Текст книги "Итальянская новелла ХХ века"

Автор книги: Чезаре Павезе

Соавторы: Джорджо Бассани,Итало Звево,Васко Пратолини
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 43 страниц)

Друзья

С асфальтированного двора молодой парень заорал во все горло сразу всему четвертому этажу, в темные провалы окон и яркие пятна света.

– Успокойтесь, работы я не нашел.

Во дворе и на лестнице орали ребятишки, из множества освещенных окон ложились блики на перила балконов.

Среди всего этого шума, на четвертом этаже, молча и неподвижно, стояла женщина и, согнувшись, глядела вниз.

Из подъезда вышел высокий мужчина в шляпе. Во дворе его уже ждал другой, с всклокоченными рыжими волосами и рыжей нечесаной бородой; он был в куртке с накладными карманами, шея обмотана большим белым шарфом. Он пальцем показал другу куда-то вверх. Тот поднял голову и молча помахал рукой. Женщина сразу скрылась в комнате. Двое друзей вышли на улицу.

– Сколько люди едят всякой всячины! – воскликнул Рыжий. – Из всех окон несет жареным. Как подумаешь, даже страшно становится.

Они проходили мимо толстого человечка в рубашке, без пиджака, оседлавшего стул у входа в подъезд, и друг Рыжего вежливо приподнял шляпу.

– Нашел что-нибудь подходящее? – мрачно спросил он у Рыжего.

Тот остановился, взял друга за рукав.

– Послушай, Челестино, – сказал он. – Я пришел за тобой, чтобы развлечься. В одиночку у меня ничего не выходит. Уже через минуту от сигареты остается один окурок. Нервы шалят. А куда деваться, не знаю. Прихожу к тебе, чтобы повеселиться, а ты спрашиваешь, нашел ли я работу. Нет, ничего не нашел, и мне на это наплевать. Пойми же, наконец, ты мне надоел со своими вопросами. Нет, это жена тебя в такого олуха превратила. Ты уже не прежний Челестино. Теперь ты мне напоминаешь моего отца. Даже шляпу носишь, как он. Но знай – мой отец с женой пускал в ход ремень.

– Ремень пускает в ход тот, кто на свои руки не надеется, – высвободив рукав, отвечал Челестино. – Все бездельники так поступают с женами. Но при чем здесь Джина? И тебе-то что до нее?

– Мне?.. Да ничего. Просто, по-моему, ты плохо начинаешь. Слишком уж ты к ней привязался.

– Это ты-то будешь меня учить обращению с женой? Ты, которого негритянки обучали?

Рыжий поднял руку и хлопнул друга по плечу. У Челестино сузились глаза, но, увидав, что друг улыбается, он тоже просветлел.

– О женщинах можно говорить только после обеда! – воскликнул Рыжий. – Мы с тобой друзья, и к чертям жен. Эх, Челестино, Челестино, стареем мы, дружище. Ты обзавелся женой, а я – злостью. Ладно, договорились, – не будем больше ни о твоей жене, ни о том, нашел я работу или нет. Куда пойдем?

– Давай погуляем по холодку.

Уличные фонари вдоль аллеи светили тускло и слепо, отбрасывали зыбкие тени. Вечер был темный, напоенный густым запахом деревьев, и двое друзей то и дело словно ныряли из света во тьму, и вместе с ними на неровно освещенном тротуаре то возникали, то исчезали в темноте под деревьями их тени.

Рыжий зажег сигарету и курил ее долгими затяжками. Из-за угла вынырнула какая-то женщина, и Челестино вежливо помахал ей шляпой.

– Она начала год назад на складе, а теперь добралась до директора магазина, – тихо пояснил он, едва она скрылась из виду.

– Признайся честно, ты ей завидуешь? Какую карьеру сделала!

– Завидую? Да она ее не сделала, а вылежала! Я бы к такой не притронулся, даже если бы ее в бензине вымыли.

– К вымытой нет, но сам бы не отказался ее помыть, а? Нет, Челестино, это все твоя жена виновата. Раньше, когда у тебя и шляпы-то не было, ты разве так приветствовал молодых девиц? Что и говорить, не тот ты стал, Челестино, не тот.

Челестино в ответ лишь пожал плечами.

– Додумался тоже! Мыть девиц в бензине!

Навстречу им выскочила стайка ребятишек.

Челестино впился в них глазами, а они с воплями мчались за своим вожаком по аллее. Потом с разбегу плюхнулись на скамью и стали толкаться, пихаться, визжать. Один мальчишка пронзительно верещал, имитируя пулеметную очередь, другой, совсем маленький, урчал, подражая реву мотора, и, распластав руки, словно крылья, бегал вокруг скамьи и вопил:

– Налетай, налетай.

– Все причуды беременных женщин, – продолжал Рыжий, – А потом взять и поджечь ее в бензине. Уверен, что огнемет изобрела женщина. Признавайся, это тебя жена подучила.

Челестино поежился и сухо спросил:

– Ты работу получил?

Рыжий остановился, почесал голову, придерживая другой рукой фуражку, и посмотрел на друга.

– Ну и кретины мы с тобой.

– Что мы еще можем, кроме как говорить о женщинах?

– Когда-то ты и вино любил.

– Вот к нему Джина и правда ревнует. Связался бы я с Кармелой, она б ничего не сказала. Но вернись я домой выпивши, она меня живьем на костре спалит.

– Кто знает, где теперь Кармела! Тогда мы умели веселиться.

– Все девушки нас тогда подпаивали; лишь бы мы их развлекали. Вот поэтому я и женился на Джине. Мы с ней первый раз танцевали, и она мне честно сказала, что, если от кавалера пахнет вином, ей хочется дать ему пощечину.

– Она и тебе дала пощечину?

– У женщин свои причуды. Да потом их можно понять, бедняжек. Лучше иметь дело с соперницей, чем с бутылкой: ведь соперница тоже женщина.

– Истинную причину мне открыл один сводник в Массауа, – сказал Рыжий. Он остановился, вынул изо рта сигарету, – А тамошние жители в этом деле понимают. У каждого из них по многу жен. Так вот, когда мужчина возвращается домой пьяный, у него такие же блестящие глаза и такое же дурацкое выражение лица, как у самих женщин, когда они хозяйничают в постели.

Тут дело в конкуренции. Поверь мне, арабы в этом разбираются.

– А сейчас, когда она ребенка ждет, ей от одного запаха вина становится плохо.

– Ну хоть оранжад она тебе пить позволяет?

Челестино с улыбкой остановился у полуоткрытых дверей табачной лавки, откуда струился зыбкий свет, и сделал другу знак подождать его.

– Хорошо еще, что она тебе разрешает курить, – крикнул ему вдогонку Рыжий.

Он подождал немного, послушал звуки радио, доносившиеся через распахнутое окно за деревьями, потом прошел в лавку. Челестино, прислонившись к стойке, о чем-то беседовал с хозяином.

– Ты что, хочешь ему продать радиоприемник?

Челестино досадливо отмахнулся, что-то сказал хозяину, потом с улыбкой повернулся к другу.

– Не ори. Я только погляжу, что с приемником.

Они скрылись в задней комнате, а немного погодя вернулся один хозяин. Рыжий сел в углу и снова закурил.

– Это вы были в Африке?

Рыжий поднял глаза и уставился в круглую мясистую физиономию усатого лавочника. Сквозь расстегнутую рубашку была видна его волосатая грудь.

– Давно.

– А я недавно на другой войне побывал.

Только тут Рыжий заметил, что у толстяка нет руки, и в том месте, где зарубцевалась рана – обрубок уродливо утолщен.

– И получили в награду табачную лавочку?

– Получил в награду? – рявкнул толстяк. – Плачу за наем, как миленький. И от налога меня тоже никто не освобождал.

Вошел клиент. Купил тосканскую сигару и ушел.

– Правда, что в Абиссинии дают бесплатно патент на торговлю? – спросил толстяк, заткнув за пояс пустой рукав – И десять лет не берут ни арендной платы, ни налогов?

– И к тому же дарят машину, чтобы получше обслуживать клиентов.

– Я не шучу. Я хочу знать, верно ли, что инвалидам войны обещали такие льготы.

– Я не инвалид войны.

– Это я и сам вижу, – сказал лавочник, окинув его суровым взглядом. – Где вы были?

– Там, где курево ни гроша не стоит.

Вернулся Челестино. Он о чем-то поговорил вполголоса с хозяином, который злобно поглядывал на Рыжего.

– Да хоть на полную мощность! – воскликнул Челестино, хлопнув хозяина лавки по плечу. И пошел к выходу, подталкивая друга в спину.

– Такая вот работенка позволяет мне приодеть Джину, – объяснил он, когда они очутились на улице.

– Правильно делаешь, – отозвался Рыжий. – Надувай фирму, околпачивай ее, не то она сама тебя в дураках оставит. Жаль, что ты женился на Джине. Когда я был в Африке, то часто говорил себе: «Вот скоплю деньжат, демобилизуюсь, пошлю к черту это пекло, а как вернусь домой – войду в пай с Челестино». А ты меня надул – вошел в пай с Джиной.

– Но и ты тоже прокутил свои деньги.

– Прокутил. И других мне не видать. Нажитое на войне не сбережешь. Как подумаешь: «А ведь я мог там навсегда в земле остаться! Дай-ка хоть теперь повеселюсь»… Ну и соришь на каждой новой станции деньгами. А потом такая тебя тоска схватит, вспомнишь про Пинотто, он ведь еще вчера ноги мыл рядом, а наутро его, словно воробья подстреленного, бросили мертвым на камни; вспомнишь и про Челестино, который женился и ему на все начхать. Раз споешь, два выпьешь. А тут еще Неаполь, весь огнем горит, особенно ночью. Сошел с поезда – и поминай как звали.

– А правда, что после карательной операции остается запах паленого мяса?

– Только не спрашивай о запахах.

– Но ты, в общем, сам-то в людей стрелял?

– В птиц.

– А правда, что…

– Ты хуже того инвалида. Приехал бы и посмотрел! Прекрасное свадебное путешествие. Зачем мы на свет родились? Чтобы по свету ездить, не так ли? Самая приятная работа – путешествовать. Когда есть возможность. Нет, тебе надо было взять с собой Джину – ведь она не переносит запах вина. Будь у меня возможность, я бы завтра же уехал.

В пылу спора они вышли на темную площадку, в глубине которой сверкали огромные окна за шпалерой кустов в кадках. Просунув головы меж ветвей, зеваки слушали, как гремит оркестр.

– Ни разу больше не был в «Парадизо», – сказал Рыжий. – И ни разу с тех пор не танцевал в Турине. Знаешь, однажды в Неаполе в зале я встретил туринку. Она даже не догадалась по акценту, откуда я, такой я был черный, обгорелый. Я это понял по тому, как она смеялась и говорила: «Угомонись, ревнивец рядом».

Рассказывают, будто мужчины там держат женщин взаперти, но ее покровитель был просто тварь – он посылал ее танцевать с кавалерами, а сам тем временем угощался дармовым вином. Когда я сказал этой девице, откуда приехал, у нее вот такие глазищи стали. Кончился танец, и я хотел побыть с ней еще немного. А она мне: «Отчаливай, отчаливай, тут тебе не Африка. Не будь войны, ни за что бы себе туринец бороды не отрастил».

Они остановились у «Парадизо». В окно видны были стены цвета морской воды, нарисованные на них пальмочки, голые негры, леопарды и антилопы. Оркестранты, все в черном, сидели в нише, и музыка гремела вовсю; на возвышении, тесно прижавшись друг к другу, задумчиво танцевали пары, щеголь-сержант медленно пересекал зал. Через распахнутые окна в зал вливалась вечерняя свежесть.

– До чего ж довели «Парадизо»! – воскликнул Рыжий. – И не узнать даже! А где теперь танцуют Кармела, Лидия, Джинетта? Неужели в нашем квартале не осталось ребят?

– Теперь здесь все по-другому, – сказал Челестино. – Прошли времена, когда мы тут красовались, попробуй войти без пиджака, хозяин живо завопит.

– Тут, наверно, полно этих неаполитанцев.

– Нет, просто времена другие. Ты вот про Лидию вспомнил, а я ее этой зимой видел в роскошной шубе, и, поверь мне, не краденой.

– Хотел бы я посмотреть на монсу [20]20
  Сокращенное от монсиньор (туринский диалект).


[Закрыть]Берто!

– Теперь не он хозяин «Парадизо». Он купил землю. А зал продал одному типу из Рима, и тот все переделал, даже площадку. Это он велел стены разрисовать, кассиршу у входа посадил, дал объявления в газету, набрал вдвое больше оркестрантов;, нынче здесь пьют шампанское и едят сандвичи. Он немало денег всадил, но зато сейчас изрядно наживается. Сюда на машинах приезжают.

– Нет, всему виной женщины. Если 6 Кармела и Джинетта и сейчас сюда ходили, сразу бы все изменилось.

– Попробуй ты; с такой бородой, может, у тебя что и выйдет, – съехидничал Челестино.

Рыжий засунул два пальца за платок на шее. С минуту он в нерешительности мял шелк, потом криво усмехнулся.

– Подумать только, эту рвань мне всучили в Массауа за индийскую шаль. Ручаюсь, что это вискоза. Шарф из натурального шелка! Да он уже похож на засаленную бумажку, которая за него заплачена.

– Эго потому, что ты шею не моешь.

– Да ты подумай, какую я там жизнь вел! Только бы не сломать себе шею, а уж мыть ее – куда там! В Африке, у кого был такой вот шарф да бородища, султаном себя чувствовал.

– Ты сейчас на негуса похож, с твоей темной физией.

– Эх, было бы у меня столько денег, сколько у него!

– Надо было у него отобрать.

Рыжий скользнул взглядом по живой зеленой изгороди, и его внимание привлек угол площади, где выстроились в ряд новенькие сверкающие автомашины.

– Словом, чтобы потанцевать с туринкой, мне нужно ехать в Неаполь. И «Парадизо» больше нет?! Это ты потому разворчался, что женатиком стал.

– Успокойся, он зовется уже не «Парадизо».

– А как же?

– «Нуово Фьоре».

Челестино все это явно забавляло. Он взял Рыжего под руку и потащил за собой, приговаривая:

– Идем, идем, Милио, а то нас платить заставят.

Рыжий молча позволил себя увести.

– Полсигары, спокойно посиживая в холодке… Так здоровее и стоит дешевле.

Они зашагали по длинной улице с редкими фонарями. Рыжий осторожно, чтобы не обжечь пальцы, досасывал окурок, затягиваясь глубоко и жадно. Потом бросил его на землю.

– Ты что, теперь совсем не куришь? – не поднимая глаз, спросил он у Челестино.

– Тот экономит, у кого деньги есть.

Шагая, они смотрели на плиты мостовой, освещаемые фонарями. Внезапно Рыжий остановился, шаркнув подошвами, и спросил, вскинув голову:

– Ну, а чем вечер кончим?

– Давай еще погуляем. Я почти никогда не выхожу из дому.

– А я сегодня с самого утра по камням топаю. Как увидим первое же кафе, садимся за столик. Что ты на это скажешь?

– Ненадолго можно.

Они снова пошли вдоль бесконечной улицы. Навстречу им не попадалось ни одного прохожего. Лишь изредка из-за спины у них возникали лучи фар, перед друзьями немедля падали две длинные тени, потом тени поворачивались, а машины, осветив каждый камень, ныряли в неожиданно сгустившуюся тьму, прорезаемую удалявшимися красными точками. Друзья шли молча и споро, окидывая взглядом редкие освещенные витрины магазинов; вдруг Челестино сказал:

– В центре полно кафе, а мы блуждаем по окраинам. Тебя что, в луга тянет?

– Туг даже трамвай не ходит. Наше дело дрянь. Это поперечная улица.

– Ну, а какая разница? Ты знаешь улицу, которая не пересекала бы другую?

– Давай вернемся, – воскликнул Рыжий, останавливаясь, – На худой конец заглянем в «Парадизо». Там найдется что выпить. А странно, ночью Турин больше, чем днем.

Они повернули назад, не переставая спорить. Дошли до площади. В воздухе плыли звуки оркестра. Они взглянули на снопы света, которые окрашивали в зеленый цвет живую изгородь в глубине, и свернули в боковую улочку, откуда доносился звон трамвая.

– Вот мы и снова в Турине, – сказал Рыжий, – Петь у тебя покурить?

– Хочешь половину сигары? Только если ее разломить еще раз, ни тебе, ни мне толком не останется.

– Э, не надо. Тут на углу должна быть забегаловка.

Они нашли эту забегаловку, дрянной бар с внутренним двориком под навесом, увитым глициниями. Посреди желтым плодом покачивалась лампа без колпака. Дальше шла глухая стена. Друзья сели за рассохшийся столик. Рядом с ними на таких же железных стульях сидели худенькая женщина, рабочий и ребенок. Мальчуган пил, держа большущий стакан обеими руками.

Подошла хмурая официантка и мрачно уставилась на шарф Рыжего.

– Есть у вас кофе? – спросил Челестино.

– Э, брось! – воскликнул Рыжий, – Дарю тебе твою сигару, но с одним условием – ты выпьешь со мной. У меня остались две лиры. Трачу их на вино. Ты что, разлюбил вино? Литр вина!

Женщина ушла. Челестино сердито посмотрел на друга.

– Ты же знаешь, кто его не любит.

– Вот и хорошо – сказал Рыжий. – Зато ты любишь, и баста. О, черт! Погляди, как этот пострел его тянет. Он даром времени не теряет.

Мальчик оторвал губы от стакана. Поднял свои огромные глазищи и, переводя дыхание, беспокойно огляделся. Его взгляд встретился со взглядом Рыжего, и тот пригрозил мальчугану пальцем. Мальчишка поспешно опустил голову и закашлялся. Старый рабочий похлопал его по спине.

Официантка принесла вино, разлила его по стаканам. Рыжий отпил глоток и уставился на Челестино, который едва пригубил свой стакан.

– Смелее, милейший. Вино разбавлено, но зато мы пьем его у себя дома. Известно тебе, что в Африке нам как раз воды не хватало… Ну, смелее. Вот таким ты мне правишься.

– Я еще не разучился пить, – буркнул Челестино.

– Тогда пей.

Челестино вынул из кармана жилета половину сигары, наклонившись к свету, хорошенько ее размял.

Потом старательно раскурил, сделал первую затяжку и, держа сигару двумя пальцами, облокотился о стол. Другой рукой он взял стакан и отпил еще глоток.

– Будем здоровы, – сказал Рыжий и, схватив свой стакан, залпом осушил его.

– Допивай, я тебе еще налью, – сказал он Челестино.

Тот прикрыл стакан ладонью. Тогда Рыжий всклянь наполнил свой стакан и силой попытался долить вина другу. Челестино отвел его руку. Немного вина пролилось на стол.

– Осторожнее, – проворчал Челестино.

– Ага, испугался, что зря пропадет?

– Нет, боюсь, что нас за пьяных примут.

– Не бойся, – сказал Рыжий, буравя его своими глазками. – Разве плохо было бы? Ну, пей же.

Челестино выпил полстакана, и Рыжий тут же снова ему долил. Потом, покрепче облокотившись о стол, уставился на друга.

– Это вино как Турин, – сказал он. – В нем больше юга, чем севера. Но оно согревает, а это главное. Ты, верно, думаешь, что южане такие же люди, как и мы с тобой? Особенно, если живут вместе с нами. Они подонки, где бы ни жили. Но есть среди них законные парни, и уж эти, поверь мне, настоящие друзья. Но поди разберись, кто из них законный малый, а кто подонок – все они болтуны…

– У нас один из директоров и корреспондент – сицилийцы. Им лет по тридцать. Два года назад, чтобы погладить брюки, им приходилось класть их на ночь под матрац, а теперь, если у них нет машин, то только…

При чем здесь это? Работать все могут, главное – найти где. А мне они нравятся, когда бездельничают. Это они умеют лучше всех. Они и у себя дома такие, но ты бы поглядел на них в дороге, на отдыхе, когда они куда-нибудь приезжают. Первым делом они отправляются на прогулку.

Рыжий отхлебнул вина и предложил Челестино последовать его примеру. Челестино хорошенько затянулся, прикрыл глаза и даже не пошевелился.

– Они не расстраиваются, как мы, когда нет работы. Даже если у них семья. Они ее даже не ищут, эту работу: идут себе гулять. А вот если дать полную свободу негру, он тут же усядется на землю. Негры, те пьют…

– Должно быть, у них башка плохо варит. Я не слышал, чтобы хоть один негр научился водить машину.

– А вот эти скоты-южане не пьют, хоть вина у них полно. В компании они незаменимые люди, и ребята вообще что надо, но вину они предпочитают анис. Тут уж я их совсем не понимаю.

Рыжий смочил губы и с усмешкой посмотрел на друга.

– Ты что, неаполитанцем стал? Пей же!

– Дай спокойно покурить, – отрезал Челестино.

Рыжий ухмыльнулся.

– Пей, тебе говорят. Это нечестно.

Челестино пожал плечами. Рыжий осушил стакан и снова налил себе.

– А вина у них хорошие, – продолжал он, облокотившись о стол. – Двадцать градусов, и без обмана. Однажды меня угостили вином цвета кофе. Так оно было такое крепкое, что в горле жгло. Не то что этот бульончик. Вот только от него югом пахло. Пей, это же водичка. А тебе прежде и тридцатиградусное было нипочем.

– А что это за пальмовое вино? – поинтересовался Челестино.

– В глаза не видел. Вот негры, те пьют, как мартышки.

– Разве там нет настоящего вина?

– Негру лишь бы запах был, и он сразу отправляет в рот любую бурду. Они и бензин пьют.

Рыжий подвинул до краев полный стакан к Челестино, взглядом предлагая ему выпить. Челестино опустил голову и пригубил от полного до краев стакана.

Вошли двое солдат в серо-зеленой форме, пробежали по залу, словно дети, стараясь обогнать друг друга, и плюхнулись за столик в углу. Челестино сквозь дым сигары отыскал взглядом соседний столик, за которым сидели те трое: ребенок уснул, опустив голову на руку, лежавшую рядом с бутылкой, рабочий покачивался на железном стуле, засунув руки в карманы и глядя в пустоту, женщина собирала щепотью кусочки хлеба и крошки, валявшиеся между кульками.

Рыжий подозвал хозяйку бара.

– Сколько с меня?

– Купи лучше сигарет, плачу я.

– Сказано тебе – я плачу.

– Ты пока что не миллионер.

– Зато мне не надо жену содержать.

Женщина ждала. Челестино протянул ей две лиры.

– Ладно, – сказал Рыжий, – Тогда я плачу еще за один. Хозяйка, еще литр.

Челестино хотел встать. Рыжий схватил его за рукав, умоляюще глядя на него.

– Сколько ты выпил? Ерунду. И все равно боишься Джины?

– При чем тут Джина! Не хочу быть свиньей. Мне завтра на работу.

– Ради друга, Челестино. Иногда так приятно быть свиньей. Побудь со мной. Я весь день один.

Челестино сел.

– И допивай вино. Мы уже неплохо спелись. Оно не такое уж скверное.

Челестино, не притрагиваясь к вину, нервно затянулся и с силой выпустил струйку дыма.

Принесли еще бутылку. Рыжий поспешно расплатился и налил другу; затем наполнил свой стакан. И тут же, причмокнув, опрокинул его.

– Держу пари, что ты не найдешь работу, – процедил сквозь зубы Челестино.

– Ну, этим вечером я работаю, – ответил Рыжий, и глаза его хитро блеснули, – Только это даже хуже, чем шагать по бездорожью… Горло у меня заржавело; я уже месяц не пил, чтобы хоть на курево хватало. А из вещей один шарф могу заложить. Сколько дашь?

– Пинок в зад и шарф в придачу. Ты забыл свое ремесло, вот в чем все дело.

– Я нигде так много не возился с машинами и с моторами, как в Африке. Хочешь знать, в чем тут загвоздка? Я ничего не забыл. Это вы, мои прежние друзья, меня забыли. Вот в чем все дело… Пей же, наконец.

Челестино бросил окурок и отпил глоток.

– Смелее, ну! – воскликнул Рыжий, схватив его за локоть. – Вот ты забыл, как пьют вино.

– Свинья, – рявкнул Челестино, отпрянув от стола и глядя на пролившееся вино.

– Пс бойся. За твое здоровье. – И он чокнулся а другом.

Челестино вытер лицо.

– Забыл, что ты не на войне, – пробормотал он, – Сразу видно, что ты с этими южанами дружбу водил. Чуть что, руки в ход пускаешь.

– Не напоминай о войне, ты даже не знаешь, чем она пахнет. Она тебе по радио известна, война… Не обижайся. Давай лучше выпьем.

Но Челестино пить не стал.

Рыжий поставил стакан.

– Хорошая штука – война. Ни о чем не надо думать. Потом, уже после боя, вспоминаешь об опасности. Живешь сегодняшним днем. У тебя есть свое место в строю, и у всех есть. Одно страшно – потеряться. Помню одного в Джемме. Он бродил по песку, весь потный, как велосипедист, и шлем у него на шее болтался. Он меня остановил, посмотрел дикими глазами и спрашивает: «Где мой отряд, святая мадонна? Может, ты знаешь, где мой отряд?» Этот хоть в колонне потерялся, а вот если ты очутишься один на открытой местности, посреди сухих колючек, похожих на закопанные фашины! Кому придет в голову тебя искать? Никто даже не вспомнит. А над тобой коршуны кружат.

Рыжий наклонился, подобрал брошенный другом окурок и закурил, обжигая губы. Он выпустил дым, снова облокотился покрепче и уставился Челестино в лицо.

– Однажды я заблудился, – внезапно возобновил он свой рассказ, словно беседуя с самим собой. – Мы возвращались в Дир-Дауа. Начались дожди. По небу, а оно там почему-то кажется больше, – плыли здоровенные облачища. Ближе к вечеру я вышел из автопарка и отправился погулять, вернее, месить грязь в открытом поле, где кругом пахло гнилью. Точь-в-точь как у нас, когда кончается уборка винограда. Дождь застал меня неподалеку от селения этих туземцев. Казалось, будто с неба жабы плюхаются. Я нырнул в первую же хижину. Потому что, увидят меня туземцы или нет, неизвестно, а в такой тьме, когда не разберешь, где небо, где земля, и утонуть недолго.

В хижине шевелились лохмотья да сверкали кошачьи глаза. Больше я во тьме ничего не разглядел. Но знал, что чернокожие следят за мной. Снаружи дождь хлестал вовсю; видно было, как вздувается пена у входа. Я подумал: сейчас они мне всадят нож в бок и рассчитаются сполна за эту войну. Не помню уж, сколько времени я простоял так, прижимаясь спиной к гнилой стенке; я держал наизготовку винтовку с примкнутым штыком и готов был мгновенно выскочить из хижины. Я даже запаха не чувствовал.

– Они ничего тебе не сделали?

– А что они могли сделать? Да они сами меня боялись. Но тогда я понял, что воевать надо всем вместе. Нужно быть сумасшедшим, чтобы взять и в одиночку убить туземца.

– Ты кого-нибудь убил? – спросил Челестино, вставая.

– Не знаю. Никто этого не знает. Вот убитых видел немало, это точно.

– Таков закон войны. Пошли?

Рыжий не встал, а лишь поднял голову и растерянно поглядел на друга.

– Даже вина не допили, – пробормотал он, взяв стакан.

– По мне, так можешь его оставить.

– Посиди со мной еще немного, Челестино. Ведь ты совсем мало выпил. Боишься, Джина будет ругаться? Она же знает, что ты со мной.

– Вот поэтому-то она меня и ждет, – усмехнувшись, сказал Челестино.

– Тебе неприятно, что я пью и рассказываю про Африку? Но ведь, черт подери, я же там воевал! Ты сам расспрашиваешь. А о себе ни слова. Расскажи мне тогда про Джину. Когда она ребенка ждет? Допивай.

Рыжий осушил свой стакан и дрожащей рукой вылил в него остатки вина из бутылки.

– Послушай, – крикнул он Челестино, который отодвинулся к живой изгороди. – Я хотел тебя сегодня напоить. А потом подумал: «Он ждет сына, и у него-то работа есть, лучше не стоит». Но посиди со мной.

– Ты скотина, Милио. Идешь ты или остаешься?

– Нет, не пойду, – крикнул Рыжий. – Либо я, либо Джина. Не для того я из Африки вернулся, чтобы надо мной жена друга командовала. Если ты не можешь, когда захочется, вина выпить, то ты уже не Челестино… Пей же, болван… Негры, те похитрее тебя.

Но Челестино уже не было.