Текст книги "Розовый слон"

Автор книги: Берзинь Миервалдис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

– Сядем у копны, поговорим о фильме. Ох как этот смертельно дрался…

И почему это мужчины постоянно стараются присесть с девушками возле копны сена?..

– Нельзя сидеть, в росе намокнет платье! – а это женский голос.

Категоричный тон – да ведь это же голос Инты Зилите из Гундегас! А он-то еще подумал, что эта Зилите хочет встретиться с ним! Коварная – такая юная и уже женщина.

Шаги на лугу пригибали и ломали стебли травы. Потом эта парочка остановилась рядом с копной. Если бы Алнис протянул руку, то мог бы схватить чью-то ногу. Теперь не дай бог, чтобы в нос попала соринка сена или заползла какая-нибудь букашка, пришлось бы чихнуть – и его бы тогда накрыли… Еще хуже, если они вздумают залезть под копну миловаться… Опасность была реальной, ибо:

– Может, все же присядем… Я подстелю куртку… – и зашелестел нейлон.

– И тебе не жаль этой красной куртки? Такая курточка – блестит даже ночью.

– Мейд ин джапан. Что там жалеть! Сядем.

– Обожди… Спасибо, что привез. Дальше не езди! Мама не хочет, чтобы ты катал меня, боится, как бы не убилась.

– Колоссальная картина, этот комиссар полиции старик что надо! Жаль, что его в тюрьме закололи. Надо же было понимать, если втиснут в камеру вместе с бандитами – крышка…

Алнис один удрал бы, но нельзя же бросать рюкзак, по нему установить его художественную личность – пара пустяков. Вот когда бы пригодился йогизм: полчаса не дышать, лежать без внешних признаков жизни и из-под копны внушать стоящим там снаружи, чтобы убирались прочь. Алнис приступил к диафрагмальному дыханию: прежде всего стенку живота выпячивают наружу, опускают диафрагму вниз, потом поднимают грудную клетку, как при обычном дыхании. Теперь в легкие хлынула река воздуха. Немножечко обождать, чтобы красные эритроциты в капиллярах легких наглотались кислороду. Затем выдохом снова вытолкнуть вон негодный воздух, подтягивая живот к позвоночнику, и, наконец, согнуть внутрь концы нижних ребер.

– Погоди, Мунтис! Убери руку!.. Нельзя… – уклонялась девушка. – Дождь будет. В Пентес, наверное, уже льет. Одна капля упала на нос. Пойду домой.

Дождь смыл бы все следы! И Алнис с облегчением выдохнул совершенно обескислороженный воздух.

– Да, дождь будет, полезли под копну! – торопил ее парень. – Помнишь, как после бала. Сразу согрелись тогда…

Черт бы побрал этот дождь! Неужто это мизерное жизненное пространство придется отстаивать кулаками?

– Не говори… – вздохнула девушка. – Я так боялась, как бы мама не заметила помятое платье. Должно быть, штапельное, мнется. Мама, говорит, в Бирзгале, мол, все знают: Кипен Мунтис только и делает, что катает девушек., какое-то время одну, потом опять ищет другую И ты думаешь, мне нравится, что у тебя на бензобаке эта полуголая американка?

– У меня же нет твоего портрета, – засмеялся парень. – Дай мне свою фотокарточку!

– Балбес…

– Если тебе не нравятся, фото могу соскоблить. Но, между прочим, этим летом ни одна, кроме тебя, не сидела за моей спиной, и, когда ты осенью уедешь, я по субботам – одним духом – буду ездить к тебе в Булдури!

Фу, как они болтают в присутствии посторонних! Алнис уже приготовился, чтобы окликнуть: "Эй, вы тут не одни!"

– Ну да, так тебе и поверила…

Опыт подсказывал Алнису, что так говорит каждая приличная девушка перед тем, как целоваться. Землю трамбовали уже совсем рядом с его ухом. Алнис опустил диафрагму, чтобы накачать успокоительный воздух, и тут раздался испуганный возглас девушки:

– Нет, Мунтис, нет! Я побегу домой… Приезжай завтра утром… когда я иду на работу. Привези стиральный порошок "Рига"… – И частый топот на лугу.

– Подожди… Кажись, дождя не будет! – Потом, поняв, что даже обещанная отсрочка дождя не поможет делу, парень от злости заколотил кулаком по сиденью. Затарахтел реактивный двигатель, и неудачник уехал.

Дождик и в самом деле заморосил. Значит, следов не будет. Алнис выкурил сигарету, пепел зарыл в землю и сладко уснул.

Как трубный глас, его разбудил рев коровы у самого уха. Засим последовали неприятные шлепки коровьих отправлений. Алнис рывком подобрал ноги, будто оберегая их от нечистот, и проснулся окончательно. Корова была на привязи, к сену ей не подойти. Он выполз на солнышко. Действительно, ночью шел дождь, на каждой малой травинке сверкало по росинке. Ополоснувшись у речки и расчесав волосы по направлению от головы к вселенной, он съел последний ломоть белого хлеба, уложил в рюкзак цепь и вымытую дверную ручку. После обмывания она оказалась стоящей трудов и страха: четко выделялись щеки медного ангела и крылышки за волнистой прической. Груди, разумеется, не были видны, потому что у ангелов, даже у девушек-ангелов, таковых не имеется. Поэтому-то оня и ангелы.

Жилет, правда, был испачкан – плечи белые, будто он нёс мешок с гипсом или с мукой. Боже упаси, тронуть мокрым! Мало ли он в мастерских художественной школы возился с гипсом! Пучком сухого сена он а основном очистился.

Рискнем, сказала лягушка, прыгая в холодную воду. Надев ради маскировки поперечно-сине-полосатую рубашку под жилет, Алнис направился в Пентее, чтобы начать обратный путь в Бирзгале.

Приближаясь к часовенке, он все же испытывал скверный холодок под ложечкой, хотя он и ее трогал кооперативное имущество, а всего лишь осмотрел его. У дверей часовенки возился старичок, что-то долбил в двери, а рядом стоял ящик с инструментом. Вот и все. Ни одного поста, не говоря уже о толпах местных жителей. Странно: неужто взлом в здешних местах столь же обычное явление, как и пьянка?

За спиной затарахтел мопед. Мимо проехала белая блузка, джинсовые брюки, но вдруг мопед остановился.

– Доброе утро! – радостно воскликнул Алнис, рукой приподнимая волосы. В этот миг он даже забыл, что Инта Зилите прошлой ночью почти влезла к нему в копну целоваться с другим парнем. Но девушка держала руку на сиденье, чтобы не подавать ее Алнису.

– Слыхали, прошлой ночью какой-то тип взломал склад потребобщества в той часовне?

Вот как, его надеются ошеломить сенсацией европейского масштаба. Теперь надо бы сильно удивляться. Алнис подскочил.

– В самом деле? И что украли? Часы? Дамские шубы?

– Если бы что-то украли, так вор был бы пойман. Струсил и удрал. Испугался сигнальной лампочки, но его обсыпала гипсовая труха, которую подвесил под потолком сторож. Забавный такой старик, его тут прозвали "отпирай и убегай". Могу вам сообщить, – девушка пристально поглядела на Алниса, – там нечего было красть.

– Разве на том складе хранится только прошлогодний воздух?

– Туда потребсоюз напихал со всего района неходовую обувь, которую нельзя продать даже на ярмарках. Так что не стоило вламываться! – Заявление явно было адресовано Алнису.

– Должно быть, этот вор, точнее, этот невор был под мухой?

– Нет, не под мухой.

– Вы что… с ним разговаривали?

– Разговаривала, он слегка того… – девушка приложила знакомый крепкий пальчик к своему лбу, – но не под мухой. И если теперь он попадется в руки правления потребителей, его страшно поколотят за то, что он ничего не взял. Идиот, кретин, лопух, колбасный огрызок – так в правлении про него говорят. Это барахло, оказывается, застраховано от воров тоже, и если бы он хоть что-нибудь взял, то можно было бы теперь спи-сать целый ворох. Когда поймают вора, я вам по-дружески говорю, то поведут его в подвал молочного пункта и за то, что он ничего не украл, будут бить, пока из него не получится сыр. Так мужики говорят. Так что имейте это в виду!

Это звучало более чем недвусмысленно. Если бы это говорил мужчина, то, чтобы доказать свою невиновность, надо было орать: "Замолчи! Не то я врежу так, что тебя будут три дня соскабливать со стены!"

– Вы хотите сказать, что это я вломился в ту открытую дверь? – строго спросил Алнис.

– Нужно было очистить гипсовую труху не только с жилета, но и со штанов. И не надо было вчера так старательно изучать замок дверей, я именно здесь, с этого места, смотрела. – Зилите опять чувствовала себя такой же могущественной, как и вчера, когда уложила этого олуха со всеми его сапогами на пол. И поэтому высокомерно усмехнулась.

Алнис сбросил рюкзак и, ворочая голову вокруг продольной оси, пытался разглядеть заднюю сторону своих штанов. Кошке или собаке это, конечно, удалось бы лучше, но все же он разглядел белый налет на штанинах.

– Теперь вы поверили, что ночью были в часовенке? – пигалица уже позволяла себе открытый смех.

– Это, должно быть, случилось во сне… Но, – Алнис распахнул рюкзак, выхватил обрывок цепи, медного ангела и, как цыган, продавая хромую лошадь, то прижимал железяки к груди, то поднимал их вверх, – это же ради искусства! От цепи остался только этот обрывок. Остальное уже переплавлено. А эта дверная ручка спаслась только потому, что была покрыта грязью и никто не видел, что она из меди. Если бы там врезали новый замок, ангела тоже бросили бы в котел, в переплавку. Но видите: как он славно улыбается… Прошу вас, улыбнитесь и вы!

Девушка не желала опуститься до уровня ангела, это унижает женщину, поэтому она только ухмыльнулась:

– Ах, вы жертва искусства… Попробуйте это внушить милиции!

Пряча драгоценности, Алнис пробубнил в бороду:

– Забудьте, пожалуйста, что вы вчера видели меня возле той двери, забудьте ангела, тогда я… тогда я позабуду, что вы как-то раз после бала помяли свое платье в копне сена…

После столь открытого шантажа Алнис стоял низко опустив голову. Он слышал порывистое дыхание девушки и удары молотка под липами возле часовенки. Девушка вдруг начала колотить кулаком сиденье мопеда. Мощно! Психоаналитики объяснили бы это так: в подсознании она вместо сиденья чувствовала спину парня.

– Вы не только взломщик, громила, вор, но еще и шпион! Какая низость…

Вор, взломщик – это еще куда ни шло, мужественное занятие, но шпион… Этого Алнис не мог снести.

– Я не хотел! Никогда в жизни не подслушивал, я же там уже спал, а вы мне почти на ноги наступили! Я даже дышать не смел!

Девушка перестала беситься.

– Так это был ваш рюкзак – я заметила что-то круглое из-под копны. Поэтому пустилась наутек… Это были вы… Какой вы… Ой… – внезапно и болезненно простонала она, даже всхлипнула, и, дернув мопед, как лошадь за уздечку, вымещая на нем свой гнев, пыталась увести его прочь.

Алнис вцепился в багажник:

– Зилите, я ни в коем случае не стал бы там спать, кабы знал, что это… что это ваша копна. Простите, пожалуйста… Никогда в жизни не буду больше спать в копнах!

– Ох, какой же вы идиот, все вы делаете не так, как люди, даже спите не так!

– Помиримся, прошу вас, помиримся! Я абсолютно ничего не слышал..

– Не стоит с вами связываться. Ладно. Я тоже ничего не видела. Человеку надо верить… – тяжело вздохнула она, таким образом свалив всю ответственность за сокрытие преступления на этот воспитательный лозунг.

Они переглянулись, застенчиво улыбнулись друг другу и переглянулись еще.

– Теперь я должна идти к зданию правления. Ночью шел дождь, надо посеять газон.

– А я на автобус. Разрешите, подтолкну.

Она разрешила. Это было вроде бы подписи под договором о мире.

– Я звонила этому родственнику насчет музыкального ящика.

– Продаст?

– Согласен, только просит две сотни.

– Ну, договоримся. Где он живет?

– Он сказал, что лучше будет улаживать это через меня и чтобы я не говорила.

– Тем лучше! Значит, послезавтра или послепосле-завтра буду опять у вас в Гундегас.

Навстречу им мимо каменного здания, в котором находился магазин, вырвалось нечто красное. Несущийся вареный рак, поднимая покрышками пыль, остановился перед ними. С "Явы" слез парень в блестящей красной куртке, в сверкающе красной каске и в высоких сапогах. На груди герб неизвестного государства – может быть, Гаити, а может, и Никарагуа. Спортсмен подал Зилите коробку "Риги":

– Приветик! Прошу, химический стиральный порошок, тот самый, что ты вчера заказала!

Так как Алниса не замечали, то он отступил, отдав мопед девушке.

Для девушки стиральный порошок был неуместным напоминанием о прошлой ночи. Познакомить их, пусть сами разбираются, оба взрослые.

– Спасибо, вот и денежки. Мунтис Кипен из Бирз-гале.

– Мелкаис.

Они подали друг другу руку, выказывая мужество неистовым рукопожатием, так что треск суставов обеих кистей слышала и дама.

– Очень рад, – пробасил Кипен, держа на локте другую красную каску. На той, правда, не хватало надписи "Love Story", какая золотыми буквами была нарисована на головном уборе самого мотогонщика.

– Может, прихватишь его в Бирзгале? Я ужасно тороплюсь – работницы ждут, надо засевать газон. Чао! – Вежливо отделавшись от обоих, она стукнула по пружине. Сквозь тарахтение мотора она не расслышала, как Мунтис крикнул:

– А завтра вечером?

Осталось двое молодых людей, которых дружба пока что не объединяла: Алнис про Мунтиса кое-что знал, у Мунтиса были подозрения насчет Алниса, что тот ло-мится в чужие охотничьи угодья. Подозрения, как известно, посильнее всякого знания, потому что они допускают все.

– Вам тоже в Бирзгале? Я вас там что-то не встречал.

– Мой дядя – худрук в доме культуры.

– А, Сунеп. Видел его в обществе друзей природы.

– А вы здесь просто так?

– Я от художественной школы. Собираем народное искусство.

Лжет. Инта Зилите еще не народное искусство. А Инта – вчера торопилась, сегодня торопится, а этот бездельник толкает ее тачку. В Кипене накапливалась красная злость. Эмоции каждый выражает своим инструментом. Пианист на пианино, косарь косой. У Мунтиса был мотоцикл.

– Вот вам каска. Поехали!

Ветер прохватит, но неудобно из-за этого отказываться. Поплотнее затянув на плечах ремни рюкзака и втиснув бороду под ремень шлема, Алнис взобрался на седло. Отсюда он возвышался над Кипеном, дорожные повороты и свое будущее обозревал вполне хорошо. Удар по пружине, толчок ногами – и уже оба могли подтянуть свои личные ходули. Алнис опер гигантские ступни на мелкие, обтянутые резиной втулки. Взревел мотор, защелкала коробка скоростей, и вот уже включена третья, прямая скорость. Километровые столбы неслись навстречу, будто кто их подгонял. Кипен сгорбился и длинным козырьком шлема рассекал воздух.

За колхозным правлением аллея свернула на Бирз-гальское шоссе. Девяностоградусный поворот был взят по внутренней бровке по всем правилам центробежной силы, машина наклонилась на сорок пять градусов. Мимо лица промелькнули кусты, про которые можно было сказать лишь то, что они зеленые. У Алниса опять засосало под ложечкой, как прошлой ночью, когда зажглась сигнальная лампочка часовни: если этот Кипен вздумает его немножечко тряхнуть… Ревность в уголовном кодексе не предусмотрена как наказуемое действие, в этом можно было убедиться и по справочнику Бертула.

Слишком резких поворотов Мунтис избегал, потому что за спиной у этого Мелкаиса были отвратительно длинные ноги, и если такой верзила не удержит равновесия, то тягач развернется поперек дороги. Но были и другие приемы, как вразумить подобных вахлаков, что нехорошо подкатываться к чужим девушкам. К счастью, на асфальте не было недостатка в выбоинах. Идя со скоростью сто километров, Мунтис преодолевал ямы, как всадник, поднимаясь на подножках, как на стременах, амортизируя в коленях. Зато Алнис при первом же прыжке почувствовал сильный удар по мягкому месту, ломоту в коленных суставах и легкий туман под каской. В романах пишут, что повторные удары судьбы закаляют. Удары судьбы, возможно, да, но не мотоцикла. Ступни соскальзывали с тонких втулок. А если бы ступня зацепила оземь, ее отломило бы в противоположном анатомическому сгибу направлении… К тому же он ведь не знал, что придется трястись на эдаком драндулете: произведения искусства в рюкзаке были уложены неправильно. Где-то напротив двенадцатого ребра разместился медный ангел. На каждой дорожной выбоине рюкзак отступал, и улыбающийся ангел вместе со школьным звонком кидались на позвоночник Алниса. Он никогда не зубоскалил насчет рая, но крылатое чудо-юдо пинало его все равно.

Следующим номером в программе Кипена была езда по серпантину. Он не рулил прямо через выбоины, а огибал их резким поворотом, креня жеребца набок. Не будучи профессиональным вторым номером, Алнис не наклонялся набок, а упорствовал удержаться прямо, как кобра перед укусом. Такая поза ломала крестец. Повороты следовали один за другим – от канавы до канавы. Тут на глаза Алнису попалось желтое поле с цифрой 40. Ограничение скорости! Как гуманна наша автоинспекция! По такой пахоте и нельзя быстрее! Но не тут-то было. Кипен доказал, что может дать и все восемьдесят. Важны не застывшие правила, а живой человек, сам ездок. Похожие на терновые иглы шипы снятой с часовни цепи, наверное, продырявили уже брезент и добирались до самой печенки Алниса.

– Сорок! – взревел он.

Кипен согласно кивнул головой, мол, слышал. Ага, художник начинает волноваться! Теперь сбавить газ было бы грешно.

Вдали показался задний борт грузовика. Казалось, грузовик едет задом, так быстро приближался борт.

"Ява" двигалась прямо на него. Алнис начал лихорадочно соображать. Спрыгнуть? Одна нога непременно зацепится. Вот если бы можно было подпрыгнуть, отпустить руки, чтобы мотоцикл выскользнул из-под него, – и он, возможно, вполне благополучно приземлился бы на дорогу. Тогда пострадало бы только седалище, а сейчас в опасности была голова. Однако неведомая сила будто бы лейкопластырем приклеила его руки к резиновой петле рукоятки. А вот выход: проехать бы под грузовиком! Но нет, это можно было сделать лишь в том случае, если голову держать под мышкой…

Когда Алнис, испугавшись категорического предупреждения на заднем борту этого грузовика "Соблюдай дистанцию!", закрыл глаза, Кипен элегантным жестом повернул руль влево и, как фигурист, обогнул машину. Между плечом и бортом грузовика осталось еще по крайней мере три сантиметра… По сравнению со световым годом это небольшое расстояние, но достаточное, чтобы спасти две холостых бездетных жизни.

Мгновение передышки, потому что шоссе становилось ровнее и надо было выдерживать всего-то третью космическую скорость. И вот на обочине мелькнул желтый мотоцикл. Автоинспекция! Родная автоинспекция, которая оберегает нас от сумасшедших водителей, которая, своевременно отняв права, спасла тысячи пьяниц я порядочных людей от увечий и верной гибели. Подними свой черно-белый маршальский жезл! Если останусь жив, поступлю в автоинспекторы…

Чтобы привлечь внимание, Алнис в ужасе перекосил рот и выкатил глаза. Орать не имело смысла, у мотора не было глушителя, перекричать его не удалось бы. Н_у поравнявшись с инспектором, он поднял правую руку. Спасен?

Не тут-то было. Узнав красную куртку Кипена, а вместе с ней и самого Кипена, который участвовал в соревнованиях и умножал славу Бирзгале, инспектор, салютуя, приподнял руку к фуражке, думая, что и Алнис приветствовал его, хотя несколько странным выражением лица.

Рука Алниса упала как подкошенная. Выше автоинспектора на дорогах инстанций нет. Может быть, жена автоинспектора. А он брошен на волю судьбы, принесен в жертву Кипену… К счастью, уже виднелись макушки бирзгальских елей. Через овраг вела насыпь. Вот крутой поворот, четко очерченный белыми столбиками. В долине высилась крытая щепой башня пожарников. Вот-вот появится и киоск в центре, под навесом дома.

Но на последнем повороте Кипен решил преподнести верзиле последний образцово-показательный урок. Машина подскочила, как лошадь, и пошла по внешней кромке полукруга – вровень со столбиками. Так близко, что Алнису казалось – он обтирает столбики своими штанами. В пределах города разрешается только шестьдесят километров в час, это знает каждый школьник! Но километры – это всего лишь километры, а Кипен – активный воитель технического прогресса. Разве космонавтам кто-то ограничивал скорость! Кипен плавно наклонился влево, чтобы с честью выйти на прямую по Рижской улице. Необученный Алнис держался прямо как свеча и, желая себе добра, еще рванулся вправо. Это и было его последним сознательным движением, потому что исполнилось то, чего так жаждал Алнис: мотоцикл поехал дальше без него. Но и без Кипена тоже, который, вытянув руки вперед, как в воду, летел в город без мотоцикла.

Алнис катился по насыпи вниз. Рюкзак теперь оказался кстати, он замедлял слалом. Алнис не раз читал в художественной литературе о том, что перед смертью человек успевает очень многое передумать. Он неоднократно открывал глаза, чтобы уловить последние впечатления окружающего мира. Приземлился прямо за столбиком. Кипен все же точно рассчитал катастрофу – не дай бог упасть на столбик; весной Алнис уже вставил один искусственный зуб за двадцать рублей… Прямо перед глазами лежали осколки стекла. Археологической ценности они не представляли, у предков не было бутылочных фабрик. Значит, пил и разбивал о столбики бутылки наш современник. В уголовном кодексе такое деяние не запрещается, поэтому и не судят за битье бутылок. Современник был богатым – на стекле еще держалась этикетка с тремя шикарными звездочками. В компании были женщины, иначе купили бы простое белое. Последовал первый поворот вокруг продольной оси вниз под гору. Второй слой цивилизации: папиросные огарки, изжеванные окурки сигарет. Кому вы теперь нужны… Пыль покрасила травку в грустный цвет резеды. Единственное светлое пятно среди былинок – синяя ласточка вместе с серебряной бумажкой долетела от конфетной фабрики до придорожной пыли. Следующий кувырок… и третий культурный слой. Капли Зеленина, шампунь для волос и "Рижская сирень". Содержание ушло, форма осталась, пузырьки сиротливо лежали среди серых репейников. Ради разнообразия последовало скольжение на брюхе, головой вперед. В голое брюхо вонзился обломанный штопор. Вот и канава и наитяжелейший культурный слой: половинки кирпичей с гарниром из известкового раствора, разбитые печные изразцы и кусок троса.

Ниже упасть нельзя, понял Алнис, наткнувшись на гладкую, негодную покрышку. Мой спасательный круг… Положив голову на него, он лежал и ждал "скорую помощь", потому что не могло быть сомнений в том, что он тяжело ранен. Первую заповедь "скорой помощи" он помнил: пострадавшего зря не тормошить. Он продолжал бы лежать недвижно, но брюхо-то болело. Вывинтил из кожи штопор, ушедший на два витка. Наверху завыла сирена. Сейчас к нему прикоснутся нежные руки женщины-врача, на него будут глядеть синие, сочувствующие глаза и скажут ему: "Вы непременно будете жить! Поломаны только три ребра, один спинной позвонок, слегка проколота печень, но у нас в больнице есть пальмы, и морг выстлан глазурованным кафелем, – обязательно вылечим".

Не тут-то было. Наверху по дороге протарахтел мотоцикл, но никто не взглянул вниз, где лежал под насыпью во рву художник Алнис Мелкаис. Он был вынужден встать сам. Нагревалась голова. Сняв красную каску, он, одеревенелый и побитый, карабкался по насыпи вверх. А там понял, почему его не заметили.

Как мотогонщик со стажем, Кипен после толчка не полетел в канаву искать местечко помягче, а приземлился там же на дороге, И "скорая помощь" его сразу заметила. Не зря же японская куртка была пылающе красной! Не зря он был самым знаменитым бирзгальским шоссейным кавалеристом! Нежные руки врача действительно коснулись щеки пострадавшего, но это была щека Кипена.

– Возможен внешний перелом лодыжки. Рентген покажет.

– Мои данные… на машине, – лежа уже на носилках, Кипен указал на своего упавшего скакуна, на брызговиках которого еще теперь можно было ясно прочесть: "Мунтис Кипен род. 1950, не женат ул. Лауку 3 группа крови II".

И автоинспектор был уже тут. Казалось, тот же самый, у которого Алнис просил избавления. Осмотрев место происшествия, инспектор опустился на колени около Кипена, который попросил оставить его на несколько минут на поле проигранного боя. Еще и толпа-то не собралась. Кто знает, когда еще суждено будет ему пережить катастрофу в столь же подходящем месте.

– Можешь, Язен, нюхать, я не пил, ты меня знаешь.

– Да я не об этом, – извинился инспектор. – Все будет в полном порядке, Мунтис. Протокол составлю в больнице. Тренировочная поездка…

Теперь инспектор и Кипен заметили и Алниса, потому что тот был длиннее домохозяек в передниках, транзитных шоферов и стайки пожилых людей, которые уже окружили место происшествия. Женщины в годах вытягивали шеи, стараясь увидеть трупы и кровь.

– Есть, есть… – сведущая тетушка рассказывала другой, – полный сапог крови.

– Этот длинный сидел сзади, ногой цеплялся за столбики, поэтому я и свалился, – пояснил Кипен.

– Дурень! Ладно, выясним! – мрачно поглядел на Алниса инспектор и выпалил вопрос: – С какой скоростью ехали?

Рассказать правду о заскоках Кипена! Тогда по крайней мере двенадцать месяцев маленькие дети могли бы смело ходить за хлебом и без риска пересекать улицу. Сколько кур, лягушек, не говоря уже о более мелких животных, было бы спасено! Скрюченный ударом, охрипший Алнис, покрякивал:

– Он ехал… как чокнутый…

– Я не спрашиваю вас о состоянии. Километры!

– Под шестьдесят… – В последний момент Алнис сообразил, что, если он будет говорить правду, его сочтут кляузником, возможно, так подумает даже Инта Зилите. А кляузника Зилите запрезирала бы. Поэтому он решил солгать. – Не больше. Я глядел на циферблат.

– Можете идти, – разрешил инспектор.

– Он сам санитар, – сказала какая-то тетушка, указывая на большую медаль Алниса с красным крестом.

После этого никто и не подумал спросить, нет ли у Алниса какого-нибудь внутреннего перелома. Прихрамывая, Алнис потащился в город.

Тут один старичок, как позже выяснилось, заместитель прокурора, вышедший на пенсию, предостерегающе помахал пальцем:

– Я всегда говорю: не ездите так шибко!

– Я вам что-то хочу сказать на ухо, – шепнул Кипен.

Когда старик нагнулся, пострадавший, собравшись с последними силами, дал ему в ухо, затем, подавляя боль в ноге, даже с улыбкой на губах уплыл в машину "скорой помощи". Уже давно он опасался и ожидал аварию. Боялся, что может сильно разбиться, но и жаждал, потому что теперь у его биографии совсем другая ценность. Кто из знаменитых мотогонщиков мира хотя бы раз не грохнулся? Теперь достигнуто все: "Ява" не особенно побита, нога – если повреждена только лодыжка – никуда не денется, зато вокруг стояло много бирзгальцев.

– Моего тягача… – были его последние слова, когда санитар захлопнул дверцу.

– Сообразим! – отозвался инспектор, и двое мужчин повели "Яву" следом за машиной "скорой помощи".

Блюдя где-то слышанную поговорку: пунктуальность – вежливость простых людей, Бертул всегда в половине девятого, гладко причесанный, приходил в дом культуры. После этого у него, как у творческого работника, ритм дня обычно нарушался с такой же легкостью, как составленная смета. Деньги и время он не умел беречь. Мороженое за двадцать копеек. Хотя было уже заметно, что Нарбут вскружил Азанде голову своим искусством. Одна или две бутылки пива за какие-то пятьдесят – семьдесят копеек. А пиво иной раз чертовски возбуждало аппетит… У замшевых туфель носы уже потеряли бархатистость, блестят, как долго ношенные штаны. С художественным салоном медлить нельзя, иначе придется щеголять голыми пальцами ног!

В то утро, когда запланирована была поездка с Ан-ни в районный центр, он тоже в половине девятого приотворил тяжелые, вооруженные медной ручкой двери дома культуры. Может быть, заменить эту ручку более современной – блестящей колбаской из стальной трубы? Можно бы, но старую ручку в Бирзгале не удастся продать.

В вестибюле слышался стук молотка, падали доски, раздавались шлепающие шаги. Это шумное оживление создавал Нарбут единолично, сегодня он был в клетчатой рубашке, джинсах и кедах. Художник пилил, забивал гвозди, отступал, прищуривал глаз, наклонял голову, отдирал и снова вколачивал гвозди.

– Касперьюст потребовал картинную галерею. И он ее получит. Только добывайте побыстрее фотографии тружеников!

– Оборудовать витрины поручено вам.

– Я художник, я не обязан знать передовиков! Это в вашей компетенции, – обронил Нарбут.

Чувствуя, что Нарбут больше не видит его, Бертул направился в апартаменты дирекции. Жена Касперьюста с дочкой в Риге, сам, должно быть, нянчит внука Хлопотку. Итак, Бертул в полном уединении сосредоточенно изучал документы, которые Касперьюст уже проштудировал и завершил свою работу резолюциями на углах бумаг. Будучи психологом-практиком, Бертул открыл еще одну черту на гладком лице Касперьюста: директору очень нравилось ставить резолюции. Накладывание резолюций полностью компенсировало разницу директорского оклада с той зарплатой, которую Касперьюст получал когда-то, раскрашивая стены дома культуры наподобие узоров на пиебалских полотенцах. В то время он получал две сотни, а сегодня ему отсчитывали только одну сотню. Если за такую зарплату работает квалифицированный маляр, то он по природе слагатель резолюций, всю жизнь ждавший случая, когда авторучка в его руках будет эквивалентна маршальскому жезлу, которым размахивают на театре военных действий.

На бумаге о проведении субботника по уборке сена было начертано: "тов. Сунепу обеспечить своевременную явку на репетицию группы танцевального коллектива среднего поколения в связи с уборкой урожая в 18.00 часов". На письме об усилении антирелигиозной пропаганды: "т. Сунепу! Обобщить материалы, произвести анализы и сделать выводы в связи с тем, что в доме культуры праздник совершеннолетия прошли 1:2 чел., а у служителя культа – 4, в то время как в прошлом году только 2".

Бертул позвонил пастырю. Тот был дома. "Скорая помощь" дежурит, чтобы лечить больных, священник ожидает вы шва, чтобы хоронить мертвых. Вот и вся разница.

– Господин священник, откуда взялись данные, что в прошлом году у вас прошли конфирмацию четыре некрещеных души?

– Простите, крещеные души. Двое из них были близнецами, которые я крестил накануне перед конфирмацией. А данные взяты из церковных книг.

– Не смогли бы вы… впредь конфирмовать просто так… без отчетов? – Бертул надеялся таким способом исключить конкуренцию церкви: раз не будет церковных отчетов, дом культуры ни в чем нельзя будет упрекнуть.

– Господин Сунеп, у нас строгий реестр доходов, и я не хочу утаивать от государства законные налоги. К тому же и так церковь никогда не хитрит. И то, что у нас проходили конфирмацию в этом году вдвое больше, я как христианин просто констатирую, а церковь может гордиться.

Хитер, не попался на удочку. Праздник совершеннолетия в доме культуры финансовые инспекторы не контролировали, – значит, надо будет записать на несколько душ больше. Далее бумага об усилении правовой пропаганды. Тут Касперьюст красным карандашом приказывал: "Коллективу д. культуры обсудить в этой связи недостатки, которые еще встречаются в проведении досуга отдельными сотрудниками, ибо истопник Башкис был задержан в связи с загрязнением воздуха и окружающей среды дымом и нецензурными словами и действиями". На самом деле старичок спустил выпитое пиво в акациях за киоском, ссылаясь на семидесятилетний возраст и грязный публичный туалет, к тому же он цитировал нацарапанные на стенах туалета слова, ничего не добавляя от себя; правда, ничего и не убавляя. С этой склонностью старика к выпивке Касперьюст разделался удивительно просто: "Впредь запретить истопнику Башкису пить". Хорошо, что вместо Башкиса не стояло "Сунепу". Так что пока Сунепу нить не запрещается.