Текст книги "Краткая история Бразилии (СИ)"

Автор книги: Борис Фаусту

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

Лангсдорфа и Манизера сближали, в частности, гуманное отношение к бразильским индейцам, стремление интегрировать их в окружающий мир при сохранении основ аборигенных культур. Посредником между двумя учеными стал в этом бразильский национальный герой, основатель «Службы защиты индейцев» маршал Кандиду Мариану да Силва Рондон (1865–1958), увековеченный в названии штата Рондония. В 1915 г. судьба свела Рондона и Манизера в Рио-де-Жанейро. Получалась в чем-то символическая, но в основном реальная цепь взаимосвязей и взаимовлияний.

В процессе подготовки книги Б. Фаусту к печати выявилась и другая, московская по происхождению, линия взаимосвязей. Перевод ее текста предпринял близкий мне семейный тандем: Людмила Семеновна и Ольга Владимировна Окуневы, дочь и внучка видного советского латиноамериканиста Майи Александровны Окуневой (1922–2005). Л.С. Окунева – известный специалист по истории Бразилии XX в., доктор исторических наук, профессор кафедры истории и политики стран Европы и Америки, директор центра БРИКС МГИМО (У) МИД РФ, ведущий научный сотрудник ИЛА РАН, а О.В. Окунева – кандидат исторических наук, доктор Университета Париж-Сорбонна, научный сотрудник ИВИ РАН. С Людмилой Семеновной, взявшей на себя также труд научного редактора книги Б. Фаусту, меня связывает еще одна очень значимая в отечественной бразилианистике фигура – главный научный сотрудник ИЛА РАН, заслуженный деятель науки, доктор исторических наук, профессор Борис Иосифович Коваль. Он является одним из учителей Л.С. Окуневой и был оппонентом на защите моей докторской диссертации в январе 1980 г., а также руководителем по кандидатской диссертации моего бразильского друга и соратника, более того, брата по духу, профессора Университета в Бразилиа (UNB), безвременно погибшего Маркоса Пинту Браги (1942–1994).

Интерес к книге Б. Фаусту связан у меня также с целой цепочкой личных бразильских воспоминаний и ассоциаций. Так, в начале 90-х годов прошлого века на развалинах фазенды Лангсдорфа Мандиока в муниципии Маже, близ Рио-де-Жанейро я беседовал с археологом Таней Андради, проводившей там раскопки. Оказалось, что она по своему происхождению связана с семьей знаменитого бразильского писателя и мыслителя Эуклидиса да Куньи (1866–1909), автора классического труда «Сертаны», посвященного крестьянскому восстанию в Канудусе в Байе (1896–1897), о котором подробно пишет Б. Фаусту. В истории Бразилии XX в., пожалуй, нет более значимой фигуры, чем Жетулиу Варгас. В свое время для каких-то своих нужд он снимал квартиру в одном из домов Рио-де-Жанейро, построенном на рубеже позапрошлого и прошлого столетий. В 90-х годах там размещалось маленькое издательство, в котором я неоднократно бывал и где готовил к печати бразильские издания своих книг о Лангсдорфе. Кто не знает великого архитектора Оскара Нимейера (1907–2012)?! Мне довелось беседовать с ним в июле 1988 г. в Бразилиа, в доме дипломата Владимира Муртинью и заинтересовать планами публикации наследия Лангсдорфа. А вождь легендарной «Колонны» Луис Карлос Престес (1898–1990)! Нет, я с ним не встречался, но много слышал о нем от моего друга и сына Л.К. Престеса от второго брака, кинематографиста Луиса Карлоса Престеса Рибейро, с которым мы вместе работали над фильмом о побратимстве Ленинграда и Рио-де-Жанейро и которому я бесконечно благодарен за искреннее содействие моим научным планам в Бразилии. Б. Фаусту пишет, конечно, не только о великих сынах своей страны, но и о многих других ее деятелях, например, о президенте Жозе Сарнее, который известен также как писатель. Однако, показывая ему в июле 1988 г. экспонаты выставки «Лангсдорф возвращается», размещавшейся в Министерстве иностранных дел Бразилии, в Бразилиа, я выяснил, что он склонен также и к живописи. Этот список имен и встреч можно было бы продолжать и продолжать… Я, впрочем, надеюсь, что издание книги Б. Фаусту послужит делу укрепления взаимопонимания и расширения всевозможных контактов бразильцев и россиян, а круг российских специалистов по Бразилии будет шириться.

Б.Н. Комиссаров

1. Колониальная Бразилия (1500–1822)

1.1. Морская экспансия Португалии и прибытие португальцев в Бразилию

С ранних лет бразильцы узнают дома или в школе, что Бразилию открыл Педру Алвареш Кабрал в апреле 1500 г. Это событие является одним из эпизодов португальской морской экспансии, которая восходит к началу XV в.

Почему же такая небольшая страна, как Португалия, стала первой державой, начавшей морскую экспансию, почти за столетие до того, как Колумб, посланный Испанией, достиг берегов Америки? Ответ на этот вопрос будет состоять из нескольких частей, так как потребуется принять во внимание различные факторы. Во-первых, среди европейских стран Португалия стояла несколько особняком и была склонна обращать свои взоры за пределы собственных границ. На протяжении XIII–XIV вв. португальцы уже накопили опыт торговли на дальних расстояниях, хотя пока и не сравнились с венецианцами и генуэзцами, которых в дальнейшем им суждено будет превзойти. Впрочем, еще до того, как португальцы установили контроль над своей международной торговлей, генуэзцы способствовали их морской экспансии, превратив Лиссабон в крупный центр генуэзской торговли.

Накоплению опыта в сфере торговли способствовали и экономические связи Португалии с исламскими государствами Средиземноморья: об увеличении товарообмена можно судить по возросшему использованию монеты в качестве платежного средства. Без сомнения, географическое положение Португалии – близость к островам Атлантического океана и к побережью Африки – давало импульс к морским экспедициям. Учитывая уровень развития технологий в то время, важным преимуществом портов Португалии или юго-востока Испании было наличие благоприятных морских течений.

Наряду с этим были и другие обстоятельства, связанные с политической историей Португалии. По своей значимости они сопоставимы с уже названными факторами или даже превосходят их. Португалия не избежала общего кризиса Западной Европы. Однако в политическом отношении она встретила его в лучших условиях, чем другие королевства Старого Света. На протяжении всего XV столетия Португалия оставалась единым государством, выгодно отличаясь в этом плане от Франции, Англии, Испании и Италии, которые были вовлечены в войны и запутанные династические споры.

Португальская монархия укрепилась в ходе событий, одним из важнейших эпизодов которых стала революция 1383–1385 гг. Поводом к ней стал спор по вопросу престолонаследия в королевстве, после чего восстала торговая буржуазия Лиссабона. За этим последовало крупное народное восстание, «бунт черни» (по выражению хрониста Фернана Лопеша). Эти события были схожи с теми, что сотрясали в это же время Западную Европу, однако развязка их отличалась от методов подавления крестьянских восстаний крупными сеньорами в других странах. Династический кризис совпал с войной за независимость, когда король Кастилии при поддержке крупной аристократии Португалии ввел войска, чтобы приступить к управлению страной в качестве регента. В ходе противостояния была обретена независимость Португалии; одновременно с этим к власти пришел главный деятель революции 1383–1385 гг. – Жуан, магистр Авишского рыцарского ордена[4]4
  В португальской традиции эта должность стала практически вторым именем Жуана, который вошел в историю как «Мештре де Авиш» (по-порт. – «магистр Авишского ордена»). – Здесь и далее примечания переводчиков.


[Закрыть], побочный сын короля Педру I.

Хотя некоторые историки рассматривают события 1383 г. как буржуазную революцию, на самом деле они стали результатом проводимой Мештре де Авиш политики укрепления и централизации королевской власти. Вокруг него сплотились представители различных влиятельных кругов португальского общества – знати, купцов, нарождавшейся буржуазии. В этом заключается квинтэссенция дискуссии о причинах португальской экспансии: в контексте той эпохи лишь государство (т. е. собственно королевская власть) могло превратиться в мощный двигатель для осуществления экспансии, при условии стабильности и прочности собственного положения.

Наконец, следует напомнить, что морская экспансия отвечала интересам тех классов, социальных групп и институтов, которые составляли португальское общество. Купцов манила перспектива выгодных сделок; король получал возможность обрести новые источники дохода (что было особенно важно в тот период, когда доходы короны значительно снизились), не говоря уже о престиже и о возможности предоставить занятие для знати; для дворянства и для духовенства служба королю или служба Богу, заключавшаяся в обращении в христианство «варварских народов», сулила вознаграждения и должности, получить которые в тесных рамках небольшого королевства становилось все труднее; для населения в целом шанс отправиться за море означал, в первую очередь, возможность эмигрировать в поисках лучшей жизни и бежать от социальной системы, построенной на угнетении. В стороне от подобного единения интересов оставались лишь те, кто был занят в сельском хозяйстве: для них отток населения означал рост стоимости рабочей силы.

Вот почему морская экспансия превратилась в подобие национального проекта, к которому примкнули все или почти все и который осуществлялся на протяжении столетий.

Импульс к заморским путешествиям объяснялся не только соображениями торговли. Пять столетий назад на Земле существовали плохо или вовсе неизученные континенты и целые океаны, которые никто еще не пересекал. Эти неведомые края привлекали воображение европейских народов, которые, в зависимости от случая, то населяли их монстрами, то располагали там фантастические царства или же делали их вместилищем земного рая.

К примеру, открыв Америку, Колумб полагал, что, двигаясь вглубь открытой им земли, он встретит людей с одним-единствен-ным глазом и людей с песьими головами. Он увидел, как из моря выпрыгнули три сирены и огорчился, что их лица были не столь прекрасны, как он это себе представлял. В одном из своих писем он упоминал о живущих к западу людях, которые появляются на свет хвостатыми. В 1487 г., при отплытии из Португалии, Афонсу де Пайва и Перу да Ковильян, задачей которых было открыть сухопутный путь в Индию, получили от короля Педру II инструкции по поиску царства пресвитера Иоанна. Легенда о пресвитере Иоанне, потомке волхвов и заклятом враге мусульман, будоражила воображение европейцев по меньшей мере с середины XII в. Возникла она на основании реального факта: на востоке Африки, в Эфиопии, негритянское население исповедовало одну из разновидностей христианства.

Не стоит относиться к мечтам, которые сопровождали заморские предприятия, как к вздорным фантазиям, скрывающим материальные интересы. Но бесспорно и то, что эти последние начинали преобладать по мере того, как очертания материков и новых земель становились все более знакомыми, а на повестку дня выходили практические вопросы колонизации.

При рассмотрении общих вопросов морской экспансии Португалии необходимо упомянуть еще два обстоятельства. С одной стороны, эта экспансия представляла собой значительное развитие так называемой техники мореходства. Когда португальцы лишь начинали плавать к побережью Гвинеи, навигационные карты еще не имели ни долготы, ни широты, а лишь румбы и указание расстояний. Совершенствование приборов, таких как квадрант и астролябия, которые позволяли установить местоположение корабля по звездам, представляло собой значительную инновацию. Португальцы также усовершенствовали особый тип кораблей, наиболее подходящих для длительных плаваний, – каравеллы; их использование началось с 1441 г. Это легкое и быстрое для своего времени судно обладало небольшим водоизмещением, что позволяло ему приближаться к берегу и снижало до определенных пределов риск сесть на мель. Каравелла была «зеницей ока» и любимым детищем португальцев, которые активно использовали ее в XVI–XVII вв. для плаваний в Бразилию.

Другим упомянутым выше соображением является постепенное изменение в сознании современников, особенно португальских гуманистов, таких как Дуарте Пашеку Перейра, Диогу Гомеш и Дон Жуан де Каштру. Далекие плавания каждый раз демонстрировали ошибочность прежних представлений о мире – например, описаний земли, содержащихся в «Географии» Птолемея, – и все более подчеркивали значимость знаний, основанных на опыте. Ссылка на авторитет в этих условиях стала подвергаться сомнению. Иными словами, престиж того или иного автора переставал быть безусловной гарантией правдивости его утверждений.

В ходе португальской экспансии наиболее ценными товарами для европейцев были золото и специи, образовавшие своеобразный «дуэт». Интерес к золоту легко объясним. С одной стороны, оно использовалось для чеканки монеты высшего достоинства; с другой – азиатская знать широко применяла его для украшения храмов, дворцов и изготовления парадных одежд. Но чем были так ценны специи или, попросту говоря, приправы?

Высокая ценность специй была связана с ограниченными возможностями сохранения и консервирования пищевых продуктов, а также со вкусовыми пристрастиями того времени. Средневековая Западная Европа была «плотоядной цивилизацией». В начале лета, когда заканчивался естественный корм для скота[5]5
  Хотя автор говорит о Западной Европе, под «летом» понимается календарное лето Южного полушария, которое соответствует европейской зиме.


[Закрыть], его массированно забивали. Мясо закладывали в погреба, но консервировать его можно было лишь с помощью засолки, копчения или вяления на солнце. Эти же способы использовались для консервирования рыбы; они делали пищевые продукты малосъедобными, а перец служил для того, чтобы замаскировать тухлятину. Использование приправ отвечало также кулинарным вкусам того времени, что можно сравнить с привычкой к кофе, который значительно позже стал потребляться в огромных количествах по всему миру. Таким образом, золото и специи являлись наиболее притягательным товаром в XV–XVI вв., хотя были и другие: рыба, мясо, драгоценная древесина, красители, целебные травы и вещества, использовавшиеся в медицине, а затем постепенно и живой товар – африканские невольники.

Завоевание Сеуты на западе Африки в 1415 г. принято считать отправной точкой морской экспансии Португалии. Последовательное проникновение на новые территории затронуло западное побережье Африки и острова Атлантического океана. Исследование западного побережья Африки свершилось вовсе не в мгновение ока. Оно заняло тридцать пять лет, от того момента, как в 1434 г. Жил Еанеш оставил позади мыс Бохадор до того, как в 1487 г. Бартоломеу Диаш обогнул внушавший страх мыс Доброй Надежды. После выхода в Индийский океан стало возможным путешествие Васко да Гамы в Индию, в ту самую загадочную, манящую, полную специй страну. В дальнейшем португальцы достигли берегов Китая и Японии, где их влияние было настолько значительным, что японские историки называют период с 1540 по 1630 г. «христианским веком».

Не проникая вглубь африканского континента, португальцы устроили на побережье ряд факторий, которые служили для торговли, являясь при этом укрепленными пунктами. Португальская монархия организовала и упорядочила торговлю с африканским побережьем, введя королевскую монополию на куплю-продажу золота. Условием этой монополии была чеканка монеты на Монетном дворе. К 1481 г. королевская власть создала также Палату Мины[6]6
  Мина (Мша или Costa da Mina) – часть побережья Гвинейского залива, получившая название «Золотой берег» (территория современной Ганы).


[Закрыть] или Палату Гвинеи в качестве специальной таможни для торговли с Африкой. С западного побережья африканского континента португальцы вывозили незначительное количество золотого песка, слоновую кость (торговля ею до этого времени находилась в руках арабских купцов и осуществлялась через Египет), разновидность перца под названием «малагета» и, начиная с 1441 г., главным образом рабов. Их, как правило, перевозили в Португалию, где использовали в качестве домашней прислуги или как рабочую силу в городском ремесленном производстве.

Иначе происходило освоение островов Атлантического океана. Там португальцы приобрели важный опыт в устройстве масштабных сельскохозяйственных плантаций с применением рабского труда. После того, как в стычках с испанцами португальцам пришлось уступить им Канарские острова, они сумели закрепиться на других островах: Мадейре (приблизительно в 1420 г.), Азорах (около 1427 г.), островах Зеленого мыса (1460) и Сан-Томе (1471). На Мадейре параллельно существовали две системы ведения сельского хозяйства, конкурировавшие между собой. Традиционное возделывание пшеницы привлекало значительное число крестьян со скромным достатком, которые получали землю в собственность. В то же время по инициативе купцов и торговых агентов генуэзского и еврейского происхождения возникали плантации сахарного тростника, основанные на использовании рабского труда.

В конечном счете, возобладало возделывание тростника и производство сахара, но этот успех был кратким. Быстрый упадок был связан как с внутренними факторами, так и с конкуренцией сахара из Бразилии и с Сан-Томе. На этом острове в Гвинейском заливе португальцы устроили систему крупных плантаций сахарного тростника, весьма схожую с той, что появится в дальнейшем в Бразилии. Близость Сан-Томе к африканскому побережью и в особенности к факториям Сан-Жоржи-да-Мина и Аксим[7]7
  Обе фактории находились на Золотом берегу.


[Закрыть] способствовала значительному притоку рабов. На острове существовали сахарные заводы-энженью, на которых, согласно описаниям 1554 г., трудилось от 150 до 300 невольников. Сан-Томе всегда был аванпостом работорговли, в ходе которой вывозимые из Африки невольники затем попадали в Америку и в Европу. Когда производство сахара в XVII в. оказалось в кризисе, работорговля стала основной «хозяйственной специализацией» острова.

* * *

В июле 1499 г. в Португалию вернулся первый корабль из экспедиции Васко да Гамы, чье прибытие вызвало необычайный энтузиазм. Несколько месяцев спустя, 9 марта 1500 г., из Лиссабона по реке Тежу отправилась флотилия из тринадцати судов (снаряжение этой экспедиции стало самым дорогостоящим из всех ранее предпринимавшихся). Считалось, что корабли направляются в Индию; командовал ими дворянин, которому было чуть больше тридцати лет, по имени Педру Алвареш Кабрал. Оставив позади острова Зеленого мыса, флотилия взяла курс на запад, отдаляясь от африканского побережья, до тех пор, пока 21 апреля на горизонте не показалась земля – страна, в дальнейшем ставшая Бразилией. В тот день моряки лишь ненадолго сошли на берег, и только на следующий день флотилия бросила якорь в Порту-Сегуру, на побережье современного штата Баия.

С XIX в. ведутся споры о том, было ли открытие Бразилии делом случая и результатом простого следования морским течениям, или же уже существовали какие-то сведения о Новом Свете и Кабрал взял курс на запад, выполняя некую секретную миссию. Все указывает на то, что экспедиция Кабрала действительно собиралась плыть в Индию. Это не исключает вероятности того, что европейские мореплаватели, особенно португальцы, могли посещать Бразилию до 1500 г.

1.2. Индейцы

Когда европейцы прибыли в страну, ставшую впоследствии Бразилией, они встретили там коренное население со схожим уровнем развития и говорящее на родственных языках, которое занимало атлантическое побережье и бассейны рек Паранá и Парагвай.

Признавая этнолингвистическую однородность этого населения, выделим в ней два основных блока племен – тупи – гуарани и тапуйя. Тупи-гуарани были распространены практически по всему бразильскому побережью, от современного штата Сеара на севере до лагуны Патус на юге страны. Племена тупи, также называвшиеся тупинамба, преобладали в прибрежных районах на севере вплоть до современного муниципалитета Кананейя на юге штата Сан-Паулу. Гуарани жили в основном в бассейне рек Паранá и Парагвай, а также на участке побережья от Кананейи до южной границы нынешней Бразилии. Несмотря на различие в географическом распределении этого коренного населения, мы говорим о тупи – гуарани, имея в виду сходство их языка и культуры.

На некоторых участках побережья районы проживания тупи-гуарани перемежались с территориями, на которых жили другие племена – гойтака (в устье реки Параиба), айморё (на юге современного штата Баия и на севере штата Эшпириту-Санту), тремембе (на побережье на севере между Сеарой и Мараньяном). Эти племена называли общим словом «тапуйя» – так племена тупи – гуарани определяли других индейцев, говоривших на иных языках.

Анализ общественного устройства и обычаев индейцев весьма непрост, потому что речь идет о народах, культура которых весьма отличается от нашей, и в отношении которых существовали и до сих пор существуют сильные предрассудки. Это в большей или меньшей степени отражается в описаниях различных племен, оставленных хронистами, путешественниками и миссионерами, в особенности иезуитами.

В этих описаниях индейцев «ранжируют» по положительным и отрицательным качествам, в соответствии с тем, насколько сильное сопротивление они оказывали португальцам. Например, индейцев айморе, отличавшихся воинственным и непокорным характером, всегда оценивали отрицательно. Согласно описаниям, прочие индейцы жили в домах как люди; айморе же жили в лесу как звери. Тупинамба поедали тела врагов из чувства мести[8]8
  Речь идет о ритуальной антропофагии, основанной на представлении о том, что убитый и съеденный врагами соплеменник символически возвращается к сородичам, если они сами захватили в плен и съели этих врагов. Таким образом, речь идет об определённой социальной практике, которая связана с самоидентификацией группы в противопоставлении другим группам и, в конечном счете, – со способом различения «свой – чужой». Ритуальная антропофагия играла важную социальную роль, строго регламентировалась и была направлена «вовне», т. е. применялась только по отношению к противнику и никогда – внутри собственной группы.


[Закрыть]; айморе – из-за пристрастия к человеческому мясу. Когда в 1570 г. был опубликован первый королевский закон о запрете обращать индейцев в рабство, для айморе было специально сделано исключение.

Существует также недостаток данных для анализа, связанный не с непониманием и не с предрассудками, а со сложностью получения информации. К примеру, неизвестно, какова была численность индейцев, проживавших на территории современных Бразилии и Парагвая к моменту прибытия португальцев в Новый Свет. Подсчеты весьма существенно разнятся: от 2 млн человек для всей территории до 5 млн человек для одной только бразильской Амазонии.

Индейцы тупи занимались охотой, рыболовством, сбором фруктов и возделыванием земли. Когда почва истощалась, они переходили на другие земли – на время или навсегда. Земледелие было подсечно-огневым, и этот способ в дальнейшем позаимствовали сами колонизаторы. Индейцы выращивали бобы, кукурузу, тыквы и в особенности – маниок[9]9
  Маниок — многолетнее вечнозеленое кустовое растение, корнеплоды которого употребляются в пищу в вареном или печеном виде. Сушеный маниок перемалывают в муку, из которой пекут тонкие лепешки.


[Закрыть]. Мука из него стала основой рациона и для европейцев на протяжении всего колониального периода. Производство не превышало потребления, шло исключительно на собственные нужды и, в первую очередь, было связано с простым выживанием. Каждая индейская община производила продовольствие для себя самой, оставляя лишь немного для обмена с другими общинами.

Контакты между отдельными группами индейцев существовали не только в виде обмена продовольствием, но и в виде перекрестных браков и обмена предметами роскоши, такими как перья тукана или полированные камни, которые продевались в уши или вставлились в специальное отверстие в нижней губе. Контакты приводили к союзам, в рамках которых одни общины выступали против других. Война и захват в плен врагов, которых умерщвляли в ходе особого ритуала (частью которого была антропофагия), являлись составными элементами общественной жизни тупи. Оба занятия предназначались для мужчин, являясь источником престижа среди соплеменников и возможностью взять себе новых жен.

Прибытие португальцев стало для индейцев настоящей катастрофой. Пришельцы из далеких земель, приплывшие на огромных кораблях, и особенно их священники стали отождествляться индейцами с великими шаманами, которые ходили от деревни к деревне, занимаясь целительством и проповедуя о некоем крае изобилия[10]10
  Среди индейцев тупи бытовало представление о мифической «земле без зла» и «крае изобилия», куда попадают души предков и героев, но который возможно достичь и при жизни. Это представление, созвучное идее христианского рая, широко использовалось миссионерами.


[Закрыть] (подобное отождествление с шаманами в особенности относилось к миссионерам-иезуитам). Белых одновременно почитали, боялись и ненавидели как людей, наделенных особыми способностями.

Вместе с тем, поскольку индейцы не представляли собой единой нации, а были разделены на многочисленные группы, зачастую враждовавшие друт с другом, португальцы сумели найти себе индейских союзников в борьбе против тех племен, которые оказывали им сопротивление. Так, если бы не помощь тупи, поселение Сан-Паулу-де Пиратининга в первые годы своего существования скорее всего было бы завоевано индейцами тамойо. Все это не означает, что индейцы не оказывали яростного сопротивления колонизаторам, особенно когда те пытались обратить их в рабство. Крайней формой сопротивления было обособление, выражавшееся в постоянных перемещениях во все более и более бедные районы страны. В довольно узких пределах этот способ позволил сохранить биологическое, социальное и культурное наследие коренного населения.

Индейцы, которые подчинились португальцам сами или были подчинены силой, страдали от культурного насилия со стороны белых, от болезней и эпидемий; их ждало вымирание. От смешанных браков с европейцами произошли метисы, чье молчаливое присутствие в ходе формирования бразильского общества заметно и сейчас.

В целом же наиболее адекватно судьбу коренного индейского населения отражает понятие «катастрофа». В эпоху завоевания Бразилии на ее территории жили миллионы индейцев; в настоящее время их насчитывается едва лишь 300–350 тыс. человек.