Текст книги "Оленин, машину! 2 (СИ)"

Автор книги: Дарья Десса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Глава 39

«Ворошиловец» – аппарат мощный. Пятнадцать с половиной тонн стальной мощи! Он попёр через тайгу, – само собой, не по прямой линии, а по извилистой, – довольно резво, сминая небольшие деревца на своём пути, подминая кусты и оставляя позади грубый след от «гусениц», которые глубоко вспахивали землю. Нам ничего иного не оставалось, как следовать за ним, а часть отряда лейтенант Крапивин усадил в кузов тягача.

Я решил идти своим ходом и думал о том, какие всё-таки причудливые кружева порой плетёт судьба. Вот я, например, ещё несколько недель назад сражался на территории страны, которая многие века входила в состав единого, нашего родного государства под названием Россия. Погиб там и оказался в 1945 году, на Дальнем Востоке СССР. И теперь шагаю за тягачом, который собирался с 1939 по 1941 годы на Харьковском паровозостроительном заводе. С началом войны производство пришлось, конечно, прекратить.

Пока шагаем, – дело это довольно медленное, ведь «Ворошиловец» тоже не всюду может проехать, как по бульвару, учитывая складки местности, и потому порой приходится вилять, – лейтенант Крапивин подходит ко мне. Протягивает портсигар.

– Закурим, товарищ старшина? – спросил и… смутился, как красна девица. «Молодой пацан совсем, – замечаю про себя. – Вот и стесняется общаться с тем, кто старше».

– Можно, – соглашаюсь и беру сигарету. Лейтенант даёт огоньку, я затягиваюсь несильно, чтобы не привыкать. Пару раз кашляю, но у Алексея Оленина лёгкие привычные к этому делу, потому сразу адаптируются. Эх, ведь не хотел курить в этом времени! Ну ладно, ради общения с Крапивиным сделаю кратковременное исключение.

– Товарищ старшина, – после полусотни пройдённых шагов говорит лейтенант, – скажите, а что там такое случилось? У нас информация странная. Обрывки какие-то, слухи. Бойцы интересуются, а сам не знаю, что им ответить. Не просветите?

Я некоторое время курю, делаю ещё несколько затяжек, чтобы насладиться старой привычкой. Затем бросаю окурок под ноги, придавив сапогом. Лейтенант обычный пехотный офицер. Любопытный в силу юного возраста. Но не стоит парню лезть в дебри, которые его могут привести к расстрельной стенке.

– Простите, товарищ лейтенант, – отвечаю хмуро. – Это военная тайна. Если расскажу, мне придётся вас расстрелять.

Крапивин дёргается, – неприятно слышать такое от младшего по званию. Но я-то из СМЕРШ, и ему приходится сдержаться. Он отходит в сторону, а потом и вовсе забирается в кабину тягача, чтоб со мной больше не видеться даже. Воспринимаю это, как правильное решение. Не нужно ему углубляться в особенности нашей операции.

Проходит немало времени, – около половины суток, – прежде чем мы добираемся до места падения В-29. На наше счастье, американцы сюда больше никого не прислали. Возможно, полковник Маршалл успел своим сообщить, что его отряд столкнулся с сильным сопротивлением советских войск. Или, наоборот, по отсутствию сообщений в командовании вооружёнными силами США поняли: экспедиция, отправленная для вызволения атомной бомбы, погибла. Значит, придётся искать другие пути решения кризисной ситуации.

Когда «Ворошиловец», пройдя трудный путь до «Enola Gay», остановился в паре метров от самого крупного обломка её фюзеляжа, скрывающего атомную бомбу, я поспешил к американским инженерам. Показав им на тягач, объяснил задачу: нужно переместить «Малыша» в кузов. В глазах пленников сразу появилось недоверие. Штайнберг так прямо и сказал:

– Простите, господин полковник. Это невозможно. Без специального оборудования, без кранов… нет, совершенно нереально.

Мне стало смешно. «Эх, знал бы ты, мистер Штайнберг, какие задачи решали советские строители во времена индустриализации! Голыми руками, по сути, создавали такое, что любому западному проектанту показалось бы бредом сумасшедшего!» – подумал и сказал твёрдо:

– Сэр, я такого слова, как «невозможно», знать не хочу. Есть задача, она должна быть выполнена, и точка.

Штайнберг, тяжело вздохнув, коротко обратился к своим коллегам: «Эти русские чокнутые. Но сделать надо, иначе нас прикончат». Точнее и не скажешь. Пришлось инженерам придумать, как переместить трёхтонную бомбу. Сначала соорудили нечто вроде шпал, чтобы можно было вытянуть «Малыша» из самолёта, перекатывая по брёвнам. Их заготовкой занимались одни бойцы, пока остальные контролировали периметр.

Затем сколотили из тонких стволов деревьев пандус, чтобы перетянуть бомбу на борт тягача. Для этого использовали не только толстые верёвки, что нашлись в «Ворошиловце», но даже кабели из самолёта. Их пришлось заплетать в косички. Выглядело разноцветно и глупо, но всё-таки вышло довольно практично. Я даже сам не ожидал, что получится. Казалось: ну и ерунда, провода же такие тонкие! Однако же сгодились.

Пришлось провозиться часов шесть, прежде чем «Малыш» оказался лежащим в кузове тягача. Прежде чем тронуться дальше, я подошёл к майору Грозовому и сказал, что мы обязаны забрать тела погибших товарищей. Никто не должен остаться без вести пропавшим, погребённым здесь, среди тайги. Демьян Мартынович выслушал предложение молча и отдал приказ. Вскоре тех, кто погиб здесь, расположили в конце кузова «Ворошиловца». Был среди них и китайский охотникХуа Гофэн.

Я решил про себя так: отвезу его в деревню. Пусть там предадут земле с почестями, как полагается. Не простой был мужик, со стрежнем внутри. Не побоялся против американцев выступить. А ведь они для него враги новые, опасные то есть. Ни черта не засомневался. Всё, что приказано было, сделал. И не удрал, хоть у него все возможности имелись. Взял бы, да и свалил потихоньку. Кто найдёт в тайге? Не включил заднюю. Потому теперь лежит вместе с нашими, а я иду следом, за тягачом. Мне осталось только вспоминать.

Это страшно обидно: помереть у чёрта на куличиках, да ещё непонятно для чего. Бойцы нашего отряда никогда не узнают, что помогли мне и командиру Добролюбову совершить нечто невероятное: увести из-под носа у американцев не какую-нибудь ерунду, а самую настоящую атомную бомбу! Когда окажусь перед важным начальством, попрошу, чтобы всех представили к государственным наградам.

«Ворошиловец» медленный, зараза. Тащится по уже проделанной им прежде просеке, не больше тридцати – от силы сорока – километров в час. Я иду следом и думаю, думаю. Как мне дальше себя вести? Признаться, что мне знакомы такие вещи, как ядерное оружие, гамма-излучение и прочее? В таком случае возьмут в оборот. Станут допытываться, откуда известно. И что скажу? «Знаете, товарищи, я из будущего, и там такое, отчего у вас мурашки от макушки до пяток побегут, стоит лишь рассказать?» Нет, я не хочу.

Мне нужна стратегия поведения. Значит, буду вести себя так…

На наш отряд за всё время пути никто не напал. Я много раз смотрел в небо, когда то показывалось среди верхушек деревьев, ожидая увидеть там… самолёт-разведчик, например. На самом деле подсознательно искал дрон или беспилотник, но разум подсказывал: «Охолонись, Лёха. Какие, к едрене-Фене, БПЛА в 1945 году⁈» Успокаивался и шёл дальше.

Наконец, – и полугода не прошло, да твою ж налево! – «Ворошиловец», натужно рыча мощным мотором, выбрался из тайги и оказался на просёлочной дороге, ведущей в Мишань. Я вздохнул с облегчением: «Выбрались!» Подошёл к Добролюбову, который лежал в кузове рядом с «Малышом», спросил:

– Серёга, как себя чувствуешь? – он-то и не знает, что рядом радиоактивный боеприпас, который фонит, мама не горюй. Я всю дорогу думал: «Только бы пронесло, и гамма-излучение не долбануло по Добролюбову. Не заслужил он такого».

– Твоими молитвами, Алёша, – улыбнулся опер.

Я рот растянул в ответ. Вот и хорошо! «Живы будем – не помрём», – возникла в голове поговорка. Откуда она? Не помню. Только помогает в трудные моменты. Наподобие костыля. Опираешься на него, и двигаться дальше вроде бы становится чуть легче.

«Ворошиловец» остановился. Из кабины на землю спрыгнул майор Грозовой. Увидел меня, сделал знак рукой. Я поспешил к нему.

– Куда дальше, товарищ старшина? – поинтересовался разведчик.

– В Хабаровск, – ответил я машинально.

Начальник полковой разведки только головой мотнул:

– Круто загнул, Оленин.

– Товарищ майор, – сказал я, – объект, который в тягаче, это предмет особой государственной важности. Нельзя, чтобы не только он сам, но и любая информация о нём попала ко врагу. Прежде всего я имею в виду американцев.

– Да откуда они тут? – поднял брови Грозовой.

– Алчность человеческая и не на такое способна, – напомнил я майору.

Он насупился и приказал радисту передать шифрограмму в штаб фронта (я услышал, поскольку Демьян Мартынович при мне передавал): «Объект прибыл в Мишань. Требуется срочная транспортировка в штаб фронта». Пока радист отстукивал сообщение, я подумал: «Может, ну его к чёрту? Повоевал за ради атомной бомбы, и хорош. Вскоре, судя по всему, начнётся десантная операция на Японские острова. Вот это интересно! А бомбой пусть Курчатов с Берией занимаются».

Майор Грозовой закурил, ожидая ответа из штаба фронта. Я, не выдержав, попросил у Демьяна Мартыновича папиросу и тоже задымил. «Вот сейчас что ответят, – подумал, – так судьба моя в новой жизни и решится. И ни черта сделать не смогу».

Вскоре радист передал приказ: «Вместе с объектом немедленно выдвинуться в сторону ближайшей железнодорожной станции». Мы с Грозовым переглянулись: неужто в штабе фронта поняли важность нашей миссии? Когда радист дочитал до конца сообщения, мне стало страшновато. Там было сказано, что старшину Оленина и лейтенанта Добролюбова следует сопровождать «особо». Что это значит, ядрёна кочерыжка⁈

Глава 40

– Лёха, ты мне честно можешь сказать: что происходит? – спросил Добролюбов, когда заметил, как «Ворошиловца» и всех, кто его вытягивал из таёжной глуши, быстро окружают бойцы СМЕРШ с автоматами. Это происходило в Мишане, на окраине города, где мы остановились и ждали, пока кто-то неизвестный начнёт выполнять приказ «сопровождать особо».

За это время мы только и успели, что перевязать раны, – я тут вспомнил, что мне тоже досталось, пока лазил по лесам, сокращая численность американского десанта, и хоть большая часть дырок и порезов на коже уже затянулась, ныли они немилосердно, – да ещё немного перекусить. Жаль, не горячего. Эх, как бы хотелось сейчас, как сказал однажды капитан Жеглов, «щец горяченьких да с потрошками»! Но пришлось обойтись тушёнкой и хлебом, которые нам достали разведчики. Видать, успели по приказу майора Грозового сгонять к своему полковому интенданту и потрясти его как следует.

Зато, помимо прочего, выдали нам ещё с Добролюбовым фляжку «наркомовских». Мы, само собой, не усердствовали особо. Когда водку долго не пьёшь, лучше не налегать, – в раз окосеешь, и как потом с командованием общаться, если вызовут? Потому приняли по сто положенных каждому воину граммов, ощущая, как горячая волна бежит от горла до желудка, там вспыхивает и распространяется по всему телу.

– Серёга, знаешь, о чём я мечтаю сейчас? – спросил я опера, пока мы лежали неподалёку от тягача в траве, ожидая, пока наша дальнейшая судьба решится.

– О чём ты можешь мечтать? – насмешливо ответит опер. – Знаю я тебя, старшина Оленин. Ну, то есть товарищ полковник. О бабе вы мечтаете. Как бы прямо теперь оказаться где-нибудь подальше отсюда, за тысячу вёрст, где-нибудь в уютной квартире. И чтоб рядом на кровати непременно была она.

– Кто она? – спросил я, не ожидая подвоха.

Добролюбов коротко хохотнул.

– Да Зиночка твоя, кто же ещё?

Я аж поперхнулся.

– Ты откуда про неё знаешь?

– Эх, товарищ Оленин! Недооцениваете вы оперативных сотрудников СМЕРШ! – хмыкнул командир. – Работа у нас такая, между прочим. Знать всё, что касается морального облика подчинённых.

– Ну, ты особо-то не зарывайся, товарищ лейтенант, – сказал я полусерьёзно.

– Виноват, товарищ полковник, – ответил Добролюбов, а прозвучало всё равно иронично.

– Неужто так заметно, что я с Зиночкой… ну, того самого? – спросил спустя какое-то время.

– У нас всюду глаза и уши, – пояснил лейтенант.

– Да, надо было получше маскировать личную жизнь, – сказал я.

– А без толку, – хмыкнул Добролюбов. – Шила в мешке не утаишь.

– Ты не умничай, Серёга, – пришлось усмирить его иронию. – Гляди, лучше бы в сторону вышестоящего руководства нос не поворачивать. Как бы не укоротили.

Добролюбов стал серьёзен.

– Есть, товарищ полковник, – ответил и засопел. Чёрт, обиделся!

Я решил, что потом как-нибудь выскажу лейтенанту свою благодарность. За всё, что он сделал. А сделал немало: шутка ли – простой опер, милиционер в недавнем прошлом, который только и делал, что шпану гонял по Москве, сумел командовать отрядом, который не только огромные ценности сумел поднять со дна реки, но ещё и отыскать американскую атомную бомбу!

Вспомнив о сокровищах, я чуть по лбу себя не хлопнул. Это ж надо, забыл о них совсем, дурень! И ведь наш водитель где-то здесь, в Мишане. Андрей Сурков, если бы в своё время не поспешил за нами, тоже бы теперь сидел рядом с ним в кабине Студебеккера. Увы, сапёр предпочёл не ждать, потому и погиб с остальными. Эх, судьба солдатская…

Я задумался над тем, как поступить к ценностями. Та часть, которую выделил для Добролюбова, понятное дело, ему же и достанется, он ведь должен отчитаться перед командованием. Но другая, оставленная для самого себя, – как с ней быть? Прямо сейчас попытаться добраться до дома владельца типографии и забрать? Глупо. В связи с новыми обстоятельствами неизвестно, чем всё для меня может закончиться. Потому пусть полежат, никуда не денутся. Да и китаец не сунется. Ему же чётко объяснили: внутри хитрая мина. Попробует открыть – конец.

Оставалось только ждать, а больше ничего. К вечеру около «Ворошиловца» остановился чёрный «Мерседес», – трофейный, разумеется, видать из Германии сюда доставили, чтобы перевозить кого-то очень важного. Спереди и сзади него – два броневика. Из них высыпали бойцы, окружили машину, ощетинившись стволами ППШ.

– Смотри, – ткнул меня в бок Добролюбов, пробуждая от дрёмы. После «наркомовских» и сытной еды меня в сон потянуло. – Кто-то приехал. Видать, начальство из Москвы.

Мы встали, замерли. Подошёл майор Грозовой. Ничего не говоря, тоже вытянулся.

Дверца «Мерседеса» медленно открылась, и оттуда выбрался… заместитель начальника ГУКР Смерш по разведработе генерал-лейтенант Николай Николаевич Селивановский. Я-то его узнал сразу, поскольку хорошо учился в Рязанском РВВДКУ и к тому же всегда интересовался историей гораздо глубже своих однокурсников. Но поразило меня другое: первый заместитель Абакумова специально прилетел сюда из Москвы, чтобы… а зачем, интересно?

Селивановского встречал сам командир полка Андрей Максимович Грушевой, который приехал буквально несколько минут назад. Вытянулся, несмотря на ранение, замер перед высоким начальством. Хотел было ему доложить, но генерал-лейтенант коротко рукой махнул, прерывая:

– Где объект?

Грушевой, видимо, не успел войти в курс дела, потому посмотрел на Грозового.

– Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу генерал-лейтенанту! – громко сказал майор.

– Разрешаю.

– Товарищ генерал-лейтенант! Объект здесь, в тягаче, – сказал начальник разведки полка, показывая на «Ворошиловца».

Селивановский, ни слова не говоря, поспешил к тягачу. Резво поднялся в кузов, приподнял брезент, которым накрыли бомбу. Потом медленно опустил его. Обернулся на Грозового и спросил изменившимся от сильного волнения голосом:

– Где взяли?

– Захватили с боем у американцев! – ответил Демьян Мартынович.

– Твою мать… – тихо произнёс Селивановский. Помотал головой. Потом опять уставился на майора.

– Кто приказал?

Я впервые увидел, как Грозовой, не знающий страха и сомнений, неожиданно растерялся. Он глянул на комполка, тот отвёл глаза. Прости, мол, майор, но я тут не при делах.

– Поступила развединформация… – начал Грозовой.

– От кого⁈ – прервал его генерал-лейтенант.

Демьян Мартынович посмотрел на меня и задумался. Вот как, в самом деле, ему доложить, что простой старшина СМЕРШ передал такие данные⁈ А я же помню, как настоял: сообщить, что информация государственной важности, особой секретности и вообще… звиздец, насколько крутая, говоря языком моего времени!

– Товарищ генерал-лейтенант, разрешите? – подал я голос.

Селивановский глянул на меня, словно на комара, который вздумал пищать, пока куда более важные персоны общаются.

– Кто такой? – нахмурился Николай Николаевич.

– Старшина Алексей Оленин, 13 отдельный танковый батальон управления контрразведки СМЕРШ Забайкальского военного округа! – отрекомендовался я.

– Говори, – коротко ответил генерал-лейтенант.

– Разрешите лично!

Генерал-лейтенант поморщился. Комар оказался не только громким, но и назойливым.

– В машину, – пригласил меня.

Он первым забрался в «Мерседес». Я следом. Водитель перед этим предусмотрительно вышел.

– Говори, – потребовал Селивановский.

Я ничего скрывать от него не стал. Поведал, как от китайского охотника мы узнали о разбившемся в тайге американском самолёте – им оказался стратегический бомбардировщик В-29 «Enola Gay». Как от его пилота, полковника ВВС США Пола Тиббетса, умирающего от ран, я узнал, что самолёт должен был сбросить на японский город Хиросиму атомную бомбу, но угодил в страшный шторм непонятного происхождения и оказался над советским Дальним Востоком, где потерпел крушение. Как потом к месту падения «суперфортресс» был направлен десант американских морских пехотинцев количеством 48 бойцов. Они имели задачу захватить бомбу, демонтировать её самые важные части и отнести к озеру Ханка, куда должен был прибыть гидроплан. Но ничего из этой затеи у них не получилось, поскольку отряд под командованием лейтенанта СМЕРШ Сергея Добролюбова сумел противостоять превосходящим силам противника. В результате в живых остались только я и товарищ лейтенант, остальные геройски погибли. Нам удалось передать сообщение в штаб полка, а мне ещё и захватить в плен троих американских инженеров – тех самых, которые должны были разобрать бомбу на части для эвакуации.

Когда я закончил, Селивановский смотрел на меня как-то странно. В глазах его читалась сложная смесь недоверия и искреннего восхищения. После пары минут молчания он, наконец, произнёс очень тихо:

– Ты, старшина, не представляешь себе, что вы с лейтенантом сделали для нашей Родины.

«Очень даже хорошо представляю», – подумал я, но предусмотрительно промолчал. Незачем генерал-лейтенанту знать о моих познаниях в сфере атомного вооружения. Иначе точно сочтёт за психа.

– В общем, так. Ты со своим командиром летите со мной в Москву. Бомба… то есть объект. Поедет за нами на поезде.

– Простите, товарищ генерал-лейтенант… – мягко прервал я.

– Что?

– Может, в Москву-то не надо? Пилот Тиббетс мне говорил, что внутри этой бомбы огромная разрушительная сила. Может половину столицы в пыль разнести за несколько минут. А там ведь товарищ Сталин…

Селивановский задумался.

– Да, ты прав, – ответил вскоре. – Ладно, решим.

Он первым выбрался из «Мерседеса». Я следом.

– Полковник! – позвал Николай Николаевич Грушевого. – Старшину Оленина, лейтенанта Добролюбова и троих американцев я забираю с собой. Обеспечить сопровождение до аэродрома. Объект остаётся здесь. Отвезти в надёжное укрытие. Обеспечить круглосуточную охрану. Вас сменят войска СМЕРШ. Выполняйте!

– Есть!

Андрей Максимович как-то посмотрел на меня… с жалостью, что ли. Ну да, я же теперь с потрохами в сфере внимания самого первого заместителя Абакумова. Значит, мне вроде как и не светит в этой жизни больше ничего. Пропал старшина. Сожрут с потрохами. Наверное, так решил. Что ж, это мы ещё посмотрим.

Глава 41

Несколько часов спустя меня, лейтенанта Добролюбова и троих американцев из отряда полковника Маршалла доставили на аэродром неподалёку от города Мишань. Тот самый, где я совершил свой первый, и даст Бог не последний полёт на «этажерке», пока мы с лётчиком По-2 с весёлой фамилией Кузнечиков совершали облёт участка реки в поисках моста, рядом с которым лежат на дне ценности.

Но теперь обнаруженные нами вещи были надёжно спрятаны в погребе у владельца типографии, и о них никто, кроме меня и опера Серёги, не знал в целом свете. Даже сам хозяин того дома и участка. Ну, если он не глуп настолько, чтобы соваться, куда не следует.

Если в первый раз аэродром показался мне полузаброшенным, тихим, словно забытым временем и войной, то теперь воздух над ним буквально гудел от напряжения, как натянутая струна, готовая лопнуть в любой момент. То и дело садились и взлетали самолёты: истребители, стремительные и злые, словно осы; пикировщики, тяжеловесные и неумолимые; тяжёлые бомбардировщики, напоминающие огромных железных птиц. Гул моторов, рёв винтов, крики механиков, – всё сливалось в единый, непрерывный низкий звук, который давил на уши.

Нас высадили у ангара, приказали оставаться здесь, пока генерал-лейтенант с охраной и адъютантом поехали искать местное начальство. Нас окружили бойцы, прибывшие вместе с Селивановским, – суровые, надо признаться, парни. Высокие, кровь с молоком, крепкие, – настоящие русские богатыри. К моему удовольствию, на нас они смотрели строго, но без ненависти. В самом деле, с чего бы? Мы же с Добролюбовым, по крайней мере, свои. Ну, а пиндосы, если им кто по зубам прикладом заедет, – заслужили.

Время текло медленно. Я подошёл к стене старого ангара, прислонился и стал смотреть на эту авиационную карусель. Каждый самолёт, садящийся на полосу, был словно вестник с передовой, каждый взлетающий – посланник смерти, летящий туда, где рвутся снаряды и свистят пули и осколки. Я мог лишь представить себе ту огромную нагрузку, которую несёт на себе этот аэродром подскока: сюда прилетают, чтобы заправиться, может, починиться по мелочи, пополнить боезапас и лететь дальше, добивать Квантунскую армию.

Здесь, на этом клочке земли, всё было подчинено одной цели – обеспечить бесперебойную работу. Механики, с лицами, заляпанными маслом и потом, бегали от одного самолёта к другому, подтягивали гайки, проверяли двигатели, заправляли баки, цепляли бомбы. Лётчики, усталые, с тёмными кругами под глазами, наспех перекусив в столовой, спешили к своим машинам, чтобы снова подняться в небо. Мне это напомнило нечто вроде конвейера.

Я смотрел на них и думал о том, как странно устроена война. Здесь, на аэродроме, всё казалось таким упорядоченным, почти механическим, но за этим порядком – точно знаю! – страшная, неумолимая реальность. Каждый самолёт, уходящий в небо, уносит с собой не только бомбы и снаряды, но и чьи-то жизни, надежды и мечты.

Снаружи посмотришь: ну и бардак! Ну и хаос! Но если приглядишься, здесь царила какая-то особая, напряжённая гармония. Люди делают своё дело без высоких слов и пафоса. Просто знают: должны быть здесь, чтобы война поскорее закончилась. Для некоторых, – а таких людей осталось очень мало, – она длится с 1939 года, с советско-финской ещё. Для других, особенно лётчиков, будет короткая, меньше десяти лет, передышка, а потом начнётся неподалёку новая война, Корейская.

Вот же парадокс: во время Великой Отечественной много наших пилотов летали на американских самолётах, громя фашистов. С ноября 1950 года советские асы, пересев на отечественные машины, начнут старательно прореживать ряды ВВС США, гори оно синим пламенем. Но до этого ещё пять лет, а пока…

– Товарищ старшина! Это вы! Живой! – я слышу знакомый голос и знаю признаю его хозяина: младший лейтенант Кузнечиков! – он направляется ко мне.

– Кузнечик! – радостно кричу ему. – И ты живой! Ай, молодец!

Дорогу офицеру преграждают двое автоматчиков Селивановского.

– Не положено, – говорит один из них, и младший лейтенант растерянно смотрит на них, потом на меня.

– Товарищ старшина, вы чего, арестованный?

– Ну что ты, – улыбаюсь ему и говорю бойцам: – Пропустите, это мой боевой товарищ.

– Не положено, – не оборачиваясь, говорит один из них.

Меня эта ситуация начинает заводить.

Подхожу, и солдат разворачивается ко мне лицом. Второй по-прежнему обращён к Кузнечикову, на лице которого растерянность.

– Пропусти, боец, – повторяю я. – Мы просто поздороваемся, несколько дней не виделись. На войне сам знаешь, как бывает. Может, больше и не свидимся никогда уже.

– Не положено, – талдычит он, как заведённый.

Остальные, те что стоят неподалёку, образуя вокруг нас охранную цепь, начинают смотреть в нашу сторону.

– Я тебе приказываю, как старший по званию, – говорю солдату, скрипнув зубами.

– Товарищ старшина, так, может, я в другой раз лучше? – робко спрашивает Кузнечиков. Побаивается он грозных богатырей с автоматами в форме СМЕРШ.

– Ты погоди, младлей, я спросить у тебя чего-то хотел, – говорю ему и смотрю в глаза здоровяку напротив. – Уйди с дороги, хуже будет.

Он смотрит на меня сверху вниз, – ростом под метр девяносто громила, – чуть усмехается.

– Эй, рядовой! – от ангара кричит Добролюбов. – Я тебе приказываю отойти!

– Не положено, – в который раз талдычит солдат.

– Тебе старший лейтенант говорит! – начинает закипать Серёга. Он пытается подняться, но устало опускается, – сказывается кровопотеря от раны. Я же, напротив, полон сил, – мои ранения, на удивление, все затянулись и даже следов на коже почти не осталось. Поразительно!

– Нельзя, – впервые боец произносит другое слово.

– Ладно, сам напросился, – коротко говорю и коротким ударом в шею, в особую точку, вырубаю его. Солдат с открытыми глазами, но уже без сознания, медленно оседает. Никто не заметил, что я сделал, потому подвязываю его и укладываю на землю. Кричу тому, который ко мне спиной:

– Рядовой, тут товарищу твоему плохо стало, помоги.

Он оборачивается, хлопает глазами, а потом… также мягко опускается на землю. Теперь их уже двое. Остальные, заметив, что лишились двоих товарищей, пытаются сообразить, как дальше быть: бежать к ним? Вызывать на помощь? Начать стрелять? Пока они гадают на кофейной гуще, я подхожу к Кузнечикову, крепко жму его руку и даже обнимаю. Потом говорю быстро и тихо:

– Младлей, у меня к тебе большая просьба. Никому не рассказывай, куда мы с тобой летали. Не было того полёта, понял?

– Так ведь журнал…

– Знаю. Если спросят, скажешь, старшина из СМЕРШ какой-то самолёт искал. Больше ничего не знаю. Понял?

– Да, только…

– Послушай, парень, – хватаю его за гимнастёрку, тяну к себе и шепчу в ухо: – От этого зависит твоя жизнь. И это приказ. Понял⁈

– Так точно.

Я отодвигаюсь и, похлопав Кузнечикова по плечу, демонстративно громко говорю:

– Ну, бывай, младший лейтенант! Удачи тебе! И чтоб число взлётов равнялось числу посадок!

Растянув рот в улыбке, хоть лицо напряжённое было, лётчик помахал мне рукой и ушёл.

В следующее мгновение стали очухиваться те двое, сразу после к ним побежал со стороны из командир, – капитан СМЕРШ, который куда-то отлучался. Как увидел подчинённых, валяющихся на травке, так и рванул. Я отошёл к Добролюбову, сел рядом.

– Что тут происходит⁈ – злобно засверкал глазами капитан. Солдаты, очумелые от того, что с ними случилось, встали, поправляя форму.

– Да головы им напекло на солнышке, – сказал я с улыбкой. – Верно же, боец? – этот вопрос я адресовал третьему, который так на месте и остался, растерянно глядя то на лежащих, то на меня.

– Так точно, – неуверенно ответил он.

Капитан выругался в адрес двоих… дальше непечатно. Мне даже стало их немного жаль. Представляю, как у обоих головы трещат. Ощущение, как при тяжёлом похмелье. Разве нет такого, что вроде во рту кошки нагадили. Но всё плывёт перед глазами, мозг пульсирует. Ничего, скоро пройдёт. Этому приёму меня научил наш инструктор по рукопашному бою, в училище ещё. Притом особо заметил: пользоваться редко, но метко. А лучше не пользоваться совсем, потому как на пару сантиметров в сторону, и будет труп. Но сейчас обошлось, да и всегда я был лучшим, у кого получалось.

Вскоре вернулся Селивановский на виллисе. Глядя на эту машину, я взгрустнул немного. Эх, моя-то машинка где теперь? Уже и забыл, когда мы с ней виделись последний раз. Может, доведётся ещё на ней по Дальнему Востоку покататься.

Пока генерал-лейтенант общался с подчинёнными, неподалёку на взлётно-посадочную полосу вырулил Ли-2 – насколько помню, лицензионная версия американского Douglas DC-3. Селивановский дал команду, и мы все двинулись в его сторону. Но загрузились не все. Только сам генерал-лейтенант с двумя телохранителями и адъютантом, мы впятером, а также трое бойцов из числа тех, которые нас с американцами охраняли. «Ударенных солнышком» среди них не оказалось, их командир тоже на земле остался.

Самолёт вскоре поднялся в воздух, я в иллюминатор наблюдал, что его сопровождают два звена истребителей. Они летели за нами довольно долго, потом сменили курс. «Значит, мы глубоко над советской территорией, где можно не бояться нападения вражеских самолётов», – подумал я и стал считать, как долго мы станем добираться до Москвы. И как ни старался, всё выходило, что около суток или даже больше. Только маршрут не знаю. Сначала, вероятно, до Хабаровска. Там дозаправка, ну и дальше…

Я устроился поудобнее. Посмотрел вокруг и улыбнулся: как жаль, что нельзя нажать кнопочку и вызвать стюардессу. Чтобы подошла такая, в обтягивающей юбочке до колен, с непременной пилоткой или кокетливым шарфиком, а я бы ей: «Девушка, простите, а когда нас будут кормить?» или «Будьте любезны, принесите мне водочки и томатный сок». В ответ в животе заурчало, да и губа засвистела немного. Эх, выпить бы… Я постарался заснуть. До Хабаровска часов семь-восемь. Хорошо бы выспаться, последние деньки были, мягко говоря, напряжёнными.