Текст книги "Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина"
Автор книги: Чингиз Гусейнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)
– Путь в пятьсот лет надобно пройти, чтоб дотронуться до петуха! подсказал Джебраил.
– Пятьсот?!
– Ай да петух! Похожий на мекканского? Драчун?
– А день у Бога моего – как тысяча лет!..
– Согнать со скалы!.. Нет, пусть расскажет!
Увидал в толпе Абу-Бакра, уловил его недоумение. Не
предупредил, что у сестры прячется. Айша рядом с отцом. Не
надо было брать её! Слышит и запоминает.
– Сон вещий! Там витал лишь дух его! Телесно в Мекке
оставался! – голос Абу-Бакра. Как смеет так думать?!
– И ты, кого чтим трезвым!
– Чтили! Такой же лжец, как Мухаммед!
– Не дух, а весь я, каким предстаю пред вами, и да
раскается шепчущий в неверии своём!
(32) Из поверивших в Мухаммеда нашлись толкователи, – поясняет Ибн Гасан, – которые приняли рассказ Мухаммеда за быль, чудодейственную: мол, лишь духовно, некоей присущей избранным мощью вознёсся к престолу Бога. Абу-Бакр тоже так полагал, высказав однажды подобное в кругу семьи, и Айша запомнила [как ни пытался Абу-Бакр, отказавшийся позднее от подобного греховного предположения, внушить Айше, что исра и мирадж – быль, ничто не смогло в ней поколебать версию духовного лишь вознесения Мухаммеда к престолу Бога].
– А что с петухом?
– Он пением каждое утро приветствует Бога, давая знак
птицам его породы на земле, чтобы пробуждали всё живое.
– Чем удивишь ещё?
– Да будет вам известно, о мои мекканцы: три голоса Богу
желанны!
– Средь них и наш?
– Увы, не ваш, а голос человека, произносящего слова
ниспосланной Им Книги!
– Та книга иудеев! Христиан!
– Книга есть ещё, ниспосланная людям, – Коран!
– Но голос чей второй желанен Богу твоему, Мухаммед? Неужто
петуха?! А может быть, осла?!
– Нет, голос раздаётся петуха, когда увидит ангела, а
осёл кричит, когда видит дьявола!
– Так чей угоден голос?
– Голос покаяния, товба! *
______________
* Богом была ниспослана сура Покаяние (Товба) – немало аятов в Коране, связанных с товбой: У Бога прощения просили (за грехи), а потом приносили Ему покаяние (Худ, 11/3); И обратитесь, о верующие, с покаянием к Богу, быть может, преуспеете! (Свет, 24/31); О те, которые уверовали! Обращайтесь к Богу с покаянием искренним! (Запрещение, 66/8).
– Нам не в чем каяться, покайся ты!
– Да, грешен, признаюсь! Мой первый грех...– перебили:
– В Каабу позабыл дорогу!
– Нет, первый грех, что мало поклоняюсь Богу единому. А грех
второй... – снова перебили:
– Не чтишь богов курайшей!
– Да, каюсь я, что вам, курайшам, родич! И каюсь, что
упорствующих вас не отвратить!
– И третий грех, что не внимал доселе петуху, не так ли?
– Да, угадали, о живущие во тьме мои мекканцы: ведь петух
приветствует даруемый Им, Богом, рассвет!
– Неужто в небо надо было взобраться, чтобы про то
проведать?!
63. Небо первое,
– услышал Мухаммед Джебраила: – Держись!
"Вот оно какое, первое небо!" – слышал о небесах ещё в детстве, что множество их, невидимых глазу... Взгляд не оторвать от лучезарного, из чистого серебра, свода, с него свисали на золотых цепях яркие звёзды. Навстречу Мухаммеду вышел... – такое знакомое лицо! Ну да: Адам! – Как не узнать мне праотца? – сказал Мухаммед – С ним только что молились на земле, и вот уж в круг небесный свой вернулся! Но что за существа, парящие вокруг Адама? И отчего то хмурится он, то весел? – Души детей его, – ответил Джебраил. – Их столько было, не перечесть! – Лишь близнецов одних – сто пар! – Но первенцы... – Не договорил: Кабил, чья ветвь вскоре оборвётся, Абил, так и не познавший отцовства, и Шис, посланный Адаму и Еве как замена убитому Абилу, вознаграждение им *.
______________ * Арабские имена Каина, Авеля и Сифа.
– ... По правую кто руку от Адама – блаженны те, алчущие были – насытились, плачущие были – возликовали, и, видя их, радуется Адам: им райские услады суждены. А кто по левую руку – несчастны, им уготован ад, при виде их печалится Адам.
– Но отчего они толпятся здесь?! Ведь Шис... * – Джебраил не дал Мухаммеду договорить:
______________
* Шис, по исламу, избранник Всевышнего, кому было ниспослано из ста четырёх находящихся у Него свитков пятьдесят. От Шиса пошли также бородатые.
– Здесь всё иное, время и пространство, молчи и наблюдай!.. – Тут же: – Я на Адама со стороны гляжу. Не вздрогнул чтоб, меня увидев. – ? – Не знаешь разве?! Высок Адам был, головой касался неба, мы были смущены, ангелы высшие. И послал Бог меня к Адаму, ударил по голове, стал ростом шестидесяти локтей. Хоть высшие, подумал Мухаммед, но ангелы земные! Джебраил уловил, пиками столкнулись, выбив искры, мысль одного о мысль другого: Небесные есть ангелы ещё! Есть Рух – то Дух! Ещё – Калам, или Перо, в сан ангела небесного введённый, чтоб Бога восславил. И Нун, который Кит, поддерживающий землю, и Вода – опора Кита, что Воздухом окружена, за нею Мрак, за ним – Ничто, вот где предел познанья смертных! Адам обнял Мухаммеда: – Добро пожаловать, о праведный пророк! Давно Адама облик Мухаммеду ведом, не понаслышке: встречались с ним ещё до молитвы! Так ли важно знать, где и когда, в каком таком из множества миров и с чьею помощью, но что виделись – точно! – Добавь: и грешили! – сказал тогда Адам Мухаммеду, ввергнув в замешательство. А тот, как потом узналось, печалился о людской судьбе. – Но в чём мой грех? – невольно вырвалось у Мухаммеда. – Коль скоро избран ты, дабы искоренить грехи! – Но если грешен я... – Адам перебил его: – Грех в каждом! Нескончаемы грехи! Был безволос: ни усов, ни бороды, кожа как одежда. С гладкой головой, чуть заострённой книзу, круглой и тоже без волос, уши к ней почти прилипли, и глаза чёрные-чёрные. А на самом донышке взгляда – обострённая чуткость, готовность услужить и раскаяние, будто в чём провинился именно перед ним. Разве не он поведал Мухаммеду, и речь его звучала странно, будто недавно говорить выучился? Задумался, сказать ли, что Бог, оживив лицо парой глаз, обозначил нос меж ними как преграду, чтобы глаза от зависти не перецарапались? Что язык защищён рядами крепких зубов и губами, чтоб не вылетали необдуманно слова?*
______________
* Адам – прах, замешенный на воде пресной, следы её во рту, горькой, следы её в ушах, солёной, что в глазах, и зловонной, что в ноздрях, а посему у потомков Адама разные нравы и характеры. В течение тридцати девяти лет на него падал дождь горестей, и лишь год – дождь радостей.
Дитя Всевышнего!.. Столько уже говорено о нём: прах... прах... А вы? Всевышнего дитя! И впредь чтобы рождались люди не иначе, как духом сотворённые Его! А вы? Что ж вы! Ах, чтоб вы сами?! И далее, и снова, и потом, и после... – разорванная с Богом нить, покуда...
Ещё! Ещё!
Опять нить порвана, покуда... Но когда? Уж было! И ушло? И никого, кто б молвил: "Отче!" Ах да: вы сами, сами по себе, как твари все: бегущие, бредущие, летящие, парящие! Когда наедине. Без ничьего пригляда. Она и он. Он и она. Короче – пара! Что ж: ведомо то нам, что страстью рождено и в муках. Но – чтоб и с Ним?! Но... – как?!
64. Звучащая глина
И рассказал Адам... – не о том ли некогда сочинилось? – про дерзость горделивую Иблиса, из джиннов он и совратился с пути Создателя:
"Я порождён Тобой из яркого огня, нет, всепожирающего пламени, – бросил Иблис Богу, – не стану поклоняться человеку, Тобой из праха сотворённому, его почтил Ты предо мной!"
"Не из праха!"
"Ну так из глины!"
"Ты глух и не расслышал: Адама создал Я из глины звучащей, облечённой в совершенную форму!"
Но глух и Ты, – подумал сатана о Боге, и тут же, удивить Его решив, сказал: "Ведомо ль Тебе, что Ты Своим созданием иные твари всполошил, Тобою сотворённые?" И, не дав Богу опомниться, продолжил: "Да, над землёй летающего высоко орла и рыбу, что в глубинах водных плавает? Я слышал, как орёл, Адама увидав, напуган видом был его, и поспешил о том поведать рыбе:
"О, горе нам, какое страшное увидел на Земле я существо о двух ногах, но две руки хватающие, и на каждой – пять зловещих пальцев!"
"О да, – согласилась рыба, – его на берегу я тоже видела! Не даст он покоя ни тебе в заоблачных высотах, ни мне в морских глубинах!" "Так знай! – сказал Иблис кичливо. – Я Тобою создан вечным, отныне Ты не в силах превратить меня в ничто, клянусь, побиваемый камнями: засяду я против людей на Твоём прямом пути, к ним стану приходить и спереди, и сзади, справа и слева, и не найдешь Ты в них благодарности, погублю Твоё детище – Адамово племя, украшу им всё то, что на земле. Собью их всех!" – Но началось с моих сынов, и брат пошёл на брата!
– Что ж, Иблис сдержал слово! – О, голова моя! – Адам держал её руками, казалось, в ней была вся боль, которую забыть нельзя. – Кто хоть одну погубит душу – погубит всех людей. Кто оживит хоть одну душу – тот людей всех оживит. ... Пыль, грохот. Птица, измазанная кровью земных недр. А рядом – человек, похожий на Адама, адам и есть: Адам-Человек*,
______________
* Обыгривается Адам, означающее в языках тюркских и персидских Человек, в отличие от арабского – Смуглый, Темнокожий.
в копоти лицо, но улыбка белых зубов, и держит в руке... – это ж голова соседа, и он – тоже Адам!
Адам спросил у Мухаммеда: – Пророк – это кто? Может, пояснишь?
– Я?! Это странно! – Мухаммед не нашелся, что сказать, а после, когда шли вместе и каждый был погружён в думы свои, Мухаммеда вдруг осенило: Пророк не тот ли, с кем Бог?.. – Нет, не тот, но вспомнил: От Меня к вам придёт руководство! Слова в листве прошелестели.
– Прости нас, о собеседник первоотца Адама!
– А это снова ты, Абу-Джахл!
– Торговые заботы замутили разум, будь добр, повтори!
– Сыны Адама! Пусть сатана не искусит вас, как извёл
родителей из рая, совлекши с них одежду, им мерзость показав
их! Обнажить нутро людское низменное!
– Но какие тогда одежды? – спрашивает Абу-Джахл, и
домотканое длиннополое одеяние на груди расправляет.
– Адамовы сыны! Мы одеяние ниспослали вам, которое
прикрыло б вашу мерзость, и перья. Но одеяние
богобоязненности – лучше. А это – из Моих знамений*.
______________
* Подобное прочитывается у кого с улыбкой взрослого над наивностью ребёнка, у кого с недоумением, возникающим на лице при виде диковинки.
И повёл Мухаммеда Адам... – на первом небесном круге обозначилась под ногами твердь, и никого на земле, лишь они двое. А потом – вокруг никого, Мухаммед один на свете, и взор его объемлет... ещё ничего и никого: лишь горы, море, небо и земля. – Всё надо испытать. – Поди попробуй! – Удержать от истребления. – А ты невидим будь. И слышит, как горная вершина взывает к Богу: "Вот я, гора могучая, из меня твори, что сотворить задумал!" Но море зашумело: "Нет, из меня – огромно я и величественно!" Тут небо вскрикнуло, подав свой голос: "Возвышенно я!" А земля... чем ей гордиться, ногами тварей попираемой? "Ничтожна я..." – едва лишь прошептала. "Вот из тебя и сотворю Адама!" – сказал Бог. И пятикратное чтоб: чтоб не возгордился человек – пусть знает: создан он из грубой низменной земли, и часто припадает к ней, не задираясь; смирен был, терпим и снисходителен; привязался к земле: здесь жить ему и от неё кормиться; чтоб не воспламенился в нём огнь вожделенья, алчности огонь, что гасится землёй, и не возгрохотал в нём гнев, землёй утихомиренный, и не взбурлила страсть, что поглощаема землёй; чтоб был силён, но крепостью надёжной, как земля: гора крошится, море сохнет, а небо... – оно бесплотно!
И когда Адам был сотворён, земля обратилсь к нему: "Ты пришёл ко мне, когда я уже утратила свежесть и молодость, и с тобою я воспряла!" Адам берёт Мухаммеда за руку и водит по райскому саду. И Хавва издали за ними наблюдает. В лике её, стремительно меняющемся, Мухаммед замечает: мать! Хадиджа! Увидеть их! Но здесь ли все они? Где, как не здесь, им быть – в раю?! Но никто ещё на земле не родился: лишь Адам и Хавва!
То оставляет Джебраил его одного, витая неведомо где в этих бездонных и широких просторах, то вдруг появляется – вот он, рядом, и рассказывает про свадьбу Адама и Хаввы в пятницу: – Сватом был я, Бог – опекуном невесты, ангелы – свидетели. Далее о том, что восседал жених на белом скакуне Маймун, что значит Благословенный, о двух крылах – жемчужном и коралловом: – ... И я вёл под узцы, справа – Микаил, слева – Исрафил, и Хавва в окруженье ангельского сонма – в жемчужном паланкине, водружённом на спину райского верблюда. – И сожаление в голосе, что создана женщина из плоти Адамова ребра. Прах-де очищается, а ребро – стареет. Потому женщины ущербны? Но, вспомнив про Хадиджу, Мухаммед спорит (?!): – Ребро кривое? Да! Но выпрямить захочешь – сломаешь!
– Что ж, завет свой выскажи мекканцам! – Тут же Джебраил себя поправил: – Нет! Выскажи йатрибцам! Тебя уж в Мекке нет!
– Как нет?! – Уж изгнан ты!
65. Разговор мужчин
– Эль-Кудс! Храмовая гора! Первое небо! И никаких
неясностей?
– Вам что же, доказательства нужны?
– И при тебе, поведай нам, о Мухаммед, если убедить нас
хочешь, Адам и Хавва любовь познали?.. Не хмурься,
разговор мужчин, не явлен ведь ещё тобой запрет: мужчинам-де
сокрыть от взглядов всё, что ниже пупка и выше колен, а
женщинам – всё тело, кроме кистей рук и лунного лика!
Тут встрял мекканец, себя поэтом мнит, в беседу... ну
да, не спор ведь, мирная беседа: – И слышал, как в любви
изъяснялись прародители? – другой вторит Абу-Джахлу.
– Кого ещё довелось увидеть, когда Адам был ввергнут в
грех любви, и Хавва ему внимала, нежной страстию полна. Там,
сказывают, были лев, павлин, змея... – и с ними ты? Быть
может, смысл нам пояснишь преданья? А нет, не сможешь
если, – помогу!
– Что спрашивать Мухаммеда о том, что ясно всем?
заметил Абу-Джахл: – Лев – символ силы, столь нужной при
любви. Павлин – то красота, что ж, быть должна любовь
красивой! А змея...
– Павлин, конечно ж, – уточнил поэт, – хвост развернул,
покрасоваться чтоб многоцветьем перьев перламутровых.
– Не только! – молвил Абу-Джахл.
– А для чего ещё? – удивлён поэт.
– Чтоб научить влюблённых!
– Но чему?
– Поэт, а не сообразишь!
– Неужто для того, – заметил кто-то новый из толпы, – чтобы
прикрыть от глаз чужих влюблённых?
– Но от кого? Кто ж там чужак?! Ах да, – сообразил,
взглянув на Мухаммеда. – Ведь он там был, наш Мухаммед, и
мог бы подглядеть!
– Нет, не сообразил! – всё тот же Абу-Джахл.
– Ему простительно, он молод, – старик заметил, придя
на подмогу поэту, и сладострастная улыбка, полная зависти,
заиграла на его губах: – Эх, юность, юность, что ж ты меня
покинула, оставив на съедение смерти?
– Не причитай прежде времени, а скажи, чтоб знал я,
чтобы все узнали, и он, Мухаммед, тоже!
Но был уже Мухаммед на небе Адама, и пусть мужчины, все тайны тайн постигшие любви, доспорят без него.
– ... Развёрнутый во всей красе павлиний хвост – то был
намёк влюблённым!
– Какой? – поэт не унимался.
– Раскрытый символ чувств! А змея... – и снова перебил
поэт, незнанием уязвлённый:
– Змея – тут тайны никакой: знак мудрости!..
– Опять ты оплошал! Любви, как вижу, не изведал!
– Ты поясни, чем укорять!
– Но что краснеть – случается такое!
– Так не тяни, скажи!
– Урок змеи – переплетенье тел влюблённых!.. О бог Хубал,
как непонятливы мекканцы, мнящие себя поэтами!..
повернулся к собеседнику: – Змея, чьё тело в неге
извивалось, не поучение ли для влюблённых? *
______________
* Не послужило ли это подсказкой поэту Средневековья Ибн Зульфикару сочинить поэму на сей сюжет: "... был львом, он символ мощи, вдохновлён Адам, во грех любви повергнутый, и Хавва, нежной страстию полна, ему внимала, и яркокрасочный павлиний хвост, напоминание чувств её, – любви Адамовой раскрыты, и тел влюблённых переплетение, точно змия научение, чьё тело в неге извивалось..." И так далее.
– ... Оставайся с нами! – говорит Адам. И Хавва, согласная, кивает. – Но как могу я?! – Всё было. Были все! – Но я ещё... – И ты уж был, хотя и есть – вот он ты! – Но должен я успеть! Я призван!.. – И призван, и успел! – Но у меня... – но что сказать?! – Да, и твоё изгнание из Мекки! – Но я... – и вновь умолк. – И ты бежал, спасаясь от мекканцев! (И собранные новые листы.)
66.
В мгновение ока подхватил Мухаммед, удержав, кувшин, наполненный водой для омовения, – свиток, подсказано текстом, назван:
Удержанный от падения кувшин,
задетый, когда взлетали, крылом Джебраила, и не успело из кувшина вылиться ни капли воды *.
______________
* Заглавие Удержанный от падения кувшин придумал я, позволив себе дерзость по-авторски проявиться в столь ответственнейшем сочинении. И прежде пытался вмешаться в текст – с учётом названия коранического повествования Не дать воде пролиться из опрокинутого кувшина озаглавить первый свиток второй части как Падающий кувшин; тогда не осмелился, теперь решил название оставить, тем более что оно сродни заголовкам, чисто внешне, конечно, коранических сур. В уподоблении этом нет самомнения, название соответствует тексту, во-первых, по смыслу, во-вторых, созвучно с другими заглавиями, а в-третьих, оправдано чередующимися небесными и земными частями, их взаимопереходами.
Впервые, будто приглашая восхититься им, кувшин ожил, высокий, с широким горлышком, словно в жажде раскрытая пасть, и выступает острый язычок. И ни одного на поверхности его свободного от орнамента места. Весь в волнистых и прерывистых линиях, кругах и полукружиях, квадратах и ромбиках, напоминающих вязь мудрости.
Если долго всматриваться в узоры, начинает казаться, что все его фигуры, линии, зигзаги движутся. Каждый раз Мухаммед, помнит, находил для себя на его поверхности новый узор, другой орнамент, не замеченный прежде. Вот и сейчас: вгляделся и увидал на нём... – точно был слепцом, у которого лишь пальцы зрячи, узоры по памяти рисует, обрёл вдруг ясновидение: ребристая насечка кругов! Их множество, на первом наружном – резьба кружевная; на втором – вытянутые к центру крупные продолговатые капли; затем – круг узкий; третий – цепочка, внутри каждого кольца вырезан цветок; в центре круга – новый, четвёртый, лицо, образ солнца с глазами, ртом, бровями; и новые круги внутри солнца, которых не счесть, а там, где носик кувшина соединяется с горловиной, сидит танцовщица с изящно изогнутыми тонкими руками, в одной – гранат, в другой – яблоко, на плече восседает длиннохвостая птица, у ног – волчица, убегающая от неё, оглядываясь. И обилие мелких и крупных птиц, спрятанных в зарослях орнамента.
... На рассвете двоюродная сестра застала Мухаммеда рассматривающим её кувшин:
– Узоры разглядываешь?
– Сколько тайн таит кувшин, не постичь.
– А райскую птицу разглядел? – спросила Хани.
– Райскую? – В кругах небесных мне открылся рай!
– Ну да, птицу Симург, на плече Билкис сидит!
– Откуда известно, что это Билкис?
– Дед сказал, когда из Эль-Кудса кувшин привёз. Нравится – забирай.
Хани удивило, что у Мухаммеда уставший вид, точно не спал.
Сестра! Как спал ты? – спросит. Спал? Успел прожить я жизнь. Всю до конца. И видел...– нет! ещё не прожил, но увидал в кругах небесных, как меня хоронят!
– ... У тебя утомлённое лицо. – Сразу поправилась: Мухаммед, как все мужчины, мнителен, что с того, что пророк?! – Но взгляд у тебя сегодня такой особенный!.. Как в молодости! – Убрала постель, а потом:
– Совершим вместе утренний намаз, – предложила.
– Помолись одна.
– А ты?
– Я уже молился, – сказал Мухаммед. – Днём вместе помолимся.
– Но когда ты успел? Твоя постель...
– Хочешь сказать, постель моя не успела остыть?
– Ну да! Выходит, не молился?!
– Спроси лучше, не когда, а где я молился!
– Так где же?
– Не здесь. – И после паузы: – Я был у трона Бога!
Застыла, в глазах растерянность. Не выдать изумления!
– И там ты молился?!
– С пророками.
– И Бог... – вымолвив, тут же умолкла, не осмелилась спросить: "Неужто и Бог молился с вами?"
– Нет, Бога навестил потом.
"Во сне приснилось!" – подумала. И тут же: – Я тебе верю! – Что-то ещё сказать, но что? Мухаммед будто ждал. – Да, милость Бога велика! – тут же вышла поделиться новостью! Не смеют преследовать!
И вскоре мекканцы... – Абу-Джахл к Абу-Лахабу явился:
– Слышал, что племянник твой придумал? У единого своего Бога побывал! Хохочет.
– Чему смеёшься?!
– Неисчерпаемость его придумок умиляет!
– Больного бред воображения!
– Но зато дерзость-то какая!
– Отправить бы его туда навечно!
– Успеем! Пусть прежде позабавит нас!
– Узнать бы, первый кто о том поведал!
– Племянница твоя, он у неё скрывался!
И вышел к мекканцам Мухаммед.
– ... Но если возможно чудо перенесения на Храмовую гору,
вознесения к престолу Бога, то опиши хотя бы
увиденное тобой в пути!
– Сверхъестественной тьмой покрыто было небо!
– Храм хоть увиденный в Эль-Кудсе опиши!
– Я ж говорю – разрушен!
– А город?
Тут вдруг высветился пред Мухаммедом уменьшенный
до размеров ладони Эль-Кудс, и он описал его,
окружённого высокой крепостной стеной.
И Абу-Бакр, ещё в юности посетивший Эль-Кудс, подтвердил
точность картины.
– Но твой шёпот про сон вещий!
– Каюсь, верую и свидетельствую!
– Есть ещё сомневающиеся? – спросил.
– Есть!
– А, это ты, Атаба!.. – Имя, для Мухаммеда не из
любимых, напоминает о вероломном зяте. Но этот – поэт
Атаба – известен по касыде про бег верблюдицы, написана
виртуозной скороговоркой, имитирующей скорость, и вошла в
число семи особо отмеченных, висит на стенах Каабы.
– Что ж, – сказал ему Мухаммед, – дозволенное очевидно,
запретное тоже, меж ними – сомнительное. Кто остерегается
сомнительного, очищается верой, чтоб свершать поступки
дозволенные, а кто не желает расставаться с сомнительным,
совершает дела запретные, уподобляясь пастуху, который
пасёт стадо
в заповедном месте. Если обуян неверием, подойди
со мной к крепостной стене Мекки.
– Чтобы потрогать изъеденные временем камни? На ров
поглядеть?
– Чтоб оставил сомнение. – Вышел из толпы, взобрался с
Мухаммедом на ограду стены. – Хочу, чтоб вгляделся в
даль!.. Видишь верблюжий караван?
– Нет, не вижу.
– Я тоже не вижу, но сейчас, а пролетая, видел: большой
караван, и я опишу его, а ты проверишь, когда он прибудет
сюда через неделю. Запомни: шёлковый паланкин на двугорбом
верблюде! (Сбудется!)
– ... А ещё ты увидишь на той стороне горы Харра, не
поленись, отправься туда: на открытом поле, когда я
пролетал, стояли корова, верблюд и лошадь. Тут молния
блеснула, точно копытом Бурака выбитая, всё кругом
высветилось, ударила по лошади, тотчас убив её!
(33) И вправду: молния в поле убьёт непременно не спокойного верблюда, хоть и ростом высок, не мирную корову, что вровень с конём, а именно коня, неугомонного, горячего, быстрого, искры мечущего из глаз. Так что в грозу стой рядом с коровой или верблюдом, подальше от коня.
Если тотчас пойдёшь, увидишь падаль, пойдёшь завтра
увидишь кости!
– Пойду, так уж и быть (и белели конские кости!), но
ответь: одну из сур своих... – Мухаммед перебил: – Те суры
не мои, Богом явлены!
– Пусть так, неужто Он назвал одну из сур Коровой?
– Мир объясняя, с любого слова можно начинать:
назвали б верблюдом, спросил: Почему не лошадь? *
______________
* Названия сурам давались Мухаммедом, но этот диалог в Мекке не мог состояться: сура Корова явлена не в Мекке, а в Йатрибе-Медине!
... Ещё недавно, когда можно было не опасаться за жизнь, именно Атаба был послан толпой, что внимала Мухаммеду у крепостной стены, к нему домой то случилось в месяц священный рамазан*. Чтоб перестал смущать предсказаниями мекканцев. Взывал к разуму, даже стращал и
______________
* Или, по-арабски, рамадан. Рамазан – написание персидское (на фарси), тюркское, точнее, огузско-тюркское.
грозил. Мухаммед терпеливо ждал, когда тот выдохнется.
– А теперь послушай, ещё какое мне было ниспослано повеление из Книги, строки которой, предчувствующие сомнения твои, коими умножаешь заблуждения толпы, разъяснены вестником и увещевателем для людей, знающих арабский.
(34) Здесь в свитке была изображена, с оперением на кончике, изогнутая стрелка, выводящая за текст. Но куда устремлена или куда летит она, коль стрела? Ответ был получен не сразу, ибо ничто не указывало, никаких примет, на присутствие здесь иного листа, оторванного или отклеившегося. Но если изначально задано было слово "арабский", или "язык", поиск облегчался. И вскоре в той же папке, где хранились материалы и откуда были извлечены листы, отыскалось остриё выпущенной стрелы. Точь-в-точь как та, что была, и даже оперение похожее! И вонзена стрела в искомое – новые листы:
... Но прежде о другом, коль речь о языке: не спросил никто, на языке каком изъяснялись пророки. Или ведом им арабский, Адаму, Нуху? Нелеп вопрос! Но отчего?! Ещё про Джебраила скажи! Что откровения переданы Им через Джебраила на чистейшем арабском? И разговор пророков на арабском? С Мусой? Исой? Спросили и не поверившие, и поверившие. Абу-Бакр? Он подумал о том, но не спросил. Но кто из соратников? Лишь Омар.
"Так было!" – сказал ему Мухаммед. И тот: "Да, так было!" – повторил, не раздумывая, и грозно оглядел присутствующих: посмей кто не поверить!
А другие? Те, кто высмеял? Дескать, ясно что: бредни, ложь, сказки! Тыща их было – ещё одна родилась! Есть непостижимые сферы, где слышится не только проговоренное или произнесённое, но и сказанное не вслух – лишь дуновение мысли, и она постигается, улавливаясь, и слышится. Бог-де знает все наречия, тем более – языки своих посланников? Говори лишь то, во что веруешь! И никого бездумно не повторяй в согласие или в отрицание! Я добр, но ироничен без издёвки! Удел обычный сочинителя! Хотя... – что ж, готов принять и то, и это, и другое! Что то? То – исра и мирадж.
А это?
Это – непостижимое. А что другое? Только что, в сей миг рождённое. Как у бедуина, коими были мои предки? Летит на верблюде, и всё, что взору предстаёт, мимо проносясь, выстроившись в линию, нанизывает строка за строкою. И ты, как он, спешишь выговориться? Другое – тоже тайна.
Но о ней молчок!*
______________
* Невыговоренным осталось наиглавнейшее бедуинское двустишие: Из какого племени ты, бедуин? / Я из тех, кто умирает, если полюбит.
(35) О том, что имеется в виду некий язык, размышляет Ибн Гасан, на котором могли говорить, понимая друг друга, пророки, в данном случае араб Мухаммед с евреями Авраамом, Моисеем и Иисусом, высказано немало суждений. Самое простое – что язык и у тех и у Мухаммеда был семитский. А что до языка других пророков, о том, наряду с общераспространённым (что наличествует некая не постижимая для живущих на этом свете тайна), существует и множество иных суждений [знаток древних языков Ибн Фахм (как выявлено в новейших изысканиях, Ибн Гасан часто раскавыченно его цитирует, не всегда давая ссылку, полагая, что и тот у кого-то заимствовал) утверждает, что пророкам достаточно было, вовсе не встречаясь, постичь истину: в каждом жил каждый, а во всех – Бог, избравший их].
... Не довольно ль отвернувшихся? И они не слушают, не ведают, что сердца их в покровах, уши глухи, а в очах завеса между посланцем и всеми, и явился, чтобы не поклонялись никому, кроме Бога единого, но сказали они: "Если бы пожелал Он, чтобы уверовали в Него, то послал бы ангелов, а мы в то, с чем ты послан, не верим!"
И возгордились, глядя на семь небес, разукрашенных светильниками, забыли о мощи молний: "Кто может нас осилить?! Никто!"
(36) В архиве Ибн Гасана отыскалась запись, где говорится о хронике, точно зафиксировавшей ночное посещение Мухаммедом Эль-Кудса. Авторство приписывается историку Ахмеду бин Йусифу, который со слов посланника Бога Мухаммеда поведал о том своему внуку, тот – ещё кому-то, следует длинный ряд имён. Хроника впоследствии была обнаружена, но не целиком, а двумя частями: первая лишь констатирует: В то время когда Мухаммед отправил посла в Константинополь к румскому [византийскому] императору Ираклию, предлагая ему, а заодно и всем христианам принять ислам [об этом ещё будет], в присутствии императора находился их патриарх [более ни слова!]. Вторая часть, обнаруженная позже, является продолжением первой*.
______________ * Вслед за рассказом посла о чудодейственном ночном путешествии Мухаммеда патриарх не без изумления поведал императору об обстоятельстве, имеющем тесную связь с только что услышанным: "Я имею обыкновение никогда не удаляться на ночь, не затворив всех дверей храма. В ночь, о которой идёт речь, я вознамерился запереть их, но сколь ни старался, а главная дверь никак не поддавалась, и тогда я послал за плотниками, которые, осмотрев дверь, заявили, что притолоки над нею и само здание так сильно осели, что им не по силам сдвинуть её с места. Я был, таким образом, принуждён оставить её отпертой. Рано утром на рассвете я пошёл туда и увидел, что камень, лежащий в углу храма, просверлен и что, кроме того, остались свежие следы на том месте, где был, очевидно, привязан, по рассказу посла, конь Мухаммеда по имени Бурак. "Видите, заметил я присутствующим, главные двери не оставались бы неподвижными, если бы сюда не являлся какой-нибудь из избранных Богом, а таковым, без сомнения, может быть только лишь пророк"".
– ...Ну что? Убедил тебя Мухаммед? – спросили у Атаба, когда он вернулся на площадь, где его ждали.
– Я такое из уст его услышал!
– Говори же! – Молчит. – Стихи?
– Божественное повеление!
– И ты поддался колдовским его чарам?! – Растерян. – Он что же, и впрямь пророк?
– Но что услышанное мной – божественная поэзия, в том убежден.
– И что же?
– Попробуй явить нечто похожее!
– Не довольно ли того, что явил Мухаммед?
– И я о том же!
– Я имею в виду иное: радуйся, что никто не способен создать второе такое: иначе была бы ещё одна бредовая поэзия!
(37) О, как впоследствии, – восклицает Ибн Гасан, – переживал Абузар за эти свои слова, когда уверовал в Мухаммеда!
– Ты поступай как хочешь, а я сниму свою касыду!
Однажды увидели: вчерашний хулитель Мухаммеда, услыхав его строки, стал молиться.
– Кому молишься? – спросили.
– Не кому, а чему: неземным словам!
– А что скажешь ты, Анис? – спросили у автора одной из семи касыд.
– Я посоветуюсь с Абузаром.
Старший брат более знаменит, и он посылал его послушать, что говорит Мухаммед, и рассказать о чуде, как толкует строки Атаба.
– Поэт ли Мухаммед, ясновидец ли, обладает ли какой тайной, не знаю, но слово его не людское творение.
– Повторяешься!
– Увы! Нет на свете подобного тому, что довелось услышать мне.
– И это скажешь Абузару?
– Прежде сниму свою касыду, надеюсь, он последует моему примеру.
(38) {Всё это, одно в другом, заключено в фигурные {, квадратные, а также обыкновенные, словно новолуние (?), скобки. И семь касыд, чьи строки выведены золотыми буквами, снимаются со стен Каабы. Но тогда или прежде, когда ветер ещё колышет семь не снятых лент... – закрыть скобку обыкновенную), вернувшись в прошлое той земной древности, когда вожди курайшей устали держать осаду дома Мухаммеда. И здесь скобка квадратная].
