Текст книги "Оленин, машину! 2 (СИ)"

Автор книги: Дарья Десса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Глава 49

Два дня мне пришлось ждать, пока снова вызовут на совещание в штаб полка. Только на этот раз я обрадовался, когда увидел знакомое лицо: бывший японский шпион Кейдзо Такеми оказался жив и здоров, а в целом выглядел точно так же, как и тогда, когда я попросил лейтенанта сразу после обнаружения В-29 отправить его обратно в Мишань.

Опер тогда ещё посмотрел на меня удивлённо и сказал:

– Я тебя, Лёха, не понимаю. То мы тащим его сюда из самого Хабаровска, как одного из полноправных бойцов отряда. А теперь ты мне заявляешь «Пусть срочно возвращается». Ну, и для чего это?

Я наплёл лейтенанту что-то про далеко идущие планы, поскольку не захотел рассказывать о том, что уже предвидел, как события станут разворачиваться дальше. Сам-то уже знал, что означает надпись «Enola Gay» на фюзеляже разбившейся «суперкрепости». А когда увидел внутри здоровенную бомбу, сразу стала понятной её начинка. Ни второго такого самолёта, ни второй такой штуки в мире ни прежде, ни потом не существовало, уж мне хорошо это известно.

Тогда же я понял, что история уже пошла по другому пути, чем тот, который мне был известен до попадания в прошлое. Не было атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, а раз так, то план высадки советского десанта на Японские острова, как это и планировалось ещё до того, как чёртова «Enola Gay» совершила тот самый свой полёт, будет выполнен. Но с коррективами.

Мне подумалось: если американцы захотят вернуть свою бомбу, но не смогут, у нас появится ядрёный аргумент для влияния на западных «союзников». Причём такой мощный, что вообще можно будет положить с прибором на их мнение относительно Японии. Мы сможем захватить её сами, превратить в новую советскую республику, ну или просто вырвем у неё жало так, что она навсегда перестанет быть угрозой нашей стране на Дальнем Востоке. И не только нам, если вспомнить, как тамошние милитаристы рот разинули с середины ХХ столетия на всю юго-восточную Азию.

Потому я попросил тогда отправить Кейдзо Такеми обратно в Мишань. Некоторое время – если точнее, трое суток – он должен был пробыть у своего старого знакомого, владельца типографии. Если по прошествии этого времени мы не вернёмся, ему надлежало вернуться в Хабаровск и ждать там. Заодно появится возможность провести время с женой и недавно родившимся малышом.

Тот факт, что Кейдзо здесь, означал лишь одно: командование полка вняло моей просьбе. В самом деле, кому ещё было отправляться на разведку на Хонсю, как не бывшему шпиону? Мне, что ли, со своей чисто славянской физиономией? Скажем, если бы дело происходило в русско-японскую войну, когда император заигрывал с Западом в надежде получить как можно больше современного оружия, то меня был вариант выдать за «иностранного специалиста». Учитывая знание английского, за американского инженера, например.

Но теперь, когда Япония – враг Британии, США и прочим членам антигитлеровской коалиции (она пока ещё так называется, но осталось ей чуть), появление в самом сердце страны англоязычного человека европейской внешности сразу привлекло бы внимание местных властей. Сцапали бы и отвезли в контрразведку в Токио, а там… Я не знаю, что они умеют. Но полагаю, не нашёлся ещё на свете человек, который бы сумел промолчать, когда тамошние специалисты «вежливо спрашивают». Всё-таки «восток дело тонкое, Петруха».

Когда Кейдзо увидел меня, то широко улыбнулся, подошёл, протянул руку. Пожали, крепко обнялись. Я понял, что мне придётся ему очень многое (пусть и не всё) рассказать, а ему – о том, как вернулся через тайгу в Мишань, как ждал нашего возвращения, а после подался обратно в Хабаровск, благо лейтенант Добролюбов выдал ему ещё перед началом поездки документ – нечто вроде удостоверения, в котором говорилось, что товарищ Кейдзо Такеми выполняет особо важную задачу и состоит в спецотряде СМЕРШ.

– Итак, товарищи офицеры, – сказал полковник Грушевой, открывая совещание. Дальше он познакомил нас с представителем Тихоокеанского флота – капитаном третьего ранга Макаром Ефимовичем Граниным. Он прибыл, чтобы координировать наши совместные действия. Проще говоря – обеспечить нашу переправку на подводной лодке к берегам Хонсю.

Ещё был представитель авиаполка, который доложил о проведении воздушной разведки. Но сразу стало понятно: толком ничего увидеть не удалось. Западный берег острова закрыт облаками, а если попробовать спуститься ниже, – попадёшь на экраны радаров. Конечно, большую часть своей авиации японцы бросили против американцев, но и собственную ПВО без штанов не оставили. Потому, если сунуться слишком близко, или истребители начнут охоту, или под огонь зениток попадёшь.

Стали обсуждать, что да как. И как ни крутили, ни кумекали, а выходило: есть лишь один более-менее практичный способ уточнить наличие ПВО и береговой обороны на западном побережье Хонсю – отправить туда разведывательную группу. Тут уж и мне пришлось подключиться, хоть до этого вынужденно молчал, – не моя тематика. То ли дело в моё время, откуда появился! Спутники, дроны, БПЛА, – что угодно. Сфотографировали бы каждый квадратный метр территории, промерили все глубины, – узнали всё в мельчайших подробностях. А потом бы ещё и ракетно-бомбовый удар нанесли прежде чем десантироваться.

Но теперь… Я понимал, что когда наши получат данные разведки, то к Хонсю направится вся Тихоокеанская эскадра, и повторение Цусимы будет уже в обратную сторону. Не они, а мы станем щёлкать японские корабли и вообще всё, что у них умеет плавать и летать, им же останется только сакэ с горя заливаться. Но кто же хочет лезть в воду, не зная броду? Так можно и на минные поля нарваться, подводные и на суше.

Стали думать, что за группа должна быть. С первым кандидатом определились сразу – Кейдзо Такеми, у него есть опыт шпионской работы. Я назвал ещё двух бойцов, – один якут, второй казах. Оба сойдут, пусть и с натяжкой, за местных. Хотя Япония считается этнически однородной страной, культурное и языковое разнообразие всё же присутствует. Например, коренное население северной части Японии, в основном Хоккайдо – это айны. Ещё есть окинавцы – жители островов Рюкю, у них свои язык и культура. Плюс корейцы, китайцы, филиппинцы, вьетнамцы и прочие.

Итак, уже трое. Но командовать кто должен. Кейдзо? Я спросил, старшие офицеры переглянулись и отвели взгляды. Конечно, не при японце будь сказано, только ему такое задание не доверят. Слишком ответственное. Вдруг переметнётся к своим, едва на родной земле окажется? Да, у него в Хабаровске жена с ребёнком. Вроде как на положении заложников, хоть прямо об этом и не говорилось. Ну а всё-таки?

– Придётся всё-таки вам, капитан Оленин, возглавить эту группу, – сказал Андрей Максимович.

Я поднял брови:

– Мне? Простите, товарищ полковник, но первый же тамошний встречный побежит докладывать, когда увидит чужака.

– Ничего, с этим гримёры помогут, – заметил начштаба. – Я тут выяснил: в Наджине есть небольшой самодеятельный театр. Пока оккупация была, он показывал для офицеров пьесы из японского репертуара. Театр кабуки, так называется.

– В нём все роли играют исключительно мужчины, – заметил Кейдзо. – В том числе женские.

Зачем мне это? Я же не собираюсь в бабу облачаться.

– Кстати, а это интересная идея… – задумался вдруг Грушевой, оглядев меня оценивающим взглядом. У меня аж мурашки по телу пробежали. Он это о чём⁈ – Так-так… а что, если товарищ Оленин на время операции превратится, скажем, в… хозяйку крупного поместья на севере Хоккайдо? Взяла слуг и решила совершить молебен в Токио. Товарищ Кейдзо, есть там какой-нибудь храм, где женщины молятся о даровании им ребёночка?

– Да, он называется храм Киёмидзу Каннон-до. Расположен в парке Уэно. Посвящён богине милосердия Каннон и известен как место, где женщины молятся о зачатии и рождении здорового ребёнка. Построен в 1631 году по приказу сёгуна Токугавы Иэмицу. Главное божество храма – Сэндзю Каннон (Тысячерукая Каннон), почитаемая как покровительница женщин, семейного благополучия и материнства. Считается, что молитва перед её статуей помогает женщинам забеременеть и благополучно выносить ребёнка.

Присутствующие удивлённо уставились на японца. Он, закончив, добавил:

– Мы с супругой посещали этот храм до войны, чтобы у нас… – шпион смутился немного, – всё получилось.

– Вот и хорошо, – сказал Грушевой. – Значит, капитан Оленин станет у нас японской дамой, Кейдзо – сопровождающий её муж, а двое бойцов – слуги и охрана. Ну, как такая легенда?

Я пожал плечами. Вот чего-чего, а в бабу мне перевоплощаться ещё ни разу не доводилось. Да и получится ли?

– А если говорить придётся? С моим-то голосом… – я прокашлялся.

– Не придётся, – сказал Кейдзо. – Я скажу, что жена моя дала Сэндзю Каннон обет молчания, пока не забеременеет. Проверять никто не станет, у нас такое не принято.

– Надо бы легенду получше проработать.

– У вас на всё сутки, – коротко заметил Грушевой. – Ровно через сутки я буду докладывать командованию о начале разведывательной миссии. Так что идите и готовьтесь.

– Я сейчас позвоню в комендатуру Наджина, чтобы вас там ждали. Поедете в театр за реквизитом и гримом, – сказал начштаба.

Мы с японцем вышли. Хотели посидеть, поговорить о разном, а тут такое. Что ж, придётся по дороге в город обменяться новостями. Вскоре мы уже тряслись в полуторке, забравшись вдвоём в кузов. Федос крутил баранку, а мы с Кейдзо общались. Я рассказал ему, как героически погиб наш отряд, как выжили только я и Добролюбов, потом как нас отвезли в Москву и наградили. Опер остался в столице из-за ранения, меня же перебросили сюда. Сам вызвался.

Новости же моего спутника были короткими. Добрался до Мишаня, три дня прождал у владельца типографии, потом на попутках, прокладывая дорогу удостоверением, добрался до Хабаровска. Доложился в штабе СМЕРШ, чтобы не записали в беглецы, и оставшееся время провёл рядом с семьёй – им выделили небольшой домик на окраине города.

– Потом пришли и сказали, что мне надо срочно ехать сюда. Я поцеловал жену и ребёнка и в путь.

– А ведь мог и отказаться, – заметил я.

– Мог. Но я не хочу, чтобы моя Япония продолжала оставаться тем государством, которое все вокруг ненавидят, – твёрдо сказал Кейдзо.

– Когда наши туда высадятся, история твоей страны пойдёт по иному пути. Не боишься?

– Она это заслужила, – с каменным лицом ответил мой спутник.

Глава 50

Спустя некоторое время мы вместе с Кейдзо прибыли в комендатуру Наджина. Там нас вышел встречать молодцеватый лейтенант. Забрался в кабину нашей полуторки, чтобы показывать Федосу дорогу. Вскоре мы остановились около двухэтажного, ничем не примечательного домишки, который мне показался крошечным. Правда, я видел только его фасад, потому и сделал вывод, что уж это строение никак театром быть не может.

Ошибся. Это и правда оказался театр. Только маленький очень: главный зал вмещал, по моим прикидкам, человек сто, не больше. Нас провели к директору, и тот, когда увидел японца рядом со мной, аж весь позеленел.

– Что это с ним? – спросил я лейтенанта.

– У него японские оккупанты жену расстреляли. Она тут актрисой работала.

– Да? За что? – поинтересовался Кейдзо.

– Отказалась кричать «Слава Японии» в какой-то пьесе. Причём расстреляли прямо на сцене, во время репетиции, на глазах у всей труппы. Чтобы другим неповадно было.

– Вот же зверьё, – заметил я, сжав кулаки.

– Да, они тут такое вытворяли… – заметил лейтенант. – Нам местные рассказывали. Волосы дыбом и кровь закипает от ненависти. Так что простите его.

– Хорошо, – кивнул я. – Как мы с ним общаться-то будем? Я по-корейски ни слова не понимаю. А ты, Кейдзо?

Он мотнул головой. Что ж, так бывает. Это лишь неучам кажется, что японский, китайский и корейский очень близки и похожи, как русский, украинский и белорусский. На самом деле они формировались обособленно друг от друга, их даже сравнивать тяжело.

– Я немного говорить русский, – неожиданно произнёс директор. В отличие от китайских товарищей, с которыми нам прежде доводилось иметь дело, этот не улыбался, оставаясь серьёзным.

– Да? Это хорошо, – сказал я и, специально медленно произнося слова, чтобы собеседнику было понятно, объяснил цель нашего визита.

– Ваши костюмы уже готовы, – сказал кореец. – Прошу следовать за мной.

Он провёл нас длинным коридором в заднюю часть театра, и вскоре мы оказались в реквизиторской. Здесь много чего было: парики, обувь, одежда, грим и много чего ещё. Всё, насколько я понял, с уклоном в японскую тематику, поскольку кто бы позволил оккупированным корейцам ставить пьесы про историю своей Родины? Да и сейчас, насколько я понимаю, в Северной Корее не бывает премьер, посвящённых правлению какого-нибудь местного императора. У них на повестке дня исключительно военно-патриотическая тематика современной эпохи, начиная с Ким Ир Сена и далее.

Что ж, таков их выбор. Интересно, а каким он станет теперь? Ведь если мы захватим Японию, Корейская война едва ли состоится.

Пока костюмер, худенький пожилой мужичок, доставал костюмы и аксессуары для меня и Кейдзо, – ему объяснили, что мы должны изображать семейную пару (для кого или для чего – он не знал, но видимо решил, тоже для спектакля), – я задумался. Ведь это что же получается? Впервые за всю свою многовековую историю Россия нападёт и оккупирует государство, которое формально на нас даже не нападало?

Парадокс, но ведь это мы Японии войну объявили, а не она нам. Ещё 8 августа Молотов принял японского посла, которому от имени Советского правительства сделал заявление, что СССР с 9 августа будет считать себя в состоянии войны с Японией. Двумя днями ранее Сталин и начальник Генштаба Антонов подписали Директиву Ставки ВГК № 11122 главнокомандующему советскими войсками на Дальнем Востоке, приказывая трём фронтам (Забайкальскому, 1-му и 2-му Дальневосточным) начать 9 августа боевые действия против Японии. Получается, мы – страна-агрессор, коим не были никогда прежде? В таком случае чем мы лучше американцев, которые сбросили… ну, собирались то есть сбросить атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки? Ведь если наш десант высадится на западном берегу Хонсю, и если японские войска не станут повсеместно выбрасывать белые флаги так же, как это делает теперь Квантунская армия, то нас ждёт затяжная кровопролитная война.

Ведь почему немцы, к примеру, не организовывали партизанское движение на своей территории, когда Красная Армия пробивалась к Берлину? Нет, лапки кверху и «Гитлер капут!» Потому что подавляющее большинство людей давно разочаровались в своём фюрере, а были и те, кто изначально понимал: этот чокнутый фельдфебель, озабоченный ненавистью к евреям, ведёт страну к катастрофе. Да, оставались ещё убеждённые нацисты, но их было очень мало.

В Японии же такого нет. У них император – нечто особенное: его праздничное высочество, повелитель четырёх морей и так далее. Вообще, согласно легенде, императоры Японии являются прямыми потомками богини солнца Аматэрасу. Вера в них осталась непоколебимой даже после позорной капитуляции в 1945-м, и вот же какое дело: никакое западное влияние не сумело заставить японцев перестать верить в своего императора! Как британцев – в своего монарха.

Что же выходит: мы столкнёмся с ожесточённым сопротивлением всех местных жителей, от мала до велика? В таком случае нам те несколько сот километров до Токио тысячами покажутся, особенно если учесть сложный рельеф местности. Мне даже показалось в какое-то мгновение, что во время аудиенции со Сталиным и Берией следовало бы сказать об этом. Только нет смысла укорять себя за прошлое. Всё равно ничего не изменишь.

Кроме того, это атомные бомбы изменили расстановку сил. Сейчас Японская империя – по-прежнему сильна, несмотря на удары американцев по её базам на Тихом океане. Насколько я помню, США тоже планировали высадку десанта, но «Малыш» и «Толстяк» помогли сломить воинственный дух противника. Теперь, получается, нам придётся кровь проливать на японских островах.

Тощий кореец вскоре закончил, предложив нам с Кейдзо переодеться. Когда встали рядом, облачённые в костюмы, и директор театра, и костюмер удовлетворённо закивали головами. Им понравилось, как получилось. Правда, мне ещё предстояло наложить тонну грима, чтобы стать похожей на женщину, а также научиться ходить на гэта – японских деревянных сандалиях в форме скамеечки. Также надевать кимоно, делать причёску… как подумаю об этом, противно становится.

Когда это я, капитан Оленин, выглядел, как крашеная баба⁈

Но никуда не денешься. Путь разведчика тернист, на нём простых решений не бывает. К тому же хороший опыт. Мало ли, в жизни пригодится. Правда, ещё не знаю, как именно, только… Я вздохнул. Приказ есть приказ. Не давать же заднюю, когда подготовка в самом разгаре. Так что пришлось у корейцев брать уроки того, как правильно перевоплощаться в японскую барышню. Кейдзо в этом отношении было намного легче, он ведь местный и знает, как что правильно натягивать.

Поскольку полковник Грушевой выделил нам на подготовку всего сутки, пришлось запоминать буквально на ходу и тренироваться снова и снова. До тех пор, пока эти чёртовы гэта не стали мне, как родные. Равно и таби – японские носки высотой до лодыжки с отделённым большим пальцем, да и многое другое. Чтобы всё запомнить, я хотел было в блокнот записать, но Кейдзо остановил с ухмылкой:

– Я тебе подскажу, что и как.

Я посмотрел на него недовольно. «Вот же чёрт ускоглазый! – подумал иронично. – Прикалывается, как пить дать! Нашёл себе дурачка, чтобы над ним шутки шутить». Потом глянул в зеркало. А ведь прав шпион! Выгляжу комично, напоминаю Олега Табакова, когда тот исполнял роль буфетчицы Клавы в спектакле «Всегда в продаже». Правда, тот моложе был… но какая разница?

Уже поздно вечером, когда в театре приходится зажигать керосиновые фонари, чтобы видно было, куда идти, и не потеряться в хаосе реквизита (не знаю почему, но электричества пока тут нет), мы выходим на улицу и жадно глотаем прохладный воздух. Всё-таки столько часов провести в пыли, среди барахла, – это испытание для лёгких. Но зато у нас с собой несколько костюмов, грим и прочее, – всё, чтобы превратить нас с Кейдзо в семейную пару.

– Постойте, – говорю, останавливаясь возле полуторки, в которой ждёт Федос, измученный долгим ожиданием. – А за чей счёт банкет?

– Какой банкет? – удивился Кейдзо.

Не буду посвящать его в детали фильма «Иван Васильевич меняет профессию», откуда взял фразу, потому уточняю:

– Ну, кто оплатит все эти костюмы, обувь и прочее?

Сонный лейтенант разводит руками.

– Кажется, комендатура… – начинает он, из чего я делаю вывод: корейских товарищей попросту «нагнули», выражаясь языком моего мира. Это неправильно. Конечно, от театральных деятелей не убудет, у них одежды всякой много. Но я помню железобетонное правило, которому следую всю жизнь: каждый труд должен быть оплачен. Потому прошу Кейдзо с лейтенантом сесть в машину, а сам беру директора театра за рукав и отвожу в сторонку для приватного разговора.

– Возьмите, – протягиваю ему три золотые монеты. Вот и пригодились те сокровища, которые я прихватил с собой.

Он смотрит на деньги, изумлённо расширяет глаза.

– Берите, это достойная оплата за ваш труд, – говорю ему строго, хватаю за руку и высыпаю тяжёлые кругляши на ладонь. – Всё должно быть по-честному.

Директор берёт монеты, прячет их в карман пиджака, и вид у него опасливый.

– Всё в порядке, – заверяю его. – Никто ничего не спросит. Обменяете, на что нужно. Или купите. Не знаю, как здесь принято.

Кореец крепко жмёт мне руку. Наконец-то вижу, как он улыбается. Потом возвращаюсь в полуторку и говорю Федосу, чтобы вёз нас в комендатуру. Там оставляем лейтенанта, а дальше направляемся на восток, в расположение своего полка.

Глава 51

Разработка операции под кодовым названием «Самурай» (чёрт его знает, кому из офицеров взбрело в голову это нерусское слово, но оно прицепилось, как репей, и вскоре даже просочилось в официальные документы, став частью штабных шифровок) после нашего с Кейдзо возвращения пошла в бешеном темпе. Времени на раздумья не оставалось – каждые сутки были на счету.

Но тут нас поджидала засада: никто, ни одна живая душа, не знал, насколько крепко японцы заминировали свои прибрежные воды (если они вообще этим озаботились). Есть ли там минные поля, готовые разнести в щепки любой корабль или подлодку? Мысли невольно возвращались к Великой Отечественной: фашисты в самом её начале, чтобы не выпустить основные силы Балтийского флота из Таллина, где он тогда базировался, в Кронштадт, превратили море в смертельный капкан, засыпав минами очень плотно.

Когда же большинству наших кораблей всё-таки удалось вырваться, фашисты от злости нашпиговали Балтику ещё сильнее, да так, что наш флот оказался заперт у Ленинграда. Без карт соваться на большую воду было равносильно самоубийству. После войны эти проклятые мины ещё долго всплывали из глубин, поднятые штормами, унося жизни рыбаков и торговых судов. А что с Японией теперь? Полная тьма. Может, их воды – такой же адский котёл, только ждущий своего часа?

И вот загвоздка похуже: наш единственный козырь в этой игре – Рихард Зорге, гений советской разведки в Японии, – был давно потерян. Его казнили 7 ноября 1944 года, а вместе с ним японцы уничтожили всю его сеть, словно вырубили под корень. С тех пор – ни слова, ни намёка из Токио в Москву. Были ли там ещё наши люди? Может, и были, но рисковать под носом у японской контрразведки, которая не спала ни днём, ни ночью, никто не решался.

Могло получиться, что мы отправимся прямиком в мясорубку, с завязанными глазами, полагаясь только на удачу и собственные нервы, натянутые до предела. Отступать некуда – приказ железный, а провал означал бы крах всего плана. Но хуже всего – если американцы пронюхают о нашей высадке и кинутся перехватывать инициативу, Япония превратится в кровавую арену, как Корея, которая уже трещала по швам, стремительно катясь к разделу на «красный север» и «звёздно-полосатый юг». Пока этого не случилось, но запах большой драки уже витал в воздухе.

Через неделю мы были на низком старте. Одежда, фальшивые документы, деньги – всё собрано. Оружие? Четыре меча, включая мой, выкованный древним мастером Мицуи Хара, и четыре кинжала танто. Никакого огнестрела, – это опасно. Кейдзо, потомок самурайского рода, мог носить катану открыто, не вызывая вопросов. Наши сопровождающие – его «слуги» и телохранители – тоже вписывались в легенду. А мне, «женщине», придётся прятать клинок под одеждой: тамошним дамам подобные вольности запрещены.

Утро перед отправкой выдалось тяжёлым. Полковник Грушевой, с лицом от недосыпа серым, как бетон, выдавил короткое напутствие, больше похожее на приказ не сгинуть раньше срока. Мы пожали руки товарищам – у некоторых в глазах уже читалась тревога за нас – и вчетвером забрались в полуторку. Машина, скрипя всеми болтами, потащила нас в Наджин.

Там, в порту, ждала С-55 – дизель-электрическая подлодка серии IX-бис «Средняя», готовая нырнуть в океан вместе с нами на борту. Выгрузились молча. Я отвёл Федоса в сторону и, глядя ему в глаза, выдал последнее: если не вернусь через три недели – а это всё, что нам дали на разведку, – он должен взять ящик, который я спрятал неподалёку от расположения полка среди скал, и передать его начальству. «Только тронь его раньше – и тебе конец, – рявкнул я, сжимая плечо бойца. – Там бумаги, за которые трибунал шлёпнет без разговоров». Парень побледнел, но кивнул. Я знал: любопытство может его погубить, а страх – наш единственный шанс сохранить секрет в тайне.

Капитан третьего ранга Макар Ефимович Гранин встречал нас у трапа С-55 вместе со своим старшим помощником. Матросы помогли перенести вещи, – их было немного, в общем-то, всё уместилось в два небольших резиновых и плотно закупоренных мешка. После этого нам предложили забраться внутрь подлодки, и вскоре раздались команды к отплытию.

Никогда бы не подумал, что у меня будет приступ клаустрофобии. Вроде прежде этой хворью не страдал. Но когда оказался в страшно тесном, с тяжёлым воздухом, – он мне показался густым даже, – пространстве подлодки, испытал сильное желание выбраться поскорее наверх и ощутить на лице поток свежего океанского ветра. Однако приходилось привыкать к новым условиям. Да и не только мне, а всей группе: я видел, как побледнело лицо Кейдзо и наших «охранников» – казаха Тимура Сайгалиева и якута Анатолия Иванова.

Помню, как бывший шпион удивился, когда посмотрел на нового члена группы:

– Алексей, – сказал он. – Как человек с такой внешностью может называться Анатолием Ивановым? Это всё равно, если бы у меня так в паспорте было написано.

Пришлось пояснить, что такая вот национальная политика в тамошнем регионе, притом повелось издавна, ещё с царским времён. Имена у якутов сложные, по-русски порой и не выговорить, а фамилий отродясь не бывало. По сути, их заменяли вторые имена-прозвища. Как у славян, только намного позже по времени. Был Васька сын кузнеца, стал Кузнецовым, супони делал – стала вся семья Супоневыми. У якутов так же: было прозвище Тимирдэй (если по-русски, то «железка»), получился Тимирдяев. Был Кэччэгэй (скряга, жмот), – вышло Китчегясов и тому подобное.

– Значит, у него есть настоящее, родовое имя? – спросил Кейдзо.

– Наверное, – пожал я плечами. – Поближе познакомитесь, узнаешь.

Теперь же для нас было самым главным привыкнуть к крошечному внутреннему пространству подводной лодки, не мешать команде работать и не биться всеми частями тела о многочисленные краны, трубы и прочие выступающие детали, механизмы и прочие приборы, предназначения которых я даже представить себе не мог. С-55 по сложности мне казалась чем-то вроде кабины космического корабля, и было совершенно непонятно, как моряки с этим разбираются.

О переходе к Хоккайдо мне особенно вспомнить и нечего. Пили, если, спали, иногда наслаждались свежим воздухом, когда лодка шла в надводном положении. Но при этом внимательно всматривались в бескрайний простор, чтобы не пропустить летящий вражеский самолёт-разведчик. Но, на удивление, за трое суток ни один не попался. Видимо, все свои летательные аппараты японцы бросили на борьбу с американцами. Что ж, так рассуждать, в самом деле, было логично: США наступают с юга и юго-востока, с востока и тем более севера их ожидать не приходится, – чтобы отправить армаду кораблей от Сан-Франциско, например, придётся долго думать о том, как обеспечить её переход через Тихий океан. Американцы же воевать вдали от своих военно-морских баз очень не любят – не приучены сражаться, как советские воины, если возникнет тяжёлая ситуация, без регулярного снабжения. Им комфорт подавай.

Рассуждая про потенциальную угрозу с Запада, от СССР, то, судя по всему, в японском генеральном штабе решили так: пока советские войска заняты сражениями на континенте, где им противостоит Квантунская армия, нападения ждать не приходится. «Просто они ещё не знают, что мы уже начали подготовку к вторжению на Японские острова», – подумал я однажды, жадно вдыхания свежий солёный воздух, когда выдалась очередная возможность.

Вообще за всё время нашего пути, как ни странно, разделяющее нас море показалось пустынным. Лишь когда стали приближаться к Хоккайдо, – до него оставалось около сотни километров, – начали попадаться небольшие японские судёнышки. Но ни одного военного – только рыболовецкие, притом самые допотопные, практически все парусные. Из чего был сделан ещё один вывод: прибрежные воды минными заграждениями не защищены.

Однако вопрос повис в воздухе: где береговая охрана? Неужели у Японской империи ни одного мало-мальски вооружённого корабля не осталось, чтобы хоть для вида патрулировать западный берег Хоккайдо? Ответ на этот вопрос нашёлся, когда до суши оставалось около полусотни километров. Внезапно из-за крошечного островка появился небольшой катер. Капитан подлодки скомандовал «Убрать перископ! Срочное погружение!» Не было ещё понятно, заметили японцы наш перископ или нет, но рисковать никому не хотелось, – это могло поставить всю операцию под угрозу срыва.

С-55, затаив дыхание, ушла под воду, словно загнанный зверь, прячущийся от охотника. Тишина в отсеках давила на уши, нарушаемая лишь скрипом металла да редкими приказами, отдаваемыми шёпотом на случай, если у японцев есть сонар.

Мы все понимали: если катер нас засёк, то дальше будет только хуже – сигнал в штаб, и через пару часов здесь уже будут не жалкие рыбацкие лодчонки, а что-то посерьёзнее. Я прижался к холодной переборке, ощущая, как пот стекает по спине, и пытался представить, что творится там, наверху. Кейдзо, сидя напротив, точил свой танто, совершая медленные, почти медитативные движения, выдающие напряжение, которое он не хотел показывать. Его глаза, узкие и холодные, словно сталь катаны, смотрели куда-то сквозь меня, в невидимую точку на горизонте судьбы.

Капитан, – суровый морской волк с лицом, изрезанным морщинами, напряжённо вслушивался в доклады гидроакустика. «Тихо… слишком тихо», – пробормотал он, и эти слова повисли в воздухе. Лишь через несколько минут, показавшихся вечностью, стало ясно: катер ушёл. Погони не будет. Перископ снова подняли, осторожно, будто проверяя, не затаился ли враг за следующим островком. Но горизонт оставался чистым – ни дыма, ни силуэтов.

Этот эпизод лишь подогрел мои мысли о том, что творится в умах японского командования. Они, похоже, действительно считали, что советская угроза – это далёкий мираж, пока Квантунская армия держит нас в Маньчжурии. «Пусть думают так и дальше, – мелькнула мысль, горькая и злая. – Чем дольше они спят, тем ближе мы к их горлу». Но расслабляться было нельзя. Пустота моря, отсутствие патрулей – всё это пахло ловушкой. Может, просто выжидают? Или их силы настолько истощены, что охранять Хоккайдо уже некому? Ответа не было, и это нервировало сильнее всего.

Когда подлодка всплыла в нескольких километрах от берега, ночь уже накрыла воду чёрным покрывалом. Луна, тонкая, как лезвие, едва пробивалась сквозь тучи, и это было нам на руку. Нас высадили на резиновой шлюпке, поскольку свою идею – выбраться через торпедный аппарат, я решил не озвучивать. Ни к чему, ведь пока опасность не так велика.

Весла бесшумно резали волны, и вскоре под ногами захрустел мокрый песок. Хоккайдо встретил нас сыростью и тишиной, нарушаемой лишь далёким криком какой-то птицы. Я оглянулся на подлодку – её силуэт уже растворялся в темноте, уходя обратно в глубину, как призрак, выполнивший свою миссию.

Первым делом мы укрылись в зарослях низкого кустарника, что тянулся вдоль берега. Кейдзо, не теряя времени, вытащил закатанную в полиэтилен карту.