Текст книги "Политика и рынки. Политико-экономические системы мира"

Автор книги: Чарльз Линдблом

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 38 страниц)

На языке экономистов-теоретиков цена, соответствующая нашим предпочтениям, называется эффективной ценой, а цена, которая удерживает нас от обмена, называется произвольной. Эффективная цена оптимальна для нас обоих. Она также называется ценой, определяемой редкостью ресурса; она соответствует вашей и моей оценке относительной нехватки ресурсов, в которых мы нуждаемся. Для меня картофель является более редким ресурсом, чем рабочее время; для вас редким ресурсом является рабочее время. Согласованная цена диктуется не массой, плотностью или иными физическими свойствами картофеля, а нашими предпочтениями относительно использования наших редких ресурсов.

Рассмотрим наш несостоявшийся обмен. Одно из последствий произвольной цены состоит в том, что я готов предложить вам свой труд, но вы не желаете им воспользоваться. Эта цена не может установить рыночное равновесие—привести в соответствие спрос и предложение. Поэтому одним из требований к эффективной цене, или цене, определяемой редкостью ресурса, является ее способность установить рыночное равновесие.

Однако, строго говоря, эффективную цену, или цену, определяемую редкостью ресурса, нельзя установить, если один-единственный или немногие покупатели встречаются с одним-единственным или несколькими продавцами, поскольку они могут совершить сделку друг с другом по любой из целого ряда цен. Цена, которая блокирует обмен между желающими его совершить, очевидно, не является эффективной ценой, но какая именно из различных цен, не блокирующих обмен, является таковой? Удовлетворительный ответ заключается в следующем: эффективной является та цена, которая будет установлена, если продавцов и покупателей станет так много, что ни один покупатель или продавец сам по себе не сможет манипулировать ценой.

Одним из последствий произвольной цены является то, что вас информируют: вы можете воспользоваться чьим-то трудом в течение часа по цене в двадцать фунтов картофеля (хотя на деле как минимум один человек готов предложить свой труд за половину этой цены). Произвольная цена ошибочно представляет вам цену (или альтернативу, от которой приходится отказаться), по которой, если бы не насильственно установленная цена, вы бы смогли получить желаемое. Отсюда следующим критерием эффективной цены, или цены, определяемой редкостью ресурса, является то, что каждая цена должна правильно информировать продавцов и покупателей о цене (или неиспользованных возможностях), по которой могут быть фактически предоставлены товары и услуги, при условии, что люди могут делать такие предложения, какие хотят.

Что представляет собой цена, определяемая редкостью ресурса, или эффективная цена продукции, изготовленной и проданной коммерческим предприятием? Это такая цена, которая устанавливает равновесие на рынке и не контролируется монополиями. Это цена не настолько низкая, чтобы появилось множество потенциальных покупателей, на которых не хватило бы запаса товаров, и не настолько высокая, чтобы финансировалось производство продукции, покупать которую никто не желает. Эта цена не настолько высока, чтобы преувеличивать, и не настолько низка, чтобы недооценивать издержки или условия, при которых товар или услуга становятся доступными, если люди могут свободно делать те предложения, которые хотят. Таким образом, эта цена не должна быть меньше или больше суммы различных издержек производства^*. Но как измерить каждую из этих издержек? Ответ состоит в том, что при калькуляции общего уровня издержек каждый ресурс должен учитываться в соответствии с его ценой, определяемой редкостью данного ресурса.

Назначая цены, не являющиеся эффективными, предприятие фактически предлагает покупателям продукт или услугу по цене ниже или выше предельных издержек. Если цена ниже предельных издержек, то предприятие предлагает товар или услугу даже несмотря на то, что стоимость ресурсов на пределе производственных возможностей (о чем свидетельствует их использование в альтернативных видах производства) больше, чем цена продукции. Если цена выше предельных издержек, то покупателям фактически заявляют, что производство использует больше реальных ресурсов, чем на самом деле. И в том, и в другом случае неверная информация приводит к необоснованным решениям.

Приблизиться к эффективным ценам позволяют игра спроса и предложения на конкурентных рынках либо наличие руководящего органа, устанавливающего цены. Важно не то, кто устанавливает цены, и не метод определения их эффективности, важно то, удовлетворяют ли данные цены трем критериям.

Взгляните на логическое обоснование цен, определяемых редкостью ресурса, или эффективных цен с точки зрения гипотетических центральных плановых органов. Плановики знают, что стране нужны, скажем, сталь, продовольствие и транспортные услуги. Но до тех пор, пока не будут известны пропорции взаимозаменяемости, они не в силах даже начать обдумывать, сколько всего этого должно быть произведено, так как производство по каждой позиции может быть расширено за счет ограничения производства другой продукции. Например, плановики должны знать, на какую сумму нужно сократить производство стали, чтобы увеличить объем транспортных услуг на заданную величину.

Взаимозаменяемость может быть выражена в ценах. Утверждение «Тонна стали стоит 400 долларов» означает, что для получения тонны стали нужно пожертвовать производством другой продукции стоимостью 400 долларов. Цены, которые правильно представляют фактические возможности взаимозаменяемости, являются эффективными ценами, или ценами, определяемыми редкостью ресурсов; все другие цены называются произвольными ценами.

Может ли такой плановик для измерения взаимозависимости просто присвоить число (цену) каждой единице товара в соответствии с ее весом, длиной или – в случае личных услуг – ростом людей, предоставляющих эти услуги, в дюймах? Мы сказали бы, что подобные цены нелепы. Но почему? Потому что вес или размеры ресурсов не соотносятся со стоимостью: тонна стали стоит меньше, чем три унции сложного электронного оборудования. Почему? Потому что при производстве электронного оборудования затрачивается гораздо больше труда. Пусть тогда плановик назначит числа или цены, соответствующие объему труда, вложенного в производство.

Если он это сделает, то назначит одну и ту же цену за два товара, на которые было затрачено одинаковое количество труда, хотя для производства одного необходимо значительно больше оборудования, чем для другого. Это столь же неудовлетворительно, как ценообразование по весу без учета затрат трудовых ресурсов. В таком случае ему, очевидно, понадобятся данные, совмещающие учет сырья, труда, механического оборудования и любых других ресурсов, использованных на производстве, и общий для всех них знаменатель.

В чем состоит эффективный способ приведения различных ресурсов к общему знаменателю или цене? Должен ли час работы стоить больше или меньше фунта стали? Больше пяти фунтов стали? Ста фунтов? Правильное число – эффективная цена – зависит не от каких-либо физических свойств, а от относительной ценности ресурсов. Но что это значит?

Это значит, что в той мере, в какой ресурс может быть использован для производства желаемой продукции где-либо в другом месте, данный ресурс представляет ценность и должен быть в этой же мере включен в общий знаменатель. Крайний случай – если ресурс не может использоваться для производства иной желаемой продукции. Тогда он является не экономически ценным ресурсом, а бесплатным благом, и не должен включаться в общий знаменатель. Привлекательность другой продукции для потребителей будет зависеть от их предпочтений, определяющих редкость ресурса, включая предпочтения досуга. Поэтому эффективные цены будут отражать соотношение между предпочтениями и редкостью. В той степени, в которой рыночные системы в реальных условиях приближаются к эффективным ценам, цены будут отражать это соотношение.

Неравенство

На этой стадии необходимо предварительно охарактеризовать элементарные связи между рыночной системой и общими социальными ценностями. Нет более распространенного мнения о рыночных системах, чем то, что они превращают в богачей единицы ценой нищеты многих. Только на этом основании многие новые страны, как мы увидим, очень мало полагаются на рынки как на средство стимулирования экономического роста. Отойдя от рыночной системы, Куба и Китай двинулись по направлению к равенству доходов и богатства. Существует ли некая внутренняя логика, которая мешает рыночным системам добиваться аналогичного результата?

Ясно, что гипотетическая чистая форма рыночной системы была бы весьма неэгалитарной по доходу, получаемому в виде заработной платы, ренты, процентов и прибыли, потому что доход каждого человека зависел бы исключительно от того, что он мог бы предложить в обмен, а люди в этом аспекте различаются. Реально существующие рыночные системы, модифицированные налогами и другими механизмами перераспределения, демонстрируют другую картину. Ни логика, ни эмпирические доказательства не свидетельствуют о невозможности – или даже невероятности – примирения реально существующей рыночной системы с гораздо более эгалитарным распределением богатства и дохода⁶.

Иногда априори утверждалось: если сгладить различия в получаемых доходах, мы утратим мотивацию к участию в производительной деятельности. Априори этот результат не более вероятен, чем противоположный ему: когда получать дополнительный доход становится труднее, человек может начать больше работать, чтобы все же получать его⁷. То, как поступит в итоге индивидуум, зависит от его выбора между работой и отдыхом; а это, в свою очередь, зависит от личности, культуры и многих конкретных аспектов социальной и рабочей организации, имеющих отношение к стимулам⁸.

Эмпирические данные не подтверждают наличие каких-либо очевидных связей между степенью неравенства в доходах и различием в рабочих привычках или прилежании. Например, в более эгалитарных рыночных системах скандинавских стран не возникает потерь производительности труда при сравнении с относительно менее эгалитарными Соединенными Штатами. После десятилетий постоянно ужесточавшегося налогообложения доходов мы не обнаруживаем и свидетельств снижения стимулов к работе у менеджеров. Подобно другим английским, немецким и американским исследователям, ученые, которые опросили около тысячи американцев, занимающих высокооплачиваемые должности, пришли к следующему выводу: «Семь восьмых респондентов, получающих высокие доходы, четко заявили, что не снизили своих усилий на работе из-за подоходного налога. Многие из отрицательных налоговых стимулов, о которых сообщили остальные респонденты, кажутся неправдоподобными в свете другой информации»⁹. Это свидетельство подтверждает гипотезу о том, что на мотивацию высокооплачиваемых сотрудников большее влияние оказывает размер их дохода до вычета налогов, а не после¹⁰. Такое предположение открывает путь к революционной возможности: рыночно ориентированная система может сохранить стимулы к работе через «демонстрационные заработки», несмотря на то, что налогообложение полностью сравняло доходы.

Если даже будет установлено, что сокращение неравенства в доходах действительно снижает стимулы к труду, это не докажет невозможность примирения рыночной системы с уравниванием доходов, а лишь продемонстрирует, что при подобном примирении рыночное производство сократится. А это не является ни очевидно плохим, ни очевидно хорошим результатом. В последующих главах будет показано, что сокращение производительности в большей степени объясняется неудовлетворительными отношениями с руководством на рабочем месте и изменениями в культуре – например, ухудшением рабочей этики, – нежели уравниванием доходов.

Все общества, рыночные или иные, сохраняли экономическое неравенство на протяжении истории. Барьер на пути к более высоким доходам и равенству достатка в реальных рыночно ориентированных системах обусловлен не внутренней логикой этих систем. Как мы увидим, он представляет собой исторически унаследованное и поддерживаемое политическими средствами неравенство личных активов, способностей зарабатывать и долей доходов. Например, в Англии подъем рыночной системы сопровождался и поддерживался огораживанием земель. При этом крестьян сгоняли с земли; в числе будущих участников рыночной системы оставались зажиточное мелкопоместное дворянство и обнищавший рабочий класс. В принципе, правительства могут перераспределять доходы и богатства и повторять это перераспределение так часто, как им будет угодно. Их отказ от подобных действий требует политического объяснения, а не ссылки на рыночные силы.

Свобода

Классические либеральные защитники рыночных систем провозглашают: свобода через рынок; без рынка нет свободы¹¹. Так ли это? Ни один человек не поймет сути рыночных систем, пока не узнает, сколь много имеется удовлетворительных, хотя и противоречащих друг другу, ответов на этот простой вопрос. Никто и никогда не способен избежать контроля общества, начиная с контроля родителей в детстве. Выражения «свобода от чего-либо» и «свобода чего-либо» обозначают ситуации, в которых контроль не отсутствует, но в некотором смысле является приемлемым^*. Вопрос о том, обеспечивает ли рынок свободу, – это вопрос о характерных для рынка формах контроля.

Согласно либеральной^** аргументации в духе традиций Локка, Смита, Милля-старшего и Милля-младшего^***, Спенсера^**** и Дайси^*****, в рыночной системе люди реагируют – например, берутся за конкретную работу, – только если предлагаемое вознаграждение является привлекательным, то есть только тогда, когда они добровольно принимают решение. В авторитарной системе от человека требуется работать там, куда его направят, и выполнять любые команды, независимо от выгоды. По мнению некоторых, никаких иных доказательств тому, что люди более свободны на рынках, чем в авторитарных системах, не требуется^*.

На эту аргументацию сразу же можно возразить, что она просто игнорирует воздействие сделки на людей, не участвующих в ней, – тех, кто должен страдать от атмосферных выбросов нового завода по соседству с жилым районом, грохота мотоциклов, нарушающих тишину в квартале, или подвергаться риску аварии на атомной электростанции. В рыночной системе эти люди лишены свободы выбора; данные последствия им навязаны.

Помимо доводов о третьих сторонах или внешних воздействиях, вышеприведенная аргументация неубедительна даже для участвующих в сделке сторон, которые, как считается, добровольно вступают в отношения обмена друг с другом. Давайте рассмотрим, почему.

Собственность

То, чего я смогу добиться и насколько эффективно смогу защитить себя путем обмена, зависит в значительной степени от того, чем я владею и что могу предложить. Традиционная аргументация подразумевает, что частная собственность, на которой основан обмен, сама по себе не является препятствием на пути к свободе и, кроме того, создана и поддерживается ненасильственными методами. Если представить себе небольшое общество, в котором все ресурсы находятся в совместном пользовании и которое затем преобразуется путем передачи каждого из ресурсов только одному индивидууму в общество, практикующее обмен между владельцами частной собственности (при этом распределение ресурсов между индивидуумами является чрезвычайно неравномерным), то совершенно не очевидно, что свободный обмен делает менее зажиточных членов этого общества свободными. И если переход от коллективной собственности к частной принудительно навязывают более сильные люди, которые забирают себе львиную долю ресурсов, то, несомненно, в будущем акты обмена между ними, какими бы свободными они ни были, не сделают свободными тех, у кого мало собственности. Да и в том случае, если мы живем в мире, где права собственности уже определены (как это и есть на самом деле), это не означает, что обмен поддерживает нашу свободу, если только мы не являемся крупными собственниками.

Данные возражения против аргументации либералов не связаны с тем, каким образом возникла частная собственность в ходе истории, как она поддерживается и была ли она хорошим институтом. Возражения основываются на логике. Традиционная либеральная аргументация является неполной, если не защищает совместимость самой по себе частной собственности со свободой – о каковом аспекте умалчивается¹². Либералы глухи к истинному значению слов Прудона о соотношении частной собственности и свободы («Собственность есть кража!»^*), равно как и к сути менее радикальных истолкований того, какими путями создается и сохраняется собственность^**.

Об этом можно сказать и иначе. По мысли либералов, мир обмена бесконфликтен. Каждый делает то, что хочет. Когда вся социальная координация осуществляется через добровольный обмен, никто никому не навязывает свою волю. Но как, спросим мы, может быть возможным такое счастливое состояние? Оно возможно только потому, что конфликты из-за того, кто чем владеет, уже урегулированы путем распределения в обществе прав собственности. А было ли это распределение бесконфликтным? Было ли оно осуществлено без применения насилия? Очевидно, нет. Например, распределение богатств в современной Англии является результатом вековых конфликтов, в том числе набегов викингов, нормандского завоевания Англии, правления королей и дворянства в средние века, двух волн изгнаний крестьян с земли и закона о наследовании.

Власть в условиях обмена

В развитых рыночных системах большинство работающих по найму людей на деле проводят свое рабочее время в системе власти – обычно организованной как коммерческое предприятие. Вытекающая из этого угроза для свободы весьма очевидна в крупных корпорациях: в организации, где, согласно стандартам бюрократии, единицы командуют тысячами, нет места свободе. Либертарианцы отвечают на это, что служащие, подчиняясь руководству, по-прежнему свободны, потому что эту власть они приняли добровольно и свободны от нее избавиться. Тогда спросим: власть разрешает людям быть свободными потому, что они выбрали подчинение? Положительный ответ на этот вопрос опровергает утверждения либералов о том, что в условиях обмена люди свободны, а в авторитарных системах не свободны; все зависит от конкретных обстоятельств.

Можно утверждать, что власть государства в отличие от власти работодателя неизменно навязывается путем угроз, а не принимается в добровольном порядке. Некоторые граждане воспринимают государственную власть в этом ключе, но мы убедились, что так думают не все. Эта вторая категория граждан добровольно уполномочивает должностных лиц отдавать распоряжения и добровольно же подчиняется власти (даже если иногда и выражает желание освободиться от власти, установленной ранее).

Безличное принуждение

В классической либеральной аргументации не учитывается еще одно положение из истории мысли. Классические экономисты считали одним из великих достоинств рынка то, что он заставил людей работать. Людей, склонных к лени, необходимо заставлять работать либо силой закона, либо посредством рыночной системы, «молчаливым, неумолимым давлением» голода¹³.

Те, кто отождествляет рынок со свободой, проводят различие по этому пункту: свобода ущемляется только тогда, когда один человек может заставить другого исполнять приказания. В рыночной системе никто специально не принуждает людей работать – к этому вынуждают лишь безличные требования системы. Собственно говоря, большинство, вероятно, скажет: любая социальная система должна требовать, чтобы все здоровые люди работали. Вряд ли в том, что этого требуют и рыночные системы, есть что-то особенное.

Средства к существованию

И тем не менее, когда стоит вопрос о средствах к существованию (возникающий на протяжении истории во всех рыночных системах), к безличному принуждению прибавляется принуждение, осуществляемое людьми. Если рабочих мест не хватает, любой, кто распоряжается их распределением, может прибегнуть к принуждению в отношении тех, кто нуждается в работе. Он может потребовать взятку в виде денег или личных услуг, взноса на политическую партию или отношений принудительного характера на работе – таковы лишь некоторые из возможных форм принуждения. Если принуждение цветет пышным цветом на рынках рабочей силы в условиях острой безработицы, то даже в годы «полной» занятости количество хороших рабочих мест не настолько велико, чтобы уничтожить некоторые формы принуждения. Возможности принуждения в процессах обмена исчезнут только в такой рыночной системе, в рамках которой всем людям обеспечены достаточные базовые средства к существованию в виде денежного дохода, независимо от того, работают люди или нет.

Принуждение путем разрыва отношений

В классической либеральной аргументации постулируется наличие населения, еще не вовлеченного в экономическое сотрудничество, и ставится вопрос о том, каким образом можно было бы организовать это сотрудничество – путем вовлечения во взаимовыгодный добровольный обмен. Ограничивает ли свободу такой метод организации? Никоим образом, поскольку каждый вступает в обмен ради своей выгоды, то есть добровольно. Общества, однако, на деле уже организованы через рынки. Каким же образом в таком случае людей переводят от прежних назначений и задач к новым (поскольку потребности с течением времени меняются)? Каким образом экономическая организация постоянно адаптируется к изменяющейся среде? Двумя путями. Во-первых, путем создания новых взаимовыгодных возможностей обмена, в условиях которых люди перемещаются добровольно. Во-вторых, посредством разрыва существующих отношений одной из сторон (например, сокращение корпорацией рабочих мест).

Второй метод относится к принудительным. Люди вынуждены переезжать, покидать свои дома, менять работу – и эти серьезные перемены обусловлены не их собственным выбором. Кроме того, простая угроза увольнения может в той же степени ограничивать, принуждать и вызывать опасения, как и официальное распоряжение государства. Для человека, образ жизни и благосостояние семьи которого на протяжении многих лет строятся на основе конкретного рабочего места, профессии или места жительства, приказание, подкрепленное угрозой увольнения, с точки зрения последствий для свободы является столь же определяющим, что и распоряжение, подкрепленной действиями полиции или судебных органов.

В большинстве обществ закон не позволяет индивидуумам причинять вред другим: запрещаются, например, насилие, кража, клевета, заговор с целью причинения вреда. Даже угрозы незаконны. Но закон делает одно важное исключение для причинения вреда путем разрыва отношений обмена. Несложно заметить: закон должен допускать подобное исключение, чтобы рыночная система продолжала существовать. Но это исключение классическая либеральная теория свободы не учитывает.

Несоразмерность привлекательности альтернативных вариантов

Основные возможности принудительных действий в отношениях обмена можно обобщить следующим образом. Предположим, что А предлагает Б нечто, имеющее для того необыкновенную ценность, например пожизненный доход, в обмен на который Б должен сделать что-то глубоко ему отвратительное. По-настоящему ли Б свободен отказаться? Предположим, А предлагает нечто, крайне необходимое Б (скажем, воду в пустыне), но по чрезвычайно завышенной цене. Разве Б не подвергается принуждению? Ясно, что свобода зависит от характера альтернативных вариантов. Следовательно, обобщение формулируется так: обмен наилучшим образом поддерживает свободу тогда, когда каждая сторона может сделать выбор из предложений, которые по ценности не намного отличаются друг от друга или от полного отсутствия обмена.

Это требование может быть удовлетворено при двух обстоятельствах. Во-первых, стоимость обмениваемого должна быть невысока (и поэтому в обмен не вовлекаются средства к существованию). Во-вторых, независимо от стоимости предметов обмена ни для одной из сторон акт обмена не должен быть значительно более выгодным, чем другие возможности обмена. Оба условия исключают принуждение, поскольку каждый может с легкостью отказаться от любого предложения, не неся при этом больших потерь.

Конкуренция и свобода

Второе обстоятельство – ни одна из возможностей обмена не может быть значительно выгоднее любой другой – делает свободу зависимой от конкуренции. В этом отношении аргументация либералов верна: свобода в рыночных системах существует только в том случае, когда каждый в состоянии избежать принуждения со стороны любого покупателя или продавца, обратившись к другому покупателю или продавцу. Если такое утверждение дает надежду на расширение свобод человека, из него также следует, что неразвитые рынки рабочей силы являются врагами свободы во всем мире. Безземельные сельскохозяйственные работники в большинстве стран остаются зависимыми в добывании средств к существованию от работодателей-землевладельцев, которых слишком мало, чтобы они конкурировали друг с другом. Этим объясняется, например, тот факт, что в течение двадцати пяти лет существования демократического национального правительства Индии миллионы сельскохозяйственных работников часто уступали землевладельцам контроль над местным самоуправлением, терпели от них избиения и другие унижения и соглашались на грабительские условия найма.

Ограниченные возможности предложения

Почему же неразвитые рынки рабочей силы столь сильно ограничивают свободу? По двум взаимосвязанным причинам. Во-первых, в рыночных системах на карту поставлены средства к существованию. Во-вторых, сотни миллионов людей в поисках средств к существованию не могут предложить ничего другого, кроме своего труда; эта очевидная истина долгое время замалчивалась. Безземельным неимущим работникам для защиты своих свобод на рынке остается полагаться только на свой труд. В таком же положении находятся миллионы промышленных рабочих. В такой богатой стране, как США, в начале 1960-х годов лишь около 3 процентов семей имели активы в 50 000 долларов, а активы 75 процентов семей составляли менее 5 000 долларов¹⁴.

Маркс понимал ошеломляющее значение этого простого факта; представителей классической либеральной мысли этот факт смущал. Приносящая доход собственность является оплотом свободы только для тех, у кого она есть!^* Те, у кого собственности нет, уязвимы для принуждения в условиях дефицита рабочих мест и нестабильности рынка труда. С этой точки зрения пособия по безработице и другие программы социального обеспечения необходимы для поддержания свободы в рыночных обществах.

Высокая стоимость контроля

Любая попытка контроля над кем-либо в системе обмена стоит дорого, потому что желаемую реакцию вызывает лишь предложение чего-либо ценного. Осуществление контроля требует усилий на любом посту, в отличие от авторитарных систем, где предельные издержки осуществления контроля зачастую являются нулевыми. В некоторых авторитарных системах власть можно сохранить, лишь постоянно ее реализуя, в противном случае издержки слишком высоки.

Власть как крайность

Еще одним взглядом на свободу в рыночных системах является гипотеза о стране без денег и рынков. Подумайте о том, например, как решить некоторые характерные проблемы при распределении жилья среди населения в рамках такой системы. Как решать, кому что давать? Наделять ли каждого индивидуума, независимо от возраста, комнатой или неким стандартным метражом? Или распределение должно зависеть от возраста и семейного состояния? Выделять ли человеку жилье рядом с местом его работы или по соседству с его друзьями и родственниками, внутри смешанной или внутри стратифицированной социально-экономической группы? Или, предположим, кто-то хочет совершить поездку. Кто должен иметь право на проезд? На каких основаниях? Как часто? На самолете или на автобусе? Представьте, что кто-то хочет напечатать книгу или брошюру. Кому следует давать разрешение на пользование услугами редакторов, наборщиков, агентов по распространению и транспортных служб? Кому можно позволить стать артистом, музыкантом, священником, профсоюзным организатором или партийным функционером?

Все эти решения, которые рынок оставляет на усмотрение индивидуумов, теперь должны приниматься правительством. Любая деятельность с привлечением дорогостоящего оборудования, других ресурсов или помощи других людей, помимо любезности членов семьи и друзей, требует разрешения правительственного чиновника. Называйте нас свободными или нет, но отсутствие денег и рынков изменяет наш образ жизни. Сейчас мы привыкли добиваться результата ежедневно принимаемых решений путем обмена, а в иных условиях мы вынуждены будем просить официального разрешения бюрократов на каждый свой шаг.

* * *

Это весьма схематичное изложение темы обмена и рынков и их функционирования в обществе представляет собой начальный раздел анализа рыночно ориентированных обществ.

Глава 4

СИСТЕМА УБЕЖДЕНИЯ И НАСТАВНИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ

Убеждение как система контроля

Символом власти является слово, а не винтовка. Государственным деятелям часто приходится много читать, писать, слушать и выступать. Людям, находящимся у власти, поступает огромное количество корреспонденции, призванной их в чем-либо убедить. В письмах могут быть факты, аналитические материалы, мольбы, увещевания, ложь – и ответы на такие письма соответствуют их содержанию. Иногда власть предержащие остро нуждаются в информации. Например, чиновник, который получает должность в сфере кредитно-денежной политики, попадает в зависимость от людей, которые могут объяснить ему сложности, возникающие при кредитовании и распределении денежных потоков. Когда между различными органами власти идут длительные переговоры, взаимное приспособление становится возможным благодаря убеждению. Факты, анализ, идеи и неправильная информация оказывают свое воздействие даже тогда, когда такой эффект является ненамеренным, просто потому, что все мы постоянно реагируем на изменения в окружающем мире.

Человек – «животное понимающее», а культура – это система накопленных знаний, и поэтому убеждение касается не только властных систем, но и каждого аспекта поведения человека. Одни ученые описывали политическую систему как кибернетическую систему коммуникации и обратной связи¹, другие пытались охарактеризовать все человеческое взаимодействие как коммуникацию или убеждение в широком смысле этого слова². И тем не менее в качестве метода социального контроля убеждение не играет столь же определяющей роли в какой-либо сложной системе, какую обмен играет в рыночной системе или власть – в государственном управлении.