Текст книги "Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина"
Автор книги: Чингиз Гусейнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)
...И тут Зейд сообщил Мухаммеду о самоличном нападении Абдуллы на мекканский караван.
– Своим вероломством, – сказал Мухаммед Абу-Бакру, – твой сын положил начало войнам между Меккой и Йатрибом!
– Вот он, мой сын: казни или помилуй!
Пьянь в глазах: к вину пристрастился, как прибыл в Йатриб.
– Придёшь, – ему Мухаммед, – когда отоспишься!
– Но разве не дозволяется курайшам выпить кубок вина в честь одержанной победы над врагом?!
– В кубке спрятан лев!
– Я и пью, чтоб львом стать!
– Но льва добыча – разум пьющего!
– Кто кого успеет раньше выпить! – дерзко переиначил услышанное.
– ...На совести мекканцев, что первыми напали они, и ответят за вероломство пред Богом!
– Но не ты ли говорил: "Сражаться с теми, кто нападает, и упреждать нападение!?"
– Первое сказано во имя второго!
– Это каждого довод, – упорствовал Абдулла. – И ещё ты говорил: "Сражайтесь на пути Аллаха!"
– Да, молвлено, но далее: "Но с теми лишь сражайтесь, кто в бой вступает с вами!" И ещё: "Но не преступайте!"
(73) Фраза повторена: Не преступайте, очевидно, претендует на роль заголовка – первый туманен.
– ...А вы преступили! Они напали – мы нападём, тут ума не требуется, выходит, мы такие, как все: арабы против арабов.
– Кровь за кровь.
– Но кровь кровью не смыть.
– А если чужие?
– Обороняться, а не нападать!
– Немыслимо одно без другого.
– Веру распространять!
– Словом?!
– Меч неподходящее оружие.
Усомнился в услышанном: против меча слово разве устоит?
Но быть начеку: их так мало, сторонников Мухаммеда, что, если война, истребится весь род, точнее – сообщество, в котором иные начала союза преобладают, не племенные, не родовые.
Но разве не охраняем Мухаммед Богом?!
Колеблется?! Да, посланник – но в мгновения, когда ниспосылаются откровения, в остальном как все. Задумался: что будет после? Не пойдёшь ли по стопам сына, Абу-Бакр? Сидит, опустив голову, точно провинился. На ковёр пала длинная тень, на стену взобралась; в дверях появился Омар, прошёл и сел, а пока двигался, тень металась по комнате. А ты, Омар? Когда меня не станет, как погасишь пыл воинственный, вспыльчивость умеришь? Хотел было впрямую спросить у них – Осман помешал! Стоит в дверях, тихий и молчаливый. Но до какой поры ты тих и робок, Осман? Не успел тот войти – Али! Неужто и ты будешь иным, когда уйду? Мысль недодумалась, не даёт сосредоточиться отшельник? Навестил пророка, сидит в углу, никем не замечаем, а сам ни с кого не сводит глаз. Уловил Мухаммед их волнение, ведь слышали – необычный человек объявился, гроза грешников: мол, до кого дотронется, земля под ним разверзнется. Но им-то бояться нечего! А вдруг?! Есть ли на земле безгрешный? "Не бойтесь, – успокоил, – отдохнёт, дальше пойдёт, велел не трогать вас!"
Пустыня: ни тени, ни воды.
83. И эхо задохнулось
Земное это слово: спешка.
Но кто спешит? Мухаммед, которому успеть вернуться? Или Ибрагим, хотя... – здесь круги небесные, без суеты, и некуда спешить! Спешит с Мухаммедом проститься? Быть может, досказать вдогонку про Ледопламенного ангела, пока Мухаммед не ступил в иные пространства, находится в пределах досягаемости гласа Ибрагима?
Забота новая у Ибрагима: земной свой опыт, небесными раздумьями умноженный, в Мухаммеда вложить! Голос вослед Мухаммеду раздался: "Исчезнет если на земле вражда...", – и эхом отзывается: "Исчезнет ли когда?" – будто с рифмами кто на небе балуется, – "угомонится ангел Ледопламенный", – и тут же новым искаженным эхом: "Разве?"
С него начать бы – пропущенное будто слово, и слов Ибрагимовых, разорванных на части, утрачен смысл. Но разве что невыговоренным осталось? И ангелу в небе Ибрагима судьба отныне не определена: есть холод льда – увы, не растопить, и полыхающий есть огнь – никак не погасить, и вечное боренье их! С него начать – пропущено будто слово или разорваны слова праотца на части, утрачен их смысл. И силишься понять, откуда здесь взялось: "...найдя успокоенье!"
Но что от ангела останется, подумал (кто?), исчезнут если обе его части, из коих состоит он: погаснет пламя, лёд водой прольётся и пепел унесёт в небытие, неведомо куда? И как непостижимое осмыслить, случится если исчезновение ангела, который вечен? Но снова Ибрагима голос: "Сжигаемое гневом пламенеющим, и голова дымится, и леденящей злобою кровь в жилах застывает, – пространство Ледопламенного ангела, тобой увиденное, земное отразив пространство иль отразившись в нём, станет..." – не дали досказать: обрубленное выкриками слово точно уши пса пастушьего, чтоб был свиреп. И эхо задохнулось. Утоплено водой? Иль сожжено в огне? Исчезло, обессмыслив опыт прожитого. Разведены далеко пространства меж небом и землей (а в ней, её нутре – ещё круги!): одно, другое, даже третье – и сказанного смысл блуждает, не услышан.
(74) Очевидно, имеется в виду отсутствующее завершение фразы: "...добра пространством станет!" Это – если следовать логике, правда, земной. Но, думается, нет расхождений между земным и небесным, если речь о пророках.
И буквенно запечатленное созвездие в том небе (а может, горная гряда земная?), что Мухаммедом покинуто, – Каф'ский и чужеродная нелепость: вариант (в хвосте созвездия – но сколько их, хвостов?!). Нет, возглас был земной – как вопль, как всплеск мольбы, как стон, идущий из глубин души, и, точно снежная лавина, прогрохотало, чтоб вздрогнули живущие вокруг гряды той горной, над головой завидя букву священную, она светилась светом огненным. И слово... – нет, то была всего лишь буква арабская: прямая линия с изгибом точно ковш! – обведена, подчёркнута на свитке и выставлена напоказ: Каф!
И вставка в свиток непонятная, поверх зачёркнутого, – Каф сокрыл сокровища, драконом оберегаемые, и мелким почерком, дабы уместить фразу-совет: найди язык! (с кем: Ибрагимом, Мусой?).
И хитрость применить?– вопрошается.
Стократно да!
Легко сказать – но как?!
И молвил Ибрагим: "Чему вы поклоняетесь?" – скажи им, мекканцам и йатрибцам! Да, уж там ты, в Йатрибе!
Молвит забывшим праотца: иудей ли, многобожник ли,
христианин ли он. Самомнения полны? Увлечены наживой?
Доблестью признали братоубийство? Вера их сомнительна! А у
родичей нет даже веры в собственные божества: Кааба
приманка для легковерных!
84. Сиротством чувства обострённые
– ...Постой! – спросил вдруг Ибрагим. – Разве здесь поселился навсегда?!
Что значит навсегда?! Страх обуял: как назад вернётся?!
– Я жив ещё! – Нежданно голос рядом, и вытеснен надеждой страх: Успеешь воротиться! И в ожидании встречи... – услышалось: Муса!
Вдруг, оболочку разорвав, возникла плоть, ожило видение:
– Внимаешь ли ты мне?– то голос Ибрагима был.
– Другой я голос слышу!
– Рассеян ты, а мне так много надобно сказать! – выговориться жаждет, и Мухаммед – благодарный слушатель.
– Как никогда внимателен я, о славный праотец! Знаю, – отвечает в нетерпении, ибо, если не скажет – обидит, а если смолчит – тот уловит лукавство, но и хитрить не смеет: – иудеи, христиан не принимающие... дальше что? – Христиане, мусульман отвергающие... – только ли они?! Многобожники... – но вторгся Ибрагим в речь Мухаммеда:
– Да, ведомы мне помыслы сородичей твоих!
Но разве он за них в ответе, хоть родичи его? И длинный ряд – имён иль вер? Сравнимый... но с чем? Сказать бы надлежало, что точно жемчуга, нанизанные... – но веры или имена?! – на шёлковую нить.
Но как отвлечься от обидных слов, услышанных и там, где земля, и здесь, где небо, что лишь иудеи избраны Богом, Его родные дети? А мы?! Мы что же, пасынки Его?! Но разве Ибрагим, а не Муса, пророк и Боговидец, с ним о том толкует? Вдруг голос Джебраила – то нет его, а то он рядом, и незримо ангела присутствие, и речь его обидна: "Сиротством чувства обострённые? Ну да, конечно, пасынки!"
– О нет! – невольно вырвалось у Мухаммеда.
– Не по нутру мне, – Джебраил вскричал, – протест твой! Да, вы пасынки, и потому ты здесь! Чтоб с пасынством своим расстаться! Ужели даже здесь, в кругах небесных, ты этого ещё не разумеешь?
Мухаммед слышит вдруг: Иса! Подсказка?
– Ты вскоре с ним увидишься!
Но молвить, пусть услышится:
– А христиане, ставшие через Ису детьми Его родными?! Не потому ли, что иудейкою рождён?!
– То ваше заблуждение! Не спрашивай, а слушай! Самих себя лишь почитаете, неуёмны и горды, несговорчивость известна ваша!
– Но разве...
– Как будто вы и только вы, но более никто, есть истинные верующие в Бога Единого!
– Не тобою ли мне это внушено?..
Джебраил снова его прервал:
– Не спорить явлен! – Услышалось: – Небесный круг четвёртый!
85. Небо четвёртое
Глянул Мухаммед: земли клочок открылся, а там, где лестницы
ступень земли касалась, – толпы:
– О Мусе расскажи! – кричат Мухаммеду.
– Мало ли говорил о нём?! Белое серебро осветило небо,
покровительствуемое Зухрой, оно вкруг неё кружилось. По
белому пламени чёрным огнём начертан завет!
– Огнём по пламени?!
– Добро пожаловать, о праведный... – сказал-таки Муса, точно выдохнул: ...пророк! – Тут же вздохнул: – О Боже! Ещё один пророк явился – несть им числа! – Я ни при чём, Муса высокочтимый. – Так мы о чём? Ах да: воля не твоя, что явлен в земном обличье! – Богу угодно было. – Чуть что – именем Его прикрыться?!
– Ведом я Джебраилом! – Муса прервал: – О, знает он, Джебраил, что я думаю о нём: злой дух он, провозвестник бедствий! – Мухаммед замер: ангел рядом! Молчать? Возразить? – Являлся ли ангел ко мне?
– Сказывают, что являлся раз четыреста! Двенадцать раз к Адаму, сорок два – к Ибрагиму, десять – к Исе... – прервал: – Умолкни! – Глянул на него насмешливо: – А сколько раз к тебе являлся? Без него ни шагу! Небось, двадцать четыре тыщи раз?* – Тут же всерьёз: – Меня обходит ангел Джебраил, пускай услышит: я без посредников общался с Богом! А впрочем, бойся, не то покинет посреди небес, застрянешь, обречённый на вечное блуждание: ни жив, ни мёртв. Так вот запомни: не лицезрел Бога, кроме меня, никто! – Мухаммед вспомнил – иудей хвастал: "Знал Бог Моисея лицем к лицу!" Тут кто-то сбил с того уверенность: "В спину лицезрел? Увидал, что Бог сидит над Торой? Трогательная картина: учит Своё создание!
______________
* По хадисам, Джебраил действительно являлся Мухаммеду двадцать четыре тысячи раз.
– ...Нет, не удастся тебе, – говорит Муса, – узреть Его. Непонятна мне твоя уверенность! – Но разве что сказал Мухаммед? Ироничен, чем-то недоволен, но чем? А тут и вовсе новый Муса, лик, усмешкой озарённый, в глазах хитрость вспыхнула: – Ты мне ответь, который век я бьюсь над тайной: мне часто видится летящая стрела.
– Уже вылетевшая! – От неожиданности услышанного ухмылка слетела с лица Мусы. – Ибо стрела, – поспешил заметить, дабы успеть выговориться, – уже вонзилась в цель, не будучи выпущенной из лука!
– Вот-вот! – обрадовался Муса. Но тут же сник: – Возможно ли, чтоб тайна разгадалась?! – И неожиданно, будто пытаясь вывести из равновесия Мухаммеда: – А что ты собственными руками недруга убил – что скажешь в оправдание?! – Я никого не убивал! – Испытывает?! – Сегодня не убил, завтра убьёшь! Чтоб человек не убил? – точно неотвязной думой терзается, не довершил задуманное, может, иначе б вышло, случись по-иному? – Некогда и я... участь наша такова: кто не убивал? Бог?! Но даже Он!.. А ты уж удивлён! Все наши поступки – с ведома Его, если случились! Не так ли? – Сам же ответил: – Нет, не так! Успокоение людское! На убиение, запомни впредь, согласия не даст Он никогда, кто б ни был убиенный! Кто-кто? Иисус?! Нет, не убивал, однако, пророк ли он?!
– Не ты ли с неба с Илйасом на землю по велению Бога спустился и лицезрели Ису на расстоянии трёх стрел? Сиянием объятый, он на гору взошёл молиться, пред ним ученики предстали, и глас Божий услыхали?
– Не стану спорить, – согласился, – но что Иса сын Бога?! – Умолк, задумался: о смерти ль там, куда Мухаммед воротится, о жизни ль здесь, куда Мухаммед прибыл лишь на миг? – О, тяжкий грех! Никто пусть не желает смерти, пока сама к нему не явится!
(75) Не беседа ли с Мусой подвигла Мухаммеда сказать человеку, пожелавшему с собой покончить: "Запретно верующему убивать себя из-за чего бы то ни было!"
Что ж, Мухаммед во плоти земного бытия явлен Мусе, наделённый и небесной жизнью, а потому и гость он, и хозяин. – Но явлен – и уйду! – И воротишься, чтобы дожить земную жизнь? Уж пройдена она!
Новость для мекканцев, что небо – твердь?
– О Боге твоём довольно мы слыхали, поведай о Мусе,
коль явлен нам твой лик!
– Муса... он смугл, и волосы кудрявы, высок и статен.
– Мы тоже можем, не повидав, обрисовать: голос точно гром,
глаза сверкают молнией, плечист, и копта, чтоб сородича
спасти, убил руки прикосновением.
– Раскаялся: "О Боже, мой тяжкий грех прости!" -сказал.
– И мы пытаемся!
– Убить?
– Тебя спасти от самого себя, убив в тебе другого!
86. Исчезнувшая могила
– ...и вызволил сородичей из плена фирауна. Шли и шли. Голодали, но напитал Бог небесный манной. "Надоела манна!" – кричали. Бог во множестве перепелов послал. Жажда мучила – посохом ударил по земле, родник забил, вода текла густая, сладкая. Но Богом спасённые сородичи тельца златого богом выбрали, скрижали бросил я, негодуя, пламени предал тельца, пало по моему велению – без крови, видишь, обойтись не удалось – сородичей три тыщи! Снова сорок дней и ночей не ел хлеба, воды не пил, вымаливал народа и свои грехи! Чтоб голод заглушить, припадал к земле, к животу подвязывал камень. Снова мне скрижали были явлены. – Неожиданно спросил: – Испытывал когда ты голод? Вдруг... Мухаммед испытал голод, ведь сюда живым явился, тотчас вспомнил, что не успел... – ему сестра оставила горсть ячменя! – Есть вещи поважнее, чем насытить брюхо! Сородичи закидали меня камнями: "Долой!.." Было искушение – ропот родился: "Куда ведёшь нас?!" Неверие и тоска. Тоска и страх. А с ним в обнимку – малодушие: "На гибель нас ведёшь!.." И в привычное возжелали вернуться: лучше рабство, но сытое, чем голод свободы! "Хотим мы к фирауну!" – кричали. Сорок лет по пустыне аравийской водил их, чтоб ни один не знал, не помнил, что значит быть рабом. Снова возроптали: "Хотим на Бога взглянуть!" И наказаны за дерзость! Змей ядовитых наслал на них Бог! Вновь тысячи погибли, убиты и повешены, но как иначе образумить?!
– Речь твоя гладка, Мухаммед, заслушались тебя!
– Речь Мусы!
– Ну да, язык развязан!
– Так слушайте, что дальше! Привёл в обетованную
землю племя, где реки точно молоко, а берега медовые!
– Ах да: ведь чувство сытости не испытал ни разу!
– Спросить о чём-то, чувствую, желаешь. – Ты прав. Будто однажды, доведённый до отчаяния делами сородичей, ты воскликнул: "Сокрытый от взоров всех, прости меня, что, оглядываясь в хаосе быстротекущих дней в прошлое, которого, казалось бы, и не было, пытаясь заглянуть в будущее, которое – небытие, обуреваем порой сомнениями в Твоём существовании, задаюсь, не находя ответа, греховным вопросом: А есть ли Ты, Вседержитель?"
– То Джебраил придумал, чтоб гнев Бога ко мне вызвать!
... За горизонтом открылась Мусе тонкая полоска, похожая на гладь темнеющей воды: конечное пристанище? Но... – был миг сомнения! Короче мига, чем успеют ресницы, сойдясь, открыться! И уловил Бог! Хотя, пока Он улавливал, ушло, исчезло сомнение! В вере твёрд как никогда: вот она, обетованная, всего шаг – и ступишь на неё!.. Вдруг слышит Бога: "Дам тебе её увидеть глазами земными! Но в неё не войдешь, ступить не суждено!" Не успел, достигнув с путниками Моафских гор, вглядеться в долину перед ним – о миг сомнения, который был, пришла смерть. Похоронили Мусу – и могила исчезла. У подножия спросили: "Где могила?" – "На вершине!" На гору взобрались, а там сказали: "В долине ищите!" Одни остались на вершине, другие спустились; верхние видели могилу наверху, а нижние – внизу. Тайна могилы Мусы: ни в долине, ни на вершине.
87. Ангел слёз
– Наслышаны о небесах немало, не пора ль спуститься?!
– А может быть, не возвращаться вовсе?
– Пусть про новые небеса расскажет! Ангел слёз?! Но отчего
он плачет?
– Грехи оплакивает ваши!
– А плачущий Муса?
Вдруг точно вопль из груди Мусы:
– О, как тяжка твоя доля! И отчего Бог – слышит ли меня, хочу, чтоб услыхал! – на муки обрекает Он тебя?! Не ясно ли Ему, что неисправима природа человека? – И Муса неожиданно для Мухаммеда... – да, он плакал!
– О пророк, куда текут твои слёзы, в какой океан неба или земли?
– Мне жаль тебя! Людей увещать, чтоб шли путём Бога!
– Но только ль обо мне ты слёзы льешь?!
(76) Неужто, – поздняя, судя по яркости чернил, запись, – имеются в виду (пророкам ведь известно) горести, грозящие евреям?
– Да, путь оплакиваю твой! – Могу ли разве не пройти предназначенный мне путь?
– Довольно и того, что мы тебя признали!
– Богом призван я!
– Вот и узнаешь, допущен если будешь лицезреть, – усмехнулся сквозь слёзы, – про молитвы: сколько быть на дню, за тем ведь сюда явился?.. Ах да: твоё сиротство! Сравнима разве твоя участь с моей?! – Божья то воля! Им избраны вы, народ Израиля, и те, кто следом за Исой пошёл, Ему родные. А мы?! Кто мы Ему?
– Ждёшь от меня ответа?
– Но ведом ли тебе?
– Он вас через тебя к Себе приблизит.
– Милость велика Его!
– За то ли Его благодарить, что возвысил нас до иудеев?
– Бога любовь ко всем без исключенья чадам!
– Не верим!
... Мухаммед ещё в Мекке, но уже давно в Йатрибе.
– Слышу ваши голоса, сородичи мои!
– ...Тебя я буду ждать! – сказал Муса Мухаммеду, чтоб, от Бога возвращаясь, непременно навестил его! Ждать после или ждать теперь?
88.
Свиток назван Небо пятое, под заголовком – три арабские буквы: Мим, подобная сгустку чёрного сока, будто капнул с кончика пера, Те, схожая с ладьёй, а над нею – точечка, которую издали можно принять, если развито воображение, за голову одинокого гребца, Нун, точно ковш, или чаша, – и да помолимся за учителей, научивших нас держать калам. Долго не удавалось слово из м + т + н, сложилось, когда в одной из папок Ибн Гасанa обнаружилась тюркская запись*.
______________
* Мтн, или арабское матн, означает текст, Матенадаран переводится как Книгохранилище.
(77) Свиток, относящийся, как уяснилось, к пророку Исе, был обнаружен во время экспедиции в честь спасения Нуха у горы Агрыдаг [название горы Арарат]. О, как я жаждал попасть в Книгохранилище, зная, что каждому достаётся то, что намеревался обрести, – искомое! Но дело должно быть совершено, чтобы судить о намерении: нет дела – не узнаешь о намерении. А удалось попасть потому, что нанялся к европейцам в переводчики с восточных языков, числясь Ибн Гасаном, представляясь порой как Пургасан: известно, что не каждому открыт туда доступ, тем более с именем оглу.
Одна рукопись, вторая... – зря, думал, столько динаров уплатил за листки с латинскими буквами, крепко зашнурованы, но подумал, что пергамент добротный, употреблю для важных записей или продам. Вдруг в косых лучах солнца разглядел на листе скрытые контуры ангельских крыльев: три + три! Аллегория первейшей формулы мусульманской Бисмилла'. Бизанец-алхимик обнаружил запрятанный текст, прежде велев употребить старание к сохранению содержания текста, которое собираюсь стереть, – библейские отрывки о сотворении мира, происхождении дьявола по рассказам некоего великого учителя [тут же вставка некоего Джб (Джебраил?): Выявлено, что в полном виде перевод хранится в Вольфенбюттельской библиотеке. Ибн Гасан тут же отмечает: "На сей раз неведомый комментатор оставил свой след!"]. Бизанец осудил лжеалхимиков, которые-де соскабливают текст ножом или пемзой, и с помощью молочного цвета раствора выявил смытый арабский текст; первичный не исчез бесследно, хотя изменился внешний вид пергамента, мясная сторона чуть пожелтела. Текст потряс: о пророке Исе!* Пришлось немало провести дней, которые потянули месяцы, чтоб выстроить некое подобие связности, к тому же текст вскоре стал непрочитываемым, покрылся пятнами**.
______________
* Сказано: За слоем арабским впоследствии обнаружилось ещё два: отрывок из Евангелия VII века, который, в свою очередь, был написан поверх фрагмента письма Тита Ливия к Сенеке о получении мужской тоги, обязывающей начать военную службу. Далее – палимпсест, ныне почти почерневший, пятна расползлись, хранится в САД'е [Суперфинском архиве древностей], добыт у потомков йеменского правителя, куда попал из Синая, оказался у хранителя древних рукописей Папандопуло в Византии, куда прекратился после захвата её арабами ввоз бумаги из Египта, далее перешёл к османским туркам (и нашёл последнее пристанище в Матенадаране?).
** По поздним свидетельствам, Ибн Гасан сам покрыл рукопись пятнами, чтобы скрыть-де неточности и ошибки, допущенные при расшифровке текста.
Земная поступь... – медленная там, где только что он был,
и под ногами – твердь,
и шли, таясь от недругов, тропой пустынной.
Но поступь быстрая, когда с кругов небесных, – был только что он здесь, уже он там, – за поступью земной оттуда наблюдаешь.
И не поймёт: то видимость иль явь, когда глядел с холма
на ставший вмиг чужим родной, но и враждебный город.
А на небе нет наступления тьмы, тогда как на земле торопят её завершить усталость тела, хождения дня бесплодные, и одолевает сон – а тут как будто только пробудился, и бодр, и полон сил, и лёгкость в теле, какая и забылась, что некогда была, но и теперь возможна.
... Уже недолго ждать, когда взойдёшь на новый круг небесный.
Но скоро или долго – знать не дано.
И час настал.
И состоялась встреча.
Купол неба был соткан из нитей золотых... Но отчего-то отсюда, где солнце свет разливает над миром, греет ласково, но и жжёт нещадно, был виден ад: огненные языки над ним вздымались, дымы клубились, здесь пространство Ангела мести, который крылья распростёр, но мстительность его – людской натуры отсвет. Устрашающий облик, наказывающий грешников, – чело, изуродованное болью и страданиями, точно отражает мучения обитателей ада, покрыто крупными бородавками, красные глаза мечут молнии...
– Пугать нас вздумал?!
– Спустись Ангел мести на землю, горы б от ужаса
раскололись! В руке копьё, охваченное пламенем, трон горит
в огне. При виде Ангела реки, от ужаса застыв, вмиг
пересохли б. И роста необъятного, равняется пятистам дням
ходьбы.
– Шагов верблюжьих сколько, нам не приличествует
собственные отмерять!
Взор выхватил из пламени ада огромную женщину, распухшую точно, дабы заметили другие; по жирному, уродливому животу ползали чудища – хищные зверьки с острыми клыками, ноги у них были паучьи, совиный клюв, а голова одно лишь чёрное отверстие, напоминающее рот, искажённый гримасой.
– За что ей такие муки? – невольно вырвалось у Мухаммеда.
– Прелюбодействовала! – голос Джебраила.
(78) В упрёк автору, замечает Ибн Гасан [самокритичное заявление?], следует сказать, что, увы, он не воспользовался великолепной возможностью, описав ад, поместить туда всех, кто над ним измывался, как это сделано было впоследствии [имеется в виду Божественная комедия великого итальянца?].
Но прежде – видение золота червонного, сияет, точно солнца диск: тут Солнца покровительство, и медленно вокруг него свод кружится неба – охвачен взором: Иса! Его пределы! Уловил или подсказка свыше, точнее – сбоку, где шелест крыльев ангела, хоть он невидим, но неотступно рядом?
(79) По другим версиям, пятое небо – власть Юпитера, покровительствующего гигантскому белому жемчугу; расписывая его, Мухаммед, как рассказывали очевидцы, вызвал зависть у мекканских купцов, которые зачарованно слушали его: ещё бы, такое несметное богатство в этом невиданных размеров жумчуге!
Слепящая блеснула молнь на кончике луча, ударившего с высей под ноги пришельцу, не разбираясь в том, кто он: как смеет размышлять о чём-то, когда вблизи – но долог путь к Нему – Божий престол!
И тут Мухаммед увидал Ису: сидел к нему спиной. Не почувствовал, как я к нему вошёл?!– впервые подумалось по-земному с обидой, сник впечатлительный Мухаммед, но тут же, как бывало там и повторилось здесь, услышал: С чего Исе, – глас из глубин, где разума владения, а не чувств, – приветствовать тебя?! Не возгордись, что при жизни сюда допущен! Иса был погружён в молитву. Но ведь молились только что на горе Храмовой! Успело столько произойти, пока ты здесь, всего лишь миг небесный! Как долго ждать? Что долго или скоро здесь? Сколько молитв? Сколько – то купеческий расчёт! Спросить у Исы? Никто Ису отвлечь, когда он молится, не в силах. Нехотя... другое б слово произнести! Иса к нему поворотил свой лик.
89. Явленная тайна*
______________
* Палимпсестовый текст завершился. Далее – продолжение, существующее как бы вне текста, сочинённое, казалось, независимо от свитка.
Вспомнился давний сон, при Хадидже, долго не мог уснуть, а утром рассказал ей: С тобой во сне мы были дома у пророка Исы! На Храмовой горе Иса, последний из предшествующих пророков, стоял позади, а здесь при ярком свете... – Иса, увиденный во сне, был другой!
(80) В свитке – пробел. В одной из рукописей Ибн Гасана были обнаружены на тюркском листки с неприметным заголовком: Сон с И., прочитывалось лишь в лупу, что якобы описан сон Мухаммеда, но можно предположить по отдельным фразам, что приснилось... самому Ибн Гасану (такое в мире сочинителей случается)!
Увиденный ближе к рассвету после спора, когда люди Писания обвиняли Мухаммеда в незнании истории, сон отчётливо запомнился. Летний день. Сидим в большом, просторном доме за дастарханом*. Рядом слева И., крупное лицо, седые редкие волосы на голове, поначалу удивило, что он такой старый и очень высокий. Справа сидел Х.
______________
* Слово более туркестанское, нежели кавказское, скатерть, чужеродное для уха арабского, лишний раз свидетельствует о тюркском происхождении Ибн Гасана, что оспаривается арабами и персами, желающими, очевидно, сделать достоянием его труды (вряд ли возжелают после издания!), хотя и сам он не был лишён тщеславия, желал прославиться по крайней мере в трёх мирах: арабском, тюркском, персидском.
(81) Как можно представить рост сидящего человека? Имеется в виду Хамза? Или кто другой? В тюркских языках родов нет, можно было бы перевести и как сидела. Может, это была Хадиджа? – Упрёк неведомого читателя (не Джб ли?).
"Я хотел бы сказать..." – смотрю, пятна багровые от вина на полотняном белом дастархане. И. делает знак, чтоб принесли поесть: гости хотят говорить, а еду убрали. "Ничего, не беспокойтесь", – мол, ещё успею высказаться. И. поднимается (когда сидел, казался высоким, а тут – невелик ростом), идём за ним, на веранде большой круглый хлеб, свежий, источает дразнящий запах, ну да, думаю, столько народу сюда приходит, всех надо накормить. Множество закутков, везде люди, по ступенькам спускаемся, Х. успевает шепнуть, что И. приходил к ним однажды, и, видя моё удивление, замечает: "Ты что, забыл? Он к нашему отцу в гости приходил, с ним ещё А.Л. дерзко и грубо спорил, с его избранничеством не соглашался".
(82) Но отцы у Мухаммеда и Хамзы разные. А.Л. – Абу-Лахаб? Любил спорить!
С ужасом думаю: вдруг спросит И., чем занимаюсь? Сказать, пророк?! избран Богом? И кому! Нет, не спросил. Проходим по зелёному лугу, пахнет скошенной травой, смотрю – нет И., лишь я и моя мать, сидим под акацией, рассказываю о чуде – встрече с самим И. "Какое счастье лицезреть избранника Неба! – говорю... но уже не мать рядом, а Х. [Хадиджа?]: – Будто беседовал с Самим Богом!"
Разгадка сна?
(83) Запись обрывается, но есть ещё фраза, прочитывается лишь: "не вспомню".
– Он тебя признал, если во сне привиделся! – сказала тогда Хадиджа ему. И словно начертала: Явленная тайна! Спустя время заметила: – Но не всякий Иса – пророк. Может быть, то был двойник? Похожий, но не Иса? Тут Мухаммед вспомнил детское: Абдул-Мутталиб говорил, что у пророка Исы, об этом старец в Эль-Кудсе ему поведал, какое-то было свечение над левым ухом. "Почему над левым?" – спросил Мухаммед. Промолчал дед, как и тот старец, кому он задал такой же вопрос. Было ли во сне свечение – не запомнил. Лишь помнит, что Иса был светловолос и голубоглаз. Не похож на нынешнего, истинного, черноглазый и тёмен ликом, смотрит на Мухаммеда пристально: – Не зван мной, и молитву мою нарушил! – Укор?!
– Даже здесь, в кругах небесных, мнителен ты, Мухаммед, и в ясном взгляде, полном доброты, узрел, заботами земными полон, не то, что в вечном бытии Исы!
– Признаюсь, мне не избыть страстей земных.
– Переступи чрез них!
– Бог возжелал, чтоб я... – была смиренность в голосе Мухаммеда.
– Вознесены сюда по воле Бога! Отца Небесного то выбор.
Ждут ученики: запомнить, что скажет им Мухаммед.
Каждый – носитель одной из ниспосланных сур, и кому какую
запомнить следующую. В голосе Исы... – Оглядел учеников,
самый младший, с памятью отменной – Шюкрулла: от него и
передастся потомкам рассказ Мухаммеда о пятом Небе, где
встретился с Исой. Задумался: какое слово точное найти? Исы
был голос тих, в глазах тревога. Не пояснил: тревога отчего?
– О тяжкой миссии твоей наслышан я на Небе, – сказал Мухаммеду. Всерьёз? Может, ироничен? – Неистребима мнительность земная!
– Твоя была трудней.
– Иные времена, иное племя – мы и вы.
– Ты к избранному Богом народу шёл!
– Что с того, что избранный? Замкнулся он, Богом избранный.
– Но сказано: растворится твой народ в племенах земных.
– Наглухо закрылся, уйдя в себя!
– И всё ж из первых на земле народов, в единого уверовавший Бога!
Мой род и наше племя Его не знали, у каждого свой идол: обрубок камня, истукан, хранитель очага, кумир, спаситель!
– Увы, к призыву моему сородичи остались глухи: через народ мой возжелал всех приобщить к Отцу Небесному, исполнив Его волю. Но ворошить былое не станем: что говорить о том, что было?
– Твой крест...
– Но каждому нести свой крест! Тебе мой крест не угрожает.
(84) В одной из записей Ибн Гасана дан диалог на фоне нарисованного креста:
– Но отчего твой крест, который носишь на груди, усеян шипами?
– Для умерщвления плоти.
– Во имя собственного спасения?
– Но через боль!
– Не признак ли тщеславия забота о личном спасении? Что вернее: носить крест, пусть даже с шипами, или носить в себе суть креста?
– Отвечу притчей. Спросили у несущего свечу: "Откуда свет?" Тот вместо ответа задул свечу и спросил: "Скажи мне, куда девался свет, и я отвечу, откуда он появился". Так что не задавайся праздными вопросами!
Ученики притихли, ждут, что скажет им ещё Мухаммед.
"Ну да, – Иса мне молвил, – сородичей собрать ты вздумал,
явив им Книгу Книг, но отвратились. Увы, таков удел и мой,
когда я начинал. И патриархов". Но все, с кем до Исы
встречался, ждали моего явления.
Казалось, разговор с Исой – главное, из-за чего сюда явился. Может, и на свет родился, чтоб встречи этой удостоиться? Адам? Нух? С ними было проще, а Ибрагим не далёкий предок, а чуть ли не дед! Муса... – здесь, мнилось, он главный, единственный, кому удалось Бога лицезреть. Но и он понятен людской натурой, а Иса...Но сказано: Бог не родил и не рождён отчего сомнение в кругах неба не отпускает?
