Текст книги "Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина"

Автор книги: Чингиз Гусейнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

– О чём ты?! Ночь, озарённая светом! Хадиджа не поняла, что значат слова мужа, и смутилась от своей непонятливости. Мухаммед тут же спросил:

– А послания ты запомнила?

– Строки? – Не говори так!

– Но... – Мухаммед не дал ей договорить: – Не смей впредь называть услышанное строками!

– Не хотела тебя сердить, если позволишь... – Заметила, что муж успокоился. Осмелев, достала из шкатулки листок, запись недельной давности, ещё до откровений. Тогда и записала услышанное. А записывая, с благодарностью вспоминала учителя-старца, который научил её грамоте. "Только ли чтению или и писанию тоже?" – спросил у неё старец, когда они остались наедине. Помнит, возмутилась, мол, не пристало госпоже учиться писать, есть для этого тяжкого труда рабы, которых этому научили, а ей, госпоже, определено судьбой лишь чтение!

"О да, вы правы, – сказал учитель и усмехнулся. – Есть чудо чтения! Но и в писании есть чудо, когда выводишь буквы своей рукой! – Тут же с нескрываемым удовольствием, даже восторгом, лицо у старца помолодело, вывел... это был, как потом она узнает, Каф, и приписал к нему Лям. – И вот составилось, – воскликнул, – слово калям!" – И о почерках, особенно таком, как ныне модное курсивное письмо сасанидов, и что создано зороастрийскими жрецами: "Кто знает, а не понадобится ли вам, о юная красавица Хадиджа, записывать услышанное?" Чуть вслух не произнесла: Спасибо, понадобилось! Стало стыдно, как вспомнила про возмущение своё: мол, учиться письму то же, что и признаться, что ты – рабыня! Мухаммед изумлённо слушал, как Хадиджа читает про... Что за чистое горение?! Что это: Марево танцующих горбов верблюжьих? – Сама сочинила? – Нет, это твоё! – И что-то про ночь, которая черней, чем чёрный угль.

– Постой! – Мухаммед побледнел: – Прежде, запомни, я ничего не слагал! – Но застряла в голове строка, никак не отвяжется видение верблюжьих горбов, танцующих в мареве миража.

36. На полях рукописи – похожее на заголовок, и подчёркнуто волнистой линией:

Книга ниспослана!

Знак восклицания тут, по всей видимости, означает удовлетворение, что найденное – удачно.

И выйдет Мухаммед к мекканцам... Нет, это ещё не скоро! Соберёт на площадь всех, кто числит себя курайшем. И они, увидев его, вскричат: – Наконец-то видим тебя среди нас! – Снизошел к нам с горы Харра! – Покинул пещеру! – Говори же, мы внимаем тебе! И он произнесёт – прокричит в толпу: – Оставьте раздоры! – Ах как ты удивил нас! – услышит. – Да будет союз курайшей! Снова чей-то крик прервёт его: – Много раз о том говорено! Но Мухаммед как будто не слышит: – Мне явлено: Возвышены курайши за семь достоинств! – Кем возвышены?

– Да поклонимся Ему в Каабе! – Но кто он и что за семь достоинств, замеченных Им?

И Мухаммед, умолкнув на миг, назовет Его:

– Он тот, Который Един! Поклоняйтесь, явлено мне, Владыке дома сего, Каабы, – Единому Богу!

Но очевидцы его пещерных бдений уже успели разнести молву по Мекке: влюбился-де Мухаммед в некоего своего Бога Единого. – Да кто он, твой Создатель? – Аллах Единый! – Аллах?! – Не тот ли он, – слышит Мухаммед, – единственный тоскующий в одиночестве Бог, чьему изваянию мы поклоняемся в Каабе?! – Разлученный с родным братом, который – главный бог в храме, и он томился прежде, покуда ты не явился? Посыпались имена мекканских божков и богинь: – А Хубал? – кто-то ему из толпы. – А Лат? А Узза? А Манату? – Ещё и ещё, не остановить, не перекричать. Чем угомонить толпу? Придет ли на помощь Он, пославший к нему Джебраила? Какие речи вложит в уста, чтобы убедил сородичей? А может... – от возможности, которая показалась вдруг реальной, забилось сердце: просить, чтобы Джебраил сам или... через кого же? Ису! – Его назвать! – встречу ему устроил.

"С Богом?!" – глянул Джебраил строго на Мухаммеда, мол, как смеет? Впервые, когда раздался его властный окрик, Мухаммеда обуял страх, но уже привычный к явлениям Джебраила, на сей раз не растерялся: "Да! Хочу без посредников удостовериться у Него!" Ещё в детстве, услыхав о справедливости богов, вздумал Мухаммед вопрошать: почему так рано забрали отца на небо, не позволили узреть черты? Отчего так рано мать покинула его? Но снова Джебраил – он читает мои мысли! – опередил: "Куда попали после смерти? Не пора ли посланнику Бога, – о нём со стороны, – забыть про своё земное, про сиротство?!"

И про мекканцев узнать! Глумятся! Не верят в ниспосылаемое! Чудо им какое явить, чтобы уверовали в избранничество?

"Но разве не явил чудо?! – И, не дав Мухаммеду опомниться: – Ты произнёс такое!" Прозвучала лишь строка: – Когда солнце будет скручено!

Сколько раз на дню молиться, вот о чём узнать! Чуть что – молились. Мухаммед убеждён: чем больше, тем лучше. И состязались. Однажды кто-то молвил: – Пятьдесят раз молиться надо! А другой: – Нет, десять по пятьдесят! Тут же третий удивлённо: – Как можно исчислить молитвы?

"Увы, – вздохнул вдруг Джебраил. – Я от себя не властен!"

"Может, через Мусу? – При имени Мусы Джебраил разгневался, жаром обдало Мухаммеда, но он успел: – Через Ису, быть может?"

Джебраил тут же успокоился: "О том, – сказал, – сам у Бога узнаешь". "Когда?" "Слишком много вопросов!" – перебил Джебраил Мухаммеда. Снова призывать восхититься сотворённым Всевеликим Богом? Месяцем да восхитимся! Звездой, когда она закатывается! Ночью, когда она густеет и покрывает! И тут, заслышав привычный поэтический зачин, умолкнут разом: что им ещё скажет Мухаммед? И зарёй, когда она показывается, и днём, когда он засиял, и городом да восхитимся – нашей Меккой! Не сбился с пути ваш товарищ, не заблудился. И говорит он не по пристрастию. Это только откровение, которое ему ниспосылает Бог Единый! Ниспослано в ночь всемогущества, Возвеличивайте Бога этого дома – Каабы, Который накормил вас после голода... Гул неприятия, ибо забыли:

– Неправда! Не ведали голода! Который обезопасил вас после страха. Неумолчные выкрики обуянных гордыней:

– Нам некого бояться! Он бросит им в лицо: – И вы не страшитесь Бога? Того, Кто дал скрижали каменные, закон и заповеди пророку, чье имя Муса? И Он сказал: Да не будет других у вас богов, кроме Меня! Кто в ярости умеет наказывать и карать нещадно? Напоминание мекканцам... Никто им не скажет, что возгордились в презрении друг к другу! Что нечего им будет взвешивать на своих весах, кроме пустых чаш! Что уповают на силу богатства, будто оно – крепость, которая защитит от казней!

37.

В просвете меж строк, образованном идущими с отступом последними строками листка, которые, о чём – ниже, предупреждают, перебрасывая тем самым мост к неведомо какому свитку, дан заголовок: Горсть пепла ...А как же быть с прочтённой тобой – но когда? – главной Записью на Престоле Бога? Вздрогнул: Престол Бога?! Но тут же: Ну да! Ведь был Там! И, явившись оттуда, возвестил!

Воистину милость Моя превыше гнева Моего! * Кто ко Мне на пядь приблизится – приближусь к нему на локоть! Кто приблизится на локоть приближусь на сажень! Кто направится ко Мне шагом, к тому Я побегу! Кто встретит Меня грехами, что покроют собою всю землю или превысят все горы, но при этом с надеждой воззрит на Меня Единого, тому Я прощу грехи его!

______________

* Есть иные версии: Милость Моя опережает гнев Мой!

Но разве милосердие не разделено Им, как доподлинно известно, на сто частей, и всего одна лишь отдана тем, кого Он сотворил?

Но её достаточно, чтоб мать любила дитя, муж любил жену, дети чтоб любили родителей своих, а все – Всевышнего Бога! А девяносто девять частей оставлено Им Себе! Но дабы воздать это всеобъемлющее милосердие людям в Судный день! Ибо оно, Великое и Всеохватное, будет потребно тогда для прощения грехов! И всепрощения?

38.

В заголовок свитка, фрагмент без начала и конца, была вынесена кораническая фраза: Огнь сводчатый, воспламенённый ...Закрыл глаза, укутавшись в толстое одеяло из верблюжьей шерсти, чтобы было тепло, и в голове роились буквы, принимая странные очертания. Пытался ухватиться за ручку похожего на ковш Нун'а и им зачерпнуть воды из священного источника Замзама, и много вокруг народу столпилось у врат Каабы, – напиться, утолив жажду. А то вдруг и вовсе не ковш этот нун, а огромная рыба, и она уплывает, пропадая в морских безднах. Кто-то позвал, услышал явственно: "Пора!" Дрожь сразу прошла, и наступило просветление. Встал, скинув одеяло. Первая молитва дома после явленного в пещере шёлкового свитка? Но в позе молящегося в Каабе многобожца, который просит богов в своих молитвах: прежде всего, обезопасить верблюжьи караваны на торговых путях, не дать им пасть; и не убиться всаднику во время верховой езды; и уберечь в шторм полные груза корабль или лодку; и чтоб не убывало добро в обоих мирах. Мухаммед стоял прямо, полуприкрыв глаза и обратив лицо к закатному свету, что струился из окна, – взор простирался над Меккой, устремляясь в далекую даль, где Эль-Кудс, Йерушалайм.

Потом встал на колени!.. Это было ново в молитве у мекканцев. Низко поклонился Богу!

Хадиджа потом рассказывала, как молча наблюдала за ним, чтобы не вспугнуть нечаянным словом: Будет говорить – надо запомнить! Речь лилась то быстрая, а то после долгой паузы. ...Неслышно подошел Абу-Талиб. Было неожиданно, когда в земном поклоне Мухаммед простёрся: что за поза? Почему молитва не в Каабе?

"Кому молишься?" – спросил, понимая, что нельзя отвлекать от молитвы. Но то – в Каабе!

Мухаммед молчал. Губы шептали: Чтоб не стали сердца совращёнными! И люди уверуют! Скажи: "Пришла истина, и исчезла ложь!" Воистину ложь исчезающа! Абу-Талиб прислушался: молитва необычная, пусть завершит. ...Огнь сводчатый, воспламенённый, сокрушилище на колоннах вытянутых. И снова раздражающий Абу-Талиба нелепый поклон, да ещё... лбом земли коснулся! Как принято у христиан! И не раз, не два: семь раз припал Мухаммед лбом к земле, – сосчитал Абу-Талиб. И ладони открытыми держит перед глазами – что сие значит?! Только теперь Мухаммед повернулся к Абу-Талибу:

– Я молился, – сказал. Уловил недовольство Абу-Талиба. – Давно не видел тебя в Каабе молящимся (про странные поклоны умолчал, а в пылу спора забыл спросить. И про открытые ладони тоже). – Кому там молиться? Идолам? – Это наши боги!

– Бог един. – И произнёс: Ля-иллях-иль-ляль-лях!

– Что сие значит? – Разве я сказал что-то непонятное на нашем языке?

– Странное сочетание слов!

– Свыше мне ниспослано!

– И что оно означает?

– То и означает, как сказано: нет Бога, кроме единого Аллаха, Того, Кто создал Адама, первого пророка!

– Притча иудеев!

– Да, ты прав: прежде Бог избрал их, направив к ним Мусу, но они забыли дорогу к Нему. – И кто тебе о том поведал? Не сам ли Муса? Вопрос Абу-Талиба Мухаммед оставил без ответа и продолжил: – ...Тогда Он обратил Свой взор на Ису, но те, которые назвались впоследствии христианами, тоже отступили от Его слова! – И тогда Бог... – Мухаммед понял, к чему клонит Абу-Талиб, и тут же заметил, не дав тому договорить: – Не во мне дело! А через меня возжелал Бог приобщить нас к праотцу Ибрагиму. – Глубь веков как глубь пустыни. – И начало начал! – Засыпаны песками! – Но следы на них, будто было вчера! Остановиться? Идти дальше?

– Вглубь пустыни?! – Именно здесь был некогда рай.

– Но ныне, как ты знаешь, пустыня непригодна для жизни.

– Не ты ли говорил мне, что здесь жили наши предки? И не потому ли пустыня превратилась в ад, что мы стали поклоняться идолам? – Идолы ни при чём. То работа времени. – Впрочем, иное у меня суждение про нашу пустыню: Бог удалил отсюда всё лишнее, чтобы человек мог остаться наедине с самим собой! В ниспосланных мне Богом на горе Харра свитках... – Что за свитки? – прервал его Абу-Талиб.

– Из Книги Книг!

– Уж не иудеев ли имеешь в виду?

– Даже не христиан! Впрочем, им тоже книги ниспосланы свыше. Речь я веду о Матери Книг Бога – ниспосланном нам Коране!

– Коране?! Но где она, эта книга?

Мухаммед промолчал.

Но ведь ты слышал о ней!

– Не на твоих ли ладонях, в которые ты гляделся во время молитвы, она запечатлена?

– На ладонях читается судьба, и она благополучна, если молишься Единому Всевышнему.

– И что тебе открылось на ладонях?

– Неуместна твоя ирония, Абу-Талиб! – Мухаммед впервые обратился к дяде по имени. – Ты мне не ответил, о мой любимый племянник! – Абу-Талиб как бы намекнул на вольность его обращения.

– Легко сказать: покажи, мол, вот она, Книга! То убежденность, а то – Абу-Талиб уловил – сомнение. И как убедить, если... нет, это от прежнего поэтического, когда мучительно ищешь нужное тебе слово, и дразнят буквы, сплетаясь и обретая смысл, а то и рассыпаясь, и не соединить их! – ...В Коране есть и об Ибрагиме истина: предупреждал отца об идолопоклонстве! "Отец мой, – вопрошал он, – почему ты поклоняешься тому, что не слышит, и не видит, и не избавляет тебя ни от чего?" – Но ведомо, как отец сыну пригрозил, что тот отказывается от их собственных богов: "Если не удержишься, – сказал отец сыну, – я непременно побью тебя камнями", а потом, видя упорство сына, прогнал: "Удались от меня и подумай над тем, что я тебе сказал, и не являйся..." – Ты читаешь Коран! – прервал его Мухаммед.

– Но что с того?! Знал и прежде, как получил Ибрагим благие вести о рождении сыновей – Исмаила, Исхака и Йакуба. И про сон о жертвоприношении Исмаила, и что молился он о прощении отца! – И как брошен был в огонь? – Кто о том не ведает? – Но помнишь ли за что? – Что не поклонился огню Авраам, – назвал на манер иудеев. – Ты чуждо произнёс его имя! – Чтобы отвратить тебя от веры иудеев. – Или сомневаешься в прародителе нашем?! Не он ли, Ибрагим, размышлял со своим народом о поклонении звёздам как богам, а не излучающим мудрость? И разрушил идолов, осмеяв их никчемность! – Ты рассказываешь мне притчи иудеев.

– Притча с огнём поведана, чтобы люди не верили в идолов! – Огонь как идол? – "Поклонись огню!" – приказал фираун Ибрагиму, когда тот отказался признать в нём Бога. "Но вода тушит огонь!" – сказал Ибрагим. "Хорошо, поклонись воде!" – "Может, облаку, напоенному водой?" – "Что ж, поклонись облаку!" – "Но разве ветер не разгоняет облако?" – "Ветру поклонись!" – "Но человек преодолевает силу ветра". – "Человеку поклонись!" – "Но я сам человек, как же мне поклоняться самому себе?" И лишь тогда фираун приказал бросить его в огонь, чтобы всепожирающий идол сжёг Ибрагима. Но оказалось Нечто сильнее всего и вся: Создатель! Как надёжный дом Единого Бога строили Ибрагим с Исмаилом Каабу! – Которую ты желаешь разрушить! – Заповедано: Очистите Мой дом для паломников пребывающих, преклоняющихся, падающих ниц! И молился Ибрагим, прося Бога: Сделай страну, – говорил о нашей Аравии! – безопасной, надели плодами её обитателей – тех, кто уверовал в Тебя и в последний день. Сделай нас предавшимися Тебе, а из нашего потомства – преданную Тебе общину! Воздвигни среди нас, – просил и услышан был! – посланника, он прочтёт им Твои речения, научит Писанию и мудрости и очистит! – Не хочешь ли сказать, что ты... – ухмыльнулся Абу-Талиб, не досказав, и лицо его вдруг стало чужое. Прости ему неведение его! Ханифы! Варга! Мухаммед не устоял перед соблазном! Но с ними заодно и Хадиджа – женщина умная, проницательная... Уберечь Али! Сказал лишь: – Не забудь про Чёрный камень, открывающий в будущее врата! Камень – наша сила, питающая дух, знак, что мы избраны богами, и я, как опекающий храм многобожцев... – Знаю, тебя община избрала стражем идолов! – Богов! И они предостерегают, утешают и дают надежду! – Всё разом? – Мы верим во множество богов, иудеи – в одного, и христиане, но и они допускают многобожие, признавая трех богов!.. И ангелы у них, как у нас, божественного происхождения. Каждому дороги обычаи его племени. – У нас ещё обычай закапывать живьём девочек! – Случалось, у иных племён родителей умерших поедали! Кто в Аравии не слышал притчи о беседе персидского шаха Дария с эллинами и калатиями: эллины ни за что не соглашались следовать обычаю калатиев поедать умерших родителей, а калатии – обычаю эллинов сжигать умерших родителей. – Нет укора тебе, Абу-Талиб, и не по пристрастию я говорю! – Но отчего Богом избран именно ты?

– Спроси, если властен, у Него! – И про семь достоинств курайшей, поведанных тебе? – Кому, как не тебе, стражу Каабы, знать, чем славны курайши! – Ты услышал, тебе и поведать! Мухаммед задумался.

– Что ж ты умолк? Или забыл?

– Такое не забывается.

– Скажи!

– Первое достоинство, что все мы курайши. – Похвально услышать это из уст твоих. – Второе, что именно курайшам велено накрывать покрывалом Каабу и жажду утолять паломников водами священного Замзама! – Мудрость в твоих словах! – Третье, что им была дарована победа над слоном! – Что ж, это ведомо всем. – Но о том явлена Богом сура! И Он особой сурой помянул, выделил нас, курайшей, среди других племён, призвав к миру и согласию, и если будем следовать этому, то не проявится ли четвёртое, наиглавнейшее достоинство курайшей как мирного племени? А пятое... Не одному ли из курайшей дарован сан пророческий? – Но где ты научен тому, о чём изрекаешь, Мухаммед? От кого знаний ненаших набрался? Мы с дедом твоим как будто учили тебя не тому, о чём ты толкуешь. – Не более вашего ведомо мне, и я всё тот же, кем и был. – Но полно учёности и дерзко миг назад тобой сказанное!

– Лишь повторяю Бога, ничего более. – Того, кто являлся, – и снова на манер иудеев, – Аврааму?! – Увы, почестей, коими был наделён Ибрагим, я не удостоен: мне повеления Бога передаются Джебраилом!.. Шестое достоинство – к тебе, увы, это не относится. Ибо нашлись славные курайши, которые сразу, без колебаний и раздумий, поклонились Превеликому и Преславному Богу, когда Ему никто не поклонялся!

– Что ж, пусть так. Но каково достоинство седьмое?

– Седьмое... Не устами ли курайша Мухаммеда ты услышал Богом ниспосланное о курайшах?

– Многие выдавали себя за посланников, не приводя доказательств.

– Они-то приводили, истинные посланники! – Стереть с богов налет древности! – Наш спор – как о тени осла! – От богов переход к ослу?!

– Неожиданности порой помогают остудить пыл. К тому же осёл – дар человеку от богов. Притча, популярная в Мекке: кому первому, когда жжёт солнце, принадлежит право укрыться в тени осла: владельцу или нанимателю? – То сказки! – Но в них поучение! – Придумано в назидание!

– Как бы то ни было, не стану спорить, но именно мне велено созвать мекканцев на базарную площадь и поведать о явленном откровении.

И произнести формулу пророчества, переданную Джебраилом: её первую часть ты слышал: "Нет иного Божества, кроме единого Аллаха". А вторую, что "Мухаммед – пророк Его", услышишь на площади! – Тебя спросят о наших богах!

– Отвечу откровением, которое мне ниспослано. ...Уходя от Мухаммеда, взглянул Абу-Талиб на Али – прочёл в глазах сына он отпор. И весь путь сопровождал его холодный взгляд сына. Нет, не убережёт! Не он ли, Мухаммед, и есть тот, – подумал Абу-Талиб, – в ком воплотились достоинства курайшей? Предсказания Бахиры всплыли неожиданно. Тогда изумлённый Абу-Талиб воспринял сказанное как доброе напутствие уходящего старца, который одной ногой здесь, другой – там, и словно исчезла грань, разделяющая мысль и бред, захотелось в многобожце, который приемлет символы его христианской веры, увидеть знак ее обновления.

Мухаммед, я не верю в пророческую миссию твою! – думал Абу-Талиб, направляясь в Каабу. И поза племянника при молитве – мекканцы её никогда не примут: не принято унижаться пред богами! Как отнестись к Мухаммеду новому, незнакомому? Приёмный сын, родной племянник. И сыну его Мухаммед стал как отец. Одна семья, кровью одной объединены, Аднановой! Что б ни случилось впредь – защитит, в обиду не даст! А как переступил ворота храма, несколько паломников, стоявшие тут же, почтительно его приветствовали. Вспомнились слова Бахиры про незамутнённое дарование Мухаммеда... что-то ещё тот говорил про племянника, запамятовал Абу-Талиб, сокрушаясь перемене.

39. Высвобожденный из скалы родник

– ...Научи меня своей вере, – попросила Хадиджа. – Хочу быть первой, кто уверует в тебя... Я это знала. – Что? – Что ты не такой, как все. Но думала, сочтёшь признание как назойливость женщины в любви к мужу. – Мужчины остерегаются буквально понимать и потому не верят. Обидно ей за прежние строки, резко отвергнутые Мухаммедом: мол, не его! Но и откровение ни с чем иным не сравнишь. Как и стихи, что слагались недавно. Долго колебалась, как вернуться к сказанному ранее Мухаммедом; и, может, удастся спасти сочиненное им? – Столько поэтического в услышанном, строки как стихи!.. – Не называй откровения стихами, если уверуешь. Но почему? – Молчи, пусть говорит! – Тогда я сочинял, и это во мне говорил... – Но не станет повторять, кто он, этот искушающий, дабы... Умолк.

– Но веришь ли ты сам, признайся (после паузы), в то, что только что сказал?! (и снова пауза) В сей миг?

– Прочь от меня!

– Но я есть ты!

– Обретший облик мой!

– И я тебя принудил, подчинив?!

Тебя, чья прозорливость пламенной натуры... – Умолкни! – Чья сила, бьющая чрез край... – Но сила неземная! – Пусть даже сила духа, что с того?!

(Умолкнув ли, исчез – или исчез, умолкнув?) Хадиджа ждала. – ...Несу ниспосылаемое теперь! – сказал Мухаммед. – Но вера в единого Бога не новая! – Да, мы много говорили о ней. – Ты спорил, не соглашался! "Отщепенцы от язычества!" – кричали ханифам. А те дразнили сородичей-язычников, что отступили от веры предка – нашего Ибрагима! Дразнили их и арабы-иудеи: хранят не свои, чужие свитки – Авраамовы. "Покажите! – это им мекканцы отвечали. – То, что у вас, Писание иудеев!" Никто ни с кем не спорил – привиделось! Ханифы верили тайком. Но какая эта вера, если боятся признаться? Даже полны сомнений: Если бы я только мог знать, какой образ угоден Богу, – говорили, – сразу б его принял. Но я этого не знаю! Какой прок в вере, если скрываешь её? Боишься? Живешь в ней как в тайне? Стыдливо созерцаешь? Почему же назвал новую веру, как ханифы, исламом, а уверовавших – преданными?

Предавшимися! Вере Ибрагима? Единому Богу! Разве Бог не един для всех живущих на земле? Много слов – нужны действия! Но были Писания. Их не читали. А если и прочли – не так поняли! И снова – Чтение? Мы уверовали в то, что ниспослано нам, – Коран! Но и в то, что ниспослано было прежде?

Таврат, или Пятикнижие Мусы, – Божественное Писание, ниспосланное иудеям. Но и христианам ниспослан Богом Инджиль, или Евангелие.

Так что же? Разделить эти Книги?

Не разделить, а соединить, ибо все эти Книги – Божественные послания!

Разве не соединили их?

Да, но лишь христиане соединили Таврат и Инджиль как единую Книгу Бога: мол, вторая сокрыта в первой, а первая раскрывается во второй.

Но с этим не согласились люди Пятикнижия, не приняли Инджиль!

И взяли грех на душу перед Богом!

А что Коран?!

А Коран явлен Богом, чтобы подтвердить истинность прежде явленных обеих Книг!

И стать третьей?

Я о другом: мне надобно нести людям явленную мне Богом истину. Спасти от греха! Всех людей?

Мы некогда были частью единого племени, дети Адама и Хаввы! Я высчитал недавно. Пра-пра-прадед Ибрагима был пра-пра-пра-правнуком Нуха, а его пра-пра-прадед был пра-пра-пра-правнуком Адама! Но как можно докричаться до всех? Начать с наших племён, объединив их. Покончить с кознями и кровью. Хватит ли жизни? Я вспашу поле, а вы засейте его. – Но что станет с божками? – спросила Хадиджа. – У каждого племени свой бог! И не один! – Ты пришла к тому, о чём я говорю: распри племён – как распри богов! Явиться, и чтоб ударом жезла – пастушьей палки, которую хранил как память одиночества, – забил высвобожденный из скалы родник, как некогда из-под ноги младенца Исмаила забил источник. Новый Замзам? – ... Дыхание Всемогущего Аллаха разумение даёт. О пророчестве ушедших рассказывали очевидцы: вдохновляемые Духом Божиим, пророки имели власть творить чудеса. ...В Мухаммеда сначала уверовала Хадиджа. Потому что жена? Мол, как убедишь других, если не убедишь жену? Но кто потом? С кого начать? Имена отовсюду раздаются – каждый спешит, чтобы именно он услышан был. Абу-Бакр? "Нет, не он, а я!" Возражает... но кто? Чей-то ещё голос: "Я раньше, чем Абу-Бакр, поверил, что Мухаммед явлен в мир пророком!" Разделяются принявшие ислам: До прихода в дом Аркама. В доме Аркама (где стали собираться сторонники Мухаммеда, чтобы его послушать, но об этом – впереди). После дома Аркама. Али? Да, у шиитов сразу после Хадиджи следует он. Приобщение малолетнего племянника к пророческой миссии Мухаммеда у суннитов в расчёт – популярное слово в купеческой Мекке – не принимается. И на первое место после Хадиджи ставится рассудительный Абу-Бакр, с чем шииты не соглашаются, и нескончаем спор. Что в нём, Коране? То, что вы себе выберете! Слово решающее? Свитки почтенные, очищенные руками писцов.

Ещё скажи! Ум-ил Китаб, или Мать Книг, в скрижали хранимая! Возвышенная Книга, и она полна мудрости, благую весть дающая. И для богобоязненных руководство, увещание для них! Но отчего умолк?! Откровение от Создателя небес и земли! Даёт различение между истиной и ложью, правдой и неправдой! Упомянуто в Писаниях первых!

Ведали о нём сыны ученые Израиля? Ведали – но исказили! И они, а следом другие и третьи! Другие – это кто? Тоже люди Писания! Варге будто кто приказал: Молчи и слушай!

В голосе Мухаммеда чувствовалась дрожь:

– Скажи, да не устанешь говорить: Господь – Единый Бог, нeт, помимо Heгo, божества иного! Сотвopённые нeбо и зeмля, смeняющиеся нoчи и дни, кopaбль, кoтopый плывёт пo мopю c пoльзoй для людей, вoда, чтo низвeдена Богом c нeбa, и oживлено eю сeмя пocлe cмepти eго, и pacceянная нa зeмле вcякая живность, и переменчивость движения вeтpoв, и oблaко, мeж нeбoм и зeмлёй Им ведомое, – но только ль это людям, paзyмеющим знaмeния?

Cкaжи, да не устанешь говорить: O Бoжe, Ты – Владыка всех владычеств! Tы дapyeшь влacть кoмy пoжeлaeшь, и oтнимаeшь влacть oт кoгo пoжeлaeшь, и вoзвeличивaeшь кoгo жeлaeшь, и yнижaeшь кoгo жeлaeшь. Tы ввoдишь нoчь в дeнь, и ввoдишь дeнь в нoчь, и вывoдишь живoe из мёpтвoгo, и вывoдишь мёpтвoe из живoгo!

Heyжто ждyт, чтoб к ним явился Бог в ceни oблaкoв и aнгeлы чтоб с Ним явились? И тогда поверят?

И Варгу вдруг осенило: Мухаммед, возможно, и есть тот пророк, о котором говорит Библия: явится, восстав против мерзостей, какие творят народы сии, прорицатель, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, духов вызывающий, волшебник, вопрошающий мёртвых.

И Я воздвигну Пророка из среды братиев их, – говорил Бог Мусе, – вложу слова Мои в уста Его, Он будет говорить им всё, что Я повелю Ему. Не осуществлены ли эти Божьи слова?

"А Иса?" – спросил себя Варга. Иса знал эти библейские слова, но не претендовал на то, что он и есть тот пророк, а иудеи, отвратившиеся от Исы, пренебрегли заветом Мусы, когда он говорил, скорее всего имея в виду Ису: Слушайтесь его во всём, что он ни будет говорить вам.

И слова Исы, сказанные ученикам своим: Я умолю Отца, и Он пошлёт вам Предводителя [Утешителя?], который принесёт вам напоминание обо всём, что Я вам сказал, будет свидетельствовать обо Мне. И если Я не уйду, он не придёт к вам. И когда он придёт, он будет говорить вам о добре и зле, и о дне Суда. И говорить он будет не от себя, а передаст, что слышит. Он будет славить меня!

Варга, отчего-то растерянный и взволнованный, промолчал о том, что подумалось. Появилось чувство досады, будто обнажили его тайну. Но выдавать себя за посланника Единого Бога! Сестра ждёт, что скажет Варга, а Варга – недоумение вскоре сменится растерянностью – и сам не знает, что ему показалось, а что случилось на самом деле; и хотел принять за веру убеждённость Мухаммеда, что тот – Пророк, ибо услышанное полно тайн, но как и Абу-Талиб... И он, не закончив мысль, поспешил с сестрой проститься, велев лишь беречь мужа. А у самой двери: Мы ещё поговорим! – скороговоркой сказал (так и не поговорили: утром покинул Мекку). Уверовала пятилетняя дочь Мухаммеда Фатима, в будущем жена Али, – она недавно защитила отца от нападок мекканцев. – У тебя, – сказал Мухаммед жене, – святая дочь. – У нас с тобой, – поправила Хадиджа. – Три святые женщины. – Три? Кто ж они? – Ты – вторая. – А первая – это родившая тебя Амина? – Нет, Дева Марйам.

– А третья? – Тут уж точно он назовёт мать. Нет, назвал сначала не её: – Наша бесстрашная дочь Фатима, – сказал Мухаммед, – ибо встала на путь Бога. Но будь жива моя мать, она б непременно, – но откуда такая убеждённость? – уверовала!

40. Ибо в тяготе молитвы лёгкость есть

– ... Да, великая у нас армия, – признал Абу-Бакр, когда и он поверил в избранность Мухаммеда Богом.

– Если ещё включить сюда, – сказала Абу-Бакру Хадиджа, – и твоих детей: двух сыновей – спасибо, что сыну второму дал имя Мухаммед – и дочь. Они ведь наверняка будут с нами!

– Уже не трое у меня детей, а четверо: вчера жена родила дочь! – Тем более!.. И как её назвали?

– Я дал ей имя Айша.

– Айша? – переспросила Хадиджа, самой непонятно, отчего весть так её взволновала. Вспомнила! Про Айшу-разлучницу в сказке какой-то в детстве читала!.. – Хорошее имя, не правда ли? – спросила у Мухаммеда, и он согласился, уловив при этом её волнение. Так всегда, стоит лишь при ней завести речь о чьём-то рождении: никогда уже не сбыться её желанию родить Мухаммеду сына.

...Их уже немало – тех, кто первым принял ислам.

Но пришёл-таки однажды Мухаммед в Каабу, чтобы именно там помолиться! Но встал перед храмом, не зайдя внутрь, чтобы не видеть противных Богу идолов, и поначалу никто не обратил на него внимания, может, даже не узнали его – такой, как все, в простом плаще.

Не успел, воздев руки кверху, произнести: "Во имя Аллаха!", как трое, стоявшие поодаль, узнали в нём Мухаммеда. И, решив помешать ему молиться, стали издавать непотребные звуки, кружить вокруг Каабы, затем ещё люди к ним присоединились, они были, как впоследствии скажет Зейд, голые, свистели через сложенные пальцы рук, хлопали в ладоши – и это продолжалось до тех пор, пока не вышел Абу-Талиб; тогда шуметь перестали, но кружиться – нет.

– Ты? Мухаммед?! – Но лишь на миг отразилось на его лице удивление, тут же приветствовал его: – Я рад, что ты среди молящихся!

Однако Мухаммед, показав на глумящихся – он так и назвал их, заметил: – Разве они молятся? Так ли надо молиться?!

– Но каждый молится – сам знаешь, таков наш обычай – как может, заметил Абу-Талиб, дабы успокоить племянника.

– Свистеть, будто скот созывают? Хлопать в ладоши, будто стадо баранов от посевов отгоняют? Изображать из себя петухов, вокруг кур бегающих? И это ты называешь молитвой? Ярмарочное фокусничанье это!