Текст книги "О годах забывая"
Автор книги: Борис Дубровин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
Девочка повернулась и сделала шаг от него. Он положил ей руку на плечо, и опять голова закружилась. Напеченное солнцем плечико существовало! Целая вселенная, зачатая им, целая жизнь дышала рядом с ним, но чужая ему.
– Как же тебя зовут? – Он не мог снять руку с ее плечика.
Она обернулась, сочувственно глядя: слеза сорвалась с его подбородка.
– Вы что-нибудь потеряли?
Он подумал: «Правда… потерял, а сколько – не расскажешь».
– Я, когда нож потеряла, тоже плакала-плакала, пока мне Павлик его не нашел. Павлик вернется, и мы с ним на границе служить будем…
– Как же тебя зовут, товарищ пограничник? – беря себя в руки, любяще улыбнулся он. Улыбнулась и она, остро напомнив Наташу.
– Юля, – с достоинством сообщила она.
– Юля. – Он помедлил, оценивая имя. «Нет, имя хорошее, значит, это будет Юлия Георгиевна…» – Юля, позови маму.
Огромная широкогрудая овчарка с разинутой горящей пастью подошла к Юльке, и девочка погладила свирепую голову, погладила и положила на клыки тонкую ручку.
– Что ты делаешь? – ахнул Огарков, словно положили его руку и он ощущал острия клыков. «Вот оно – свое, родное, вот как оно больно!» – подумал он, хотя со страхом ожидал, что клыки сомкнутся.
– Я ее люблю, кормлю, она у меня умная! – И Юлька, вынув руку, дружески потрепала глыбистую овчарку по голове. Та, довольная, пошевелила обрубком хвоста и посмотрела преданными человеческими глазами на Юльку, спрашивая: «Не обижает ли он тебя? Не нужна ли тебе моя помощь?»
– Иди, иди, гуляй, – обняла ее Юлька, бантики коснулись ушей овчарки, и обрубок хвоста задвигался еще приветливей.
– Позови маму, – переведя дыхание, напомнил Огарков.
– Ее нет.
– Как нет?
– Она уехала.
– Вам кого, гражданин? – спросила Гюльчара, с вязаньем в руках появляясь из-за ограды больничного садика.
– Наталью Ильиничну. Ог… Иванову.
– Она уехала по срочному вызову на четвертую буровую. Там. – И Гюльчара, поманив его жестом, на ухо шепнула так, чтобы Юлька не расслышала: – Там, говорят, ребенок умирает… А ты, Юля, иди гуляй, тут тебе около взрослых делать нечего.
– А давно Наташа… Наталья Ильинична уехала?
– Нет, если вы на машине, может, она вам и встретилась.
– Мы разминулись…
Он с грустной благодарностью кивнул Гюльчаре, стараясь не замечать, как она, силясь что-то припомнить, разглядывает его. Он оглянулся на Юльку: «Скоро вместе будем!» И пошел, побежал к машине.
– Так, – деловито потер он руки, когда «Победа» тронулась, сопровождаемая злобным лаем овчарки. Куры брызнули по сторонам. Машина вылетела из аула. Стучали в голове свои же слова – «мы разминулись». Стучали неотступно, неутомимо, все громче. Перед ним вставало лицо дочки Юльки, ее бантики праздничные, платьице, теплое плечо, рука в пасти овчарки. «Мой папа – герой, погиб в пустыне», – раня, его сердце, звучал голосок Юльки.
– Так вот, Курбан… Надо нам махнуть, это я выяснил и о вас тут перемолвился, надо махнуть на четвертую. Может быть, вам там понравится, и тогда я наверху подскажу место, приемлемое для молодого инженера вашего профиля. Да, кстати, сколько это будет стоить – до четвертой? – обратился он к «леваку».
Тот назвал сразу же.
– Не хватит, – ответил Огарков, прикинув расходы на пропитый коньяк в парке. – Не хватит. Ну что делать будем, а, Курбан? Проявим смекалку и инженерскую выдумку или…
– Знаете, – потянулся близко к его уху Курбан и, заикаясь, отчаянно краснея и рукавом своего праздничного пиджака вытирая горошины пота, зашептал о деньгах, которые можно попросить у воспитательницы детдома – Людмилы Константиновны.
– Не попросить, – выслушав, внятно резюмировал Огарков, – а потребовать и экспроприировать. Укажите дорогу шоферу!
– Вот здесь налево, по грунтовой, а там, на шоссе, я покажу, – ненавидя себя, пояснил Курбан.
XX
Из-за шафранной песчаной гряды, минуя высокий бархан, вылетел зеленый райкомовский газик и помчался по отполированной до блеска солончаковой долине… Оглушительный взрыв отбросил машину, крутанул ее, подобно волчку, жестко остановил невидимой рукой, осадил на левое переднее колесо…
– Сильно ушиблись? – встревожился Кулиев, стараясь не выдать боли, хотя у него в глазах потемнело, когда он плечом ударился об угол кабины.
Кулиев помог Людмиле Константиновне сесть поудобней.
Старая женщина держалась за голову.
Шофер Салих сморщился, вылез из кабины, шагнул к колесу, зло глядя на дырявую покрышку.
– Ну как, Салих? – неуверенно спросил секретарь райкома, вполне сознавая свою вину: подгонял, подгонял, подгонял…
– Да как! Все ваша скорость! Когда-нибудь с вами шею свернешь! Сколько предупреждал! Да еще с такой резиной. Теперь целый час провозимся! Выходите, мне инструмент достать надо. – Шофер повернулся к ним и смягчился, увидев широкий кровоподтек на лбу у Людмилы Константиновны. – Вот так, вот сюда ногу ставьте, Людмила Константиновна. Быстренько наведу порядок, сейчас же, мигом поедем. – Салих заторопился, доставая домкрат.
Людмила Константиновна хотела приложить к ушибленному месту платок, но Кулиев остановил ее:
– Смочите сперва зеленым чаем. Хорошо заварен. Отличное вяжущее средство. – Отвинтив крышку и вынув пробку, он подал ей термос.
С опаской поглядывая на разозленного шофера, чувствуя вину перед ним и перед старой женщиной, Кулиев постарался отвести Людмилу Константиновну подальше, снял свое летнее пальто, постелил, усадил ее, присел напротив. Помог ей смочить платок и растерянно заговорил:
– Чувствую себя… как последний ишак. Зачем мы туда едем? Ну, разве разумно отбирать ребенка у Атахана? Неразумно! А оставлять ребенка в пустыне? Конечно, там уже начали устанавливать сборные дома, бараки, жизнь налаживается…
Она поправила на голове влажный платок и задумалась:
– А может, вернуться?
Кулиев поднялся, походил, поглядывая то на шофера, то на нее.
– Есть одна мысль. Но лучше, если бы вы попробовали. Понимаете, они интересные люди. Был я недавно в той больнице, где работает Наташа, а заговорить не посмел. Но дочь ее об Атахане щебечет, при мне Атахана папочкой назвала, а Наташа то ли не расслышит, то ли делает вид, что занята другим. Но сама при этом как-то меняется… Так, может быть, передумала она… Кто знает? Нелепо пытаться уговорить ее выйти за него замуж: в любви ни уговоры, ни директивные указания, само собой разумеется, кроме вреда, ничего не принесут. Но вот, если бы как-то разговориться с ней по-женски, да и об Атахане вы лучше меня ей можете сказать. И знаете, – он посмотрел на ее платок, – у вас, увы, предлог есть, Людмила Константиновна.
Их заставил отвлечься паровозный гудок. Сбавляя скорость, отфыркиваясь, побрякивая, шел товарняк. Машинист высунулся из окна, смотрел на железнодорожный путь, по которому с важностью владыки, переступая через шпалы, шествовали верблюды. Они с презрением относились к свирепым гудкам. Увязался за ними ишак. Мотая длинными листьями ушей, он кокетливо перебирал точеными копытцами, забегая влево, вправо, останавливаясь, брыкая невидимого врага.
Товарняк еле тащился. Верблюды шли и шли, ишак бестолково сновал из стороны в сторону.
Пока эта картина привлекала внимание Людмилы Константиновны, Кулиев направился к шоферу. Не доходя до него, замедлил шаги и, выдержав почтительную паузу, спросил Салиха:
– Ну как?
Но Салих не ответил, глядя на приближающуюся легковую машину. Рядом с шофером неестественно прямо, прикусив губы, сидела Наташа. Ее лицо бескровно белело.
Салих поднял руку.
Машина затормозила. Наташа не замечала никого.
– Наташа! – воскликнул Кулиев, пожимая ее холодную руку. – Куда вы? Что с вами?
– На четвертую! Там ребенок умирает, – не поднимая глаз, ответила Наташа.
– Возьмите Людмилу Константиновну! – Кулиев помог Людмиле Константиновне сесть на заднее сиденье. К ней перебралась и Наташа.
Шофер Расул, не повернув головы, включил мотор, и машина понеслась.
Дороги, дороги! Вся жизнь – дорога!
Наташа по-прежнему смотрела перед собой. Людмила Константиновна выжидающе молчала.
Машина нагнала колонну грузовых платформ, прицепленных к пятитонному тягачу. Современный караван. Бурые трубы, подобные жерлам орудий, прицеливались по безлюдью, по немоте, по барханам.
– Теперь здесь есть все, чего раньше не хватало пустыне, – вскользь заметила Людмила Константиновна, не решаясь прямо заговорить об Атахане. – Смотрите! Когда-то мой воспитанник Атахан Байрамов мечтал об этом! – Она с преувеличенным вниманием устремила взгляд на караван грузовых машин. На платформах высились огромные катушки кабеля, блоки сборных домов, цемент, лес, камень, кирпичи, громадные чаны. Людмила Константиновна обрадовалась, увидев, как хозяйственно устроилась старая туркменка среди домашнего скарба на платформе:
– Спокойна, как будто дома!
Люди кивали Людмиле Константиновне, вежливо поднимали руки. Привычное терпеливое выражение их лиц, неторопливая поступь, исполненная неколебимой уверенности в необходимости совершаемого, – все это вселило бодрость в старую женщину, а Наташу заставило присмотреться к попутчице.
– Откуда вас здесь знают? – спросила она.
Людмила Константиновна внимательно посмотрела на Наташу и сказала:
– Я давно здесь, в этих местах. Поэтому меня знают многие. – И тут она рассказала о том, что произошло в детдоме полчаса тому назад.
Ей позвонил секретарь райкома Кулиев. Они говорили об Атахане, к которому собирались ехать. «Захватим с собой и «крестника» Атахана, он должен ко мне сейчас приехать», – сказала она Кулиеву. Тот согласился. В это время в дверь постучали. И вместо ожидаемого Курбана увидела Людмила Константиновна на пороге развязного человека с портфелем, в чесучовом костюме.
– Я от Курбана, – сказал незнакомец, – он не может приехать: не в состоянии расплатиться с портным. Ведь ваш денежный перевод запоздал на пять дней. Мы так… он так… и не получил. – Незваный ходатай покачнулся. Хмель сквозил в его глазах, в манере говорить и держать себя.
– А вы, собственно, кто? – опешила от наглости гостя Людмила Константиновна, вставая из-за стола и давая понять, что говорить с ним не желает.
– Я, собственно, Георгий Огарков. – Его крупные, навыкате, глаза тускло голубели вежливой сосредоточенностью вымогателей, уверенных и в своем обаянии, и в непреложности своих доводов. – Видите ли, я инженер, его друг, чем мог, помогал ему. Более того – я делился с ним всем, но обстоятельства заставили прибегнуть к последнему средству, мы вынуждены побеспокоить вас. – И он по-хозяйски опустил на стол портфель.
– Вы шутите? – задохнулась Людмила Константиновна от возмущения. – Курбан уже получил диплом инженера, ему выдали подъемные…
– Я понимаю вас, но он сейчас в затруднительном положении: или он расплатится, или будет превеликая неприятность…
– А он так занят, что не мог сам зайти ко мне?
– Мамаша, вы не представляете, насколько ему некогда! Он в безвыходном положении.
– Убирайтесь! Убирайтесь сейчас же! – Подозревая какой-то подвох, Людмила Константиновна указала ему на дверь.
– Нет, – Георгий Огарков не сдвинулся с места, – без денег я не вернусь.
Она отдала все слои деньги, что-то около пятисот рублей с мелочью. Он дважды пересчитал их. Дважды спросил, не требуется ли расписка. И, прихватив деньги я портфель, вышел. Глянув на улицу, она увидела, как Огарков под окном отдал двести рублей пьяному Курбану, сказав, что это все, что он выжал из старой карги, но им хватит кутнуть, прогуляться, свести кое с кем кое-какие счеты, выяснить отношения и обстановку…
Наташа смотрела на кусты саксаула, на глинистую, потрескавшуюся землю, слушала шорох мотора. Все ее существо кричало: «Нет, неправда! Не может быть, чтобы это был Георгий, нет, нет! Ложь! Какая-то путаница, двойник! Выдумывает эта женщина! За что на меня так жизнь навалилась? Он же – отец моего ребенка! Мало ли Георгиев Огарковых! Да и объективно ли она передает?! Любой проходимец мог воспользоваться его именем и фамилией. Бывают же такие случаи!»
Машина подпрыгнула на колдобине. Людмила Константиновна внимательно оглядела свою спутницу. Наташа сидела с отсутствующим выражением, якобы не слышала из сказанного ни слова.
«Как она ему сказала? Убирайтесь вон?! Убирайтесь сейчас же вон! Да быть того не может!.. Но если это он? Неужели до этого дошло? Нет! Все выдумка!» Наташа обернулась к Людмиле Константиновне, решив опровергнуть клевету об Огаркове, но вдруг вспомнила, как Огарков, забрав у нее последние деньги, бросил беременную, оставил без гроша. «Он и ушел-то с важностью непререкаемого собственного достоинства. И тогда он так же, как и у Людмилы Константиновны, дважды пересчитал и дважды осведомился, не требуется ли расписка! Он! Подлец!» А в памяти всплыло и другое: объяснение в любви, поэтичные вдохновенные слова о пустыне, его прикосновения. Она поморщилась, не находя Георгию оправданий.
– Вы что-то хотите сказать? – встревожилась Людмила Константиновна. – Вам плохо? Остановить машину? Или ударились больно?
– Боль забывается, привычка – нет! – впервые за всю дорогу подал голос пожилой, с орлиным носом и тонкими, нервными крыльями ноздрей, шофер Расул.
– При чем тут привычка? – не глядя на него, пойманная на мыслях о Георгии Огаркове, отчужденно огрызнулась Наташа и невольно опять поморщилась.
– Так… к слову вставил, думал о своем. Ездит тут один… в чесучовом костюмчике с портфельчиком. Такой оратор! Оратор-моратор, а верблюда под ковром не спрячешь! Видно сразу: где плов, там и он.
– Мало ли вокруг людей в чесучовых костюмах? – не глядя на шофера Расула и не видя ничего, неприязненно отозвалась Наташа, надеясь, что Расул наконец-то замолчит.
Крылья ноздрей саркастически взлетели, орлиный нос сморщился, Расул рассмеялся:
– Мало-немало, а только все беды человека от его языка. Ну зачем он обещал устроить меня личным шофером к начальнику главка? Я его и так бы угостил. Я – человек не жадный. Расула все знают. Правда, Людмила Константиновна?
Людмила Константиновна, потеплев, кивнула: когда убирают бахчи, привозит он в детдом целую машину арбузов. Просто так, бесплатно, от души. «Желание ребенка – сильней приказа падишаха или даже моего начальника», – всегда говорит Расул и своей рукой разрезает самый здоровенный арбуз, раздает ломти детям и уезжает.
«Скорей бы эта дорога кончилась!» – думала Наташа.
Все трое молчали. Людмила Константиновна не знала как лучше начать разговор об Атахане, и решила подождать, пока Наташа успокоится.
Мотор зафыркал, зачихал, поперхнулся. Машина остановилась. Расул выскочил из кабины, открыл крышку капота, поколдовал, захлопнул крышку и ласково пристукнул:
– Не подыхай, ослик: придет весна, вырастет трава!
И машина понеслась.
– Ай, – покрутил он жилистой рукой, – чесучовый-месучовый! Он и собаке кусок хлеба должен. Хватит о нем, – сказал и опустил руку на баранку руля.
Потянулись пески, барханы, верблюжья колючка. Какая-то шустрая синекрылая птаха наискось пролетела над ними и взмыла к опаленному небу.
«Как быстра эта пичуга! Как детство… Давно ли мы с Игорьком играли у маминых ног? Давно ли Игорек из пластилина слепил первый «ястребок»? А я… давно ли качала свою первую куклу? И вот уже Юлька… Вот уже я – без пяти минут врач. Врач… Выручу ли ребенка? А как Павлик? Что подумал Атахан, прочитав мое письмо? Может, хорошо, что я не догнала машину, не отобрала, не разорвала свое послание. Какой беспомощный и отчаянный Павлик! А с Юлькой – рыцарь!»
– Людмила Константиновна! Нет… Нет… Это, наверное, совпадение. Мне сказал один славный мальчонка… у него мама… Э, да нет…
– Совпадение? – заинтересовалась и напряглась Людмила Константиновна. – Какое совпадение?
– У вас дети есть?
– Очень много. Вот Байрамов…
– Атахан Байрамов? Он – бывший детдомовец! – усмехнулся шофер Расул. – Мне о нем Салих говорил, а Салих самого Кулиева возит. Жаден очень Атахан: ловит змей и сбывает их подороже! И замкнутый! Деньги, видно, в кубышку прячет. Сам в старой пограничной фуражке да в гимнастерке стираной-перестиранной щеголяет. И все молчит. Нет чтобы выпить! Или закурить! Святоша! И все молча! Так Салих говорит.
– Ну, знаете, – оборвала его Людмила Константиновна, обращаясь не к шоферу Расулу, а к Наташе. – Молча? Так сердце не скатерть, перед всяким не расстелешь.
– Но Салих говорит, что он смелый… Один на один со змеей! Такой смелый и из камня хлеб добудет, не то что… Но ведь все копит, говорит Салих, все ловит и продает. К нему из Ташкента за змеями большие люди приезжают, большие деньги платят.
– Болтун твой Салих! Так и передай ему!
– Салих? Никогда! Салих… если сказал, так и есть! Салих говорит: Атахан каждое утро зарядку делает, отрабатывает точность реакций, как будто гюрза разбирает, физкультурник ты или нет! Вот смех: в пустыне чудак в трусиках делает физкультурные упражнения! Умора! Так каждое утро. Даже в воскресенье! Не все винтики-минтики у него на месте. На курорте-мурорте – пожалуйста, а в Каракумах!.. – Он расхохотался, всплеснув руками, отчего машина слегка вильнула в сторону. – А на бритье Атахан свихнулся, – продолжал потешаться Расул. – Очень важно змеям, чтобы их ловил гладко выбритый физкультурник! Нет, змеи до добра не доведут!
– А знает ли ваш Салих, который возит самого Кулиева, что подлинное благородство молчаливо?
– Что? – не очень-то понял Расул.
– Настоящее благородство молчаливо, – с вызовом повторила Людмила Константиновна, посмотрев на орлиный профиль Расула.
– Не понимаю, почему настоящее благородство молчаливо? – недоуменно подняв плечи, спросил Расул.
Наташа задумалась.
– А потому, что все деньги, полученные за проданных змей, и часть денег от своей зарплаты бурильщик Атахан Байрамов отдавал и отдает мне.
– В чем же благородство? – наступал Расул. – Вы ему – не мать, он отдает вам их на хранение, не доверяет сберкассе. Салих и говорит о кубышке. Прав-то Салих…
– Много знает ваш Салих!
– Много-немного, а правду знает!
– Да, послушайте! – И они услышали историю сиротской жизни и судьбы Атахана.
Несколько сбивчиво передала все это Людмила Константиновна, добавив, что Атахан на свои средства содержал человека, ни имени, ни фамилии которого не знал. Один из «крестников» Атахана работает на нефтепромыслах, а второй, Курбан, подпал под влияние этого Георгия Огаркова. А тот, говорят, бросил жену с ребенком, потом обещал на ком-то жениться, набрал денег в долг и исчез. А теперь развращает Курбана. Каково Атахану? Он и змей ловил, чтобы больше денег посылать своим стипендиатам…
– Как, как? – Пораженная Наташа не сразу приходила в себя, не в состоянии была совладать с нежностью, разбуженной повествованием о судьбе Атахана. – А как же он посылал деньги?
– Деньги переводил на меня, а я посылала! У нас целый штаб: бывшие воспитанники помогают новым воспитанникам встать на ноги. Мы раз в год собираемся, определяем сумму помощи, вот и все…
– А как же это началось?
– Атахан предложил, и все подхватили. У нас такие люди выросли! Ученые, артисты, офицеры, даже один генерал, пограничники, нефтяники – герои! Атахан – мужественный, хороший человек. Он усыновил русскою мальчика…
– А почему же… почему же никто, кроме вас, ничего не знает? Почему же… Почему же Атахан ни слова об этом… никому? Почему?
– Боюсь я высоких и громких слов, презираю эти шаблоны мнимой мудрости. – Людмила Константиновна смотрела в окно, вспоминала годы детства, отрочества, юности Атахана и многих таких, как он. Вот отчего она тщательно выбирала выражения и не торопилась с окончательным ответом.
– Так почему же он молчал?
– Подлинное благородство… молчаливо. Ведь людей определяют их дела и поступки, а не громкие фразы и показуха.
Теперь Наташа всполошилась: Людмила Константиновна может узнать, кем приходится Огарков Юльке… И впервые для Наташи имя Огаркова прозвучало пощечиной.
Но так бывает – молчишь, долго молчишь о самом сокровенном и вдруг в дороге откроешь попутчику все. Может, и не случайно просыпается желание высказаться. Может, попутчик чем-то вызвал доверие… И Наташа заговорила:
– По призыву комсомола двинулся Георгий Огарков в пустыню, а я за ним. Вернее, он очень хотел остаться в Москве, его бы могли оставить из-за меня… Но я, неожиданно для него, поехала. За дальней дорогой Огаркову грезился длинный рубль. Начал он метаться с промысла на промысел. А я не согласилась: мне понравилось там, куда нас направили. Одним словом, узнав, что я и после рождения ребенка не уеду никуда, Огарков бросил меня… Долго рассказывать… да и жутко. Чуть не повесилась… Но Кулиев Кара Кулиевич – он тогда, после демобилизации, парторгом на промыслах был – место мне нашел в больнице, заставил, да-да… заставил жить, помог на вечернее отделение в мединститут поступить. Он и доктор наш Тахир Ахмедович много для меня хорошего сделали… Диплом на днях получу! И махну в Каракумы. Хочется побольше пользы принести людям. А для чего же еще жить, если не для этого?
Людмила Константиновна долго молчала.
– Да, это правильно! Вот Атахан сколько сделал, сколько преодолел преград, чтобы усыновить Павлика Старосадова… – Людмила Константиновна как бы со стороны посмотрела на Наташу испытующим взглядом.
– Усыновил? – удивленно спросил Расул, хотя пятнадцать минут назад уже слышал об этом…
– Усыновил, но выдал его за своего сына. Якобы потерялся и нашелся. – Людмила Константиновна задумалась. Наташе хотелось, чтобы она посмотрела ей в глаза, но старая воспитательница вздохнула и отвернулась к окну. – Боюсь, боюсь только: для женщины, если свяжет свою судьбу с Атаханом, этот ребенок может стать помехой. А что страшней мачехи? Да и отец-то неродной… И пустыня…
В смятении прижалась Наташа к Людмиле Константиновне. Подумала о Георгии, но не смогла ясно представить его фигуру, его прическу. Только что он был рядом, а сейчас что-то сдвинулось. Как это говорит Игорь: «Вся жизнь – переоценка ценностей. И если уж мы начали что-то переоценивать, значит, ценность этого человека или явления резко изменилась». Игорь, Игорь, ты же и не знаешь, какое влияние оказываешь на меня! Ты бы нос задрал, если бы догадался: выстоять помог мне тем, что ты есть! Тем, что похож на отца! Что бы ты сказал об Атахане? Нет, почему об Атахане? А как же Огарков?» Она сама удивилась, впервые про себя назвав Георгия Огарковым, хотя по-прежнему не знала, как поступит, встретив его.
Машина, в которой ехали Курбан и Огарков, остановилась.
– Прикиньте, сколько ему, и расплатитесь, – дал Огарков «ценное» указание Курбану. Ястребиные глаза его были начеку. – Ну, нет, нет, на два рубля меньше, Курбан. – И он пожурил шофера: – Что же вы так молодого, неопытного специалиста обираете? Нехорошо! Идем, Курбан. Вон и голубая мечта моя – «Гастроном»!
– Курбан! Нам, трезво говоря, повезло! Мы могли без «горючего» явиться на четвертую буровую. А начальники не очень сговорчивыми становятся от слабоалкогольной нефти…
– Конечно, – с некоторой тоской ощупывая в кармане деньги, согласился Курбан. – Конечно. – И, пошатываясь, он направился к «Гастроному».
– В качестве опытного консультанта я – около, – входя в небольшой винный отдел, информировал Огарков своего подопечного.
Курбан вырос в детдоме и знал цену каждой копейке. Но он был под хмельком. К тому же надо было показать и «широту натуры», поэтому он с готовностью достал деньги.
– Мне кажется, из этой блестящей батареи следует выбрать снаряды, отмеченные пятью звездочками. Они осветят путь Курбану к достойному месту на службе, – ярко руководил Огарков.
Нагрузив бутылками и закуской портфель, они вышли на дорогу и «проголосовали».
Два самосвала прогремели мимо. Вскоре появилась легковая: в коричневой «Победе» около шофера сидел Карпенко. Он увидел, как покачивается человек в темно-синем костюме, прижимая к себе пузатый портфель. Увидел он и уверенный предупредительный жест крепыша в чесучовом костюме.
– Проедем, не надо их брать, – сказал Карпенко. – Да и не очень трезвые они. Вон как того, с портфелем, развезло!..
– А пусть! Машины на четвертую пойдут не скоро! Так и быть! Да и мне заработать не мешает. На четвертую, что ли? – Шофер приостановил машину.
– Благодарю, – аристократически изящно наклонил голову Огарков, и они погрузились в горячую, душную «Победу».
– Какие ароматы! Какие розы! – Огарков чуть не потрепал Карпенко по плечу. Но, заметив, как Карпенко поежился, удержался.
– Назначение получили, знаете ли, спецзадание от секретаря обкома, а наша машина сломалась в пути, – небрежно бросил Огарков. И его глаза приняли заученное выражение внушительной значимости. Всем своим видом он как бы говорил, что секретарь обкома только лично ему, Огаркову, доверяет сложные вопросы.
Карпенко идеальным характером похвастать не мог, особенно не выносил позеров. И разговорчивость этого чесучового пижона не восхитила гарпитолога.
Аромат роз был почти заглушен «ароматом» алкоголя, исходящим от попутчиков. Поэтому Карпенко молча придвинул к себе огромный букет девственно белоснежных роз, а заодно и чемоданчик с ампулами сыворотки.
Курбан посапывал, борясь с хмелем и сном.
– Т-т-товарищ Георгий! – Курбан поднял неверный палец и погрозил кому-то. – Я был строг, но справедлив!
Глаза Огаркова равнодушно скользнули по вещам Карпенко, и он откинулся назад, не слушая пьяный бред Курбана. Он думал о Наташе и Юльке. И его душа рвалась к ним. И в то же время не хотелось лишать себя личной свободы. Огаркова укрепляло чувство охотника и предвкушение торжества. «А примет ли меня Наташа? Если бы я ей не был нужен и дорог, давно бы замуж выскочила за другого. Вот приеду, потолкую… падать на колени смешно, инфантильно – не мальчик, да и, в общем, всего не предугадать. Не терялся еще с бабами, а уж ее-то знаю». Наплывала истома, хотелось забыть прошлое. Он закрыл глаза и увидел иную картину: он – трезвый, он – верный, он – талантливый, всеми почитаемый инженер едет к своей жене.
