Текст книги "Большое сердце"

Автор книги: Борис Рябинин

Соавторы: Олег Коряков,Олег Селянкин,Ефим Ружанский,Лев Сорокин,Елена Хоринская,Николай Мыльников,Юрий Хазанович,Николай Куштум,Юрий Левин,Михаил Найдич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

Опять появился бомбардировщик. Израсходовав бомбовый запас, он пустит сейчас в ход пулеметы.

Проклятый!

Усилием воли Павел заставил себя позабыть о том, что осталось позади. Он помнил только об одном: там ждет батарея…

Одинокий грузовик, преследуемый самолетом, с бешеной скоростью проследовал по шоссе до деревни, свернул на луг и, проделывая головоломные петли, исчез за пригорком.

* * *

…Лейтенант Логовой озабоченно отнял от глаз бинокль. Без сомнения, противник опять готовился к атаке. Под прикрытием артиллерийского и минометного огня вражеская пехота скапливалась на исходном рубеже. Несмотря на то, что косые лучи вечернего солнца слепили глаза, лейтенант явственно различал в высокой траве черные точки, перебегавшие от куста к кусту. Эх, ударить бы по ним картечью! Но мало снарядов. Последние на исходе. Нужно сберечь их к тому критическому моменту, когда начнется атака.

Бойцы, лежа в укрытиях, готовые каждое мгновение занять свои места у орудий, молча ждали повторения попыток врага опрокинуть нашу оборону.

Ждать пришлось недолго. Завыли мины, с угрожающим ревом рвались снаряды, предвестники атаки. Огонь нарастал с каждой минутой. Но труд был напрасен: гитлеровцы никак не могли обнаружить хорошо замаскированную батарею Логового и бесцельно растрачивали боеприпасы. Вся эта разрушительная сила ложилась вне пределов батареи безо всякого вреда для обороняющихся.

Внезапно обстрел прекратился. В наступившей тишине донеслись обрывки чужой команды, глухо затакали пулеметы. Гитлеровцы поднялись и пошли вперед.

Лейтенант Логовой расчетливым взглядом окидывал поле сражения. Пусть подойдут поближе, тогда ни один выстрел не пропадет даром.

Из леска вынырнули четыре танка. Ого, значит, немцы получили подкрепление! Лейтенант тревожно оглянулся: а снарядов все нет.

Танки быстро приближались. В промежутках между ними, пригибаясь, бежала пехота. Уже можно рассмотреть лица солдат…

– Огонь!

Деловито заговорила батарея. Две громыхающие железные махины были подбиты первыми же выстрелами и мгновенно превратились в пылающие факелы. Снаряды рвались в гуще наступающих. Видно было, как фигурки в голубовато-зеленых мундирах, будто вздернутые за нитки марионетки, взлетали и падали, чтобы больше не встать. Секунда замешательства – и уцелевшие танки повернули назад. Оставшаяся без поддержки пехота крепилась недолго. Не обращая внимания на крики и ругань офицеров, солдаты валились в траву, пытались ползти и, не выдержав, бежали назад без оглядки.

Атаку отбили. Которую уже за этот нескончаемо долгий, непередаваемо трудный день! Лейтенант вытер с лица пот, засек время. На лугу догорали фашистские танки, слышались стоны раненых.

– Долбанули славно, – переговаривались артиллеристы.

А снарядов нет и нет… У лейтенанта защемило сердце. Но лицо, голос оставались по-прежнему невозмутимы, точно все это предвиделось заранее и никакой угрозы для защитников рубежа нет. На командира смотрят бойцы: спокоен он – спокойны и уверены они.

Противник стал опять накапливаться для атаки. Все-таки фрицы во что бы то ни стало хотели сломить сопротивление упрямой батареи.

…На этот раз они положительно решили смести с лица земли ненавистную батарею. Они молотили с упрямством методическим, чисто немецким, постепенно перемещая огонь по большому пространству.

Эта бесцельная молотьба даже вызвала улыбку на бесстрастном лице лейтенанта. Все же это очень забавно: таким количеством боеприпасов можно было бы разгромить целый полк, уничтожить долговременные укрепления.

Но снаряды, снаряды… Жаль, невыносимо жаль уступать неприятелю место, которое обороняли так самоотверженно. И очень удобная позиция – укрытая, незаметная и с широким обзором. За целый день боя – всего двое раненых.

Вражеская мина с пронзительным воем плюхнулась рядом со снарядными ящиками. Ящики вспыхнули. Последний боевой запас! Наводчик Нефедов, молодой парень из приволжской деревни, выскочил из укрытия и сбил пламя песком и водой.

В это самое время началась новая атака.

Залп! Залп! Подбит еще один танк, рассеяны большие группы пехотинцев. Однако остальные движутся, подгоняемые бранью офицеров. Лейтенант Логовой чувствует, как все нервы у него напрягаются до предела. Он ждет самого страшного, ждет – и слышит:

– Снарядов! Снарядов!

Нет больше снарядов. Вот оно, самое страшное – артиллеристу остаться без снарядов – пришло…

И тогда полный, холодной, непреклонной ярости, он командует своим обычным, может быть, лишь чуть-чуть изменившимся, так хорошо действующим на сознание бойцов голосом:

– Пулеметчики, к бою!

Нет, они не отдадут этого места, которое уже полито их кровью. Есть еще ручные пулеметы. А потом – гранаты. И еще есть мужество, которым вооружен каждый – от рядового до командира.

Батарея молчала, говорили пулеметы. Но разве сравнишь пулемет с хорошей пушкой? Фашисты догадались, почему затихла батарея, и это сразу придало им храбрости.

Посуровевшие, с застывшими лицами, артиллеристы били по врагу из винтовок. Иные уже ощупывали гранаты. А наводчик Нефедов быстро перетягивал бечевочкой связку гранат – гостинец для немецкого танка.

И в эту минуту послышалось фырканье автомобильного мотора. Из-за кустарника на полной скорости вывернула затянутая брезентом машина. Шофер, высунувшись из кабины, махал пилоткой и кричал:

– Снаряды, снаряды привез!

Этот крик возвращал к жизни. Теперь дудки! Еще посмотрим, господа фашисты, кто кого!

И опять готовы орудия разить врага. Но лейтенант не торопится. Пусть подумают враги, что батарея беззащитна.

Ошалевшие от неожиданной удачи, гитлеровцы шли, как на параде. Танк вырвался вперед и мчался, мчался – только мелькали гусеницы.

– Прямой наводкой – огонь! – весело закричал лейтенант.

Зычно рявкнула батарея. Артиллеристы, деловитые, с разгоревшимися лицами, работали, как черти. Залп сливался с залпом. Танк вспыхнул, поднялся на дыбы и опрокинулся, точно смертельно раненное животное. Столб черного дыма взметнулся к небу. Гитлеровцы шарахнулись, побежали. Раненые уползали вслед за бегущими.

Маленький усталый шофер с забинтованной головой сидел на подножке своей машины, отмеченной во многих местах пулеметными пробоинами, вперив глаза в землю, безучастный ко всему. Лейтенант Логовой направился к нему. Шофер вскочил, сделав руки по швам.

– Спасибо за службу! – отчеканил лейтенант.

– Служу Советскому Союзу, – четко ответил боец-водитель.

– Почему грустный вид, товарищ?

Лейтенант сделал жест, чтобы шофер снова сел.

Павел часто-часто заморгал, как бывало у него всегда в минуты большого душевного волнения. Казалось, он сейчас расплачется.

– Товарищ у меня остался там… Вместе сюда ехали… Герой! – едва слышно уронил он, продолжая стоять, и голос его осекся.

– Понимаю, – твердо сказал лейтенант и, взяв под козырек, вытянулся, как на карауле.

На батарее стало торжественно-тихо.

Е. Ружанский
ФОНАРЬ
Рассказ

Степа дежурил в эту ночь на крыше, охраняя здание своей школы.

Лишь вчера сюда привезли раненых. Их разместили по классам в первом этаже. По коридорам бегали санитары с носилками, у ворот дежурили красноармейцы с винтовками. Школа стала госпиталем.

Поэтому, придя сегодня на дежурство, Степа волновался, словно впервые поднялся на эту крышу темной осенней ночью. Слух и зрение его были обострены. Каждый шорох настораживал. Несколько раз обошел он свой участок крыши, окликая товарищей и расспрашивая их о том, как им дежурится.

– Все нормально, Степа, да вот озяб малость, – ответил Володя Еремеев, дежуривший по соседству.

Подумав немного, Степа сказал:

– Давайте, ребята, на чердак! Погрейтесь немного.

Ребята спустились на чердак, а Степа остался один на крыше.

Под ногами темнела улица, знакомая до мелочей, исхоженная, родная. Он и в темноте мог точно определить, где находится булочная, где газетный киоск.

Внизу лежал родной Ленинград, и Степа, чувствуя себя стражем этого притихшего города, не замечал ни ветра, ни стужи.

Вдруг ему показалось, что на противоположной – через улицу – крыше блеснул и погас огонек. Степа стал внимательно присматриваться. Однако ничего там больше не светилось.

«Померещилось», – подумал он, но уже никак не мог оторваться от того места, где блеснул огонек.

Но вот по небу, упираясь в тучи, прошелся прожектор. Пучок лучей скользнул по крыше, и Степа увидел: у дымоходной трубы притаился человек.

В это время прожектор уже снова шарил по грязно-серым тучам, словно пытаясь пронзить их. И Степа так больше ничего не заметил на погрузившейся в темноту крыше.

Прошло, наверно, много времени. Степа озяб и собрался уже на чердак погреться, когда снова на противоположной крыше блеснул свет.

В темноте огонь был ясно виден, он горел, как ночной костер в степи.

«Пожар?» – с тревогой подумал Степа. Он хорошо знал, что этот дом, разрушенный снарядом, пуст. В нем никто не живет. Откуда же огонь? Ведь там и дежурных никого нет…

«Надо милиционеру сказать», – решил Степа и позвал ребят.

Володя Еремеев и Костя Красин поднялись наверх и, увидев мерцающий огонек, сразу согласились со Степой:

– Да… Тут что-то неладно… Надо заявить…

Но Миша Корольков, худенький, низкорослый и обычно молчаливый мальчик, вдруг горячо выступил против:

– Конечно, милиционеру заявить легче всего. Сказал – и с плеч долой… А вот если бы самим проследить да поймать того сигнальщика!.. А так что – заявили, а сами в кусты…

Вой сирены не дал ему договорить, но было ясно: Миша Корольков считал их трусами.

– Подумаешь, герой! – обидчиво воскликнул Костя Красин.

А Володя Еремеев обычным для него шутливым тоном заявил, стараясь избежать спора:

– Все нормально! Поручим Мише Королькову проследить за сигнальщиком. Милиционеру тоже сообщить надо.

А Степа смотрел на крышу и словно не слышал, о чем спорили товарищи.

Все сильней и сильней гудели сирены: заводские, корабельные, уличные… Казалось, никаких звуков больше не существовало, кроме гудящих сирен, наполнивших собою эту темную, как деготь, ночь.

– А ну-ка, Миша, пойдем со мной, да быстро, – заторопился Степа. – А вы, товарищи, глядите в оба… Дело такое, сами понимаете. Воздушная тревога, а тут рядом с госпиталем – сигнальщик. Его нужно сейчас же…

Он не договорил. Загрохотала, заухала неподалеку зенитка, за ней вторая, третья…

Степа с Мишей стремглав побежали с лестницы вниз. У ворот их остановил дежурный.

– Куда?

– Мы с крыши… с крыши, – на ходу ответил Миша Корольков, показывая рукой.

– Мы – дежурные… с крыши, – торопливо ответил и Степа.

– Постой, постой! Какая крыша, причем тут крыша? – снова остановил их красноармеец.

– На соседней крыше огонь… – заикаясь и перебивая друг друга, ответили они и выскочили на улицу.

– Ну и ребятки, – пробормотал им вслед красноармеец улыбаясь. – Померещилось – огонь на крыше… В войну играют… А тут не до игры…

Ребята тем временем бежали к перекрестку. На полпути Миша Корольков вдруг заявил:

– Не пойду я к милиционеру, Степа. Иди сам, а я тут подожду.

Степа махнул рукой, мол, «как хочешь, некогда разговаривать с тобой», и побежал дальше.

Когда он вернулся с милиционером, Миши нигде не было видно.

«И куда бы он мог деваться?» – с досадой подумал Степа.

Исчезновение товарища срывало весь его план. Степа предполагал, что вместе с милиционером он поднимется на крышу, а Миша будет дежурить внизу, у чердачной лестницы. А теперь…

– Ну, где ж твой приятель? – спросил милиционер.

Он первым вошел в полуразрушенный дом и очутился у темной лестницы, ведущей на чердак.

– Сбежал, видать, твой приятель, – продолжал милиционер и добавил: – Ну, ты оставайся тут и смотри. Если кто-нибудь появится, проследи, куда он пойдет.

И милиционер бесшумно и вместе с тем быстро стал подниматься по ступенькам.

Степа, недовольный и расстроенный, прижался спиною к стене и стал наблюдать, прислушиваясь к каждому звуку.

Перед ним поднималась темная, узкая чердачная лестница, и никого не было на ней видно.

Вдруг Степа услышал какой-то шорох. Он встрепенулся, прислушался. Ему послышалось, что там, наверху, кто-то затопал, застонал. Степа оглянулся – никого вокруг не видно. Темнота и тишина стояли здесь, рядом, плечом к плечу, притаившись, как два злодея.

Колени Степы задрожали мелко и часто. Мороз прошел по коже. Степа шагнул вперед и немного успокоился. Через несколько секунд, окончательно овладев собой, он уже взбирался по лестнице.

Добравшись до чердака, Степа услышал громкий окрик милиционера:

– Стой!

И в ту же минуту какая-то длинная фигура прыгнула с крыши через слуховое окно на чердак. По крыше тяжело прогремели сапоги, и снова послышалось:

– Стой!

Тогда та же длинная фигура метнулась от окна к лестнице. Степа понял: это сигнальщик. Не раздумывая, Степа бросился ему под ноги, и тот со всего размаха грохнулся наземь, ударившись головой о дверной косяк.

Незнакомец глухо застонал, выругался, заворочался, но подняться на ноги не смог.

Милиционер был уже на чердаке и поясом связывал ему за спиной руки.

– Слушай, паренек, – сказал Степе милиционер, – там, на крыше, посмотри, не твой ли приятель. Опередил он нас с тобой, дружище…

Степа вскочил на крышу.

Возле дымовой трубы лежал навзничь Миша Корольков. В одной руке у него был зажат кирпич, а в другой – обрызганный кровью погасший фонарь, отнятый у сигнальщика…

Увидев товарища, он приподнялся:

– А этот где? Не убежал?

– Нет, не убежал, Мишенька, не убежал.

– Хорошо! – проговорил Миша счастливым голосом и, выпустив из ослабевших рук кирпич и фонарь, обнял Степу за плечи.

М. Гроссман
ТРОЕ СУТОК
Рассказ

В бархатном небе висит неподвижно луна.

Холодные и мертвые лучи мерцают в воздухе.

Земля вспухает от воды. Мутные потоки распирают берега ручьев, покачивают водоросли на болоте, оголяют у сосен могучие узловатые корни.

Неподалеку чернеют горбатые дзоты, тускло блестит колючка на кольях.

Вторые сутки лежат перед пулеметными гнездами разведчики Смолин, Номоконов и Швед. Позади, спрятав за чахлый кустарник головы, таятся Роман Пайчадзе и Анисим Бядуля. Вымокли все до нитки, проголодались, выругались в душе всеми словами, какие известны.

Швед несколько раз подползал к старшине. Мелко стучал зубами и шептал быстро и раздраженно:

– Старшина! Давай греться.

– Нет, сержант.

Прищуренные, красные от напряжения глаза Смолина сведены в одну точку. Это – вражеский дзот, выбранный для нападения. Смолин не уйдет из трясины. Он будет лежать здесь еще сутки или еще десять. Приказ есть приказ, леший возьми и Гитлера и болото!

Первый гвардейский корпус готовится к атаке. Штабу нужно знать, что здесь у врага? Есть ли тяжелые пушки у бригады «Мертвая голова».

Приказано идти в разведку боем.

Тяжела такая разведка и опасна!

Надо безоплошно добраться до противника, свалиться на него, как беркут на волка, и заставить огрызаться. Тогда и засечь по звуку, по вспышкам орудия и пулеметы.

Дзот, выбранный старшиной для нападения, – на левом фланге бригады. Меж дзотом и блиндажами соседней дивизии – болото. Разведчикам выгодно это: сбоку не ударят.

Двадцать шесть часов лежит перед окопами разведка – днем отползает в кусты, ночью снова тянется сюда.

– Чего ты ждешь? – шипит Швед, лежа возле Смолина.

– Экой ты торопыга, – хмурится старшина. – Потерпи.

Арон и сам понимает: гитлеровцы на автоматные очередишки разведчиков не ответят пушками и пулеметами. Не клюнут на такую приманку мертвоголовые. Смолин прав: выжечь надо их из дзота и забраться туда самим. Тогда разговор иной: враги решат, что русские пробились на левом фланге.

Старшина заметил: в полночь гарнизон дзота уходит в тыл, – может, на отдых, может, на кормежку. У пулеметов, небось, остается лишь один дежурный. Прошлой ночью так было. Если и нынче так, разведчики погладят врага против шерсти.

Луну затягивают облака. Начинает уныло бубнить дождик.

Спать хочется! Смолин пытается совладать с дремотой и… закрывает глаза. Просыпается он от шепота Шведа:

– Саша, уже полночь, а они все еще в дзоте. Начнем, что ли?

– Иди, Арон, к черту! – беззлобно ругается Смолин. Швед молча отползает на свое место.

Днем в болотине нечеловечески трудно. Утопаешь по плечи в грязной воде, не высунешь головы из кустов. Не пошевелись, не пророни ни слова. Пустая оплошка и – все под нож: и дело, и жизни. Один звук, луч, упавший на автомат, нож, загремевший о ложе, кашель – и тебя засекут огнем.

А комары! Ужасная это гнусность на войне – комары! Грызут тебя сквозь ватные куртки, свистят над головой. И покурить нельзя, чтоб отпугнуть их дымом. Тьфу, подлость!

И все же умудрились разведчики даже поспать немного. Странный и страшный это сон! Закроешь глаза и на пять, а может, на десять минут, положив пальцы на спусковые крючки, проваливаешься с головой в клейкую ямину. Но даже и во сне уши работают. Тявкают пушки, завывают минометы – спят люди. Но стоит прозвучать одному чужому, внезапному слову, – и открыты у разведчиков глаза.

Только известно: не было еще такого дня, который не сменился бы ночью. Спустилась она и на Старорусские болота, затянув сперва легкой дымкой, а потом черным пологом унылую равнину.

Снова почти вплотную подползли разведчики к передовой.

Даже Бядуля не выдержал, тихонько потрогал старшину за плечо:

– Сколько ж можно, взводный? Пытай счастье.

– Ждать надо, Анисим!

– Надо, – грустно согласился Бядуля.

Появился молоденький желтый месяц на небе, чем-то удивительно напоминающий цыпленка: не то цветом, не то глупым и милым младенчеством своим.

Для солдата луна – это тоже военная обстановка. Иногда позарез нужна она в бою, в другой раз ждешь не дождешься какой-нибудь мелкой тучки, чтоб закрыла она медную бесстрастную рожу этого соглядатая.

Светлые стрелки на часах Смолина показали без четверти час, когда возле дзота зачавкала грязь под коваными подошвами.

Старшина прислушался, поднял голову и посмотрел вперед долгим, пристальным взглядом.

У огневой точки, намеченной для налета, прошелестели голоса, прозвучала команда, затих шорох удаляющихся шагов.

И сразу Смолин почуял: прибавило силы, собранности. Так бывает почти у каждого фронтовика в короткое предгрозье боя.

– Начали!

Номоконов, стукаясь подбородком об автомат, пополз за Смолиным. Швед кинулся кружным путем – отрезать выход оставшемуся в дзоте дежурному. Пайчадзе и Бядуля остались на месте: прикрыть товарищей огнем, если что случится.

Дзот был совсем под рукой, когда эвенк Номоконов увидел часового.

Он стоял, привалившись к блиндажу, и, черный на черном, сливался с ночью.

Семен оглянулся на старшину, вытянул из чехла нож.

Разведчики поползли в разные стороны.

Немец почуял что-то. Как птица, стал он тянуться головой в тот край, где лежал Смолин. Потом поднял винтовку и шагнул вперед.

Тогда черная тень метнулась снизу вверх и слилась с тенью часового.

– О-ох! – приглушенно выдохнул часовой и мешком опустился на землю.

Старшина кивнул разведчикам. Швед потянул дверь на себя и очутился в блиндаже. Коптилка из небольшого снарядного патрона светилась в углу.

Через несколько секунд Швед выскочил наружу и позвал эвенка в блиндаж.

Взглянув на пулемет, Номоконов коротко улыбнулся. Это была универсальная скорострелка «МГ-39», хорошо известная разведчикам.

Повесив на себя металлические ленты с патронами, вырвав пулемет из амбразуры, Номоконов выскочил из дзота.

Эвенк положил оружие на бревна перекрытия, открыл и откинул крышку короба, вставил ленту в приемник, закрыл крышку магазинной коробки. Даже проверил: плотно ли ползун шатуна прилег к левой стороне крышки. Убедившись, – все так, как надо! – Номоконов взглянул на взводного. Смолин кивнул головой. Тогда эвенк плотно притиснул к плечу приклад из пластмассы, нажал на нижний спуск.

Длинная трассирующая очередь распорола темень ночи. Тотчас мелко и ровно застучали автоматы Смолина и Шведа. И тотчас же в ответ залаяли, захрипели пулеметы, одиночно ударили винтовки. Потом где-то закашляла скорострельная пушка, и ее поддержали басовито средние орудия.

«Пушка… пулемет… пулемет…» – лихорадочно запоминал Смолин, переползая с места на место.

А Номоконов все стрелял и стрелял.

И тут во все горло завыла вражеская оборона! Трудно уже стало различать отдельные выстрелы и очереди пулеметов.

Наконец фашисты разобрались – левый фланг бригады бьет по своим: русские прорвались на позиции!

Прошло несколько минут. Смолин вдруг забеспокоился. Огонь противника ослабевал: оправились, видно, от испуга, поняли – русских немного.

Неподалеку зачернела одна фигура, другая, третья. Послышались обрывки команд. Редкими цепями, перебегая и ложась, солдаты «Мертвой головы» обходили дзот.

Подкова все ближе, все ближе к блиндажу. И вот, сорванные с земли резким, как хлыст, криком, эсэсовцы пошли в штыки. Петля захлестнула блиндаж. Но в нем никого не оказалось.

Разведчики ползли уже к себе, когда гитлеровцы, отрезая им путь, ударили из пушек.

Люди замерли. Слабо вскрикнул Пайчадзе. До старшины донеслась его приглушенная ругань.

– Зацепило? – спросил Бядуля.

Разведчик не ответил.

Бядуля подполз к товарищу, тихонько потряс его за плечо и вздохнул.

– Что с ним? – подполз Смолин.

– Уже не живой…

– Возьми его. Ползем!

У проволочных заграждений разведчиков окатило грязью от разрыва. Смолин заскрипел зубами и громко позвал эвенка.

– Что, взводный?

Не отвечая, Смолин уронил голову, и Семен услышал бульканье воды. Еще не понимая, в чем дело, эвенк выхватил голову командира из болотной жижи. Потом вытер лицо Смолина ладонью и, закинув руку старшины себе на шею, грузно пополз вперед.

Навстречу им спешили наши пехотинцы.

На востоке чуть брезжило солнце, начинался еще один будничный солдатский день. В Ставку по проводам ушла еще одна сводка: «За истекшую ночь серьезных столкновений с противником не было. На ряде участков шла перестрелка и проводилась разведка боем…»