Текст книги "Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина"

Автор книги: Чингиз Гусейнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

Не вскоре ли после неудавшегося торга сородичей совершил Мухаммед исра – ночное путешествие? Перенёсся из Мекки, где храм Неприкосновенный, Кааба, в Эль-Кудс, где храм Отдалённейший, или на Храмовую гору, коим славен город городов Йерушалайм? Отсюда, сказывают, самый близкий путь к Богу.

А после исра Мухаммед перенёсся, или совершил мирадж, вознесение: взобрался по невидимой лестнице (мирадж означает лестница) на небеса, дабы... Но это ещё не скоро! И, пройдя семь небесных кругов, лицезреет ли он Создателя? Мы благословили, дабы показать из Наших знамений ему, избранному Нами.

46. Убить – что есть проще?

Первая фраза свитка была обведена синими чернилами и заявлена как заголовок. "Да, не проще ли, – повторено почерком насталик, который насаждался в мире ислама в веке восьмом хиджры* и назван "прекрасной невестой" всех форм письма, пригоден более для сочинений пиитических, нежели... Увы, почерком этим ныне выводились чудовищные слова: чем убеждать и просить отпрыска Абдул-Мутталиба, дабы выторговать благоразумие, чтобы перестал оскорблять наших богов и предков, проще убить его, безумца, говорящего от имени неба". Тут же в тексте, но линии более тонкие безымянный автор воспользовался новым каламом, – запечатлено: "Прости, о Боже, что вынужден повторять нечестивцев: так они называли Твоего посланника, – да не померкнет его имя в веках!" Рука писца, напуганного, что выводит непотребное, дрожала, буквы были, хоть почерк насталик изящен, вкривь и вкось, как искривлённое лицо невесты, обманутой вероломным женихом: "А говорит он, имея в виду нас, что якобы кто отвергает единого Бога, находя ему замену в идолах, тот подобен пауку – устроил себе из паутины убежище, слабейшее из домов".

______________

* Кстати, приблизительно тогда жил и творил Ибн Гасан.

Но у них ли одних множество богов? Не веруют разве обитатели Великих рек в четырёх богов, объемлющих время, пространство, душу и разум: Солнце, что проливает свет, чьи струящиеся лучи заполняют око человечье и всей иной твари; Небо, что дает воздух, наделяя нас жизнью; Землю, что щедра на плоды, которыми живёшь; и Воду – начало начал? Глядя на нас, Мухаммед вдруг в притворстве безграничном бледнеет, закатывает глаза, вслушиваясь якобы в голос Бога и жалуясь Ему на наше упрямство, что не следуем его призывам, будто повторяет за Ним, выдавая только что сочинённое за ниспосылаемое откровение. И молитвенная поза унижения в поклоне Богу, Мухаммедом от христиан, кажется, заимствованная. – Расскажи, расскажи об аде! – пристали к Мухаммеду однажды.

– Может, прежде о рае рассказать? Про быстрое, как полёт пущенной стрелы, течение реки прохладной, что течёт в раю, – Ковсер? Вкус белых вод её слаще сахара, а запах приятнее мускуса?!

– Нет, хотим об аде слышать!

– Что ж, расскажу я вам о нём! Над бездной ада перекинут мост Сират, он тоньше паутины и острее лезвия меча, через него душа умершего проходит. Если грешен – низвергается в бездну стремительно, а если праведен – спасётся в миг единый.

Молча внимали: а ну, чем ещё нас удивишь?

– Упадёт падающее, унижены будут неверные, возвысятся праведные! Небо расколется! – А помним, говорил: Небо будет как медь расплавленная?

– Земля сотрясением сотрясётся! Горы сокрушением сокрушатся, став прахом! – А говорил: Горы будут как шерсть?

– Знаете, какое наилегчайшее в аду наказание?

– Расскажешь – знать будем!

– Под ступни два уголька, что тлеют, не истлевая, положены будут, из-за чего мозги в голове закипят, покажется, что более сильных мук, чем те, которые испытываешь, нет, а наказание это наилегчайшее! – Ещё!.. Ещё!.. – раздаются голоса нечестивцев. – Знаете ли Ему соименного? И снова говорит любопытствующий:

– Разве, когда я умру, я буду изведён живым?

И вторит ему другой избалованный, но и упорствующий в грехе неверия:

– Разве, когда стану прахом, буду воскрешён?

И третий молвит, невнятна речь его. Но сказать бы в ответ: Не Им ли он сотворён в трехкратной тьме, быв прежде ничем, из сгустка, из несущественности? Видели ли вы то, что извергается семенем? Капля крохотная, что изольётся из хребта и грудных костей в место израстания!.. Вы ли творите, или творец – Он? Во власти Его заменить вас на земле подобными и воссоздать вас в неведомом вам виде. И потому восхвалите Его, да будет Он превознесён и прославлен! – Но поклянись ещё: мы клятв твоих сегодня не слыхали! Ах, как вчера ласкали слух наш восхищения твои: месяцем ты восхищался, уходящей ночью, выглядывающим восходом, что в молвленном тобой – громада яви в увещевание живущим, и что-то о дороге – напомнишь, может? – выспрашивает слушатель. – О тех, шагающих путём прямым, и тех, кто топчется, отстав. И что душа, и всякая, заложница того, что заслужила. Ах-ах! – Помимо тех, – спешит помочь им Мухаммед, – правосторонних! Но хохот:

– Слева мы! – кричат. И справа тоже хохот:

– Нас ли разумеешь, правосторонних?! Очнись, Мухаммед!

– ...Сберите всех божков и бросьте их в огонь!

– Но прежде них тебя мы самого в огне сожжём!

Да уж пытались живьём сжечь Ибрагима – и что же? Нет, слушать бредни невмоготу, а тут ещё кто-то, съев финик, бросил косточку на землю, и Мухаммед укорил его: Не кидай косточку финика куда попало! Может попасть в невидимое живое существо и убить его!

Поистине одержимый в Мекке объявился! Столькие тайно гибнут в стычках, отравленные и заколотые, а тут не справиться с одним?!

47. Розовошёрстные верблюды

Но кто без боязни родовой мести возьмётся убить Мухаммеда?

– Я, Омар, возьмусь закрыть его уста!

– Ты? Друг Хамзы, дяди Мухаммеда?! Неистовый, как и сам Хамза, многобожец. Мало ли врагов пало в сражениях от стрел моих, оперённых ястребиными перьями? Любит открыто обнажаться, натереть тело маслом – оно блестит – и всякими телесными упражнениями силу показывать, игру мускулов. Накануне Хамза, вернувшись с охоты, узнал, что Омар, как палач облачившись в красное, вышел на многолюдный базар и прилюдно ругал Мухаммеда, что лжец он и плохо кончит, назвал его, довольный находкой, канатным плясуном: мол, покажи, на что способен! Потом, когда со слугой, Али и приемным сыном Зейдом Мухаммед шел молиться на гору Сафа, измывался над ним, сопровождал шествие глумливыми выкриками, корчил немыслимые рожи: Ты предал Каабу! Убирайся из Мекки! Мухаммед велел спутникам не обращать внимания на Омара: мол, на что иное может быть способен племянник Абу-Джахла? Разъярённый Хамза, заступаясь за честь молочного брата, нашёл на площади Омара и ударил его, влепив при всех пощёчину: – Был один Абу-Джахл – твой дядя Амр, теперь второй объявился!

Омар, к удивлению свидетелей, стерпел и, потирая рукой щёку, стал Оправдываться: мол, Мухаммед – вероотступник. "Я тоже, – сгоряча воскликнул Хамза, – не верю в твоих каменных идолов, так что же – оскорблять меня?!"

А когда Хамза ушел, Омар попытался даже отшутиться: дескать, такое среди друзей водится, повздорят и помирятся. И что он на месте Хамзы поступил бы так же! – Отомстил твоему обидчику! – сказал Мухаммеду Хамза. – Больше не посмеет сказать тебе слово тяжелее лепестка розы (бедуинский образ?)! – Ждешь благодарности? – Ты как будто недоволен!

– Я вижу, что ты колеблешься, Хамза, выдвигаешь одну ногу вперёд, а другую отставляешь. Что ж, каждый выжидает, выжидайте и вы, отрицающие, но потом узнаете, кто обладатель ровного пути и шёл по прямой дороге! Если хочешь обрадовать, то не вестью, что наказал Омара, Бог ему судья! Хамза как-то сказал Мухаммеду: "Может, ты и впрямь пророк, но я останусь верен богам Каабы". – Не заступничества я жду от тебя, а признания правоты моей веры.

...Молочный брат ушел с обидой, но вскоре вернулся, будто кто его принудил воротиться: – Что надо сделать, чтобы принять ислам? – Произнести: Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Его. – И этого достаточно, чтобы стать мусульманином?! – Но, молвив, поверить в истинность сказанного! С произнесённым словом шутить нельзя. Скажешь слово и нарушишь его – беда случится! – Что ещё?

– Что может быть превыше, Хамза? Сказать Слово, поверив в него!

– Что ж, согласен. И дабы укрепить тебя, произнесу заповедь перед всеми на площади! – Только чтобы укрепить меня? Выйдя от Мухаммеда, Хамза пошёл к Каабе и, глядя на паломников, торжественно заявил: "... и Мухаммед – пророк Его!" – Некогда, – молвил Омар, задетый изменой Хамзы, – я предлагал Мухаммеду мир: "Признай наших богов, и мы признаем твоего единого Аллаха, и пусть судьба подаст знак, кто из нас прав: твоя правда со знамениями – примем твою веру, наша – заяви о заблуждении и вернись к нам". Он отверг, а коли так, я принял решение! – Какое? – Отправлю его на вечный покой к единому Богу, как это некогда проделали с Исой! – Не каждому такое по плечу! – сказал Абу-Суфьян. Раззадорить? – И мы достойно вознаградим смельчака! – Ты? Троюродный брат Мухаммеда?! – Оскорблена вера! – Достойно – это сколько?

– Омар, сын Хаттаба, если вопрос твой праздный, оставлю без ответа, а если...

Омар перебил его:

– Я спрашиваю всерьёз! – Такому смельчаку, – объявил Абу-Суфьян, – я дам сотню розовошёрстных верблюдов и тысячу ваги серебром! А в каждом ваги, – уточнил ради внушительности награды, – двадцать дирхемов, итого двадцать тысяч дирхемов!

Зашли в Каабу, семикратно обошли её; заведено исстари – посетить храм перед принятием важного решения, чтобы главный идол благословил, и припасть устами к Чёрному камню; если вооружён, оставляешь у входа лук или пращу, палицу, дротик, даже щит, плетёный или кожаный, снимаешь наконечники с пик... Омар свершит подвиг во имя богов Каабы! Ножом? Нож неразлучен с мужчиной. Подкрасться и – в спину?

Нет, таиться незачем. Омар на плоском лике Хубала подглядел приветливо смотрящие глаза. Ещё лук возьмет со стрелами в колчане, кончик одной – Омар никогда не промахивался – смазан ядом гюрзы. "Эй, Мухаммед, – скажет ему Омар, – я выполняю волю богов Каабы, наказавших мне избрать мишенью именно твою грудь!"

48. Обретение искомого

...Навстречу Омару – Найим, сын Абдуллы из колена курайшей зухра интриганы, коих свет не видел! Не смог уйти незамеченным, тот окликнул его:

– Куда путь держишь, сын Хаттаба, не на охоту ли собрался?

– Убить Мухаммеда иду! – Незачем таиться, если благословили боги. Дерзкий ответ даже понравился: пусть Найим разболтает весть. – Так ли легко его убить? – Он что же, бессмертный? – Много сторонников у него! – И конечно, ты среди тех, кто поверил, что он пророк! – Что я? Уйми свою сестру и зятя, тайно исповедующих ислам! – Врёшь! – Когда ты воевал, пошли за Мухаммедом, сделались мусульманами! Станет Омар сплетням верить! ...Лицом к лицу столкнулся с Саидом, сыном Ваггаса, все они прозваны птичьеголовыми:

– Куда спешишь, Омар? – Не твоего ума дело!

– Земля слухом полнится, говорят, Мухаммеда убить вздумал? – Хоть бы и так! – Не петушись прежде времени! – Птичьи ваши повадки не по мне! – И вынул из ножен кинжал. – Не один ты с кинжалом, и у нас кое-что за пазухой есть! – Свой кинжал показывает. – А прежде чем убить, посоветуйся, – съязвил, – с сестрой и зятем, они ведь приняли веру Мухаммеда! – Чем докажешь? – Собственными ушами слышал, что не притронутся к мясу, которое принесешь им, ибо ты мурдар, то есть нечистый. Изменил путь и – к сестре, прежде купив в лавке мясо. В те дни была ниспослана сура: Когда земля сотрясётся своим сотрясением... Сестра и зять Омара пригласили к себе Хубаба, сына Саида, который обладал свитком с этой сурой, – тот и принёс, чтобы переписали. У дверей Омар услышал напевный голос: сестра непонятные слова произносила: ...земля изведёт свои ноши, и спросит человек: "Что с нею?" Увидала брата и, велев Хубабу спрятаться, осталась стоять, держа в руке свиток. Омар, будто ничего не замечая, протянул сестре мясо: – Я голоден, приготовь что-нибудь поесть. Зять развел огонь в печи, сестра, бережно положив свиток на сундук, взялась жарить мясо. "Вот и ложь, – подумал,– что считают меня нечистым, мурдаром!" – Что такие невеселые? – спросил. – А с чего радоваться? – Брат к вам пришел! – Сестра промолчала. – Есть что попить? – Верблюжье молоко. – Вот и хорошо! Оно у вас всегда прохладное, хитрость знаете! Положила сестра перед братом еду, присела с краю скатерти. Зять в сторонке стоит, насупился, словно его только что чем-то обидели. – А вы чего не едите? – Мы сыты.

– Ах, сыты! Ну да, ведь я мурдар! В единого Бога поверили? Недостойно сидеть с человеком, у кого таких, как ваш бог, сотни?! И ты допустил, зятю, – чтоб моя сестра! – Вмиг сбил с ног, выхватил кинжал: Я тебя сейчас!.. – Сестра кинулась на брата, он оттолкнул её.

– Да, – вспылила сестра, – ты мурдар!

Омар опешил: родная сестра ополчилась на брата?! – Чем силой кичиться, подумай, почему уверовали мы в Мухаммеда! – В бред больного?! – Божественное слово! – Неведомый язык, на котором вы говорили? Я слышал! – Отчего ж неведомый? Язык наш, хашимитский! Омар не помнит, как вложил кинжал в ножны, но чернота во взгляде сразу сошла: – Смысла не уразумею. – Не каждому открывается послание! – Не оно ли в твоих руках? Обычная телячья кожа!.. – Но вдруг будто кто за него произнёс: – Может, позволишь взглянуть? – Власть (но чья?) крепко Омара держала и вела. – Просишь о невозможном, – ответила. – На эту священную вязь могут взирать лишь чистые глаза! И прикасаться – лишь чистые руки! – Что же мне сделать, чтобы стать, как ты говоришь, чистым? – Нашу заповедь произнести!

– Я её слышал из уст Мухаммеда. Произнесу если, позволишь взглянуть?

Мучает жажда неясная, новая, что-то толкает в грудь – нетерпение и страсть к неведомому. И сжигаемый странным любопытством, Омар, как о том рассказывал впоследствии, медленно, нехотя, словно чужими устами произнёс: Нет Бога, кроме... – но слова, слетевшие с уст, прозвучали как клятва. Кто вложил их в него, и за него кто проговорил? И это показалось ему тогда удивительным – успокоили они его. Сестра протянула ему лист. – Нет, лучше сама прочти! – Руки задрожали, пот выступил на лбу. Прочла нараспев: Когда сотрясётся земля своим сотрясением, и земля изведёт свои ноши, и спросит человек:

"Что с нею?"

Поведает она в тот день свои вести, и выйдут люди толпами, чтобы показаны им были их деяния, и кто на вес пылинки сделал добра – увидит его Бог, и кто на вес пылинки сделал зла – Он увидит. – Умолкла. – Мог ли сочинить человек? – подал голос зять. – Тайное и мудрое! Не мог! – подумал Омар, но сказал иное: – Ничего на земле тайного нет, всё во власти богов: дождь, засуха, мор. А мудрость, о которой говоришь, – дар сатаны! – Говорил уверенно, а смятение не покидало. – То не мудрость, а хитрость и козни! – раздалось из-за перегородки: вышел почитаемый в Мекке грамотей Хубаб, у кого Омар учился грамоте. – Ты? – удивился Омар. – Здесь?! – Дошли до меня твои намерения, Омар. Что ж, человек грешен, в сердце каждого может лежать побуждение делать и зло, и добро, что намного труднее. Услышь меня! Мухаммед мечтает, чтобы ты был с ним. – Придумал только что! – Слабеет совсем его самоуверенность. – Твёрдо знаю. Ибо я – носитель суры. – И ты? – спросил у сестры. – Я не удостоена такой чести. – Увидишь Мухаммеда и поймёшь, что говорю правду. ...Как только пришли в дом Мухаммеда, Хамза и Али обступили Омара. Беспокойство его охватило: в ловушку заманили! Хадиджа появилась, и это успокоило Омара. – Оставьте его, – сказал Мухаммед. – Омар с добрыми намерениями явился. Омар почувствовал облегчение, точно избавился от давящей тяжести. – Вижу по ясному его взгляду, что уже произнёс он нашу заповедь! – Тот, ещё не понимая, что с ним, согласно кивнул. – Не по воле собственной своей я творю, Омар! Я лишь стрела, выпущенная Богом. – Воля Бога, – добавил Али, – и есть суд Мухаммеда. – Пойдём по Мекке, – предложил Хубаб, – пусть люди удостоверятся. Выйти с ними? Медленно отпускало сопротивление. Что-то внутри открывалось, будто рос дом, светящийся разноцветными окнами. – Пусть видят, какие богатыри, – Али показал на Хамзу и Омара, – в наши ряды вступили! – Хотел было, только что родилось, произнести: Случается, соломинка ломает хребет верблюду, но промолчал – Омар мог не так его понять и обидеться, скажет потом, и это станет поговоркой.

49. Картина читаемая

(21) Нарисована, – тут же отмечает Ибн Гасан, – неизвестным художником; по легенде, которую довелось услышать, чуть ли не Зейдом (Мухаммед однажды видел, как тот углём в точности воспроизвёл охоту в горах на тура) в пору, когда ещё не последовал запрет на воспроизведение людских лиц, точнее отличительных черт на лике человека, что, как сказано было Мухаммедом, подвластно лишь Богу.

С помощью прямых линий, вертикальных, как кипарис, горизонтальных, точно стелется лоза, след оставляя на песке, изгибов линий, точечек над ними и под ними, узлов, окружностей миндалевидных внутри изогнутого ковша, из коих буквы сотканы письма, иль алифбея*,

______________

* Арабские буквы Алиф + Бей, или Альфа + Бета, – алфавит, или алфабет.

прочтёшь и ощутишь мираж в пустыне – его водой считает тот, кто жаждою томим, а подойдёт – лишь призрак.

Про мрак прочтёшь, волною покрываемый, над которой – новая волна, ещё, ещё, а над волной – туч рваных бахрома, и поверх мрака – мрак, в морской пучине вынет руку тонущий – и руку не увидит: кому Он не устроил света света нет тому!

И в очертаньях букв упрятать тайну сжатых губ и взгляд меняющийся, тьму озаряющий в ночи.

Но чьи глаза? Твои ль? Мои*.

______________

* Строки эти в Откровениях не обнаружены. По версии, хранились якобы в знаменитой шкатулке Хадиджи, о чём – в своё время.

...Идут, никого и ничего вокруг. Та же читаемая картина? Лишь они да неровные на горизонте блеклые контуры то ли холмов мекканских, то ли проплывающих облаков – не различишь.

А кто справа? Не узнаёшь Рассудительного, каким его считали, Абу-Бакра? Пристальный у него взгляд.

А слева – высокий и широкий в плечах Хамза, прозванный Могучим.

Впереди – Али, кого впоследствии Мечом Ислама прозовут, у него густые брови и шагает решительно, выпятив грудь, будто щит.

А возглавляет шествие Омар, и гордо поднята его голова. Омар? Впереди всех?

Даже главнее Али! – И ты с ними?! – воскликнул Абу-Суфьян, увидев Омара. – Велик Аллах, – ответил Омар, – и нет на земле человека, который бы мог изменить Его волю! Слова его вызвали смех: – Поумнел как! – Следом: – Поверил в смутьяна, несчастный! – Абу-Талиба бы сюда – поглядеть на сына Али! И о том ещё, что сами лишили себя поддержки богов Каабы и потому (?) нет им отныне доступа в храм!

– Ваше счастье, что ныне – священный месяц! И потому, мол, Мухаммед может позволить себе без страха за свою жизнь появиться средь богомольцев: никакие насилья не дозволяются в священный месяц наплыва паломников!

Что ещё?

Не довольно ль? Но те, в сердцах которых скверна, не устают вопрошать: "Что такое хотел сказать Бог этим, как притчей?" А вот что: ввести в заблуждение тех, кто этого хочет, и вести прямым путём тех, кто этого желает, – да не уподобитесь ослу, несущему Книгу в поучение себе подобным!

50.

Рукопись написана чёрными чернилами, местами выцветшими, ломкая, ветхая бумага собрана в кожаную папку, листки разномерные, пронумерованы красными цифрами, еле проглядываются, склеены в три свитка, каждый имеет название, подчёркнуто блекло-красной волнистой линией, но ясно читаемо: Звезда пронизывающая

Абу-Талиб ушам не поверил, когда Мухаммед, до того и слышать не хотевший ни про каких, как он сказал, идолов, наутро заявил, что явление ему было и что отныне богини Манату, Узза и Лат, почитаемые в Мекке, благородные представительницы перед Аллахом, привеченные Им. Ибо, как сказано ему было: Они следуют божественным предположениям и тому, к чему склонны души, поверившие в Него, и к ним пришло руководство Его! Весть о долгожданном признании Мухаммедом богинь по Мекке распространилась. Явился гонец, приглашающий Мухаммеда в Каабу. И он, впущенный в Каабу, перед которой ждала, приветствуя его, толпа из бывших недругов, стоял у главного идола Каабы Хубала и молился с многобожниками, вознося хвалу богиням. Ему дозволили даже губами прикоснуться к Чёрному камню хаджари. А вернувшись домой... не успел переступить порог, как вдруг побледнел, руки затряслись, лоб покрылся потом. Хадиджа, всего лишь миг назад возрадовавшаяся единению мужа с мекканцами, встревожилась: Мухаммед – ему больно было смотреть на свет – прикрыл глаза и заговорил, повторяя ниспосылаемое:

О ты, Мухаммед! Как взбрело такое в голову, и она не раскололась?! Как ноги твои не переломились, когда шёл в Каабу?! Приблизить к Богу идолов! Молиться, глядя на Хубала! Чествовать богинь! Чуть ли не Аллаха дочери! Но тогда Хубал – брат Аллаха! Тогда богиням муж – идол Хубал! Но я... – Мухаммед задыхался. И тут же, будто самому себе: Молчи! Это только имена, которыми в слепоте своей назвали вы и родители ваши. Бог не посылал с ними никакого знамения. Не следуй за тем, о чём у тебя нет знания: о том и слух, и зрение, и сердце спрошены будут. Не вздумай, довольный мимолётным, ходить по земле горделиво: ведь не просверлишь землю! Ведь гор высотой не достигнешь! Вернись и, не переступая порога Каабы, скажи: Это – то, что внушил тебе Бог из мудрости Своей! И не сотворяй вместе с Ним другого божества, а то будешь порицаем, презренным ввергнешься в геенну! Поистине, сатана для человека – явный враг, постигло тебя от сатаны наваждение – ищи убежище у Него, Всеслышащего, Всевидящего! И Мухаммед пошёл к Каабе. Встал пред храмом. Крик его ударился о стены храма: "О ты, пристанище сатаны!"

...Сговор вождей курайшей против изменников, свои против своих. Тех горстка единомышленников, эти – весь народ мекканский: грамоту на коже составили, подписав, поместили для хранения рядом с Хубалом, поклялись не вступать с ними в браки, не торговать, не дозволять по городу передвигаться. Много ворот ведут в Каабу, но если паломники идут мимо дома Мухаммеда оскорбят их, мол, осквернили стопы. Вот и стоит в осаде квартал мутталибов, названный в честь деда Мухаммеда, где дом Хадиджи, и тайком посылается к ним еда. Абу-Бакр ухитрился однажды привезти ночью к Хадидже вьюк зерна. Нет, не восхитимся этим городом! Новая весть в Мекке: явление было Мухаммеду, договор о бойкоте волею Бога уничтожен! Точно: кожа с подписями съедена термитами! Если б не Омар и Хамза – побаивались их, да и Абу-Талиб держит ключи от Каабы, не считаться с ним не могут, – несдобровать Мухаммеду.

...Их было одиннадцать – сторонников Мухаммеда, которые решили покинуть Мекку, среди них две разведённые дочери Мухаммеда – Ругийа и Умм-Кюльсум: их мужья – сыновья Абу-Лахаба, Атаба и Атиба, доводящиеся им двоюродными дядьями, – выгнали их из дому, мол, ваш отец лишился рассудка и они не желают порчи собственному потомству.

Куда бежать, подсказала рабыня-абиссинка Умм-Айман, уже состарившаяся, оставленная в память об Амине-хатун: бежать на её родину, слыхала она, будто новый абиссинский негус, исповедующий христианство, не допускает, в отличие от своего предшественника, никакой вражды между верами. Мнилось, пока опыт не опроверг, что мекканцы веротерпимы. Разве таковыми не были они в общении с христианами, иудеями, проживающими здесь сабиями и ханифами? Двери Каабы для всех всегда открыты! Отчего новую веру не приняли? Хотя бы не враждовали с ним! Но Мухаммед дерзко заявил, что не переступит через порог осквернённой святыни, не войдёт, пока не очистят её от идолов.

...Ругийу спас от позорного изгнания из дома мужа Осман: накануне отъезда он женился на ней; и вера Мухаммеда настолько его увлекла, что ни на шаг не отступал от учителя и первым среди поверивших в ислам стал обращаться к Мухаммеду: Пророк. Среди одиннадцати – и Умм-Кюльсум с рабыней Умм-Айман, и самого Мухаммеда воспитавшей, и его детей; сын Абу-Талиба, Джафар, ему уже двадцать шесть, он возглавил переселенцев; а также молодые муж и жена, Шукран и юная Севда с успокаивающим именем Приносящая пользу, родственница Османа, мягкая, отзывчивая. "Покиньте Мекку, когда загорится на небе... – задумался Мухаммед, а потом, не поясняя, произнёс: – Звезда пронизывающая". И, провожая, скажет: – Эй, идущие ночью, помните: над всякой душой есть хранитель!

51. Краски полумесяца

Противники, узнав о беглецах, направили к негусу в Абассию своих людей Омара ибн Валида и Амр-Аса. Негус, выслушав странную, как ему показалось, просьбу послов мекканских старейшин изгнать из его благословенной Хабешии неких мухаммедианцев, пригласил явиться к нему главу переселенцев Джафара, чей титул был Тайяр, или Летящий – так ему перевели. Ступив на мраморные плиты дворца, Джафар Тайяр в нарушение – от растерянности – ритуала не преклонил пред абиссинским царём колен, а приветствовал его лишь долгим кивком головы, уставившись на узоры огромного ковра – такой он видел впервые, – устилавшего пространство перед троном правителя. Знать зароптала, но негусу независимость гостя понравилась. – Летящий, что сие значит? – спросил. – За полёты во сне я так прозван. – Но летают дети, когда растут! – И вчера я летал по вашему небу, – показал рукой на высокие окна дворца, сооружённого будто из живого камня, отражающего, но не вбирающего лучи солнца, – и были мне крыльями мои руки. – Может, ещё каким умением отличен? – Я как все, а что летящий – себе в беспокойство: легко возгордиться. Негус, удовлетворённый ответом, изобразил на лице подобие улыбки, и вельможи тут же согласно кивнули.

– Ваши земляки, – негус показал на Омара и Амр-Аса, – явились с требованием обязать вас подчиниться им. – Могу ли я, сын Абу-Талиба, владеющего ключами от мекканского храма Кааба, – а известно: у кого ключи, тот и правитель, – подчиниться рядовым курайшам? – Верно это? – спросил негус. – И да, и нет, но... – Амр-Ас думал продолжить, но негус прервал: – Поговорите друг с другом, и я выслушаю доводы обеих сторон, благо курайшитское наречие мне частично ведомо, ибо в дальнем мы родстве, а что не пойму – переводчик мой разъяснит. – Я бы хотел, – это Джафар, – если позволите, – негус в знак согласия кивнул, – спросить у сородичей: есть ли среди нас, покинувших Мекку, обратился к Амр-Асу, – ваши беглые рабы? – Нет, – мгновенно ответил Амр-Ас. – Может, кто из нас ваш должник и решил скрыться? – Чего нет, того нет. – Или пролил кровь ваших близких, и вы жаждете мщения?

– Тоже нет.

– По какой же причине, если совесть наша чиста, нашей покорности желаете? – Кажется, это был вопрос, с которого стоило бы начать разговор.

– Вы вероотступники, проклятые Каабой! – прогремел Амр-Ас. Слова ударились о каменные стены, отозвавшись эхом. Мраморные колонны, как показалось Осману, будто вытянулись в изумлении. Ну нет, не толкнуть их на ссору здесь, во дворце негуса, где приём изысканно гостеприимен. – Но каждый, – не сдержался Осман, – исповедует веру по внутреннему влечению! Негус прервал их спор, разглядев в точечке огня пожар:

– Вас, – спросил у Джафара, – обвиняют в отступлении от веры курайшей? – И в приобщении к новой вере! – Но отличной от моисейства и месихизма, так? А какая новая вера может быть сегодня открыта, когда их столько на земле и можно выбрать любую, в том числе и Христову! – Мы чтим абиссинцев, из коих пророк Муса, как это нам известно, выбрал себе любимую жену. – Муса – это кто же, иудейский Моисей? – Мы не делим пророков, – ответил Джафар, – на иудейских или ещё каких, ибо для нас и первочеловек Адам – пророк. – Но он согрешил!

– На то была воля Божья! Вера наша, которую исповедуем, мусульманская, ее, по велению Бога, учредил Мухаммед. Донёс до нас божественные откровения. Но нашлись в Мекке люди, которые повели войну против Мухаммеда, что и вынудило нас искать убежища в краю, где царствует справедливый, веротерпимый и гостеприимный...

Негус прервал Джафара:

– Откуда сие ведомо? – Людская молва! – продолжил было Джафар речь во славу негуса, но тот его в нетерпении перебил, выспрашивая: – Что за божественное откровение ниспослано было Мухаммеду? – Не одно, не два!

– А сколько? В высоком окне звезда Джафару мигнула, пронизывающая!.. Но ведь ещё утро! Нет, ему кто-то, уже вечер, ваша беседа успела втянуть в себя время... говори! На сей раз не Джафар ответил, а Осман:

– Целая Книга! – Как? – удивился негус. – Книга?! – Есть, оказывается, Книга, а ему неизвестно! С укором, в нём гнев, бросил он взор на приближённых. Книга, которая не украшает его библиотеку! Конечно, с Александрийской не сравнится, но ведь её уже нет, а его библиотека существует! Дед внуку, а внук, ставший дедом, своему внуку рассказывал, какая она была, сокровищница знаний. Христиане, ведомые патриархом, уничтожили – мол, служит то ли вавилонскому, то ли египетско-эллинскому божку, мужчине с густой бородой, со скипетром в руках, орлом у ног, на голове корзина – символ изобилия, Серапис-Осирис – имя божества. Слуги зажгли свечи, и спрятались стены тронного зала в полумраке. Но высветились бледные лики Амр-Аса, а за ним – тёмная фигура Омара, удлинились во множестве их тени.

– И вы можете показать нам эту Книгу? – Негус забыл, казалось, про спор и, не глядя на мекканцев-преследователей, обратил взор на Османа.

– Главы её – суры, как мы их называем, – хранятся лишь в памяти нашей, – ответил Осман. – Может, вы этому учились у иудеев? – У них, но не только! – У нас, христиан, может? – Наша вера, – Джафар заметил, – не начинается с начала... – Не имеет начала, хотите сказать? – Она существовала до нас, ибо Книга, о которой говорим, – вечная! – Могу ли я услышать суры, о которых вы упоминали? – Я прочту! Джафар, будто ожидая просьбы, выступил на шаг и поднял голову к небу. Прямо в проёме светил узкий, как меч, полумесяц. Вспомнил, как Мухаммед однажды рассказывал им, ему и младшему Али, о полумесяце, который всего лишь миг назад был белым, бледным и вдруг ярко-желтым светом засиял в вечернем мекканском небе. Не сводите с полумесяца глаз, вот-вот порозовеет, сказал, – а если не спешить и снова глянуть, раскраснеется, точно застенчивый... – и назвал его имя: – Джафар. Будто воспоминание придало смелость, распевный его голос, торжественность обретя, разлился по дворцу:

Мы отправили к ней Духа Нашего, и принял Он пред нею обличье совершенного человека. "Я, – сказал, – посланник Бога, и ты родишь чистейшего мальчика".

Она сказала: "Как может быть у меня мальчик? Меня никто не касался, и не была я блудницей!" Он сказал: "То воля Бога, так молвил Он: Это для Меня легко. И сделаем Мы его знамением для людей". Дело было решено. И понесла она его, и удалилась с ним в далёкое место. И привели её муки к стволу пальмы. Сказала: "О если бы умерла я раньше этого и была бы забытою, забвенною!" И воззвал Он к ней: "Не печалься! Твой Бог сотворил ручей под тобою! Потряси над собою ствол пальмы, и уронит она к тебе свежие и спелые плоды свои! Ешь и пей, и очи свои прохлади!.." И пришла она потом к своему народу, неся младенца. И сказали они: "О Марйам, ты совершила дело неслыханное! Не был твой отец дурным человеком, мать не была распутницей!" Указала она на младенца: "Поговорите с ним!" Удивились: "Как можем говорить с тем, кто ребёнок в колыбели?" Но молвил он вдруг, даром речи овладев: "Я – раб Бога, Он дал мне Писание, содеял пророком! И мир мне в тот день, когда родился, в день, когда умру, и в день, когда буду воскрешён живым из мертвых!" Это Иса, сын Марйам, по слову истины, в котором они сомневаются. Джафар умолк. Расскажет потом Мухаммеду, что негус прослезился: – Истинные они христиане!.. – молвил, обратясь к приближённым. И повернул лицо к Амр-Асу: – Чем ответите? И сказал тот: – Пусть читает дальше! У них постулаты, вашим противоречащие: не считают Ису сыном Божьим! Я прочту с того места, на каком остановился он, – рукой, будто копьём, на Джафара, – решив показать тут певческое своё умение! Сказано Мухаммедом: Не подобает Богу брать Себе детей! – Так ли это? – спросил негус у Джафара. – Но о том сказано не Мухаммедом! – возразил Джафар. – Неправда, я слышал из уст Мухаммеда! – Он лишь повторил ниспосланное повеление Божье! Да, Иса – пророк, достойнейший в ряду достойных, которые являлись миру прежде Мухаммеда. И я перечислю пророков стойких, Мухаммедом названных вслед за ангелом Джебраилом по велению Бога: Адам... – Стойкий пророк Адам?! – Доволен негус, что подловил Джафара на незнании Ветхого Завета, ведь сказано: И не нашли Мы в нём стойкости! – В Коране, новом Писании Бога, явленном вслед за Тавратом и Инджилем, пророки стойкие и Нух, и Ибрагим, и Муса... – Негус поднял руку, повелев остановиться: