Текст книги "Оленин, машину! 2 (СИ)"

Автор книги: Дарья Десса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Глава 42

В Хабаровске мы надолго не задержались. Буквально пару часов провели в небольшом здании, отдалённо напоминающем аэровокзал. Дали умыться, оправиться, накормили, а потом вернули в самолёт, и наше путешествие продолжилось. Буквально через час ко мне подошёл адъютант Селивановского и приказал следовать за ним.

Мы прошли по салону Ли-2 в сторону кабины пилотов.

– Старшина Оленин по вашему приказу доставлен, – отрапортовал офицер, когда мы оказались за перегородкой в отдельном отсеке около двух кресел, расположенных вдоль борта и разделённых столиком. На нём лежала папка с документами, сложенные карты. В одном из кресел восседал сам заместитель Абакумова. Он молча показал мне на место напротив, предлагая его занять. Потом подал рукой знак порученцу, чтобы тот удалился. Мы остались вдвоём.

Николай Николаевич посмотрел на меня внимательно, провёл рукой по волосам, приглаживая их на затылок.

– Теперь расскажи мне, старшина, всё, что ты знаешь о Манхэттенском проекте.

По его взгляду я понял: это не просьба, а приказ, и лучше не отнекиваться. В СМЕРШ умеют развязывать языки даже тем, кто от рождения немой, и потому лучше в азартные игры с этой организацией не ввязываться. Вариант прикинуться дурачком тоже не прокатит: передо мной один из умнейших людей этого времени, который за тридцать лет карьеры в органах прошёл путь от рядового до генерал-лейтенанта, и совсем недавно он был тем, кто лично отвечает за заброску агентуры и диверсионных групп в немецкий тыл.

Я не знаю, отчего сюда, на Дальний Восток, отправили именно Селивановского. У Берии и Абакумова могли найтись, вероятно, другие люди. Но здесь, скорее всего, сработал принцип доверия. Кому доверяли больше всего, тому и поручили важную миссию.

Рассказывал я долго, около часа примерно. Начиная с того момента, как мы случайно от китайского охотника услышали о странном самолёте, который он обнаружил в глухой тайге, и до того, как я взял в плен троих американцев, оказавшихся инженерами. От них и узнал оМанхэттенском проекте и, в частности, атомной бомбе, которую они должны были демонтировать и переправить обратно в США.

– А вообще, товарищ генерал-лейтенант, вам лучше разговаривать с ними, а не со мной. Они лучше знают и про проект, и про бомбу, и про всё остальное, – напоследок я всё-таки решил прикинуться не слишком смышлёным. Так, на всякий случай. Если Селивановский догадается, что перед ним человек, обладающий куда более обширными знаниями, чем делает вид, то… моя песенка спета. Будут трясти, как грушу, пока я им не расскажу, как в детстве описался, когда встал ночью на ледяной пол и представил, будто уже в туалете, – там полы в родительском доме были покрыты плиткой и зимой становились холодными. Мне же приснилось, что дошёл до унитаза, сделал свои дела… Оказалось, прямо на пол. Вот она, сила сновидений.

Не хочу, чтобы какой-нибудь костолом с закатанными по локти рукавами гимнастёрки стал долбить меня, а рядом бы сидел следователь в ожидании невероятных признаний. Интересно, а Селивановский мне поверил или как? Он за всё время нашего разговора делал пометки в блокноте, на обложке которого был выбит золотой герб СССР. Видать, в него генерал-лейтенант записывал особо важные вещи. Вот бы посмотреть?

– Ну хорошо, старшина, я вам верю, – неожиданно сказал Николай Николаевич, и у меня на сердце отлегло. Неужели в самом деле не станут бить и пытать? Наслышан о том, как умеют некоторые следователи применять особые методы дознания. Пальцы в тиски, например. Или не давать спать несколько суток. Или… да ну на хрен такие мысли! «Надо мыслить позитивно, Лёша», – приказал себе.

– Пока мы были в Хабаровске, я созвонился с товарищем Берия, – продолжил Селивановский, и от его слов у меня холодок по спине пробежал. – Он собирается обо всём доложить Иосифу Виссарионовичу.

Я нервно сглотнул. Мне-то, простому старшине, на кой ляд всё это знать? Я не лезу в высшие сферы, поскольку ещё со времён училища запомнил: держаться надо около кухни и подальше от начальства, это самое спокойное. Генерал-лейтенант мою реакцию приметил, усмехнулся. Достал портсигар, раскрыл, положил на стол перед собой:

– Закуривай, старшина, – и первым взял сигарету.

Я последовал его примеру, хоть и дал себе зарок не курить в новой жизни. Но ёлки зелёные, как тут откажешься, если речь идёт о таком⁈ Хотя и не слишком понятно пока, о чём именно, только чуйка подсказывает: неспроста Николай Николаевич упомянул первых лиц советского государства.

– Когда прилетим в Москву, нас будут ждать в кремле, – продолжил Селивановский. – Там, если потребуется, всё расскажешь лично товарищу Сталину.

– А как же лейтенант Добролюбов? – спросил я, чутка осмелев.

Селивановский коротко хмыкнул, посмотрел в иллюминатор. Там плыли огромные кучевые облака.

– Ты, старшина, мужик ушлый, я это сразу заметил. Но не старайся быть умнее тех, кто опытнее тебя. Твой лейтенант – простой оперативник, случайно оказавшийся на Дальневосточном фронте. Он никакого отношения к тому, чем ты, – Николай Николаевич ткнул в мою сторону пальцами, в которых была зажата папироса, – в тайге занимался, не имеет. Я это сразу понял. Именно ты, Алексей Оленин, руководил операцией по обороне бомбы, по захвату американских инженеров и по уничтожению сил противника, направленных на её вызволение.

Я, слушая, то окутывался волнами жара, то холодел. Ну и Серёга! Сдал меня с потрохами! Друг называется!

– Так вот, – продолжил генерал-лейтенант. – Лично у меня к тебе претензий не имеется. Действия твои были грамотными. При минимальных потерях суметь отстоять важный объект… это дорогого стоит. Больше тебе скажу, старшина. Если бы во время войны с фашистами у меня было больше таких, как ты, мы бы… А, ладно! – он рукой махнул. – История не терпит сослагательного наклонения. Короче, так. Всё расскажешь, если спросят. Ну, а пока свободен. Отдыхай.

Отдыхать! Да мне страшно стало, хоть и тёртый калач. Но постарался справиться с эмоциями. Долго возился в неудобном кресле, когда вернулся на место, а потом всё-таки уснул. Что толку терзать себя предположениями, если всё будет так, как предначертано свыше?

Последующие многие часы превратились для нас в одно сплошное полусонное марево. Самолёт то летел, то садился для дозаправки. Потом снова поднимался в воздух. Мы ели, спали, дурея от скуки, болтая о разном и стараясь избегать двух тем: о сокровищах и под кодовым названием «объект». Я не знаю зачем, но Серёга Добролюбов, оказывается, так и не сообщил командованию, где схоронил свою часть ценностей.

Зачем они ему понадобились? Спрашивать не стал. Общение – штука двусторонняя. Если просишь человека поделиться чем-то сокровенным, то будь любезен и сам не таить того, что на душе. А что я Добролюбову скажу? Так, мол, и так, дорогой товарищ, я хочу после войны пожить по-человечески? Не стоять в очередях за мясом, не пахать на заводе слесарем, не крутить баранку таксистом и всё прочее? То есть работать буду, это важно и нужно стране, но не желаю делать это исключительно ради хлеба насущного. Насмотрелся в прошлой жизни, как это происходит.

Несколько раз я ходил к американцам. Больше затем, чтобы проведать и узнать, как они себя чувствуют. Инженеры немного одурели от столь длительного полёта: не привыкли. Да и отсутствие привычного комфорта давило им на мозги, заставляя морально страдать. Ну как же так: вытирать задницы в туалете газеткой⁈ Или не пить кофе уже много-много времени, не читать свежих газет и не слушать радио, а кормёжка – сплошные сухпайки за редким исключением! И никакого тебе горячего душа и белых, свежестью пахнущих простыней.

«Ничего, привыкнете», – подумал я, в очередной раз возвращаясь после разговора с американцами. Удивительное дело, но мне общаться с ними никто не мешал.

Спустя полтора суток наш самолёт в очередной раз пошёл на снижение, и я всем существом догадался: Москва! Буквально прилип к иллюминатору и жадно смотрел на кварталы, улицы и площади советской столицы. Последний раз я видел её лет десять назад, когда был в командировке. Но тогда пробыл в городе всего двое суток, даже прогуляться не успел: работа журналиста – это чаще всего какие-то мероприятия, а не море свободного времени для личных нужд, как кажется обывателям.

А ещё много лет назад была у меня в Москве любимая девушка, да только… не сбылось наше счастье. Я сделал неправильный выбор и крайне неудачно женился, испортив себе судьбу. Она же, моя столичная пассия, прекратила со мной общение, как говорят в таких случаях дипломаты, «в одностороннем порядке». И вот теперь я снова в столице. Только за бортом самолёта – 1945 год.

Глава 43

Автобус, в который нас завели прямо с трапа самолёта (Селивановский с адъютантом и охраной поехали на другой машине – то был представительский ЗиС), тронулся с места, плавно покачнувшись. В окнах мелькнули силуэты ангаров, тусклый свет прожекторов выхватывал из темноты фигуры суетящихся техников. Двигатель гудел ровно, убаюкивающе, но дремать никто не собирался.

В салоне стояла напряжённая тишина. Те самые бойцы СМЕРШ, что ненавязчиво присматривали за нами во время пролёта, теперь расположились по обе стороны прохода. Без суеты, без показной угрозы – просто присутствовали, не оставляя сомнений в том, что мы под полным контролем. Что ж, так оно и должно быть, я на них за то не в обиде. К тому же среди нас трое иностранных граждан, да ещё недружественного государства. Проще говоря – вражеского.

Я украдкой взглянул на Серёгу. Он сидел, устало привалившись к спинке, но глаза его оставались настороженными.

– Долго кататься будем, как думаешь? – тихо спросил он, не поворачивая головы.

Я только пожал плечами. Узнаем, когда привезут.

Сколько времени прошло с момента посадки, сказать было трудно. Темнота за окнами скрывала пейзаж, а сам автобус шёл без резких поворотов и остановок, словно двигался по идеально ровной дороге. В других обстоятельствах я бы наверняка задремал, но спать больше не хотелось совершенно. Наоборот, организм жаждал кипучей деятельности.

Я задумался, чтобы скоротать время пути: куда же всё-таки везут? Селивановский заранее предупредил нас только о встрече с Верховным Главнокомандующим и его заместителем. Но когда это случится – тайна за семью печатями. А пока что нас, похоже, везут в какое-то место, где можно прийти в себя. Тоже правильно. Сутки в самолёте со скудным пайком превратили нас в измождённых теней. Тело ныло, плечи затекли, желудок требовал нормальной пищи, а глаза слезились от усталости. Впрочем, жаловаться было некому. Да и какой в этом смысл?

Главное – пережить этот путь. А дальше видно будет. Мне в шутку показалось, что скоро мы все вместе окажемся в подвале самого знаменитого здания на Лубянской площади. Того самого, перед которым в 1958 году, аккурат перед новым годом, торжественно откроют памятник основателю ВЧК Феликсу Дзержинскому. А в безумном августе 1991-го снесут. Но неужели всё-таки мы окажемся в повале?

Я уж хотел было спросить одного из бойцов, сидящих с нами в салоне, да что толку? Он даже если и знает, то не скажет.

Автобус остановился, внутрь заглянул незнакомый майор госбезопасности. Приказал всем выйти. Мы выбрались наружу, и я жадно стал тянуть холодный влажный воздух. На аэродроме не успел продышаться – сразу в машину завели. Теперь мы впятером стояли и оглядывались, пытаясь понять, где оказались. Но не вышло: с четырёх сторон окружали высокие стены. «На тюрьму не похоже, скорее, какое-то административное здание, что ли?» – предположил я.

– Следуйте за мной, – сказал майор, и мы двинулись по внутреннему двору ко входу. Прошли по коридору, поднялись по лестнице на третий этаж. Снова длинный коридор, на дверях цифры. Из этого я сделал вывод: вроде как гостиница. Когда передо мной открыли одну из дверей и сказали заходить и располагаться, я понял, что предположение оказалось верным.

Добролюбова отвели дальше, потом, видимо, и американцев где-то поселят. Я наблюдал за ними из дверного проёма, а рядом с ним расположился автоматчик. Видимо, чтобы мне в голову не пришло сигануть отсюда. Стало смешно. Мне, чтобы вырубить этого крепыша, не потребуется и двух секунд. Но зачем тогда? Я мог бы запросто слинять ещё там, в тайге, забрать ценности и устроить себе прекрасную жизнь до смертного часа в глубокой старости где-нибудь на Мальдивах.

Я зашёл в номер. Одноместный, кровать у стены, письменный стол с карболитовой лампой, тумбочка, платяной шкаф. Раскрыл его, заглянул: внутри три вафельных полотенца. Прошёл в совмещённый санузел. Там помазок, бритва, коробочка зубного порошка и щётка, кусок запакованного в бумагу мыла, даже рулон туалетной бумаги обнаружился. «Ну, сервис!» – подумал я иронично и, скинув с себя всю одежду, принялся приводить лицо и остальное тело в порядок.

Потом вышел, вымытый и гладко выбритый, причёсанный и посвежевший. Сразу жутко захотелось горячего борща со сметаной и горбушкой ржаного хлеба. Как подумал, аж скулы свело. В дверь постучали. Я обернул торс полотенцем, открыл дверь. Снаружи стоял солдат, но без оружия. В одной руке – стопка вещей, в другой – новенькие хромовые (офицерские, между прочим) сапоги, надраенные до блеска.

– Велено передать, чтобы вы переоделись, товарищ старшина. Скоро за вами придут, – сказал рядовой.

– Хорошо, спасибо, – ответил я. Закрыл дверь и оделся. Подошёл к зеркалу в шкафу. Осмотрел себя со всех сторон. Хорош, чертяка! Прямо сейчас хоть на парад на Красной площади. Запросто могу быть знаменосцем. Ходить строем, «тянуть носочек» в училище очень хорошо научили.

Прошло десять минут, – я засёк по наручным часам, которые по-прежнему, хоть и немало выпало на их долю, тикали, – в номер постучали. Я подошёл к двери, открыл.

– Товарищ старшина, следуйте за мной, – сказал всё тот же незнакомый майор.

Я вышел в коридор. Кроме нас двоих и автоматчиков, расставленных около дверей, больше никого.

– А как же лейтенант Добролюбов? Американцы? – спросил я.

– Приказано отвезти только вас.

– Куда?

На мой вопрос майор госбезопасности не ответил. Он пошёл вперёд, я последовал за ним, и вскоре мы снова оказались во дворе здания. Только теперь там стоял не автобус неизвестной марки, а ГАЗ-М1, он же легендарная «Эмка». Офицер указал мне место сзади, сам сел рядом с водителем. Слева от меня, быстро протопав по асфальту сапогами, разместился тот автоматчик, что у двери номера стоял. Ну, куда ж без личного телохранителя!

Мы поехали снова куда-то, и я жадно смотрел в окно автомобиля, рассматривая улицы и площади Москвы. Уже было почти утро, но вовсю и повсеместно ярко светили фонари ночного освещения. Город словно наслаждался той свободой, которую дала ему победа в Великой Отечественной войне. На окнах почти не оставалось белых бумажных лент, люди сняли опостылевшую чёрную драпировку. Памятники освобождались от мешков с песком, которыми их обкладывали на случай бомбёжек, и дощатых настилов и заборов.

Вскоре мы выехали на Красную площадь, и сердце моё забилось быстрее. Значит, мы едем в Кремль! Это было всё, словно во сне. Генерал-лейтенант Селивановский, конечно, о предстоящей встрече говорил. Но в предположительном ключе. Мало ли: вдруг Верховный не захочет со мной общаться? Подумаешь, невелика птица – старшина СМЕРШ! Но теперь, получается, везли именно к нему.

Машина подъехала к Спасским воротам. Подошли бойцы охраны, всё тщательно проверили: документы, лица с фонариками, заставили выйти из машины, осмотрели салон и багажник, заглянули под капот. Потом пропустили. Мы проехали по территории кремля, остановились около здания между Большим Кремлёвским дворцом и Оружейной палатой, которое я не знал, но всплыло откуда-то: это четвёртый корпус. Потом его разберут, чтобы окончательно стереть память о пребывании Иосифа Виссарионовича в кремле. Да, у Сталина был ещё один кабинет, в Кремлёвском дворце, но использовался он реже.

Мы зашли в здание только с майором, водитель и рядовой остались снаружи, и машина сразу отъехала. Внутри ещё пост охраны. Снова проверка документов, и сидящий за столом капитан позвонил кому-то. Коротко ответил «Есть», положил трубку:

– Товарищ Оленин, проходите на второй этаж. Лестница прямо по коридору. Как подниметесь, налево. Увидите табличку на двери. Вы, товарищ майор, ждите здесь.

Что ж, придётся топать одному. Я так и сделал, а потом, когда оказался перед высокими двойными дверями, немного замандражировал. Всё стало казаться какой-то сказкой, сном. Разум отказывался верить, что я вот так запросто оказался там, куда мечтали бы попасть многие люди на планете. Как в том времени, так и в этом. Просто чтобы увидеть Сталина.

Я решаюсь, открываю дверь, оказываюсь в приёмной. За столом человек. Узнаю его по фотографиям, книгам: Александр Николаевич Поскрёбышев, заведующий особым сектором ЦК (секретариат Сталина, проще говоря). Про него говорили, что он работает почти сутки, и так с 1928 года. Что обладает феноменальной памятью: помнит все телефоны наизусть и никогда их не записывает.

Секретарь Сталина поднимает голову, смотрит на меня и спокойно говорит. Так, словно мы с ним вчера только виделись и вообще хорошо знакомы:

– Проходите, товарищ Оленин. Вас ожидают, – и показывает на дверь справа от себя.

– Спасибо, – говорю, ощущая, как всё пересохло во рту от волнения, и вскоре оказываюсь в кабинете Сталина.

Иосиф Виссарионович сидит за столом, напротив него расположился тот, кого до сих пор считают кем-то вроде палача Малюты Скуратова при Иване Грозном – Лаврентий Павлович Берия. Оба смотрят на меня. Вытягиваюсь, делаю три строевых шага:

– Товарищ Верховный Главнокомандующий! Старшина…

– Здравствуйте, Алексей Анисимович, – спокойным тоном приветствует меня Сталин. – Что же вы там встали? Подходите, нам есть о чём поговорить.

Я нерешительно, по цепкими взглядами двух самых влиятельных в СССР людей, подхожу поближе. Сталин встаёт из-за стола, подходит ко мне, протягивает руку:

– Здравствуйте, а мы вас заждались уже. Как долетели?

Пожимаю в ответ его ладонь. Крепкая, хоть и мягкая, – человек явно не тяжёлым физическим трудом занят.

– Спасибо, хорошо, – отвечаю, поскольку тот перелёт и не запомнился особо, разве разговором с Селивановским. Его самого, замечаю, тут нет. Хотя зачем, если Берия рядом. Он продолжает на меня молча смотреть, изучающе.

– Проходите, садитесь, – Сталин указывает на ещё один стул, чуть поодаль. – Придвиньте его к столу, поближе.

Я выполняю, располагаюсь.

– То, что вы сделали для нашей Родины и всего прогрессивного человечества, товарищ Оленин, в миру называется подвигом.

У меня дыхание перехватывает. Да я же…

– Да, да, – рассудительно произносит Сталин. Он неспешно берёт трубку, набивает табаком, прикуривает. – Скажи, Лаврентий, ты согласен со мной?

– Разумеется, товарищ Сталин. Большое дело. Огромное.

– Вот и я так думаю. А теперь расскажите нам, товарищ Оленин, как всё было. Нам кое-что известно. Но хочется услышать из первых уст.

Я обстоятельно рассказываю о своих приключениях. Своих и отряда под командованием оперативного сотрудника, лейтенанта СМЕРШ Сергея Добролюбова. Подчёркиваю несколько раз: пока я носился по тылам противника, нанося удары с тыла, основной отряд вёл бой, защищая объект. Мне же чужой славы не надо. Парни там полегли, а я что же, один стану в счастье купаться? Никогда так не делал и не хочу.

– То есть вы хотите сказать, что об атомной бомбе узнали только от американских инженеров? – спрашивает Сталин, когда я заканчиваю.

– Так точно. Они и про Манхэттенский проект рассказали.

Верховный смотрит на меня с прищуром, и по его взгляду желтоватых глаз не понять, верит или нет.

– А как вы поняли, что такое атомная бомба? – задаёт следующий вопрос.

Тут понимаю, что приплыл. Не расскажу ведь, что впервые услышал об атомном оружии ещё в школе, а в училище этому был посвящён целый образовательный цикл. Ведь подобные вещи станут возможны только когда весь мир узнает, на что способна ядерная бомба. И это даже не в 1940-х годах. Потому приходится выкручиваться, опираясь на слово, данное мне инженерами. Отвечаю, что это они всё и прояснили. Рассказали о первом испытании атомной бомбы, которое состоялось 16 июля 1945 года на полигоне Аламогордо в американском штате Нью-Мексико.

Оно получило кодовое название «Тринити». Заряд установили на тридцатиметровую стальную башню, окружённую измерительной аппаратурой. В радиусе десяти километров оборудовали три наблюдательных поста, на расстоянии 16 километров – блиндаж для командного пункта. Итоговая мощность взрыва составила 21 килотонну. Образовался внушительный кратер диаметром почти четыреста. Вспышку видели на трёхсоткилометровом расстоянии, гриб взрыва достиг 12-километровой высоты.

В конце добавляю, что об этом мне рассказал старший инженер группы – доктор философии Ричард Штайнберг, профессор Массачусетского технологического института. Сам же думаю о том, что если его спросят, поведал он мне о первом испытании, то ошарашенный случившимся учёный скорее всего подтвердит. То же сделают и Майкл Циммерман, и Ричард Миллер. По крайней мере, мне очень хочется в это верить, а иначе сочтут американским шпионом, чего доброго. Ну, или японским, а там ещё чёрт знает чьим.

Разговор, который по моим прикидкам длится уже больше часа, очевидно подходит к концу.

– За то, что вы сделали для страны, вам полагается награда, товарищ Оленин. Что бы вы хотели?

– Для себя лично – ничего, товарищ Сталин, – отвечаю уверенно. Только бы вернуться обратно на фронт. Но, если вы сочтёте нужным, не оставьте без внимания бойцов отряда лейтенанта Добролюбова. Благодаря им объект сейчас у нас, а не у врага.

Верховный молчит, проводя пальцами по усам, приглаживая их.

– Хорошо, товарищ Оленин. Спасибо за познавательный рассказ. Вы сообщили нам много полезного. Мы с вами свяжемся, до свидания.

Я встаю, понимая, что аудиенция окончена.

– До свидания, товарищ Сталин! – вытягиваюсь во фрунт. – До свидания, товарищ Берия! – может, это и лишнее, но Лаврентий Павлович не просто же так присутствовал. Значит, тоже участвовал.

Потом разворачиваюсь и выхожу. Дальнейший путь, как в тумане. Майор отвозит меня обратно в гостиницу. Оставляет в номере. Я нервно хожу туда-сюда, поскольку внутри эмоции бушуют от увиденного и услышанного. С самим Сталиным разговаривал! Об атомной бомбе! Нет, определённо в этой реальности моя жизнь совершает невероятные кульбиты. Не разбить бы себе голову на очередном вираже.