Текст книги "Оленин, машину! 2 (СИ)"

Автор книги: Дарья Десса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Глава 44

Следующие трое суток тянутся для меня, словно нескончаемая пытка ожидания. Время в этом номере, превратившемся в комфортабельную тюрьму, будто застыло, и каждый час кажется вечностью. Окно, за которым не простирается свобода, поскольку выходит оно во внутренний двор, остаётся лишь злой насмешкой – проверено, и у двери, как верный страж, дежурит боец с автоматом. Не тот же самый, конечно, – люди живые, их меняют, но суть от этого не меняется. «Не положено», – бросает он, стоит мне однажды попробовать выйти в коридор, и в его голосе звучит железная уверенность. Спорить с ним я не стал – себе дороже, да и зачем? Он лишь выполняет приказ, и делает это честно, без лишних вопросов.

Конечно, мысли о побеге не раз посещали меня. Можно было бы, наверное, сплести верёвку из простыней и попытаться спуститься по ней вниз, в этот глухой внутренний двор. Но что потом? Ведь у ворот наверняка охрана, и даже если удастся преодолеть её, что дальше? Куда бежать в этом чужом городе, где каждый угол может таить в себе опасность? Любой постовой милиционер или патруль, получив ориентировку, сможет меня шлёпнуть. Нет, я накрепко застрял в этом неприметном здании, где царит гнетущая тишина, нарушаемая лишь редкими шагами да стуком дверей.

Самое тяжёлое в такие моменты – думать о своём будущем. С прошлым-то всё ясно, оно осталось позади, и возврата к нему нет. А вот что ждёт впереди? И тут предположений у меня великое множество, и все они не сулят ничего хорошего. Самое простое – отведут в подвал и шлёпнут. Зачем нужен лишний свидетель, когда можно просто убрать его с пути?

Посложнее вариант – сначала станут допрашивать, вытягивая из меня все соки, заставляя вспомнить каждую мелочь, каждый шаг, сделанный с самого начала жизни. Потом, когда уже не буду нужен, превратившись в выжатый лимон, всё равно шлёпнут. Или, может быть, дадут лет двадцать пять и отправят на урановые рудники, а из таких мест не возвращаются.

В такие минуты мысль о побеге кажется всё более заманчивой, но разум подсказывает, что это лишь путь к верной гибели. И всё же, в глубине души, я не теряю надежды на чудо, на то, что где-то там, за стенами этой тюрьмы, есть кто-то, кто сможет помочь, кто-то, кто не даст мне сгинуть в безвестности. Но пока что остаётся лишь ждать, и каждый час, проведённый в этой тишине, отдаётся в сердце гулким эхом.

Хорошо, я попросил бойца принести мне почитать чего-нибудь, иначе с ума же сойти можно. Он передал просьбу начальству, и вскоре я разжился несколькими номерами советских газет, да ещё книжкой «Краткий курс истории ВКП(б)». Что ж, на безрыбье и рыбу раком, как говорится.

В одно мгновение, как это часто бывает в жизни, всё меняется. Раздаётся стук в дверь – вот оно, отличие тюремной камеры от номера в гостинице: в первую не стучат, вежливо прося разрешения войти. Этот звук, такой обыденный в другой ситуации, сейчас кажется громом среди ясного неба. Сердце замирает, и в голове мелькают сотни предположений.

На пороге появляется тот самый майор, который сопровождал меня в Кремль. Его лицо непроницаемо, как маска, и в глазах невозможно прочесть ни намерений, ни эмоций. Он стоит, словно скала, неподвижный и уверенный, и в этот момент я понимаю, что всё решится здесь и сейчас.

Офицер делает шаг внутрь, и в его движениях чувствуется привычная военная выправка. Он оглядывает комнату, словно оценивая обстановку, и наконец, его взгляд останавливается на мне. В нём нет ни злобы, ни сострадания, лишь холодная расчётливость.

– Собирайтесь, – говорит, и его голос звучит как приказ, не терпящий возражений. В его словах нет объяснений и обещаний, лишь сухая констатация факта. Я понимаю, что у меня нет выбора, и всё же в глубине души теплится надежда, что это не конец, что за этой дверью меня ждёт нечто большее, чем просто неизвестность.

Собравшись с мыслями, я следую за майором, – нищему собраться только подпоясаться, – и каждый шаг отдаётся в голове гулким эхом. В коридоре царит тишина, и лишь звук наших шагов нарушает её. Мне казалось, что пойдём вниз, а двинулись наверх по центральной лестнице. Прошли два пролёта, и снова коридор. Вскоре оказались перед дверью с надписью «Актовый зал». «Вот это уже совсем интересно», – подумал я, и на душе чуть легче стало. Всяко не подвал. В актовых залах не расстреливают.

Входим, а там внутри представительная группа товарищей: генерал-лейтенант Селивановский, с ним два полковника госбезопасности. В сторонке, не отсвечивая, уже знакомый мне по длительному полёту адъютант и всё, больше никого. Но самое главное – Серёга Добролюбов! Стоит перед старшими офицерами, опираясь на палочку. Смотрит на меня, улыбается. Подмигивает даже. Значит, если у него хорошее настроение, то, видимо, что-то знает, чего мне пока неизвестно.

Подхожу, встаю подле. Мы вроде как в одном ряду теперь, а Селивановский и полковники – напротив. Подходит адъютант, подносит генерал-лейтенанту папку. Майор в это время, стоя поодаль, командует:

– Смирно!

Мы с опером вытягиваемся.

Самый старший по званию раскрывает папку, торжественно читает:

– Указ Президиума Верховного Совета СССР «О присвоении звания Героя Советского Союза военнослужащим Главного управления контрразведки „Смерш“ Народного комиссариата обороны Красной Армии». За образцовое выполнения заданий Командования на фронте борьбы с японским фашизмом и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда»: старшине Оленину Алексею Анисимовичу.

Я, кажется, слышу нечто странное. Но адъютант снова подходит, на этот раз с двумя бархатными коробочками. Селивановский их открывает и по одной цепляет мне на гимнастёрку высокие награды.

– Служу Советскому Союзу! – отвечаю, а голос звучит, будто кто-то другой его произносит. Возвращаюсь в строй.

– Указ Президиума Верховного Совета СССР «О награждении орденами и медалями СССР военнослужащих Главного управления контрразведки „Смерш“ Народного комиссариата обороны Красной Армии». За образцовое выполнение специального задания правительства СССР наградить: орденом Ленина: лейтенанта Добролюбова Сергея Сергеевича.

Орденом Красной Звезды посмертно: рядового Жигжитова Бадму Саяновича. Рядового Сташкевича Микиту Федосовича. Сержанта Суркова Андрея Максимовича. Сержанта Черненко Остапа Николаевича.

Мы с Добролюбовым стоим и слушаем, а по телам, – знаю не только за себя, но и за Серёгу, – мурашки по телу бегут при упоминании наших героев.

– Председатель Президиума Верховного Совета СССР Калинин, Секретарь Президиума Верховного Совета СССР Горкин, – заканчивает Селивановский.

Нам кажется, что на этом всё, но Николай Николаевич, вдруг улыбнувшись, делает знак адъютанту, и тот приносит ещё папку. Генерал-лейтенант снова зачитывает, но теперь не Указ, а приказ по Главному управлению контрразведки СМЕРШ. Согласно нему, лейтенанту Добролюбову присваивается внеочередное звание майор («Вот это да, – думаю восхищённо. – Перепрыгнул сразу два звания, ну прямо Гагарин!»), а мне… когда слышу такое, не могу поверить своим ушам. Я снова капитан⁈

– Простите, товарищ генерал-лейтенант, – подаю голос, когда Селивановский замолкает. – Тут, вероятно, ошибка. Я же всего-то старшина, как же можно? Ведь офицерское звание… тут обучаться надо.

– Сомневаетесь в решении лично товарища Сталина? – спрашивает Николай Николаевич в ответ с лёгким прищуром, заставляя меня прикусить язык.

– Никак нет! Виноват! – вытягиваюсь. «Ну, что же, как был я капитаном в прошлой жизни, так и в этом стал. Если формально, то не достоин столь высокой чести, как и высших наград Советского Союза, – думаю, стараясь успокоить бешено стучащее сердце. – Но, если подумать, что моего опыта и знаний достаточно для того, чтобы по праву носить по четыре звёздочки на погонах… Так тому и быть».

После вручения погон Селивановский говорит, что им был подписан приказ. Точнее, два. Первый касается майора Добролюбова. Ему в виду ранения предстоит остаться в Москве и после излечения и восстановления перейти к оперативной работе. Ну, а меня отправляют обратно на Дальний Восток. Буду участвовать в подготовке и высадке наших войск на Японские острова.

– Так решение об этом уже принято? – изумлённо спрашивает Серёга.

– Да, – отвечает генерал-лейтенант. – Государственный комитет обороны приказал Генштабу заняться разработкой операции, и она уже в самом разгаре. Но детали не спрашивайте, – Николай Николаевич подмигнул. – Не расскажу.

Меня подмывает спросить об атомной бомбе и американских инженерах. Кажется, Селивановский сам понимает, потому делает знак, и полковники и все остальные покидают актовый зал. Когда остаёмся втроём, он смотрит на меня:

– Объект доставлен в научную лабораторию. Им будет заниматься академик Курчатов. Товарищ Сталин поручил создать особую комиссию, которая изучит технологии, ну а дальше видно будет.

Я знаю, что будет дальше. Только на несколько лет раньше. В моей истории советским учёным удалось создать и испытать атомную бомбу четыре года спустя. Надеюсь, в этом времени получится гораздо раньше. Но самый главный итог того, что нам удалось отбить «Малыша» у американского десанта уже очевиден: иначе бы наша армия не готовилась форсировать японское море, чтобы оказаться на территории противника.

– В столовой вас ждёт торжественный обед, – говорит Селивановский. – Ну, а мне пора. До свидания, товарищи, – он жмёт каждому руку, потом уходит.

Смотрим несколько секунд друг на друга ошалелыми глазами. Ну ладно я, мне награды в прошлой жизни доводилось получать. Правда, не такие высокие, и Героем России не признавали. Но гордиться есть чем: медаль «За отвагу», ордена Мужества и Красной Звезды, – честно их заслужил, проливая кровь. А вот для Серёги становиться кавалером ордена, да ещё Ленина, в новинку. Он посматривает на награду сверху вниз, не веря в происходящее.

Первым прихожу в себя и говорю:

– Ну что, товарищ майор, пошли накатим на прощание? Кто знает, свидимся ли когда. Да и нужно помянуть наших ребят.

– Точно. У меня к тебе просьба, Алексей. Ты когда вернёшься, семью Хуа Гофэна не забудь. А то нехорошо получается. Нас наградили, парней тоже, а он безо всего остался.

– Сделаю, Серёга. Обещаю, – говорю ему.

Мы выходим, – теперь, слава небесам, автоматчики не сопровождают на каждом шагу, – и натыкаемся на того майора. Он впервые за всё время улыбается:

– Товарищи, прошу следовать за мной.

Идём в столовую, и там, вдвоём, – ну а с кем ещё праздновать, если из всего отряда только мы остались? – проводим вечер. Вспоминаем, мечтаем. После расстаёмся, и следующим утром меня отвозят на аэродром и сажают в самолёт. Пилоты и пассажиры, – военные в основном, – поглядывают уважительно. Всё-таки Герой Советского Союза, как никак. Мне приятно. Только знаю же: высокие звания – это не только оценка заслуг, но и аванс.

Глава 45

Почти двое суток мне пришлось бы добираться до расположения своего 13 ОТБ СМЕРШ. Путь напоминал тот, что был недавно, только всё наоборот. Причём ехать-то предстояло не до своего танкового батальона, который продолжал успешно наступать на востоке Китая, громя деморализованную Квантунскую армию. Согласно предписанию, полученному от подчинённых генерал-майора Селивановского, я должен был прибыть в распоряжение управления СМЕРШ Забайкальского фронта.

Что и сделал, когда наконец смог туда доехать, потому как вымотан был до предела. Ничто так не высасывает жизненные силы, как многочасовое сидение на одном месте. Я про самолёт, который вернул меня обратно. К тому же это ведь не какой-нибудь комфортабельный Ту-154 с регулируемыми креслами. У Ли-2 сиденья жёсткие, а при пролёте через зону повышенной турбулентности самолёт трясёт так, что кажется, – вот-вот и ёжика родишь.

Словом, когда наша винтокрылая «ласточка», чёрт бы побрал эту заразу американского производства, приземлилась наконец, я выбрался наружу, и одно только было желание. Вернее, сразу два: махнуть триста граммов беленькой и потом блаженно покурить где-нибудь в тишине. Чёрта с два всё это удалось. Пришлось топать через весь аэродром, а потом ещё трястись в кузове студебекера, благо такой отыскался и шёл попутным рейсом.

К полудню я уже был в управлении СМЕРШ Забайкальского фронта. Показал документы, и младший лейтенант на входе, с уважением посмотрев на мои награды, пропустил внутрь. Заодно сказал, к кому мне нужно обратиться по прибытии. Я так и сделал, а когда оформился, мне было сказано явиться к начальству. Им оказался подтянутый, среднего роста, седовласый, с коротко стрижеными усами генерал-майор.

– И что мне с вами делать, капитан Оленин? – хмуро спросил он, ознакомившись с моими документами.

По его лицу было понятно следующее: тот факт, что лично товарищ Сталин своим распоряжением произвёл старшину в капитана, вызывал вопросы. За какие такие заслуги? Чем выделился этот простой старшина, чтобы ему сам Верховный Главнокомандующий жаловал офицерское звание? А награды за что?

Генерал-майор очень хотел спросить. Но увы. На том, за какие заслуги я стал Героем Советского Союза, стоял гриф «Совершенно секретно», и потому задавать вопросы было бесполезно. Да к тому же опасно. Короче: нельзя, и точка. Начальник управления СМЕРШ Забайкальского фронта был тёртый калач, потому всё прекрасно понимал.

– Направьте, куда посчитаете нужным, товарищ генерал-майор, – ответил я.

– Есть предпочтения какие-то? – спросил он не слишком уверенно.

Мне подумалось, что прекрасно его понимаю. Ещё неделю назад стоящий перед ним человек был, по сути, нет никто и звать никак. Простой водила. Гонял на своём виллисе, по службе характеризовался положительно, но звёзд с неба не хватал, ни в чём предосудительном замечен не был. Обыкновенный исполнитель, коих в Красной Армии сотни тысяч. И тут вдруг, благодаря какому-то событию за семью печатями, этот человек стал капитаном и получил высшую награду страны.

С чего бы вдруг⁈ Увы, но этот вопрос генерал-майора должен был остаться без ответа.

– Так точно! – сказал я. – Хочу вернуться в свою часть и участвовать в высадке на Японские острова!

Начальник управления поднял брови.

– А откуда вы, товарищ капитан… – он вдруг понял, что моя осведомлённость проистекает намного дальше, чем может показаться, и потому осёкся. – Да, конечно. Что ж… сделаем так. Подождите-ка в коридоре, мне нужно посоветоваться.

– Есть!

Я вышел и провёл рядом с кабинетом битых полтора часа. Что генерал-майор обсуждал со своими подчинёнными, которые вскоре прибыли с папками, не знаю. Но когда совещание закончилось, и все удалились, адъютант начальника управления позвал меня обратно. Там генерал-майор торжественно объявил, что с этой минуты я назначен на должность начальника разведки полка СМЕРШ. И назвал его номер.

– Простите, товарищ генерал-майор, – заметил я. – Насколько мне известно, там уже есть начальник разведки – майор Грозовой Демьян Мартынович.

– А, так вы ничего не знаете? – спросил начальник управления. – Он недавно был тяжело ранен. Пуля раздробила кость в ноге. Вероятно, майор Грозовой больше не вернётся в действующую амимию, будет комиссован.

В голосе генерал-майора мне послышалось сожаление. Что ж, я с ним солидарен: Демьян Мартынович для нашей армии был человек бесценный. Огромный военный опыт, – начинал с рядового в развалинах Сталинграда, а закончил Великую Отечественную начальником разведки полка, который сражался в Берлине в составе Второго Украинского фронта. К тому же надёжный, как скала. Умный, как… Мне тоже стало его искренне жаль.

– Товарищ генерал-майор, – заметил я. – Но ведь должность-то моему званию не совсем соответствует.

– Тут важны не только звёздочки на ваших погонах, товарищ капитан, – ответил он. – Но и высшая награда СССР. Не знаю, за что вам её вручили. Но убеждён: заслуженно. Короче, отправляйтесь в полк. До дня высадки осталось немного времени. На месте всё узнаете.

– Есть! – ответил я и, щёлкнув каблуками хромовых сапог, развернулся и строевым шагом вышел.

Мысли, пока искал машину до передовой, где находился мой полк, – новое место службы, – были разные. Я ещё пока летел в самолёте, подумал: 'Уж не засада ли это всё? Как только приземлюсь в Хабаровске, меня буду ожидать архаровцы с ППШ. Скрутят, да и в каталажку. Там объявят приговор по 58-й статье, а дальше… или вышка, или 25 лет строго режима где-нибудь за Полярным кругом.

Но разум подсказывал: хрень всё это собачья. Навеяна книжками сволочи и предателя Александра Солженицына. Того самого, который якобы на «воспоминаниях сидельцев» себе славу международную сделал. Даже Нобелевскую премию по литературе получил, гад. Кто ж не знает его лживой от первого слова до последнего книжки «Архипелага ГУЛАГ»? Вот и я, пока летел, поддался искушению. Надумал себе чёрт знает чего.

Потом, когда ехал от генерал-майора, даже стыдно стало. Рассчитывал на арест, пытки и прочие унижения, а меня просто отправили в полк, да ещё с повышением, получается. Пока ехал, много о чём думал. Но решил, прежде чем представиться комполка, заглянуть в свой танковый батальон. Нет, я вовсе не собирался, как говорили в XXI столетии, понты колотить и пальцы загибать. Просто хотел навестить боевых товарищей. Мало ли, как дальше будет. В песне-то как поётся?

'Впереди – страна Болгария,

Позади – река Дунай'.

У меня же перспектива такая, правда я не смогу выразить её поэтически: остров Хоккайдо. До него географически ближе всего. Если, к примеру, от места впадения реки Светлая до северной оконечности указанного острова, так меньше трёхсот километров. Конечно, есть другой вариант: от южной оконечности Сахалина, мыса Крильон, до Японии всего 42 км. Но ведь для этого сначала придётся сосредоточить именно на Сахалине группировку наших войск, а это чрезмерные затраты.

Безусловно, союзничкам во Второй мировой войне было намного проще: Ла-Манш переплыть – это всего, если примерно, километров сто, а то и меньше. И то несколько лет решались, просчитывали, обдумывали: стоит ли? Получится ли? Бздели, проще говоря. Дюнкерк им покоя не давал в ночных кошмарах. Как же они там крупно обделались! И ведь именно после этого, – в общем-то коротенького, – момента мировой истории Великобритания навсегда потеряла статус мировой державы, полностью подчинившись воле Вашингтона. Проще говоря, легла под американцев и лапки раскинула.

У нас есть теперь шанс сделать так, чтобы СССР заявил о себе на Дальнем Востоке так, как никогда прежде не бывало в его истории. Ну, я про Россию в целом. Выхожу из управления СМЕРШ, получаю документы, сухпай, – дорога неблизкая, – а внутри как пламя полыхает. Какие же перспективы у моей страны! Огромные, невероятные!

Глава 46

Но прежде всего, конечно, нашим войскам предстоит добить Квантунскую армию. Да, она сыплется, как глиняный горшок, по которому со всего маху долбанули здоровенной кувалдой сразу с двух сторон. Но у этого горшка крупные осколки, которые могут сильно порезать. В управлении меня кратко ввели в курс дела о положении на фронтах советско-японской войны.

К настоящему времени наши войска, наступавшие со стороны северо-запада, – это Забайкальский фронт, – успешно преодолели хребет Большой Хинган и подошли в Ляодунскому заливу. Войска Первого Дальневосточного фронта, наступающие с северо-востока, высадили десант глубоко в тылу противника и овладели Мукденом – тем самым городом, сражение возле которого в 1904 году решило судьбу всей русско-японской войны. Наша армия хоть и нанесла японцам сильный урон в живой силе, но была вынуждена отступить к подготовленным сыпингайским позициям в 175 км к северу от города.

Поразительное дело. В училище, изучая ту войну, я подумал, что русская императорская армия дважды могла сломать японцам шею. Сначала при обороне Порт-Артура, поскольку враг уже был практически без сил, и его спасло лишь решение коменданта, командующего обороной города генерал-лейтенанта Стесселя выкинуть белый флаг. Потом при Мукдене, поскольку позже даже сами японские генералы признавали, что хоть сражение и закончилось победой, но оно окончательно надломило наступательную мощь их армии. Если бы русские потом контратаковали, то всё могло бы для японцев закончиться полным разгромом.

Теперь история сделала крутой поворот. Наш десант в Мукдене даже захватил императора Манчжоу-Го Пу И, который готовился сбежать на самолёте, бросив своё марионеточное государство. Между прочим, много лет спустя об этих событиях снимут классный исторический фильм «Последний император», где всё будет показано очень детально. Не знаю, насколько честно, но хочется верить, что так. Вранья об истории и так предостаточно вокруг, аж тошнит.

Также я узнал очень ободряющие новости. 17 августа главнокомандующий Квантунской армии генерал Ямада предложил нашему командованию начать переговоры о прекращении боевых действий. На следующее утро по радио был передан его приказ японским войскам о прекращении сопротивления и сдаче оружия. Те послушались и стали сдаваться в плен. С нашей стороны последовал приказ обстреливать противника и наступать там, где враг больше не хочет воевать. «Правильно, – подумал я. – Как говорил классик советской литературы Максим Горький, если враг не сдаётся, его уничтожают».

Исходя из этого, мне пришлось ехать в Наджин. Именно туда был переброшен полк, в котором мне предстояло служить. Поскольку боевые действия на материковой части Китая и Северной Кореи, – я помню, что наши-таки дойдут отдельными отрядами до 38-й параллели, чтобы убедиться в отсутствии японцев, – мою часть было решено перебросить в порт, расположенный на Восточном море, на северо-восточном побережье Корейского полуострова, в естественной бухте незамерзающего залива Наджинман. Оттуда – прямой путь до Японии. Высаживайся, где хочешь.

Насколько я смог понять из отрывочных сведений (всё-таки я не командующим армии стал), для высадки десанта были сформированы две группировки войск. Первая – Северная. Она формируется сейчас в окрестностях порта Находка, откуда будет направляться в пролив Цугару, чтобы отрезать самый северный из трёх крупнейших Японских островов, Хоккайдо, от самого крупного, центрального, Хонсю.

Вторая – Восточная, самая крупная. Она высадится возле порта Ниигата, а оттуда до центра Токио по прямой всего чуть больше двухсот километров. Примерно столько же, сколько от Москвы до Вязьмы. По нашим, русским меркам, – сущая мелочь. Хотя я понимаю, что каждый метр японской земли, если тамошние вояки захотят сражаться до последнего солдата, нам придётся оплачивать большой кровью. Как это сделали американцы, когда высадились на юге Корейского полуострова в 1953-м. Если смотреть по карте, то им оттуда до Пхеньяна – всего полтысячи километров. Сущая ерунда, ведь от Нормандии до Берлина, к примеру, почти в два раза больше.

Но слишком много факторов, от которых будет зависеть, как станет развиваться наступление. Я помню историю, у Китая были попытки захватить ту же Японию, например, много веков назад. Но всякий раз их огромный флот разметал страшный тайфун, а после интерес пропал к этому слишком опасному мероприятию. Интересно, у нас-то получится? Я представляю, сколько кораблей понадобится, чтобы переправить две группировки войск. В высадке в Нормандии 1944 года участвовало почти семь тысяч кораблей и судов. У наших столько найдётся?

Все эти мысли меня мучают, пока я добираюсь до Наджина. Спасибо, мне выделили отдельную машину – старенькую полуторку. Она гремит, будто готовая развалиться, но упорно едет. За рулём водитель – молодой пацан 19-ти лет по имени Федос. Когда он представился, я удивился ещё: шепелявит, что ли? Фёдор же должен быть.

– Никак нет, товарищ капитан! – улыбнулся парень. – Федос, именно! Меня батя так назвал в честь своего деда. Тот ещё в Крымскую воевал.

– Ну что, Федос, не вешай нос, – пошутил я. – Давай прокатимся. Но сначала заглянем в один городок под названием Мишань.

– Зачем? – наивно поинтересовался водитель.

– Много будешь знать, придётся тебя шлёпнуть по дороге, – ответил я полусерьёзно. – Иль забыл, где служишь?

– Никак нет! – вытянулся Федос и поспешил за баранку нашего «пылесоса».

К моему большому удивлению, наш служебный транспорт благополучно преодолел несколько сот километров от Хабаровска до Мишаня, умудрившись при этом ни разу не сломаться. Как это ему удалось, не знаю. Может, потому что Федос старательно что-то подкручивал, осматривал, подливал на коротких привалах. Парень он оказался хоть и молодой, но по-крестьянски запасливый: в грузовике были бочки с водой, бензином и даже три канистры с машинным маслом «на случай масложора», – заметил солдат, когда я спросил, куда столько. К счастью, такой проблемы не случилось.

Мы остановились у дома владельца типографии Шэня Ициня под вечер, когда на улицах городка ещё было достаточно светло. Я приказал Федосу оставаться в машине, сам пошёл к дому. Китаец, услышав стук в калитку и лай собаки во дворе, поспешил открыть. Увидев меня, обрадовался, как родному. Спросил, почему я один, а где остальные. Мне пришлось честно признаться: все, моего командира, лейтенанта Добролюбова, погибли. В подробности, ясное дело, вдаваться не стал.

Шэнь Ицинь загрустил, но всё-таки из соображений гостеприимства предложил зайти в дом, помянуть моих боевых товарищей. Снова пришлось отказаться. Поднять третий тост за павших, – это, конечно, дело святое. Но мне ещё предстоит долгий путь, к тому же пить именно с этим человеком мне не особенно хотелось. Своих надо вспоминать среди тех, кто может по достоинству оценить их подвиг. Ну, а Шэнь Ицинь… он ведь, как в моё время говорили, всего лишь бизнесмен. У таких деньги – главная ценность, материальная и моральная.

Я попросил китайца отвести меня в подвал и помочь забрать то, что мы с Сергеем у него оставили. Владелец типографии облегчённо выдохнул. Могу понять: иметь у себя в доме нечто, о чём даже рассказывать никому нельзя, – слишком опасное дело. Потому он оказал мне полное содействие, даже ящики таскал со мной до полуторки. Федос тоже пытался помочь, но получил приказ оставаться в кабине и охранять машину.

На прощание я крепко пожал Шэню Ициню руку, поблагодарил за помощь. После мы поехали дальше. Но и опять не в Наджин, а в деревеньку Эрренбан, где мне предстояло выполнить печальную миссию: сообщить жене охотника Хуа Гофэна, что её муж пал смертью храбрых и никогда домой больше не вернётся. К тому же я помнил просьбу Добролюбова – помочь его семье.

Когда прибыли, я первым делом нашёл старосту, Гуна Чжэна. Он долго тряс мне руку, радостный так, словно родного брата повстречал. Приглашал в дом, собирался угостить, как у нас говорят, чем Бог послал. Пришлось отказаться: нет времени. На вопрос китайца, где мои товарищи, ответил неопределённо: «На задании». Не хочу всем подряд рассказывать, как всё обстоит на самом деле.

– Гун Чжэн, – сказал я старосте, – мне нужно увидеть жену Хуа Гофэна. У меня для неё новости о её муже.

– А что с ним? – любопытно спросил староста.

– Погиб, как герой. Убил больше десяти оккупантов, – я нарочно приукрасил цифру, чтобы подвиг охотника выглядел солиднее. – Но они всё-таки смогли его смертельно ранить. Так что давай, веди скорее. Мне ехать пора, пока совсем ночь не наступила.

– Так зачем ехать ночью? – удивился Гун Чжэн. – Оставайся здесь, с нами.

– Извини, не могу. Дело срочное.

Китаец покивал и повёл меня к дому охотника. Его жена, когда вышла навстречу, что-то сказала игравшим во дворе ребятишкам, чтобы те не мешали своими весёлыми визгами. Их тут же словно ветром смахнуло. Я подошёл, поздоровался, Гун Чжэн выступил в роли переводчика. Он не слишком хорошо понимал по-русски, неважно знал и японский. Потому мне пришлось выстраивать фразы, путая слова из двух языков, чтобы он смог передать несчастной Минпо смысл сказанного.

Поняв, что её муж больше никогда не вернётся, она заплакала. Но не зарыдала, не стала биться в отчаянии, заламывая руки. Просто окаменела словно, по лицу потекли слёзы. Я подошёл к ней, протянул бумажный свёрток. В нём было несколько пачек китайских денег. Заранее проверил, чтобы были ещё в ходу. Сумма крупная, тоже узнал: её хватит, чтобы три дома купить и большой участок земли, ну или даже пять коров и лошадь.

В руки Минпо свёрток пришлось буквально впихнуть, – так она оказалась шокирована новостью. Поскольку говорить с ней дальше было бесполезно, мы пошли обратно. У машины я сказал, – а точнее приказал даже, – старосте, чтобы тот взял семью охотника под особый контроль.

– Лично проследи, чтобы у них всё было. И да, вот ещё. Назовите улицу в Эрренбане именем Хуа Гофэна. Я не могу разглашать военную тайну. Но знайте: этот человек совершил великий подвиг во имя советского и китайского народов.

Потом попрощались, и мы с Федосом направились наконец в пункт назначения.