Текст книги "Оленин, машину! 2 (СИ)"

Автор книги: Дарья Десса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Оленин, машину! 2

Глава 1

– Эх путь-дорожка фронтовая, не страшна нам бомбёжка любая. А помирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела… – спустя час начинаю напевать себе под нос. Скучно ехать просто так, слушая лишь ровный гул автомобильного движка. Радио же не включишь, его в виллисе попросту нет.

– Что ты там бубнишь? – заинтересовался сидящий рядом Добролюбов. Ему, видимо, тоже молчать надоело, равно как и изучать карту нашего путешествия.

– Да песню одну. Про нас, военных водителей, – ответил я. – Она так и называется – «Песенка фронтового шофёра».

– Ну-ка, напой погромче, – попросил лейтенант.

– Да я не то чтобы…

– Ну что ты ломаешься, как барышня, – хмыкнул опер.

Я толком слова не помню, но что смог, то исполнил.

– А знаешь, кто её поёт? – спросил, когда закончил.

Опер отрицательно мотнул головой.

– Марк Бернес. Уж его-то ты должен знать. Фильм смотрел «Два бойца?» А ещё «Истребители», «Большая жизнь»… – начал было перечислять я, но Добролюбов меня перебил.

– Конечно, я знаю такого актёра. А та песня, она, получается, тоже из фильма?

– Конечно. Вернее, ну почти. Короче, дело было так. В январе 1946 года на широкие экраны советских кинотеатров вышел фильм «Великий перелом». Он про Сталинградскую битву. Там у Бернеса есть роль небольшая – он сыграл шофёра по прозвищу минутка. Но той песни у него не было. Её придумали в 1947-м, когда актёр участвовал в одной радиопередаче. Ему там предложили вернуть Минутку к жизни – он в картине героически погиб. Ну вот, и два поэта сочинили слова, нашли композитора. Так появилась «Песенка фронтового шофёра».

Довольный тем, что вспомнил, я продолжил напевать:

– Мы вели машины, объезжая мины, но баранку не бросал шофёр…

Спустя несколько минут я вдруг понял, что Добролюбов подозрительно молчит. То интересовался песней, а то вдруг как воды в рот набрал. А обсудить? Зря, что ли, я распинался?

– Серёга, ты чего смурной стал? Не выспался, что ли? – пошутил я.

– Да с этим у меня проблем нет… – как-то загадочно произнёс опер.

– А с чем есть? Живот скрутило? На горшок тянет? – у меня настроение хорошее, даже хмыкнул.

Лейтенант меня не поддержал.

– А скажи-ка мне, Алексей, – его голос стал вдруг официальным. – В каком, говоришь, году вышел фильм «Великий перелом»?

– В январе 1946-го, я же говорил… – выпалил я и осёкся.

Да, не получится из меня разведчик. Штирлиц, к примеру. Совсем не выйдет. Так проколоться! А ведь ещё и про радиопередачу наплёл, которая вообще через пару лет появится! Вот же зараза… Стал лихорадочно думать, как выкрутиться. Но что тут сделаешь? Слово не воробей, вылетит – и как пуля. Прямо в висок. Я лихорадочно пытался сообразить, как прикрыть свою внезапно похолодевшую задницу. Всё-таки Добролюбов не простой летёха, а опытный оперативник из МУРа.

Правда, у меня есть как минимум два слабых, но утешения. Первое – он не достанет смартфон, чтобы включить 4G и проверить правоту моих слов. Второе – всегда могу наплести, что всё выдумал.

– Ну-ну, чего замолчал? – прищурился Добролюбов, ведя себя словно взявшая след охотничья собака.

– Да пошутил я, – махнул рукой. – Ну какой, ясный перец, 1946-й! Это в другом было. В «Двух бойцах», кажется. Слушай, ты мне вот что лучше скажи: как думаешь, если на рубли перевести, сколько денег в том вагоне?

Добролюбов помолчал немного.

– Ты, Алексей, зубы-то мне не заговаривай. Я давно за тобой пристально наблюдаю. И японский ты знаешь в совершенстве. Ну, мне так кажется, по крайней мере. И эту их борьбу…

– Боевое искусство вообще-то, – втиснул я свои пять копеек и снова язык прикусил.

– Вот-вот, – поддакнул опер. – Каратэ знаешь. Стреляешь метко, производишь впечатление человека, многое повидавшего, да и вообще…

– Что вообще? – не выдержал я и надавил педаль тормоза.

Добролюбов недоумённо на меня уставился. Я обернулся назад и сказал японцу:

– Товарищ Кейдзо, у нас тут с лейтенантом разговор серьёзный намечается. Не в обиду: пересядь, пожалуйста, в кабину студебекера.

Ни слова не говоря, японец выполнил мою просьбу. После этого я повёл машину дальше.

– Ну, говори, что ты там хотел, – продолжил я нашу с опером беседу, исход которой мне был неизвестен, но уже нервы щекотал своей непредсказуемостью.

– Мне кажется, что ты, Алексей Оленин, никакой не простой водитель СМЕРШ, за кого себя выдаёшь, – вдруг сказал Добролюбов, заставив меня внутренне напрячься. Он что же, в самом деле знает, что я – попаданец из 2024 года⁈ Что на самом деле звать меня Владимир Парфёнов, и я капитан ВДВ, бывший журналист и командир штурмового отряда в зоне Специальной военной операции, который неудачно схоронился от вражеской то ли мины, то ли снаряда, а потом оказался тут, в августе 1945 года, в момент начала советско-японской войны⁈

– Кто же я по-твоему, товарищ лейтенант? – спросил я с кислой ухмылкой. Решил прикинуться ветошью и не отсвечивать, на всякий случай.

Добролюбов очень серьёзно, вот буквально пронзительно на меня посмотрел и сказал:

– Я полагаю, что ты, Алексей Оленин, – старший офицер СМЕРШ, направленный на Дальневосточный фронт для выполнения особо важного государственного задания!

Твою ж дивизию! Мне захотелось выдохнуть во всю мощь лёгких, но с трудом сдержался. А ведь если Сергей в самом деле так решил, что не проще ли мне будет ему подыграть? Или лучше по-прежнему играть роль водилы простого, у которого одна проблема – слишком буйная фантазия? Но тогда что делать со знанием японского и каратэ? «Да, вляпался ты, Алексей, по самые причиндалы», – подумал я и принял, как мне показалось тогда, единственно верное решение. Сделал суровый голос и сказал:

– Ты абсолютно прав, товарищ лейтенант. Меня зовут Алексей Анисимович Оленин, я полковник Главного управления контрразведки «СМЕРШ» Народного комиссариата обороны. Прибыл сюда для решения вопросов государственной важности. Что же касается моей работы и должности, то это…

– Понимаю, легенда, – глядя на меня с нескрываемым уважением и даже немного опаской, продолжил опер.

– Совершенно верно. И ты, Сергей, должен понимать всю меру ответственности за разглашение сведений, составляющих государственную тайну, – я бросил на него короткий суровый взгляд. Приходится ещё и актёром быть, но что поделаешь⁈ Не стану же ему правду рассказывать. О том, как родился в позднем СССР, который потом развалился из-за предательства кучки окопавшихся на самом верху врагов народа, и так далее.

– Я понимаю, товарищ полковник, – с готовностью ответил мой спутник, а я ещё подумал: 'Может, хватил лишку? Хватило бы и майора? А то вон куда метнул. С другой стороны, Георгий Жуков стал командиром полка в 27 лет, заняв полковничью должность, и ничего. А примеров таких очень много! Не говоря уже о Василии Сталине, который вообще это звание получил в 21 год – совсем зелёным мальчишкой!

– Какие будут приказания? – вдруг спросил Добролюбов.

Я крякнул от неожиданности.

– Сергей, давай договоримся так, – сказал я. – Каждый выполняет свою работу. У нас остаётся всё по-прежнему. Ты – командир спецотряда. Я – твой заместитель. Мы ищем китайские сокровища. Если мне понадобится решить какие-то дополнительные вопросы, скажу. Но до той поры ты ведёшь себя, как обычно. Согласен?

– Так точно, – с готовностью ответил опер.

– Вот и хорошо. Расскажи лучше, какой у нас маршрут, – попросил я и выдохнул опять. Пришлось наврать с три короба, как же я это не люблю, чёрт возьми! Но куда было деваться? Сам виноват: пострадал за длинный язык. Но есть и оправдание: кто скажет, что легко вот так оказаться в другом времени и не запутаться, не ляпнуть лишнего? Хотя чего уж теперь об этом. Придётся тянуть лямку до… не знаю. Видимо, до последнего часа в новой жизни.

– Сначала нам надо доехать до Имана.

– Что за место такое? – уточнил я.

– Районный центр. Стоит на берегу реки Большая Уссурка. Население около пятнадцати тысяч человек. Проходит железнодорожная линия Хабаровск – Сибирцево, имеется одноимённая станция.

– Так, может, пока мы от Хабаровска недалеко заехали, вернуться и пересесть на железную дорогу? Всё быстрее будет, – сказал я.

– Да, но товарищ полковник…

– Серёга, мы ж договорились! – воскликнул я и в знак раздражения даже ладонью шлёпнул по баранке руля.

– Виноват, товарищ…

– Да етить твою в коромысло!

– В общем, – встряхнулся опер, – это будет дольше, поскольку все составы сейчас заполнены военной техникой, живой силой и прочим.

– Да, ты прав, – согласился я. – Пока всё согласуем, море времени пройдёт. Так, проехали. Дальше что?

– Неподалёку от Имана есть, насколько я знаю, понтонная переправа. Через неё попадём на китайскую территорию. Дальше придётся трудновато – пойма реки насыщена протоками. Но, надеюсь, сможем преодолеть. Там наши части двигались во время начала наступления. Потом будет дорога до Мишаня. Это почти 160 километров. В город мы заедем с севера. Железная дорогая с мостом, соответственно, на юго-востоке. Видимо, там и нужно искать.

– Гладко было на бумаге… – проговорил я шёпотом.

Всё хорошо в словах товарища лейтенанта. Кроме того, что непонятно, где конкретно искать. На советской карте тот мост, как ни странно, не обозначен. О чём это говорит? Нам нужна другая карта, изготовленная иностранными, как в моём времени принято говорить, специалистами. Причём желательно японскими, поскольку у китайцев ни техники, ни опыта. Да и откуда бы им взяться в 1945 году, если страна разрушена гражданской войной и оккупацией? Это как если бы в 1921-м не советская власть победила почти на всей территории бывшей Российской империи, а она оказалась под властью немцев. Вот уж германцы высосали бы из нашей Родины все соки, как это многие десятилетия делала их империя с африканскими колониями.

А где эту карту взять? Я снова остановил машину. Вышел из неё, подошёл к студебекеру и попросил Кейдзо опять пересесть к нам. Он повиновался. На лице ничего не отразилось. Умеет же человек прятать свои эмоции! Такому позавидовать можно. Ведь мог и обидеться – я ж его, по сути, выгнал из-за недоверия. Ладно, обвыкнется. Не всё ему, иностранному подданному, знать положено.

Мы поехали дальше, и я объяснил товарищу Кейдзо, что нам требуется карта, а с нашей, советской, будем тыкаться, как слепые котята.

– При чём тут котята? – удивился японец.

Пришлось ему растолковать. Он неожиданно улыбнулся.

– Конечно! С этим я могу помочь. Даже очень легко. У меня в Мишане есть один знакомый. Он японец родом из Киото, но в юности перебрался в Китай, женился на местной и остался там навсегда. Его зовут Шэнь Ицинь, хотя когда-то звали… да это неважно. Он владеет собственной типографией, выпускает разную продукцию. Настоящий патриот, между прочим.

– Китайский или японский? – уточнил я.

– Вы будете удивлены, но первое. Шэнь Ицинь считает, что Китай стал его второй Родиной, а раз так, то и служить он будет только ей до конца.

– Ну да, пока в его жизни третья не появится, – заметил с ухмылкой опер.

Мы с японцем сделали вид, что колкости не заметили.

– Потому он и согласился со мной сотрудничать. Если точнее, то был связным. В его типографии имеется отдел, который занимается доставкой продукции. Буклеты, календари, газеты с журналами. Нечто вроде почты. Короче, одна машина возила типографскую продукцию в городок, распложённый рядом с границей СССР. Ну, а дальше… думаю, вы догадались.

– Карты-то здесь при чём? – недовольно поинтересовался Добролюбов.

– Как это при чём? Так Шэнь Ицинь их печатал! Специально для Квантунской армии, – ответил Кейдзо.

– Что ж, если этот Шэнь Ицинь жив ещё, то к нему и поедем.

– Конечно! – радостный тем, что наконец-то смог пригодиться и оправдать своё включение в наш отряд, заметил японец. Могу его понять: он старается не ради нас. На сокровища ему вообще плевать с высокой пагоды. Ему главное – воссоединиться с семьёй, женой и сыном, да так, чтобы не оказаться где-нибудь в сибирском лагере. Мечтает, наверное, когда-нибудь вернуться в Японию. Что ж, правильно. Все домой хотят. Я вот тоже, но… увы. Да и зачем, если откровенно? Мне нравится это время.

Снова ощущаю себя полноправным гражданином своей великой советской страны.

Глава 2

Дорога до Мишаня растянулась на долгие двенадцать часов. Машина ревела, глотала километры пыльной дороги, а мы тряслись на своих местах, вымотанные жарой, усталостью и постоянной насторожённостью. Несколько раз останавливали на контрольно-пропускных пунктах – удостоверения, даже несмотря что СМЕРШ, проверяли долго и придирчиво, словно выискивали в нас врагов.

Это показалось мне странным, даже непривычным. В современной культуре, когда мелькает слово «СМЕРШ» и упоминается контрразведка, то сразу представляются сцены из фильмов: напряжение, страх, иногда даже фарс. Взять тот же эпизод из «Утомлённых солнцем 2», где старший пионервожатый буквально потерял самообладание от страха и в штаны напрудил.

Но здесь всё выглядело куда проще и будничное. Никто нас за опасных зверей не воспринимал, потому и не боялся до жути. Да, вопросы задавали скрупулёзные, документы проверяли до мельчайших деталей, но это была работа, а не художественная драма. Это не киношная выдумка, где офицер СМЕРШ – кровожадный монстр, у которого каждый под подозрением.

Наконец, преодолев последнюю проверку, мы въехали в город. Мишань встретил нас хмуро. Узкие улицы, тусклые огни за плотно прикрытыми ставнями, немногочисленные прохожие, которые хоть улыбались и кланялись при виде нашей техники, но выглядели напряжёнными. Можно понять: им при японцах столько пришлось пережить! Ещё неизвестно, какими русские окажутся. Наверное, так думают. Встречали радостно, конечно. Видать, по принципу «лучше хоть кто-то, чем эти проклятые японцы».

Мишань, как я заметил, во время отступления не пострадал. Вовремя наш передовой отряд совершил марш-бросок в город. Японцы так драпанули, что не успели ни одного предприятия, ни одной электроподстанции взорвать. Побросали динамо-машинки и рванули куда подальше. В этом китайцам, конечно, повезло. У них и так жизнь под оккупацией небогатая была. А если ещё и основные источники дохода и коммунальную систему разрушить, так вообще – каменный век.

Мы доехали до главной площади, остановились. Всё, чего хотелось, – найти хоть какое-то место, чтобы просто рухнуть, вытянуть ноги и провалиться в глубокий сон, придавив минуток шестьсот. Каждый смотрел по сторонам, прикидывая, где тут можно остановиться на ночлег. Но где? Квартиры и дома чужие, гостиниц, если они тут вообще были, мы не видели. Да вот ещё проблема: всё ж на китайском! Вывески на японском, я так понял по оставшимся на зданиях более светлым пятнам, горожане после бегства оккупантов посрывали.

Добролюбов включил фонарик, стал изучать карту города. Кейдзо присоединился к нему, что-то показывая. Я же, пока они судачат, вышел из кабины, потянулся, захрустев затёкшими суставами и ощущая, как постепенно в задницу, которая ощущалась инородным предметом – чем-то вроде деревянной доски, втекает жизнь.

Я обошёл виллис. Американская техника, надо отдать ей должное, выдержала все испытания. Вот уж действительно, не думал, что когда-нибудь буду благодарен технологиям наших заклятых «друзей». Двигатель работал ровно, как часы, а подвеска терпеливо сглаживала все удары на ухабах. Машина, словно понимая нашу усталость, довезла нас до цели, не подведя ни разу.

Прошёл к студеру. Сквозь брезент пробивался разговор: кто-то предложил заночевать прямо в машине, кто-то упоминал о том, что можно поискать какой-нибудь пустующий дом неподалёку. Впрочем, большинство молчало, экономя последние силы. Решили, видимо, что остановились ненадолго. Переведём дух, а дальше будем искать подходящее место. В голове вертелась только одна мысль – главное, чтобы здесь было тихо и безопасно.

Вскоре меня позвал Добролюбов. Сообщил, что Кейдзо нашёл на карте место, где живёт Шэнь Ицинь. Я пожал плечами, сел за баранку виллиса, повёл машину, куда японец указывал.

Пока ехали, я подумал о том, что этот Китай мне кажется каким-то… странным. Здания здесь низкие, улочки узкие и кривые, редкие прохожие, что испуганно жмутся к стенам домов при нашем появлении, одеты, как бедняки. Всё вокруг покрыто пылью, а запахи – сложная смесь угольно-древесного дыма, рыбы и чего-то давно гниющего. Как же всё это не сочетается в моей памяти с другим, современным Китаем, с его небоскрёбами, сверкающими витринами и быстрыми поездами, огромными автострадами и бескрайними полями вокруг городов, где возделан каждый гектар земли.

Но здесь ничего этого нет. Вместо ровных улиц с идеальным асфальтом – грязь и лужи. Вместо высоких технологий и светодиодных огней – тягловые повозки и люди, таскающие тяжёлые грузы на плечах при свете масляных светильников. Ощущение такое, что время тут остановилось, и то ли XVI век, то ли ХХ-й.

В будущем Китай совсем другой. Я знаю его как страну огромных достижений, экономического чуда, где всё полезное пространство занято по максимуму. Даже маленький городок там может похвастаться небоскрёбом. А здесь? Пока только зарождается новая жизнь, а старый мир умирает медленно, сопротивляясь переменам. Сейчас я будто вижу то, что станет основой для того Китая, каким он будет через десятилетия. Но пока этот мир кажется мне странным, чужим и мрачным.

Поплутав по городу, – Кейдзо также было непросто ориентироваться, но он хотя бы знал китайский язык, – мы наконец остановились на узкой улочке, которая словно пряталась между старыми домами с традиционными китайскими крышами, выложенными черепицей. Вдоль вымощенного старыми гнилыми досками тротуара тянулся забор, сложенный из крупных булыжников, от времени потемневших и покрытых мхом. Над забором возвышались ветви дерева, усыпанного мелкими жёлтыми листьями, которые слабо шуршали на ветру. Всё вокруг дышало тишиной, нарушаемой лишь звуками наших шагов и чавканьем грязи под сапогами.

Кейдзо остановился у низкой калитки, сколоченной из грубых досок, местами рассохшихся и обитых ржавыми жестяными полосками. Он наклонился, постучал в неё, взявшись за стальное кольцо, и несколько раз подёргал его. Откуда-то из глубины двора тут же раздался громкий лай собаки, тяжёлый и хриплый. Гавканье постепенно сменилось низким рычанием, в котором слышалась предостережение. За забором донёсся звук шаркающих шагов, как если бы кто-то двигался, но не торопился из опасения узнать что-то нехорошее. Внезапно затихло рычание, и послышался старческий голос:

– Кто там?

– Шэнь-сан, это я, Кейдзо Такеми, – ответил наш шпион.

В этот момент мне показалось, что в голосе Кейдзо прозвучало нечто большее, чем просто приветствие. Возможно, уважение, а может, лёгкая насторожённость. На секунду всё вновь погрузилось в тишину, лишь собака по-прежнему тихо ворчала.

– В глубине в горах топчет красный клёна лист… – произнёс невидимый мужчина и замолчал.

Японец тут же подхватил:

– … стонущий олень, слышу плач его… во мне вся осенняя печаль.

Послышался скрип открываемого замка, потом лязг засова, и калитка наконец отворилась. Перед нами оказался небольшого росточка пожилой мужчина лет 60-ти, с реденькой бородёнкой, в домашнем халате, тапочках и бумажным фонарём в руках. Увидев Кейдзо, он улыбнулся, но когда заметил людей в форме и при оружии, попятился испуганно назад. Видимо, решил, что мы пришли его арестовывать.

Собака снова зашлась хриплым лаем и попыталась вырваться с цепи.

– Быстро во двор, – распорядился Кейдзо, и мы вошли, закрыв калитку. – Шэнь-сан, это мои советские товарищи. Успокойте собаку.

Китаец нервно дёрнул головой в знак согласия. Потом подошёл к псине, что-то ей сказал, а потом, придав ускорение по мохнатой заднице, пнул в сторону будки. Собака нехотя повиновалась. Вокруг снова воцарилась тишина.

– Шэнь-сан, очень рад вас видеть снова, – сказал Кейдзо, широко улыбаясь. Подошёл к китайцу, протянул ему руку, а когда жал, то ещё и обнял. Вид у Шэня был растерянный, но хотя бы страх в его лице стал быстро улетучиваться. – Давайте пройдём в дом? Не будем нервировать соседей, – произнёс японец.

– Да-да, конечно, прошу вас идти за мной, – сказал китаец.

– Черненко! – позвал Добролюбов.

– Я! – отозвался из сумрака пулемётчик.

– Остаёшься наблюдать за машинами. Если что, зови. Сурков тебя сменит через полтора часа.

– Есть! – в голосе Остапа послышалось лёгкое разочарование. Он, как и все мы, мечтал отдохнуть, а тут первому выпало стоять на посту и охранять технику. Но что поделаешь… приказы не обсуждают. Да и службу нести, так понимаю, Черненко будет с удобствами – когда он вышел на улицу, вскоре послышался скрип рессор виллиса. Стало ясно: пулемётчик забрался в салон. Главное, чтобы не уснул ненароком. Чёрт его знает: вдруг в Мишане остались японцы?

Шэнь Ицинь провёл нас в дом. На шум вышла его, так понимаю, жена. Как увидела нас, всплеснула руками и побледнела. Муж поспешил ей что-то сказать. Видимо, успокоил, и женщина быстро ретировалась, послышалось, как гремит посудой. Что ж, если нас тут ещё и покормят, то будет вообще распрекрасно! Ну, а насчёт харчей беспокоиться им незачем: у нас с собой есть, из чего кашу сварить. Уж точно не придётся из топора.

Я оказался прав. Шэнь Ицинь оказался человеком гостеприимным. Он попросил жену накормить нас с дороги, как только Кейдзо объяснил, кто мы и откуда. Всё выглядело так, словно для китайца не было ничего важнее, чем проявить уважение к гостям, даже таким неожиданным. Но прежде нам показали место во дворе, где можно умыться с дороги. Привели себя в порядок, почистили форму, прошли в дом.

Командир, недолго думая, распорядился расчехлить вещмешки. Поделиться продуктами оказалось правильным решением. У китайцев из припасов были только рис да немного сушёной рыбы. Рыба пахла речной водой, а её жёсткость говорила, что её сушили на открытом солнце. Наши запасы – сухари, тушёнка, несколько банок консервированной каши – отлично дополнили скромные местные припасы.

Ужин готовился прямо на открытом огне, над которым весело потрескивали поленья. В большой железной кастрюле, почерневшей от времени и копоти, варился рис, пахнущий дымом и чем-то одновременно домашним и простым. Наша тушёнка смешалась с рисом, и даже каши пошли в дело – их растопили в горячей воде, добавив немного сушёной зелени.

Когда всё было готово, нас пригласили к низкому столу. Еда выглядела скромно, но аппетитно. Мы ели молча, лишь иногда переглядываясь. Даже самый обычный рис с тушёнкой и солёной рыбой казался чем-то особенным после долгого пути. Тёплый свет лампы над столом, едва освещавший наши лица, делал эту простую трапезу удивительно уютной.

Я вдруг подумал, что уже много месяцев не ел под крышей обыкновенного жилого дома. Не в землянке, не в блиндаже, не в окопе или в машине, а вот так, удобно устроившись на покрытом циновкой полу.

После ужина нас угостили чаем. Напиток подали в простых глиняных чашках. Тёплый, терпкий аромат наполнил комнату. Чай был крепким и горячим, его вкус казался одновременно горьковатым и сладковатым. Мы пили его вприкуску с сахаром, отламывая небольшие кусочки от общего желтоватого куска, лежавшего на тарелке, – это Микита Сташкевич вывалил такое богатство из своего сидора.

За столом воцарилась почти домашняя тишина. После долгой дороги и простой, но сытной еды это было лучшим завершением вечера.

Шэнь Ицинь внимательно наблюдал за нами всё это время. Как только мы отодвинули пустые чашки, он предложил пройти в комнаты, чтобы отдохнуть. Хозяин мягко указал в сторону пустующих комнат, а его голос звучал сдержанно, но заботливо. Похоже, он заметил, насколько вымотанными мы были, и сам хотел убедиться, что его гости смогут как следует выспаться. Кейдзо перевёл, что у владельца типографии были три дочери, но они давно выросли и вышли замуж, а комнаты остались.

Все ушли отдыхать, в большой комнате остались четверо: Добролюбов, я, Кейдзо и Шэнь Ицинь. Предстояло понять, есть ли у китайца такая карта, что поможет нам добраться до сокровищ.