупреждения могло быть вполне достаточно для предотвращения потерь среди королевских гвардейцев.

Однако в основном Берри промолчала потому, что знала – Руфь на самом деле расстроена не из-за этого. Действительно, принцесса оплакивала погибших и была охвачена гневом на человека, который позволил им погибнуть. Однако сокрушило её совсем не это. А то, что она после этого без всяких колебаний сделалась союзником Каша.

Берри увидела, что лицо Дю Гавела прояснилось. Он, наконец, всё понял.

– Ох.

"Ага, Веб, – мрачно подумала она. – "Ох". Руфь может быть истинной дочерью своей матери, однако она принцесса от рождения. Как ПО-ВАШЕМУ она должна реагировать, когда на неё навалилось всё вот это?"

– Ох, – повторил Дю Гавел, и, вздыхая, провёл рукой по своей короткой шевелюре. – Руфь…

Принцесса подняла на него заплаканные глаза. Дю Гавел снова вздохнул, ещё тяжелее. Он умоляюще посмотрел на Берри, но та только покачала головой. Это была работа Дю Гавела. Делом Берри сейчас было обеспечить комфорт и уют.

– Я бы действительно на вашем месте не обвинял себя настолько сурово, – мягко произнёс Веб. – Учитывая ваше происхождение, Руфь, настолько эмоциональная реакция на случившееся делает вам честь. Но вам также делает честь – по крайней мере с моей точки зрения – и ваша первая реакция. Сразу после случившегося.

Теперь ничего не понимала Руфь.

– А?

Обычно доброе лицо Веба было жёстким.

– Послушайте, принцесса, я буду говорить начистоту. Я понимаю людей вроде Виктора Каша намного лучше вашего. Я вовсе ничего не имел против лейтенанта Григгса и его солдат – на самом деле мне и самому сержант Хофшульте была довольно симпатична – однако я также ничего не имел и за них.

Он снова посмотрел на Берри.

– Так относится к Короне отец Берри. Он не винит королеву Мантикоры за все глупости, которые творят её министры от её имени, однако ни он, ни Кэти Монтень не ставят ей это и в заслугу.

Руфь отёрла слёзы и подняла голову с плеча Берри. Берри, откровенно говоря, было практически смешно. Немедленная реакция на любой вызов была как раз в характере Руфь Винтон. Будь вы прокляты, эмоции – вы можете подождать!

– Поподробнее, пожалуйста, – скомандовала принцесса, почти что выстреливая слова. – Я слышала как капитан Зилвицкий говорил Берри это же самое в день нашей встречи, но я не понимаю, как это относится к тому, о чем вы говорили.

Веб пожал плечами.

– Почему я, или Виктор Каша обязаны ставить жизнь мантикорского солдата – или жизнь состоятельного эревонского туриста – выше жизни раба?

Его лицо теперь было твёрже камня.

– И почему, кстати, так поступаете вы? Учтите, что лейтенант Григгс – и сержанты Хофшульте и Буланчик – по крайней мере имели право выбрать свою потенциально опасную работу добровольно. Поинтересуйтесь у любого из рабов "Рабсилы" – вроде тех тысяч и тысяч рабов на Конго, работа которых почти наверняка заберёт их жизнь в ближайшие несколько лет – предоставлял ли им кто-либо когда-либо такое право вообще? – Он кивнул на Берри. – Или спросите её, предлагали ли ей, когда она родилась, добровольно пожить в катакомбах Земли? Или спросите свою мать, предлагал ли ей кто-либо добровольно стать масадским движимым имуществом женского пола?

Веб насмешливо фыркнул.

– Боже, как я люблю "чистую мораль" сильных и богатых. Вы немедленно готовы лить слёзы по людям своего круга. А после этого даже не взглянете второй раз на тех, кто ниже вас, пусть даже они умирают каждый день, изо дня в день, из года в год. Такие люди не стоят даже вашего пренебрежения, не правда ли?

Руфь высвободилась из объятий Берри и выпрямилась, сердито и быстро утирая последние слёзы.

– Веб, это несправедливо!

Дю Гавел пристально посмотрел на неё.

– Да, на самом деле это несправедливо – по отношению к вам. По сути, весьма несправедливо. И я уверен в этом из-за того, как вы отреагировали, когда поняли, что Каша что-то задумал.

Руфь уставилась на него. Каменное лицо Веба внезапно было расколото доброй улыбкой.

– Имейте это в виду, принцесса Мантикоры. Тот самый поступок, за который вы сейчас клеймите себя "предательницей", по сути дела именно то, что заставляет бывшего раба "Рабсилы" ощутить стремление доверять принцессе. А я не так часто испытываю подобные ощущения, могу вас заверить. Я обычно доверяю высокопоставленным людям ничуть не больше, чем мог бы доверять змее. В этом отношении – у рабов много горьких воспоминаний – я, если как следует разобраться, на самом деле мало чем отличаюсь от Джереми Экса.

Руфь повернула голову и уставилась на Берри. Та улыбнулась и пожала плечами.

– Он правду говорит. И я действительно думаю что тебе, когда выпадет случай, следует поговорить об этом со своей матерью.

Руфь скривила губы.

– Моей матерью. Той самой, которую мой отец называет единственным примерно за пятьсот лет представителем династии, кто способен поучить Дом Винтонов тому, что на самом деле означает слово "хладнокровие"?

– Ага, с твоей матерью, убийцей.

– И пиратом тоже, насколько я знаю, – бодро дополнил Дю Гавел.

Руфь переводила взгляд с Веба на Берри и обратно.

– Мне всё это всё равно пока что не по душе. И Каша всё равно ублюдок.

– Никто не просит, чтобы это было вам "по душе", принцесса, – заметил Дю Гавел. – Как я уже сказал, учитывая ваше происхождение эмоциональная реакция неизбежна. Хм. По сути дела, я бы, наверное, слегка испугался, если бы у вас её не было. Однако не позволяйте этой реакции заслонить действительность. Неважно, "ублюдок" Виктор Каша или нет. Честно говоря, я недостаточно хорошо с ним знаком, чтобы что-то определённое говорить о его характере.

Он наклонился вперёд в кресле, обхватив колени.

– Но вот что я действительно знаю. В то время как все остальные годами плачут и стенают об ужасах Конго – не предпринимая по этому поводу абсолютно ничего – Каша собирается прихлопнуть этот вонючий бизнес. Так что меня и правда не слишком волнует чистота его рук. Учитывая, насколько слабо я впечатлён белыми перчатками на руках у всех остальных.

– И вы думаете, профессор, что он делает всё это из-за своих прекрасных высоких принципов и идеалов? – напала Руфь в ответ. – Это хевенитский агент, профессор. Хевенитский агент. Агент нации, с которой Мантикора, уж так получилось, всё ещё находится в состоянии войны, – принцесса смело посмотрела Вебу в глаза. – Он вполне может желать "прихлопнуть этот вонючий бизнес", однако я сомневаюсь что вы настолько наивны, чтобы поверить будто он прилетел на Эревон именно за этим! – она горько фыркнула. – А если вы действительно настолько наивны, то я-то уж точно нет, уверяю вас!

– Нет, я так не думаю, – признал Дю Гавел. – Однако разве это меняет практические последствия его появления?

– С моей точки зрения, несомненно меняет, – категорично ответила Руфь. – Не поймите меня неправильно, профессор. Я ненавижу рабство так, как только может ненавидеть его человек, который сам никогда рабом не был. Как вы и говорили, моя мать была отчасти знакома с рабством, и она ничего не скрывала, когда рассказывала мне о своей жизни. И да, Каша хочет что-то сделать с Конго, что говорит в его пользу. Но вы слышали, о чем мы с Оверстейгеном только что спорили. И что если опасения капитана верны? Что если Каша действительно оторвёт Эревон от Звёздного Королевства и толкнёт его в объятия Хевена? И дело кончится возобновлением боевых действий? И Эревон передаст Хевену все технологии, которые позволили нам выиграть предыдущий этап войны? Вы представляете себе, сколько тысяч – сотен тысяч или даже миллионов – мантикорцев могут в конечном итоге погибнуть? Сколько грейсонцев? И пока вы, профессор, тут так высокоморально рассказываете мне, насколько права я была, поддержав крестовый поход Каша против Конго, не забывайте, что я не имею никакой особой, личной ответственности перед Конго. Или перед вами, если на то пошло.

Её взгляд был теперь непреклонен и Дю Гавел напомни себе, что она, несмотря на своё происхождение, была принцессой Дома Винтонов. И что Дом Винтонов, в отличие от слишком многих известных по истории королевских династий, всё ещё относился к своим обязанностям так же серьёзно, как и к привилегиям.

– Перед кем я действительно несу ответственность, так это перед мантикорцами, – продолжила принцесса, – также как и перед лейтенантом Григгсом и Лаурой с Кристиной. Прямую, личную ответственность. И если бы я делала то, к чему обязывает эта ответственность, я бы всеми возможными способами препятствовала бы всему, чего пытается достичь Каша, не поддерживая его и не оказывая помощи ублюдку, который позволил перебить моих охранников – моих охранников, профессор, людей, за которых я несу личную ответственность – хотя и мог это предотвратить. И не смейте говорить, что он не мог этого сделать или указывать, что я должна поставить его благородные антирабовладельческие принципы выше долга перед моими погибшими людьми!

Дю Гавел открыл было рот, затем остановился и склонил голову к плечу. Какое-то время он задумчиво разглядывал принцессу, и за это время уголок его сознания отметил её гнев и пришёл к выводу, что это намного более здравая реакция, чем отчаяние до того. Однако паузу он сделал не поэтому. Нет, он остановился потому, что понял, что она права.

– Тогда почему вы сразу не выступили против? – произнёс он вместо того, что намеревался сказать первоначально. Тут Руфь вздохнула.

– Потому что не смогла, – произнесла она голосом, в котором горечь смешивалось с чем-то ещё. Она опустила глаза, разглядывая свои руки так, словно они принадлежат незнакомцу. – Как я уже говорила Оверстейгену, учитывая действия Каша и ущерб, который идиот Высокий Хребет уже нанёс нашим отношениям с Эревоном, лучшее, что я могу сделать для минимизации последствий того, что затеял Каша – это сотрудничать с ним. Я определённо не могу его остановить, и если я попытаюсь это сделать, то только усугублю разрыв. Так что единственным доступным мне рациональным ответом осталось помочь ему, а не мешать. Заработав тем самым благодарность за признание моральной ответственности Звёздного Королевства – или, по крайней мере, моего семейства – сделать всё, что в наших силах, для разрешения проблемы Конго.

– Исключительно ради Realpolitik и прагматизма, Ваше Высочество? – тихо поинтересовался Дю Гавел и она немедленно вскинула на него взгляд. Действительно, было странно видеть у такого тучного мужчины такой пронзительный орлиный взгляд.

– Это всё, что вами движет? – надавил Дю Гавел. – Политический расчёт? О, да, вы, разумеется, правы. Мои собственные аналитические выводы почти полностью совпадают с вашими, хотя, я уверен, вы намного лучше знакомы с политическими, дипломатическими и военными составляющими текущего положения дел здесь. Но разве это единственная причина того, что вы так быстро согласились поддержать Каша?

Принцесса в течение нескольких секунд твёрдо смотрела в глаза профессора, а затем покачала головой.

– Нет, – тихо произнесла она. – Мне практически жаль, что я не могу так сказать, но это не так. – Руфь глубоко вздохнула. – Как вы и сказали, каковы бы ни были прочие его цели, он готов что-то сделать для Конго. И если он сможет это сделать, то последствия для "Рабсилы" и самой идеи генетического рабства…

Она снова покачала головой.

– Мои люди уже мертвы, – произнесла она ещё тише. – Я не могу воскресить их. Но если Каша сможет осуществить свой замысел, то может быть я смогу сделать так, чтобы их смерти не были напрасными.

– Именно, – отозвался Дю Гавел. – Таково и моё мнение. С которым вы уже полностью согласны – по крайней мере, разумом. Я даже признаю правоту всех остальных ваших аргументов, правомерность всех ваших прочих обязательств. Однако истина заключается в том, что ради них здесь и сейчас вы не можете сделать ничего. Хотя можете кое-что сделать для выполнения одного из более общих обязательств. Тех, которые имеются у всех – вроде обязательства делать всё возможное для борьбы с вещами вроде рабства.

Он резко фыркнул, и выражение его лица стало жёстким.

– Это точка зрения бывшего раба, Ваше Высочество. Обязательства и ответственность сплетаются в запутанные сети и ваша сеть ничуть не менее запутана, чем обычно бывает. Однако, как и для прочих гордиевых узлов, наступает момент, когда единственным выходом остается рассечь все эти клубки, узлы и переплетения. И в данном случае меч, наносящий удар, предельно прост. Вам остается только заглянуть в себя и понять, хватит ли у вас мужества – и честности – на то, чтобы подобрать его и нанести удар.

– Так что мы будем делать, принцесса? Вы собираетесь терзать сами себя за якобы "предательство" своей "этики" или станете одним из редких людей высшего общества не испугавшимся запачкать руки? Лично я надеюсь, что вы продолжите доверять своим инстинктам.

Руфь снова посмотрела вниз на свои руки, которые теперь лежали на коленях.

– Из вас двоих получились бы препаршивейшие психотерапевты, – высказалась она. – Разве вы не должны демонстрировать… ну сами знаете. По крайней мере некоторое сочувствие?

На взгляд Берри ответ Веба был крайне неделикатен.

– Почему? – спросил тот. Сама она уже снова сжимала Руфь в нежных объятиях.

– Не будьте ублюдком, Веб, – прорычала она, ещё теснее прижимая Руфь.

– Это почему? Я и есть ублюдок, – он высунул язык, демонстрируя генетические маркеры и тыча в них коротким указательным пальцем. – Вивифе. Нихахих хотителей.

Он убрал язык.

– Никаких. Ни отец, ни мать не записаны, чтобы дать мне приличное свидетельство о рождении. Просто "J-16b-79-2/3". Это я и есть. Ублюдком рождённый и воспитанный.

Руфь издала нечто вроде смешка.

– Вы не должны до такой степени щеголять этим обстоятельством.

– Определённо не должны, – решительно поддержала её Берри. Теперь она обняла Руфь за плечи. Берри достаточно хорошо понимала позицию Веба – как и позицию Каша, если на то пошло. Она даже до известной степени разделяла её сама. Однако она также считала, что оба они имели склонность перебарщивать; склонность, которая, получив возможность зайти слишком далеко, могла стать ничуть не менее уродливой, чем черствое безразличие богатых и могущественных.

– Это всё наша сумасшедшая вселенная, – прошептала она на ухо Руфи. – Мы можем только делать всё, на что способны, вот и всё.

Руфь снова начала всхлипывать; по крайней мере попыталась сдержать рыдания. Однако Берри почувствовала, как она кивнула. Вообще-то, кивнула очень решительно.

Берри нашла это обнадёживающим симптомом. Особенно в сочетании со всхипываниями.

– Я правда тебя очень люблю, – прошептала она. – И Лаура с Кристиной тоже любили. Однажды они сказали мне…

Руфь больше не сдерживала рыданий. Да и не следовало их сдерживать. Берри просто баюкала Руфь в объятиях, кинув Вебу многозначительный взгляд.

Веб не ошибся в значении этого взгляда: "Хорошо, ублюдок. Ты сделал своё дело. Через несколько часов с ней всё будет в порядке. А теперь вали отсюда".

Он немедленно вскочил и направился к двери. Никакой профессор, даже Дю Гавел, не мог быть настолько рассеянным.