Текст книги "Большое сердце"

Автор книги: Борис Рябинин

Соавторы: Олег Коряков,Олег Селянкин,Ефим Ружанский,Лев Сорокин,Елена Хоринская,Николай Мыльников,Юрий Хазанович,Николай Куштум,Юрий Левин,Михаил Найдич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

– Скажу так, – продолжал Битуев. – Сначала Мишка был шибко плохим. Все время на губу ходил. Стыдно, а ходить надо было, куда денешься, раз наказан. Теперь так нет. Мишка хорошим солдатом стал. И как много он мне помогал! И всем нам помогал. Если бы не Мишкина сила, долго нам пришлось бы сидеть у застрявшей пушки, когда мостик провалился. Как навалился Медведев, уперся – и вышла наша пушка на дорогу… Вот сила, так сила! Примем его в комсомол, пусть шагает с нами вместе.

Выступил на собрании и капитан Банников.

– Товарищи комсомольцы! Хорошо, что говорили вы здесь откровенно. Так и должно быть в комсомольской семье. Если мы будем таить свои мысли, чувства друг от друга, то никогда не найдем общего языка, и всегда у нас будут недомолвки. Именно так произошло с Медведевым. Он затаил чувство обиды. А мы не сумели сразу вникнуть в его переживания. К чему это привело, вы знаете. Пусть прошлое послужит для всех нас хорошим уроком…

Теперь о наших делах. Если бы вы меня спросили, как нам надо жить, учиться, служить, я бы ответил: учитесь и служите, как Медведев. И тогда первое место в полку будет принадлежать нам… Согласны ли со мной, товарищи?!

– Согласны! – хором ответили комсомольцы.

За принятие Медведева в комсомол голосовали все присутствующие. Когда председатель закрыл собрание, солдаты подошли к Медведеву, чтобы поздравить его. Сержант Колосков, крепко пожав руку Медведеву, вдруг неожиданно обхватил его за шею.

– А ну, ребята, прижмем Медведя к земле!

Несколько солдат повисли у него на плечах. А Медведев, расставив ноги, стоял, не сгибаясь под тяжестью.

В этой солдатской шалости проявилось большое чувство дружбы, искреннее уважение к человеку, к товарищу.

Меня тронула эта забавная картина. Я подошел к Медведеву и тоже поздравил его. Теперь и я почувствовал медведевскую силу. В железной его руке моя рука показалась мне вялой и малосильной. И с огорчением пришла мне в голову мысль: «Пора посерьезнее заняться спортом».

…На этот раз я покидал батарею Банникова не с чувством досады, как год назад, а с чувством уверенности, в том, что Медведев и Банников поняли друг друга, что между ними на деле сложились те самые отношения, которые порождают крепкое войсковое товарищество.

Иван Грибушин
ПОГОНЫ
Стихи

 
На гимнастерку пристегнул погоны,
Стараясь не погнуть их, не помять.
И вдруг припомнил, как мне на перроне
На плечи руки положила мать.
 
 
Гудел гудок, в вагоны нас зовущий,
И мать одно лишь мне могла сказать:
«Пиши скорей, служи, сынок, получше», —
И строго посмотрела мне в глаза…
 
 
Пусть в странах, океаном отделенных,
Грозятся пушечные короли, —
Мы помним, что на плечи нам погоны,
Как будто руки Родины, легли.
 

В. Самсонов
САМОЛЕТ ИДЕТ НА ПОСАДКУ
Рассказ

В тот день у начальника поста ВНОС старшины Хорошина и летчика гражданского воздушного флота, участника Отечественной войны Николая Слесарева были основания по-разному расценивать погоду.

Поглядывая из окошка радиолокатора на небо, которое плотно заволокли серые тучи, старшина Хорошин искренне радовался возможности тщательно проверить и вычистить аппаратуру, которая давно уже требовала этого. Радиолокатор на соседнем посту, который подменял на время профилактики пост Хорошина, был уже довольно поношенный и частенько «капризничал». Поэтому Хорошину приходилось иногда нести дополнительное дежурство, как говорится, выручать соседей.

– Можете делать профилактику, – передали с командного пункта части и предупредили, чтобы радиолокатор к сроку был в полной боевой готовности.

– Слушаюсь! – прокричал Хорошин в телефон.

Иное чувство вызвал начавшийся дождь у Николая Слесарева. Он вел пассажирский самолет из Москвы в город К. Непогода застала самолет на полпути. Сперва на лазурном небе стали появляться кучевые облака, потом они как-то незаметно слились в серое сплошное поле.

Пассажиров было немного – всего шесть человек, не считая трехлетнего карапуза, сладко спящего на коленях у матери. В начале пути этому малышу было все интересно. Он смотрел в окно, вслух выражая свой восторг. Потом мальчик немножко вздремнул, а когда проснулся, то земли внизу не увидел.

– Мамочка, а где же земля? Мы ее пролетели? Да, мамочка? – удивленно спросил он у обеспокоенной матери.

– Она под тучками, Юрочка. Ты ее скоро опять увидишь, – успокоила она сына, тревожно посматривая в окно, где под крылом самолета плыла грязная каша облаков. Юрик вздохнул и снова задремал на теплых коленях матери.

Остальные пассажиры тоже беспокоились. Их опасения несколько рассеял второй пилот.

– Самолет идет своим курсом. Скоро будем на месте, – объявил он, появляясь в дверях, и весело, как ни в чем не бывало подмигнул открывшему глаза Юрику.

По стеклам били косые капли дождя. Стало сумрачно и сыро. По расчетам Слесарева, через несколько десятков километров должен быть аэродром. Но сквозь плотную завесу тумана землю не было видно. Снижаться опасно. Увеличив обороты, самолет пошел в высоту. И здесь случилось то, о чем меньше всего думал Слесарев, – перестал работать радиокомпас. По спине Николая пробежал холодок, и так сжалось сердце, что стало трудно дышать.

Однако Слесарев тут же овладел собой. Он повел самолет на снижение. Теперь ему во что бы то ни стало нужно было увидеть землю, чтобы ориентироваться. Но все усилия оказались тщетными. Земли увидеть не удавалось – настолько плотным был туман. Тогда, чувствуя ответственность за жизнь пассажиров и экипажа, Николай радировал на аэродром, который должен был его принять: «Потерял ориентировку, радиокомпас не работает».

…Пост ВНОС старшины Хорошина считался одним из лучших в части. И это было вполне заслуженное мнение. Радиолокатор здесь всегда работал безотказно и точно, в чем была немалая заслуга старшины. Хорошин сумел привить солдатам горячую любовь к прекрасной боевой технике.

Сейчас личный состав поста вместе со старшиной чистил и проверял блоки, радиолампы и узлы, не спеша, с чувством и толком. Особенно кропотливо и вдумчиво трудился ефрейтор Гранкин.

– В такую погодку самолеты не летают. Времени много, успеем вычистить нашу коробочку, как часики, – приговаривал ефрейтор, осматривая блок.

Маленький, худощавый, с добродушными, удивительно синими глазами Гранкин был на редкость медлителен. Он любил все делать основательно, на совесть. Гражданская профессия его была – часовых дел мастер, и при разговоре у него часто вылетали слова вроде: «У нас, часовщиков», «Работает, как часики».

Радиолокатор он с первого же дня стал называть «коробочкой», произнося это слово с любовью и уважением. Постепенно все на посту стали называть радиолокатор тоже коробочкой.

Оператором же Гранкин был прекрасным. Там, где другой нервничал, торопился, он все делал не спеша, обстоятельно, со знанием дела. За это и ценил его старшина.

Рядом с ефрейтором Гранкиным, у окошка, мурлыкая себе под нос, чистил электрические моторчики сержант Котов. В его могучих руках маленькие моторчики казались детскими игрушками. Тем не менее чистил он их очень аккуратно, ловко и умело. Сам старшина Хорошин, вооружившись измерительным прибором, проверял параметры вычищенных блоков.

Погода продолжала портиться. Маленькие окошки радиолокатора тускнели, слезились.

– К телефону вас! – крикнул из дальнего угла самый молчаливый из всех рядовой Завражный. Старшина взял трубку.

– Вот тебе и не спеши, – укоризненно заметил сержант Котов Гранкину. – Наверное, конец нашей профилактике, – указал он глазами на ставшее вдруг суровым лицо старшины.

– Прекратить чистку, собрать радиолокатор! – негромко приказал старшина, опуская трубку. – Пассажирский самолет терпит бедствие, – объяснил он дрогнувшим голосом. – Потерял ориентировку и блуждает. Мы должны навести его на аэродром, если, конечно, успеем собрать. Подменяющий нас радиолокатор вышел из строя, и командир приказал обеспечить сопровождение самолета нам. Вы понимаете, что нам нужно спешить. – Старшина кивнул на груду разложенной аппаратуры.

– Так чего же мы ждем! – вскочил с места взволнованный Гранкин.

* * *

И Слесарев, и второй пилот прекрасно понимали, какая опасность грозила машине. С аэродрома передали, что через некоторое время им поможет один из радиолокаторов, но пока он еще не готов к работе… надо держаться в воздухе.

– Иди к людям, – сказал Николай второму пилоту. – Они уже догадываются, что мы в опасности. Ведь по времени давно пора быть на аэродроме.

Второй пилот шагнул к дверце.

– Только, смотри, – никаких объяснений. Совершаем, мол, особый маневр и… побольше шуточек…

Когда пилот вышел, Николай долго и пристально смотрел на плывущую под носом корабля темно-серую пелену. Потом перевел взгляд на доску приборов. Горючее подходило к концу.

* * *

Воины поста работали молча и сосредоточенно. Только иногда тишина нарушалась командами: «Соединяй!», «Включай!». Хорошину ни разу не пришлось сделать кому-либо замечание: операторы работали с предельной быстротой. Беспокоило его другое: после разборки и чистки блоков радиолокатор мог «закапризничать» и, кто знает, сколько потребуется времени на его регулировку. Впрочем, опасения оказались напрасными. Радиолокатор не подвел и на этот раз.

– Включайте же, включайте! – нетерпеливо выкрикнул Гранкин из-за шкафа, где он подключал последние кабели к блокам. – Не бойтесь, я сейчас вылезу.

– Молодцы! – невольно вырвалось у старшины, хотя больше всего на свете он не любил хвалить своих операторов, считая, что похвалами можно лишь испортить человека.

Время, за которое полуразобранный на блоки радиолокатор был собран, включен и проверен, было поистине рекордное…

И вот в густом тумане высокая антенна радиолокатора делает оборот за оборотом, нащупывая невидимый заблудившийся самолет. Второй, третий, четвертый оборот, а экраны индикаторов по-прежнему чистые. У индикатора дальности сержант Котов. Острый взгляд немигающих глаз его изучает малейшее изменение картины шумов на развертке индикатора. Ему нужно отыскать затерявшийся в шумах импульс, отраженный от блуждающего самолета. Отыскать во что бы то ни стало!

Рядом за индикатором кругового обзора, как обычно, спокойно сидит ефрейтор Гранкин, но на этот раз спокойствие его чисто внешнее. Выдают руки, чуть-чуть вздрагивающие, сжимающие ручки линейки дальности.

– Поиск произведен, цель не обнаружена, – доложил по телефону старшина.

– Не докладывайте, обождите, ведь должны же обнаружить, – шептал Гранкин, умоляюще скашивая глаза на старшину.

– Прекратить разговоры, – резко оборвал его старшина. – Продолжать поиск.

Напряженную тишину оборвал захлебывающийся от волнения голос сержанта Котова:

– Есть цель!

Маленький всплеск чуть-чуть выше уровня шумов мелькнул перед его глазами и исчез. Однако этого было достаточно. Антенна вздрогнула и, подчиняясь воле оператора, остановилась. Импульс от самолета снова появился, на этот раз уже более уверенный и яркий.

– Дальность сто двадцать километров! – определил расстояние Котов. Ефрейтор Гранкин облегченно вздохнул и спокойным голосом стал считывать координаты самолета на командный пункт, где они превращались в курс, нанесенный на карту. Оттуда координаты в виде команд передавались на самолет по радио. Словно зоркий глаз, радиолокатор следил за самолетом, и это давало возможность вести его на аэродром, поправляя малейшие отклонения от правильного направления.

Вскоре импульс от самолета стал сливаться с импульсом от местных предметов: самолет снижался, идя на посадку. Затем импульс пропал, потом еще несколько раз промелькнул и исчез совсем.

– Сел, – облегченно вздохнул старшина.

Радиолокатор выключили. Стало слышно, как по крыше стучит дождь. Взволнованные, радостные лица операторов красноречивее слов говорили о том, что они пережили.

Раздался резкий телефонный звонок. Старшина взял трубку и замер, прижимая ее к уху. Говорил командир части. По глазам старшины все ясно видели, что командир хвалит их.

– А сейчас с вами поговорит самый молодой пассажир самолета, – теплым голосом сказал командир, и Хорошин услышал, как он приказывал телефонисту на коммутаторе соединиться с аэродромом. Некоторое время в трубке что-то методически потрескивало, где-то глухо слышалась музыка, затем послышался женский голос:

– Ну, скажи, скажи же, Юрик! Не бойся! – уговаривала женщина кого-то. Вслед за этим приглушенный расстоянием детский голосок пролепетал:

– Дядя, спасибо!

Старшина поперхнулся и заморгал глазами. Надо было, наверное, что-то ответить, но он не нашел подходящих слов и почему-то приложил руку к головному убору.

С. Харченко
У СМОЛИСТЫХ СОСЕН
Стихи

 
Снова видно утром неба просинь
В сетке веток, что раскинул бор.
На прицел берет верхушки сосен
Солнца луч, летящий из-за гор.
 
 
Тишина вокруг. Еще не жарко.
Пять минут – и прозвучит подъем.
Ходит часовой у стен ружпарка,
И стоит дневальный под грибком.
 
 
Да, у этих, у смолистых сосен
Дышится и легче, и бодрей…
Жаль, что все же увезет нас осень
В городок из летних лагерей.
 

А. Трофимов
МАЙОР МАКАРЫЧЕВ
Рассказ

Михаил Николаевич пошарил рукой под дощатым крыльцом, отыскивая ключ, куда Нина клала его обычно. Пальцы натыкались на щепки, гнутые гвозди, кусочки засохшей глины, но ключа не было. Макарычев разогнулся, раздраженно стряхнул приставший к рукаву мусор.

– Вечно эта история, черт бы побрал…

Майор достал портсигар, нервно размял папиросу и, кинув ее в подрагивающие губы, огляделся. Солнце стояло высоко. Дощатые офицерские домики, окруженные густым березняком, притихшим и безмолвным, были пустынны. Лишь в глубине леса, ближе к дороге, играли в войну ребятишки. Макарычев потер ладонью шуршащий щетиной подбородок и решительно подошел к окну, чтобы открыть его и, может быть, таким путем пробраться в свою комнату. И уже тут, увидев торчащее в щелке наличника кольчико ключа, вспомнил: жена предупредила, что ключ будет класть теперь только сюда. Майор, успокаиваясь, пожевал папиросу, не докурив, бросил ее в противопожарную бочку и открыл дверь.

Навстречу дохнуло приятной прохладой. Гладко струганный пол чисто подметен, на единственном окне занавески, простенький, с облезшей краской стол накрыт белой скатертью. На примитивно сложенной солдатскими руками плите рядком стояли кастрюльки и поставленная на ребро стопка тарелок. Бросив на кровать фуражку и ремень, Макарычев подошел к плите. Холодный борщ, подернутый желтоватой пленкой, чищеный вареный картофель.

Майор вздохнул, присел на корточки перед дверцей печурки, взялся за лучины. Не хлебать же холодное!

Когда в комнату вбежала запыхавшаяся Нина, Макарычев стоял, отвернувшись, у шкафа и зубами вытеребливал из пальца занозу.

Нина поставила на пол сумку, притронулась к мужу. Встретив угрюмый взгляд, сникла, засуетилась у плиты.

– В военторг масло привезли… Вот и задержалась.

Вызывая аппетит, зашипело на раскалившейся сковороде масло, Нина повязала передник и стала нарезать вареный картофель, искоса поглядывая на мужа. Потрогав чайник и убедившись, что вода согрелась, она приготовила бритвенный прибор, присела рядом с Михаилом.

– Устал?

– Не особенно, Нина. Тебя вот жаль. Доконает работа. В перерыв отдохнуть бы надо, а ты – в очереди.

– Миша, – робко перебила Нина, – а дома одна я совсем изведусь. К библиотеке уже привыкла, к солдатам. Умные, начитанные ребята. Из твоего батальона много. Ефрейтор Тимкин – хороший ведь парень, верно?

Макарычев, соскребавший со щек намыленную щетину, неопределенно промычал. Нина прошла к плите, поворошила ножом картофель и продолжала:

– Это его затея – провести разбор книг о танкистах. Сегодня соберемся.

– Опять до отбоя?

Нина замолчала. Подавая флакончик с одеколоном, она пристально посмотрела на осунувшееся лицо мужа, на новые паутинки седины. Даже из брови завитком выбился белый волос. Жалостью сжало сердце. Она положила руку на голову мужа и, заглядывая в глаза, сказала:

– Уволюсь я, Миша, ладно?

Макарычев встревоженно заморгал. Скрывая появившееся оживление, он заговорил:

– Не знаю, не знаю, что и сказать, Нина… Библиотека, конечно, никуда не уйдет. На зимние переедем, легче будет. Все же город…

– Ну хорошо, я уйду из клуба, – печально произнесла Нина.

Кушали молча. Нина думала о своем, Макарычев же не находил слов: какие-то противоречивые мысли барахтались в голове. Разобраться в них сейчас было трудно. Молчание нарушила Нина.

– Миша, ты бы зашел сегодня в библиотеку. Ведь я в вашем деле ничего не смыслю. Ты очень занят?

– Не очень.

– Приходи, ребята рады будут фронтовика послушать.

– Им хватает времени меня слушать. Каждый день видимся… А некоторым бы не книжки, а встряску хорошую…

Нина не раз была случайным свидетелем нелестных отзывов о своем муже. Нельзя сказать, что солдаты не любили его, но и не питали особой привязанности. Угрюмый взгляд из-под лохматых бровей неразговорчивого майора отпугивал воинов, и все личное они всегда старались разрешить с замполитом.

…И все же майор Макарычев зашел вечером в библиотеку.

«Нечего до полночи засиживаться», – раздраженно думал он по дороге.

«Амбразура», как в шутку называли солдаты окно, через которое ведется выдача книг, была прикрыта изнутри ставней. Но Нина была там. Он слышал, как она напевала вполголоса, перекладывала какие-то тяжелые книги.

Командир батальона только что беседовал с механиком-водителем сержантом Струковым. Сегодня пришел приказ о присвоении ему звания мастера вождения. Кажется, давно так просто и дружески не говорил Макарычев со своими подчиненными. Сержант, радостный, шел с ним до самой библиотеки. Макарычев с удивлением узнал, что Струков один, «как перст», все родные погибли во время войны, что осенью, когда придет приказ о демобилизации, он думает подать на сверхсрочную. Только пойдет в рембазу. «Не хочет со мной работать», – отметил Макарычев.

За дощатой стеной библиотеки послышались возбужденные голоса. Сослуживцы, тискали в объятиях Струкова, поздравляли. Майор подошел к окну. Солдаты толкались в курилке.

– Прекратить восторги! – раздался притворно строгий голос ефрейтора Тимкина. – Это же обычное дело у танкистов – быть молодцом. Чего же галдеть? Вот, пожалуйста, тоже танкист. Пишут о нем…

Зашелестела газета.

– А ну, рассаживайся.

– Кто там такой, о каком танкисте говоришь?

– Выключай свой громкоговоритель и слушай.

– У Тимкина дед в гражданскую танк бачил, не о нем ли пишут?

Наконец, шутки смолкли, и майор Макарычев услышал громко прочитанный заголовок газетной статьи: «Экскаваторщик Федор Матвеевич Дубов».

Из книгохранилища вышла Нина и встала рядом с мужем.

Сгрудившись около Тимкина, танкисты слушали. Ефрейтор читал:

«Это были трудные для строителей дни. Песчаные смерчи столбом поднимались в мутное небо, а затем с силой обрушивались на землю, сбивая с ног людей, засыпая машины. Экскаваторщик Федор Дубов, изучивший особенности этих мест еще в дни войны, многое предусмотрел. Надежно было укрыто большинство трущихся механизмов, подвезены запасные детали и тросы. На работе в такое время могло случиться всякое».

Макарычев взял потухшую папиросу, взволнованно раскурил. Жена недоуменно посмотрела на его подрагивающие руки.

– Ты что?

– Все объясню, Нина. Мысль дикая, но мало ли что бывает…

«Сейчас, – продолжал Тимкин, – когда идут завершающие работы, Федор Матвеевич Дубов готовит трассы для отводных каналов. Он часто шутит:

– Снова траншеи рою, снова в бою.

Эти слова Дубов произносит не напрасно. В степях, выжженных беспощадным солнцем, бывший танкист дрался с врагами нашей Родины, а теперь строит Волго-Донской канал. О его боевых заслугах красноречиво говорят два ряда орденских ленточек на отвороте пиджака…»

Макарычев взял жену под локоть, отвел от окна.

– Сегодняшняя газета?

– Да, только что принесли.

Майор прошел следом за Ниной, прикрыл дверь.

– Дай-ка мне.

Отыскав очерк о Дубове, он прищурился.

– Нинуся, ты помнишь Федора Дубова?

– Какого?

– Того, что на нашей свадьбе был, а потом уснул за столом.

Нина засмеялась.

– Рябоватый такой? Все какой-то анекдот рассказать пытался. Только начнет, расхохочется и забудет.

– Да, и за тобой немножко ухаживал.

Нина по-девичьи зарумянилась.

– Так вот, это о нем.

Нина взглянула на портрет.

– Не узнать. Ого, какой стал!

В дверь постучали.

– Нина Сергеевна, – ворвался ефрейтор Тимкин, но, увидев командира батальона, примолк, смущенно вытянулся.

– Ну, что у тебя? – мягко произнес Макарычев, – говори, не обращай на меня внимания.

– Я вот насчет-чего, Нина Сергеевна. Ребята говорят, надо письмо написать Дубову. Наш брат – танкист. Вот бы сегодня, когда все соберемся. Поможете?

– А вы майора попросите, – Нина лукаво улыбнулась. – Дубов его хороший приятель.

Ефрейтор недоверчиво покосился на командира, вопросительно поглядели друг на друга солдаты, стоявшие за дверью.

Разговор наладился не сразу. Пришлось трижды сказать «садитесь», пока солдаты набрались смелости сесть в присутствии командира батальона. Все казалось, что сейчас он у кого-то заметит слабо пришитую пуговицу или несвежий подворотничок, вспомнит какую-нибудь прошлую оплошность или выговорит за грязное оружие.

Нина Сергеевна сидела неподвижно, сжав в кулачках газету. Заметив, как пульсирует на виске Михаила вздувшаяся жилка, она встала, подошла ближе.

– Федора Дубова я тоже немного знала… Он на нашей свадьбе уснул.

Солдаты улыбнулись. Тимкин удовлетворенно хохотнул.

– Проснулся уже под утро, пожевал огурец и спрашивает: «Чего замолчали, давайте песню споем». Ему никто не ответил. Тогда он убежденно заявил: «Вот, говорил же: пейте помаленьку, иначе спать завалитесь».

Напряженность растаяла. Макарычев смеялся вместе со всеми.

– Веселый парень был, – подхватил он разговор жены. – Любили его в батальоне.

Беседа затянулась. Офицер вспоминал боевые эпизоды, в которых главным героем был механик-водитель старшина Федор Дубов.

– Танк водил – дух захватывает! А каким пришел ко мне в экипаж… Сердце екнуло: обмундирование на нем мешком, вида никакого, взгляд вроде растерянный. Ну, думаю, навязали гирьку на шею… После обеда смотрю – новичок танк ощупывает. Ходит, заглядывает всюду, любопытствует. Не выдержал, подхожу и спрашиваю: «Трудная штука?» – «Очень», – отвечает. – «Боишься?» – «Чего бояться-то?» – «Как чего, – рассердился я, – а вдруг ничего не поймешь, ничему не научишься?» – «Нет, – говорит, – товарищ старший лейтенант. Как это можно не изучить, когда желание есть?» И взгляд у него сразу другой стал – строгий, с упряминкой.

Поверил я. Нельзя человеку не верить, если у него желание есть, любовь к делу. Позже мы много беседовали, подружились. Я ведь с малолетства с техникой вожусь. – Майор улыбнулся. – Пяти лет у матери швейную машину портить научился, а в десять – исправлять. До армии механиком в МТС работал… Так вот, он все слушал, расспрашивал. Задумается иногда и скажет: «Был портным, теперь – танкист. Смехота…»

– Так вот, это тот самый Федор Матвеевич, с которым шел я по фронтовым дорогам… Да, были дела, ребята… Вспомнишь – и молодеешь вроде.

– А вы уж и не так стары, – набрался храбрости Тимкин.

Нина благодарно улыбнулась. Макарычев похлопал его по плечу.

– Был сноп казист, да вымолочен, кажись.

– Ну уж, придумаете… А как вы, товарищ майор, насчет письма? Нина Сергеевна поддерживает.

– Коли Нина Сергеевна за, то мне-то подавно надо соглашаться. Вы, комсомольцы, и сделайте это. О себе расскажите: как учитесь, как трудности преодолеваете. Примеров много. Вот хотя бы о сержанте Струкове. Порадуйте строителей. Есть чем.

Возвращались Макарычевы домой вместе. Нина то и дело спотыкалась на кочковатой, пролегшей по высохшему болоту тропинке. На душе у нее было легко. Лишь вспомнив свое обещание уйти с работы, она хмурилась, переставала смеяться. Майор, разговорившись с солдатами, не переставал говорить и сейчас. На память приходили новые эпизоды, подробности того или иного случая.

* * *

Горячее июльское солнце безжалостно припекало. За ночь земля не успевала остывать. Пыль на дорогах так и лежала теплым, рыхлым покровом. Постепенно испарения насыщали воздух, солнце едва проглядывало сквозь пылевую завесу, но его жаркое дыхание доставало всюду. Понурились жухлыми ветвями молодые березы, под серым налетом пыли скучали сосенки. Даже всегда трепещущий осинник замер в тишине.

Ждали дождя. Но проходил день, наступал другой, и снова раскаленный воздух начинал испытывать крепость солдатских душ. Танкистам на учениях доставалось больше всех: трудно в такую жару в стальной коробке. В ожидании дальнейших распоряжений они, поставив машины на опушке леса, забрались в кустарник, отбрасывающий мало помогающую тень.

С поля несся неумолчный стрекот цикад. Тимкин лениво ворчал:

– Что растрещались эти самые кузнечики… Кому обрадовались?

– Тебе, наверно, – пошутил сержант Струков.

Тимкин не ответил, задумавшись о чем-то.

– Интересно, – спросил его сосед, – на Волго-Доне сейчас тоже жара или лучше стало?

– У воды всегда прохладней. Вон у Цимлянского моря, пишут, роса всю ночь лежит, а раньше в тех краях и выпадала-то часа на два.

– На канал бы сейчас, – мечтательно проговорил лежавший навзничь небольшого роста танкист.

– Комбинезон отстирать? Влепить тебе пару нарядов – без канала бы обошелся.

– Не трожь его, Тимкин, видишь, человек сомлел, – заметил Струков.

– Сомлел? Жаль, майор Макарычев его в этом одеянии не видел. Иметь бы ему бледный вид.

– Да-а, от комбата не поздоровится.

С дороги послышался треск мотора. Все разом вскочили и высыпали на проселок. Поднимая клубы пыли, в их сторону мчался мотоцикл. А позади него на темном небе уже играли молнии. Зашевелился воздух. Потянуло прохладой.

– Ну, хлопцы, радуйтесь. Письмо от Дубова! – объявил приехавший письмоносец.

Накаленное небо враз прохудилось. Хлынул дождь и загнал танкистов под брезент. О чтении письма нечего было и думать.

Собрались после ужина. Через поднятые полы палатки тянуло нежной прохладой. У входа стояли солдаты других рот.

– Тимкин, майору говорил о письме? Надо бы пригласить его.

Предложение, высказанное сержантом Струковым, на этот раз никого не поразило. Раздались голоса:

– Чего раньше думали?.. Человек, может, отдыхать лег…

– Тихо, братва, мигом слетаю, – вскочил Тимкин, но в палатку уже входил майор Макарычев.

– Садитесь, садитесь… Читайте, ефрейтор, послушаю.

Тимкин развернул письмо.

«Дорогие друзья! Крепко жму ваши руки, руки дорогих мне танкистов, и передаю искренний привет от моих товарищей – строителей Волго-Донского канала. Сейчас, когда вы читаете это письмо, пароходы идут из Дона на Волгу, уходят к Москве и Астрахани, в Одессу и Севастополь, к десяткам других портов пяти морей нашей Отчизны.

Много вспоминаете о моих фронтовых делах. Догадываюсь, чья это работа. Но, честное слово, ваш командир и мой друг преувеличил. Так и передайте ему. Любит он, ребята, свои заслуги приписывать другим. Мои боевые подвиги – его заслуга, мои сегодняшние успехи – также его заслуга. Он – мой командир и воспитатель. Благодаря Макарычеву я полюбил по-настоящему труд, нашу технику.

Для танкиста, пожалуй, самое трудное – вождение машины через препятствие с закрытым люком. Танк на больших оборотах взбирается на вал, и ты видишь только узкую полоску неба в ряби облаков. Затем эта полоска скользит вверх: значит, танк начал переваливаться. Вот здесь-то водитель должен почувствовать центр тяжести машины. Опоздаешь сбавить обороты – с сильным ударом машина сунется вниз, рано сбавишь – скатишься обратно. Уловить нужный момент не просто!

Вы прекрасно знаете состояние танкиста, идущего на препятствие, понимаете и чувствуете центр тяжести машины. Михаил Николаевич Макарычев учил меня чувствовать центр тяжести и в жизни. Центр тяжести у танкистов – это самый ответственный момент в преодолении препятствия.

Он рассказал вам о моих делах, а о себе, конечно, нет. Возьмите-ка в своей библиотеке вашу солдатскую газету за фронтовые годы. Прочитайте в ней, как ваш командир во главе группы танков первым ворвался в сильно укрепленный город, как однажды он, сам раненный, трое суток тащил на себе из вражеского тыла обожженного Федора Дубова, как старший лейтенант Макарычев своим танком уничтожил батарею противника. Многое можете вы узнать из газеты о своем командире. А приеду – расскажу кое-что сам».

…Выйдя из палатки, майор Макарычев закурил, жадно вдыхая дурманящий дым папиросы. Недовольство собой овладело комбатом. При чтении письма чувствовал он себя неловко. Но нельзя же было встать и ни с того ни с сего уйти. Подчиненные же не замечали состояния майора. С каждой новой прочитанной строкой они становились оживленнее, то и дело слышались восхищенные восклицания. Сидевшие в отдалении перешептывались, с любовью поглядывая на командира.

После чтения письма солдаты забросали майора вопросами.

– В другой раз, в другой раз, ребята, – отмахивался он, желая поскорее остаться один.

Выручил сигнал горниста.

Когда Макарычев подошел к своему лагерному домику, Нина возилась у двери, тщетно пытаясь попасть ключом в замочную скважину. Михаил Николаевич осторожно обнял ее сзади, отстранил и быстро отомкнул замок.

Вошли, Нина скинула шляпку, заторопилась к печке.

– Миша, я в одну минуту… Пока умоешься – все будет готово. Ужин я в столовке взяла, только подогреть.

– Угомонись, Нинуся, посиди.

Макарычев повесил китель на спинку шаткого стула, усадил на него жену.

– От Дубова есть что?

– Ох, – спохватилась Нина, – забыла совсем. Ребятам твоим от него было и тебе.

Нина Сергеевна достала из сумки письмо.

– Вот.

– Полей, пожалуйста.

Макарычев, подвернув воротничок сорочки внутрь, склонился над тазиком. Нина, черпая из ведра эмалированной кружкой, стала лить воду на широкие ладони мужа. Держа письмо в другой руке, она быстро пробежала его глазами.

– В отпуск собирается, к нам в гости.

Майор стряхнул ладони над тазом, взял с плеча Нины полотенце.

– Молодчина. Не забыл все же…

В печке гудел огонь, съедая сухие, смолистые чурки. Его красноватые языки виднелись сквозь щели треснувшей чугунной плиты.

– Боже мой, как же мы его встретим, – женщина растерянно оглядела тесную, оклеенную обоями комнату. – Еще хорошо, что заявление написала. Завтра же и отдам начальнику клуба.

Макарычев подошел к жене.

– Тебе не хочется работать?

– Не могу видеть тебя вот так… Больно… И ты же сам хотел этого, Миша.

– Тяжело мне что-то… Тянешь лямку, а все, как у той бабки, – ни на печи, ни на лавке. Это лето и в батальоне дела паршивые. Нервы, что ли… Пойдем-ка, Нина, на воздух. А насчет работы… Брось, Нинуся, не думай об этом. Понимаешь – надо работать, надо…

Макарычевы вышли на крыльцо; обнявшись, глядели, как после некоторого перерыва в небе снова с яростным грохотом сталкивались тучи, рвались в клочья и омывали запыленный березняк дождевыми потоками.