Текст книги "Большое сердце"

Автор книги: Борис Рябинин

Н. Тубольцев
СЫН
Рассказ

Перед глазами Айдара еще стояли лица друзей, звенели в ушах их голоса, а поезд уже мчал его по бескрайним просторам страны. Нет, не думал Айдар, когда получил отпуск, что придется ему ехать в эту сторону.

Да, отпуск!.. Об этом напечатали даже в газете. В заметке под заголовком «Подвиг» было написано:

«В полночь рядовой Айдар Муралиев принял пост. Сжимая в руках автомат, часовой чутко прислушивался к ночным шорохам. Вдруг он уловил легкий шум. Муралиев насторожился. Вскоре он заметил, что к охраняемому им объекту осторожно ползет человек.

– Стой, стрелять буду! – громко крикнул часовой, направляя на нарушителя свой автомат.

Неизвестный был задержан. Он предложил было комсомольцу большую сумму денег, прося отпустить его на свободу, но часовой с негодованием отверг это предложение.

Задержанный оказался крупным диверсантом. За бдительность и отвагу командир части предоставил комсомольцу рядовому Айдару Муралиеву краткосрочный отпуск с поездкой на родину.

Капитан П. Рыбин».

Итак, Айдар получил отпуск. А куда же поехать? Отец его погиб на фронте, мать умерла так давно, что даже сгладились в памяти черты ее лица. Запомнились навсегда только глаза ее – большие, черные, точно такие же, как у него самого.

Айдар в конце концов решил, что поехать ему есть куда: в детдоме, где он рос и воспитывался, в техникуме, где он учился, ему всегда будут рады, там много хороших, ставших ему родными людей.

Нехитрые солдатские вещи аккуратно уложены, и вот уже Айдар подготовился в путь.

В это время дверь открылась, и в комнату вошел низенький чернявый Тукаев, полковой почтальон. Десятки глаз устремились на него.

– Уже собрался, Айдар! Хорошо, что я застал тебя.

– А что?

– Тебе тут письмо есть… Вот оно, – и Тукаев подал Айдару небольшой синий конверт.

«От кого бы это?» – вскрывая письмо, думал Айдар.

Тихо, очень тихо стало в казарме, товарищи выжидательно смотрели на него.

Недаром говорит пословица, что лицо – зеркало души. Чем дальше читал Айдар, тем светлее и светлее становилось его лицо, тем сильнее блестели его глаза.

– Товарищи! Ребята! – закричал он наконец. – Я нашел родных! Отца, мать! Вот слушайте, что они пишут…

Шум в казарме стоял оглушительный. Айдара тискали, хлопали по плечам.

– Ну довольно же, довольно! – смеясь просил Айдар. Но друзья не хотели успокоиться так быстро, ведь они радовались за Айдара, как могут радоваться солдаты: все – за одного, один – за всех.

…Резкий гудок паровоза прервал его воспоминания. Вагон вздрогнул и остановился…

От железнодорожной станции до деревни Осиновка, куда нужно было попасть Айдару, расстояние немалое, добрых километров пятнадцать, если не больше.

Расспросив о дороге, он поправил вещмешок за плечами и твердыми солдатскими шагами пошел по узенькой тропинке напрямик через лес.

Тропинка вывела Айдара на большую укатанную санями дорогу. Сзади послышался скрип полозьев, фырканье лошади, и подвида поравнялась с Айдаром.

– Тпру!

Натягивая вожжи, сидевший в санях седой, с большой бородой дед крикнул солдату:

– Эй, служивый! Садись, подвезу. Далече ли путь-то держишь?

– До Осиновки, – Айдар прыгнул в сани. Дед взмахнул кнутом, и лошадь побежала. – А вы откуда?

– Э-э! – голубые, по-молодому ясные глаза деда весело блеснули. – Нам по пути. Я пчеловод из колхоза «Рассвет». А деревня наша действительно называется Осиновкой. Ну, а зовут меня Матвей Ильич Крапивников, попросту – дед Матвей.

– Меня зовут Айдар Муралиев.

– Родом, смотрю, не из Казахстана ли будешь? – осматривая Айдара, поинтересовался дед.

– Из Казахстана, – подтвердил Айдар.

Словоохотливый старик понравился Айдару.

– Так в Осиновку, говоришь, путь держишь? А к кому же это, интересно знать?.. Н-но, милая, н-но! – прикрикнул дед Матвей на приостановившуюся, было лошадь.

– К отцу я еду, – хитро взглянув на старика, ответил Айдар. – Животновод Лазарев Павел Андреевич есть у вас?

Как и ждал Айдар, слова его привели деда в недоумение: седые брови его поползли вверх, глаза недоверчиво скосились на солдата.

– Ой, служивый, путаешь ты что-то.

– Нисколько, – улыбнулся Айдар. – Хотя, правда, я его ни разу не видел, но уверен: человек он хороший.

– Верно, – живо согласился дед. – Человек он у нас всеми почитаемый. Недаром наш «Рассвет» на весь район и даже на всю область славится. Взять вот хотя, к примеру, наш колхоз и «Путь к коммуне». Соседи. А наш скот никак нельзя с ихним сравнить. Лазарев – человек понимающий, хозяин. Много работает. Да ведь без труда не вынуть и рыбки из пруда. Недаром же мы на областную выставку попали… Ну, а ты, значит, сурьезно к нему?

– Конечно, серьезно.

Дед был догадливый, немало повидавший на своем веку.

«Вот так штука, – размышлял он. – Не иначе, как нажил Лазарев сына незаконным образом. В молодости-то ведь тоже на Амур ездил, город строить. Там, поди, и нажил сынка. И что у них теперь с женой-то будет?.. Нет, не верится».

Но взглянув на Айдара, дед Матвей покачал головой: «Не верится, а факт-то – вот он».

Показалась вся в снегу Осиновка. С пригорка она выглядела длинной черной лентой, извивающейся по белому полю. За ней, вдали, темнел лес.

– Красивое место! – привстав на санях, воскликнул Айдар.

– Подъедем ближе – еще лучше покажется, – польщенный похвалой, снова оживился дед. – Богато живем. Сейчас у нас десятилетка есть, клуб свой, радиоузел, электростанция…

Но Айдар слушал его рассеянно. Чем ближе они подъезжали к деревне, тем больше он волновался. Может быть, и не так уж ласково примут его здесь, как ему кажется?

Лошадь, разбрасывая комья снега сильными копытами, бежала уже по деревенской улице. Осиновцы, завидя подводу, останавливались и с некоторым любопытством смотрели на незнакомого солдата. Перебрасывались короткими фразами, гадали: к кому бы это он приехал?

И, пожалуй, не меньше взрослых заинтересованы были мальчишки. Они уже мчались наперегонки рядом с санями, цепляясь сзади, стараясь прокатиться вместе с «настоящим» солдатом. А мальчик с облупленным носом и серыми глазенками на безбровом лице, должно быть, самый смелый, уже задавал Айдару вопросы, пытаясь узнать, почему он едет на санях, а не верхом и где у него спрятан наган.

Тем временем дед Матвей, отвешивая поклоны старым знакомым, важно посматривал по сторонам, как бы всем своим видом желая показать, что знает он что-то необыкновенное.

– Тпру! – крикнул он звонко, когда подвода поравнялась с небольшим, чисто выбеленным, аккуратным домиком с двумя березками под окнами.

– Вылезай, служивый, приехали.

Дед направился было к двери, но Павел Лазарев с женой Настей уже спешили навстречу.

«Ну, сейчас начнется», – тревожно поглядывая на собравшихся соседей, подумал дед Матвей.

Лазарев, высокий, седовласый, подошел к Айдару, взял за плечи и внимательно посмотрел ему в лицо своим пристальным взглядом. Серые глаза животновода радостно заблестели.

– Если не ошибаюсь, Айдар Муралиев?

– Так точно, – по-военному ответил Айдар.

Голос Павла, чуть дрогнул.

– Ну, здравствуй, милый сын! – и он крепко прижал Айдара к своей груди.

Но что самым удивительным было для деда Матвея, который по своей природной словоохотливости успел уже шепнуть «тайком» о «незаконном» сыне Лазарева, – Настя также радостно обняла молодого солдата.

К вечеру в избу Лазаревых поздравить Айдара с приездом собралось много колхозников.

– Ну, как вам, Айдар, наше село понравилось или нет? – интересовался низенький скуластый Андрей Дымов.

– Село хорошее, – ответил Айдар.

А восьмидесятилетняя бабка Митрофановна, узнав, что Айдар задержал крупного шпиона, приблизилась к нему и, приложив ладонь к уху, чтобы получше расслышать, спросила, как это он, такой молодой, ростом невеликий, мог «крупного-то» удержать? На это Айдар серьезно ответил, что, хотя он мал ростом, да на своей земле сила ему дана.

– В своем доме и стены помогают, – понимающе вставил оказавшийся тут же дед Матвей.

– Вот, вот! – поддержал деда Дымов.

Разговоры продолжались. Но и Лазаревы и Айдар чувствовали, что многих, если не всех, мучит любопытство. Всем было известно, что единственная дочь животновода учится в городе, а сыновей у него никогда не было… А тут вдруг откуда ни возьмись сын явился, солдат уже, да вдобавок еще казах, а Настя принимает его так же, как и сам Лазарев. Поди-ка тут разберись!

Тем временем Настя, невысокая и ловкая, поставила на стол дымящиеся вкусные щи, закуски и, ко всеобщему одобрению мужчин, четверть водки. Павел ей помогал.

– Прошу, товарищи, – жестом указывая на дверь в горницу, пригласил Лазарев собравшихся. – Встретим моего сына Айдара так, как это издавна повелось.

– Чем богаты, тем и рады, – поклонилась Настя.

Гости с шумом повалили в горницу, заняли места. Павел наполнил стаканы.

– Ну, что ж, товарищи, поздравим моего сына с приездом в родной дом.

– Павел Андреевич, – не вытерпел, наконец, Дымов. – Не мучай ты нас, объясни: в чем тут дело? Хоть, может быть, и неудобно спрашивать, а все-таки…

– Во-во, – приподнялся дед Матвей. – А то я тоже тут никак в толк не возьму, что к чему…

Заволновались, оживленно зашумели и другие колхозники.

И сразу шум стих, как только заговорил Лазарев.

– Ну что ж, друзья, расскажу я вам, кто такой Айдар и почему он приехал сюда. – Лазарев на минуту замолк, глядя в одну точку, словно собираясь с мыслями, потом вскинул голову…

Они сражались вместе. Павел Лазарев и Кадыр Муралиев.

Лазарев был командиром воздушного корабля, Кадыр – бортмехаником.

Шли жестокие бои на Курской дуге. Советские воины в упорных боях уничтожали врага, умирали сами, но не хотели уступать ни пяди земли. И на помощь пехоте взмывал в небо тяжелый воздушный корабль Лазарева.

Однажды, когда самолет, сбросив свой смертоносный груз, возвращался на аэродром, его резко тряхнуло, и почти тотчас же густой черный дым потянулся за машиной от правого мотора. Осколками зенитного снаряда штурман был убит, а радист ранен. Лазарев, тоже раненный, напряг все силы, чтобы удержать самолет, «дотянуть» до своих, но тяжелая машина, хотя и медленно, но неуклонно приближалась к земле.

– Кадыр! – стараясь перекричать шум мотора, закричал Лазарев. – Спаси их! Быстрей!

Но Кадыр и без того уже знал, что делать: подхватив на руки обмякшие тела товарищей, он подтащил их к люку и помог выброситься с парашютом.

– Теперь готовься сам, – приказал Лазарев. – Живо!

Как всегда в минуты опасности, Лазарев был спокоен. Лишь серые глаза блестели сильнее обычного, да нервно дергалось правое веко.

Кадыр, широкоплечий, коренастый, остановившись сзади Павла, тронул его за плечо. Он уже догадался о намерениях летчика, но все-таки спросил:

– А ты, как же ты, Паша?

– Попытаюсь посадить самолет, тут ведь недалеко, – спокойно ответил Павел. – Но не погибать же обоим, если посадка вдруг окажется неудачной.

– Ну, что ж, прощай, Паша.

– Прощай, Кадыр…

Бортмеханик отвернулся. Но как раз в ту минуту, когда он приготовился к прыжку, самолет резко тряхнуло. Кабина летчиков наполнилась дымом.

Кадыр бросился туда.

– Павел, Паша! – закричал он. – Что с тобой? Ты жив?

Стон, слабый, сдавленный, был ему ответом. Кадыр наклонился над окровавленным другом. Лазарев открыл глаза, взгляд его остановился на бортмеханике.

– Ты еще здесь, Кадыр? Скорей же прыгай, скорей! Смотри… – Он хотел сказать еще что-то, но голова его поникла, и он снова потерял сознание. И только тут Кадыр с ужасом увидел, что лямки парашюта Лазарева перебиты чем-то острым, должно быть, осколком.

Медлить, раздумывать было некогда. Кадыр решительно начал снимать свой парашют. Когда он, прицепил свой парашют летчику, подтащил его к люку, Лазарев очнулся.

– Ты… ты что это сделал? – Глаза Павла засверкали. Он попытался приподняться и снять с себя парашют, но не смог.

– Кадыр!

Но Кадыр бледный, словно мел, казалось, застыл на месте. Полуприкрытые глаза его смотрели через голову Лазарева, зубы крепко сжаты. Потом вдруг, словно очнувшись, он решительно приподнял Лазарева.

– Нет, товарищ капитан. Не тому учила меня партия, чтобы бросать командира в беде.

Видя, что Лазарев пытается возразить, он опередил его.

– Нет, нет, товарищ капитан. Самолет должны покинуть вы. Об одном только прошу тебя, Паша. Сын у меня, Айдар, жена больная. Найди его… прощай, Павлик, – и долго сдерживаемая, скупая солдатская слеза упала на лоб вновь потерявшего сознание Лазарева…

Сильная струя воздуха бросила его под стабилизатор машины, завертела, словно игрушку, но в следующее мгновение над ним развернулся большой белый купол. Он упал на землю, так и не приходя в сознание. А неподалеку, в лесу, ломая столетние, но уже тронутые войной великаны-дубы, рухнул его пылающий самолет. И все стихло. Лишь дымились, догорая, обломки машины…

Очнулся Лазарев в госпитале. С трудом припомнил пережитое. Уж не страшный ли это сон? Но это был не сон: он больше никогда уже не увидел Кадыра.

Лазарев принялся за поиски семьи друга. Но жена Кадыра, и без того больная, узнав о смерти мужа, слегла и больше уже не поднялась, а найти мальчика он так и не смог. Знал Павел, что Советская власть не забудет сына Кадыра, но все-таки на душе у него было неспокойно, он чувствовал себя виноватым перед другом…

Шли годы. И вот недели две назад Лазарев встретил в газете имя отличника боевой и политической подготовки Айдара Муралиева. Надо ли говорить, как он этому обрадовался. Вот тогда-то и решили они с женой Настей пригласить Айдара в отпуск к себе. Они так и написали ему, чтобы ехал он, как домой, к отцу, к матери…

Гости задвигались, зашумели. Андрей Дымов жал руку Айдару, приговаривая:

– Молодец, Айдар Кадырович, правильно сделал уж поверь ты мне.

Поздравляли Павла, Настю.

А дед Матвей, вытирая набежавшую слезу, тихо сказал Лазареву:

– Уж, ты Паша, прости меня, старика. Я было по глупости своей нехорошо про тебя подумал.

– За дружбу, – провозгласил Лазарев.

– За наших отцов и матерей! – добавил Айдар.

Лев Сорокин
СОЛДАТСКИЕ БУДНИ
Цикл стихов

НАГРАДА ИЗ НАГРАД

 
Да, коммунист за все в ответе!
Ну чем его измерить труд?
Нет выше звания на свете,
Его не всякому дают.
…У обожженного танкиста
Хватает сил едва-едва
Шепнуть: «Хочу быть коммунистом!» —
Свои заветные слова.
И партсобранье после боя,
И, как награда из наград:
«Он коммунистом быть достоин!» —
Слова заветные звучат.
Вот на краю земли целинной
Сидит у яркого костра
Над заявлением, недлинным
Солдат вчерашний
               до утра.
Он знает:
        быть за все в ответе
И беспокойней и трудней!
Но сколько есть таких на свете,
Жизнь отдающих для людей!
Пусть после смены,
               после боя
Для них наградой из наград
«Он коммунистом быть достоин!» —
Слова заветные звучат.
 

СОЛДАТ РАБОТАЕТ

 
Солдат работает лопатой.
«Зарыться в землю!» —
                дан приказ.
День жарким кажется солдату,
Хоть очень холодно сейчас.
Земля промерзла.
                Словно камень,
Она тверда и холодна,
Но под упрямыми руками
Покорной сделалась она.
Устал.
          И, может, с полминуты
Смотрел, на снежные поля.
Он любит землю,
            потому-то
И сил прибавила земля.
И он опять окопы роет,
Глядит внимательно вперед.
Земля в бою его укроет,
И он в бою ее спасет!
 

РАВНЕНЬЕ

 
Вот команда последняя отдана,
И на Знамя
Равняется строй.
И зовет первогодков
В поход оно,
И влечет их сердца за собой.
Словно память о давних сражениях,
Ордена и рубцы —
                             у древка.
И берут первогодки равнение
На бессмертную славу полка!
 

ТРЕВОГА

 
Повисла луна над дорогой,
Над лагерем —
        слой тишины.
Но краткое слово:
            «Тревога!»
Ворвалось в армейские сны.
 
 
Тревога!
Суровые лица!
И топот тяжелых сапог!
Кому она может забыться
За далью гражданских дорог?!
 
 
Пусть каждый сегодня устанет
(Дневная работа трудна!),
Но громче тревога —
              и встанет
Не взвод и не полк,
              а страна!
 
 
Тревога!
Нелегкий экзамен.
Равняется сомкнутый строй.
И держит часы пред глазами
Полковник немолодой.
 
 
…Опять тишина.
                За дорогу
Бесшумно скользнула звезда.
Но краткое слово:
                «Тревога!»
У нас наготове всегда.
 

Л. Румянцев
СТРАНИЧКИ ЖИЗНИ
Из дневника капитана Волошина
Рассказ

24 февраля.

Сегодня исполнилось 37. За завтраком Аннушка не удержалась от своей традиционной шутки: время, мол, идет, Михаил, а ты не стареешь – так же, как прежде, на год и день моложе своей армии…

Милый друг мой, а седина на висках, а лысина, наступающая с височных флангов? Это не в счет?.. Впрочем, не спорю. Называй молодым. Мне приятно. Я ведь и сам порой поражаюсь несоответствием: из зеркала на меня смотрит вполне солидный муж, а сердце такое же бойкое, как у мальчишки.

Дочь подарила рисунок – цветок невероятных оттенков, внизу подпись печатными буквами «папе». «Е», конечно, в обратную сторону. Аня подарила прекрасный кожаный портсигар с монограммой. Не забыл и командир полка. Во второй половине дня вызвал к себе. Вначале поздравил с днем рождения, а потом тоже преподнес подарочек – объявил, что переводит в мою батарею крайне недисциплинированного солдата Юрия Зудова. «Ваша задача, – говорит, – перевоспитать его. Прежний командир капитан Никифоров, как видно, не справился». Хорошее дело! А где уверенность, что я справлюсь?

По сведениям, Зудов боек на язык, знает массу анекдотов, легких песенок. Знает и многое такое, что рановато бы знать. Словом, «развит» во всех отношениях.

Такому «опытному» ничего не стоит совратить с пути истинного трех-четырех еще недостаточно стойких солдат. Это самое опасное.

Нелегкая, очень нелегкая наша работа… Так, видимо, и появляются раньше времени морщины. Как это дочка назвала их сегодня? Ах, да – «ручейки». Водила, водила пальчиком по моему лбу и говорит:

– У тебя, папа, много ручейков.

– Много, – отвечаю, – текли заботы – след оставили…

25 февраля.

Состоялось официальное знакомство.

Явился ко мне, как на парад: сапоги блестят, гимнастерка заправлена по всем правилам, пряжка сияет, подворотничок белее первого снега.

– Товарищ капитан, рядовой Зудов прибыл для прохождения дальнейшей службы!

Отчеканил и поднял на меня глаза, серые, настороженные. Попробуй, проникни такому в душу – не пустит и на порог.

Среднего роста, широкоплечий, волосы светлые, лицо загорелое, скуластое и, я бы сказал, волевое. Молча выдерживаю его взгляд, задаю несколько официальных вопросов и вдруг замечаю над верхней губой моего нового подчиненного коротенькие усики, вернее, пучки волос цвета ржавчины. Никогда не видел такой отталкивающей растительности.

– Усы рекомендую сбрить, – твердо и спокойно произношу я.

Брови у Зудова дрогнули, глаза сузились.

– Не могу, товарищ капитан, – ответил он, – раздражение кожи.

Как бы соглашаясь с его доводом, киваю головой, встаю из-за стола, собираю бумаги в сумку.

– Разрешите идти? – спрашивает Зудов.

– Вместе, – говорю, – пойдем. В санчасть.

Нарочно медлю, открываю ящичек, перекладываю в нем стопку уставов, словно ищу что-то. Вижу, Зудов переступил с ноги на ногу.

– Я не болен, товарищ капитан, – в голосе его чуть слышный оттенок удивления.

– Знаю.

– Почему же в санчасть?

– А там есть электробритва у фельдшера. Бреет без раздражения.

Лицо Зудова становится непроницаемо упрямым.

– Не пойду, товарищ капитан, – говорит он сквозь зубы.

– То есть, как?!

– Не пойду.

Сдерживаю себя, чтобы не вскипеть, не наговорить чего-либо лишнего. Конечно, никаким уставом не запрещено носить солдату усы. Официально Зудов имел на это право. Но, во-первых, его усики никак к нему не шли, придавали лицу какое-то шутовское выражение. Во-вторых, меня покоробила ложь Зудова, когда он, не моргнув, придумал «раздражение кожи».

Сложное положение. Ведь невозможно насильно сбрить ему усы. Невозможно и другое – изменить сейчас тон. Начать с приказа, а кончить увещеванием – это значит навсегда потерять свой авторитет в его глазах.

А секунды бегут. Молчание становится невыносимым. Чувствую, что кровь приливает к лицу, непроизвольно сжимаются кулаки. Будь он моим сыном, так бы проучил, что запомнил бы на всю жизнь, как перечить старшим… «Спокойно, спокойно, капитан, – урезониваю сам себя. – Ищи выход». И вдруг соображаю – не для красоты разводит он свою рыжую растительность. Не так глуп Зудов, чтобы не понять этого. Усы ничуть не красят его. Следовательно, тут нечто другое.

Поворачиваюсь к Зудову, смотрю на него в упор и спрашиваю:

– Интересно, на сколько вы договорились?

На лице Зудова явное недоумение. Я повторяю вопрос:

– На сколько вы поспорили, что отрастите усы?

Замечаю, как недоумение сменяется минутной растерянностью. Неужели я угадал?

Зудов отводит глаза. Он пытается «держать себя в руках», но это у него плохо получается.

– Не спрашиваю пока, – уверенно и настойчиво говорю я, – с кем вы поспорили. Спрашиваю – на сколько?

– Откуда вы знаете? – бормочет Зудов. Он старается вернуть утраченные позиции. – Может быть, не спорил…

Пропускаю мимо ушей это «может быть», бью в одну точку.

– Отвечайте, – десять рублей, двадцать, тридцать?

Зудов лизнул пересохшие губы. Он, видимо, почувствовал, что я не отступлюсь, а ему не на что опереться.

– Полсотни, – цедит он, злясь на свое бессилие.

Выдерживаю паузу и подвожу итог.

– Как будто вы смышленый парень, Зудов, а не понимаете, что вас просто-напросто разыграли. Да, да, – повторил я, наблюдая, как снова изменился в лице солдат, – разыграли самым явным образом… Тому, кто с вами спорил, не холодно и не жарко. Он в стороне, а вы…

Во взгляде Зудова и удивление и недоверие. Секунда, и он снова опускает глаза, стараясь скрыть свое состояние от меня.

Надо кончать.

– Так вот, – говорю я, – даю вам тридцать минут. Обратитесь к старшине, возьмите у него бритву и побрейтесь. Через тридцать минут зайдете ко мне и доложите.

Повернувшись не особенно четко, Зудов вышел.

Наедине с самим собой анализирую все, что произошло. Добился ли я победы? Трудно сказать. Эти несчастные усы – первое, несложное, хотя и непредвиденное столкновение.

Позвонила Аннушка, спросила, почему задерживаюсь. Потом передала трубку Леночке.

– Папа, приходи быстрей. Будем рожденческий торт доедать.

Эх, сладкоежка маленькая. Как мне тепло бывает дома, когда ты на коленях, когда Аннушка рядом.

Положил трубку и невольно подумал: мы часто говорим, что армия должна стать родной семьей для солдата. Именно родной семьей. Задача эта верная, но сложна она тем, что имеет ровно столько различных решений, сколько солдат в подразделении.

28 февраля.

Усы Зудов сбрил. Но установить с ним нормальные взаимоотношения, какие должны быть между командиром и подчиненным, не удалось. Впрочем, если говорить откровенно, Зудов с самого начала был мне не симпатичен.

Впервые я о Зудове услышал полгода назад. Рассказывали, что он сидел на гауптвахте, когда батарея Никифорова выезжала на учения. Через несколько дней, встретившись с сослуживцами, Зудов не упустил возможности покрасоваться. «Ползали? – спросил он с ухмылкой. – Пузом грязь шлифовали? А я отдыхал». Многие возмутились, но нашлись и такие солдаты, которые одобрительно восприняли эту издевку.

Допустить повторения чего-либо подобного я не хотел.

Желая предотвратить возможное дурное влияние Зудова на первогодков, заранее поговорил об этом со старшиной и сержантами. А те рассказали о нем солдатам. Зудов сразу же почувствовал недоброжелательность по отношению к себе со стороны коллектива и догадался, от кого исходит инициатива. При встрече со мной он, торопливо козырнув, старался быстрее пройти мимо. Приказания выполнял, но нетрудно было заметить, что каждое мое слово рождало у него внутренний протест.

Первые два дня я не придавал этому какого-либо значения. «Подумаешь, принц какой. Неужели он рассчитывал, что и таких, как он, у нас принимают с распростертыми объятиями? Нет, братец, такого не было и не будет…» Честное слово, не лежало у меня к нему сердце. И если бы командир полка отменил свое решение, с радостью передал бы Зудова кому угодно…

Сегодня весь день провели на стрельбище. Возвращались с песнями. Результаты стрельбы у всех были неплохими, и настроение поэтому бодрое. Зудов тоже выполнил упражнение. Признаться, я был приятно удивлен этим. Но тут же сказал себе: «Должен же был Зудов хоть чему-нибудь научиться за время службы».

Вечерело. Заснеженная дорога вела в гору. Осталось миновать вершину, а там до нашего городка рукой подать. Посмотрел на часы. Времени было еще мало, и я решил дать вводную. Громко, так, чтобы все слышали, крикнул:

– «Противник» справа! Батарея к бою!

Командиры взводов быстро отдали приказы.

Строй мгновенно рассыпался. Воины то ползком, то короткими перебежками стали приближаться к опушке чернеющего справа леса.

Отделению разведчиков сержанта Подгорного я сам поставил задачу: зайти в тыл «противника», отрезать пути отхода!

Солдаты побежали, пригибаясь, вдоль дороги в гору, потом резко свернули вправо, маскируясь за редколесьем. Я обратил внимание, что Зудов бежал как-то неестественно, – подпрыгивая и прихрамывая. «Бегать даже не может, как все нормальные люди», – подумал я. А после ужина узнал истинную причину. Оказывается, Зудов, идя еще на стрельбище, натер ногу. Но не сказал никому ни слова. Только вечером снял сапог и размотал сбившуюся портянку. Большая водянистая мозоль на пятке лопнула, и кожа краснела, как от ожога. Пришлось старшине доставать нашу аптечку.

«Странный человек, – размышлял я о Зудове. – Мог бы еще на стрельбище перемотать портянку, наконец, мог сказать о мозоли после стрельб… Но смолчал… Вытерпел…»

Что-то теплое шевельнулось в душе по отношению к Зудову. Я подумал о том, что и он вполне может стать отличным солдатом… Маловато только я знаю его. Анкетные данные, нелестные характеристики – вот и все, пожалуй.

1 марта.

Попробовал поговорить с Зудовым, расспросить подробнее о его житье-бытье до армии. Юрий сидел напротив меня, глядел куда-то в сторону и отвечал односложно, словно его тяготил разговор и хотелось поскорее уйти.

…– Значит, отец ваш погиб на фронте?

– Да.

– Мать работает?

– Да.

– Кем?

– Геолог.

– Часто в разъездах?

– Часто…

Разговор явно не клеился. Я узнавал не более того, что было в бумагах.

– А во время войны где вы жили? Ведь ваш город был оккупирован?

– В Алма-Ате.

– Объясните мне, Зудов, почему вы не закончили семилетку и поступили работать… – я глянул на листок, лежавший передо мной, – учеником в артель по ремонту электроприборов? Тяжелое материальное положение вас заставило?

– Нет.

– Что же?

– Запустил занятия.

– Почему?

– Долго рассказывать.

Зудов прерывисто вздохнул.

– А вы расскажите… Нас никто не торопит. – И тут же, отвлекаясь от основной темы, спросил участливо: – Может быть, у вас нога побаливает?

– Нет. Уже лучше.

– Ну, тогда все в порядке. Можно спокойно беседовать… Так почему пришлось оставить школу?

– Несколько месяцев дома не был. Хотел к старшему брату в Горький съездить, на Волгу, а попал в Новосибирск… Вот и запустил учебу… Остался на второй год в седьмом. Показалось скучно… Пошел в артель…

– А мать как посмотрела на это?

– А что ей… У нее своя семья.

Я помолчал. Зудов истолковал это по-своему.

– Разрешите идти, товарищ капитан? Мне автомат чистить надо.

Чуть приоткрывшись, он снова старался уйти в себя, обрезать какие бы то ни было «ниточки» между командиром и собой, за исключением чисто служебных. Было очевидно, что дальнейший разговор ни к чему не приведет. Я разрешил Зудову идти, оставшись один, попытался представить его короткую, но как видно, уже достаточно путанную жизнь.

Мать часто бывала в разъездах. Зудов рос предоставленным самому себе. Новое замужество матери, видимо, совсем отдалило его от семьи. Несколько месяцев бродяжничал по железнодорожным станциям. Неизвестно с кем знакомился, на что жил. Слишком рано почувствовал самостоятельность… Потом артель, взрослые, не всегда серьезные товарищи, свои деньги, полная независимость. Возможно, были и пьянки, и кое-что похуже… Да, у одного жизненный путь складывается ясно и прямо, у другого – такой он извилистый, что пойди догадайся, где сам споткнулся, а где увели в сторону.

Между прочим, Аннушка, когда я ей обо всем этом рассказывал, горестно посочувствовала Зудову. Понятно – женское сердце! Оно помягче, чем наше. А мне пока ничуть не легче.

6 марта.

Вечером батарея отправилась в клуб смотреть фильм. (Кстати, нам уже третий раз показывают его за полгода). Зудов вместе со всеми вошел в зал, потом попросил разрешения выйти покурить. Кино началось, а Зудов в зал не вернулся. Сержант Подгорный сразу же сказал об этом старшине. Тот моментально послал одного из солдат в библиотеку, в спортзал – поискать Зудова. Но солдат вернулся ни с чем. Тогда старшина Николенко доложил об исчезновении Зудова мне.

Я был готов к тому, что Зудов может что-нибудь натворить. И все же сообщение старшины меня расстроило.

– Ваше решение? – спросил я Николенко.

– Какое же может быть решение, – ответил старшина, пожимая плечами. – Одно решение: вернется – наказать по всей строгости.

– Наказать-то недолго…

Старшина уловил в моем голосе нотку несогласия я, немного подумав, добавил неуверенно:

– Конечно, и поискать можно…

– Ветра в поле?

– Не совсем так, товарищ капитан. У меня тут записано… – Николенко сунул руку за отворот шинели и достал маленький блокнот, который солдаты в батарее шутя называли «чепичкой» – по начальным буквам ЧП (чрезвычайное происшествие). Действительно, из небольшой записной книжечки в потертом темно-синем переплете можно было узнать о всех погрешностях солдат за всю их долгую службу. Так же пунктуально отмечал Николенко и успехи воинов, но, поскольку характер у старшины был не особенно мягкий, мало кто знал об этой «положительной» стороне блокнота. И совсем не подозревали солдаты, что в книжечке, заполняемой бисерными прямыми буквами, есть сведения о том, как зовут их родителей, где до армии солдаты работали или учились, у кого какие склонности и привычки… Правда, старшина не всегда умел всем этим правильно воспользоваться, но мне, как правило, оказывал неоценимую помощь своими исподволь накопленными наблюдениями.

– Вот, – произнес Николенко, перелистнув «чепичку», – Вокзальная, 17, зовут Нюра.

Оказывается, «на всякий случай» старшина разузнал у прежних сослуживцев Зудова, где тот чаще всего бывал, когда уходил в город.

– А кто она, эта Нюра?

– Трамвайная кондукторша. Приехала из деревни к тетке. Тетка умерла, домик ей оставила…

Через двадцать минут мы были на улице Вокзальной у деревянного, почти до окон заметенного снегом дома. Под самой крышей тускло освещался железный крашеный полукруг с цифрой 17 посередине.

Николенко подошел к калитке и направил луч карманного фонаря на дорожку.

– Здесь, – сказал он негромко.