Текст книги "Розовый слон"

Автор книги: Берзинь Миервалдис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

– Из дома культуры можете взять умывальный таз и кружечку, – разрешил Касперьюст.

– Обживемся, – бодро ответил Сунеп, потому как воспитанный человек не выказывает усталость.

Остекленная дверь вела в помещение, у которого одна стена и часть потолка были стеклянными в клеточку. Через пробоины струилось свежее вечернее дуновение. Если бы все стекла были целы, воздух пропах бы дохлыми мухами. В этой комнате единственной утварью была пустая бутылка из-под лимонада. В обоих помещениях стены украшало несколько афиш. Афишами иногда кое-что прикрывают. Худшим могло бы оказаться – следы клопов… Осторожно, словно подол дамы, он приподнял нижний край афиши "Волки и овцы". На Сунепа не глазели ни кровожадные клопы, ни разъедающие одежду тараканы – вместо этого разукрашенные королевскими лилиями обои были просто потерты. Под "Одним осенним кленом" и "Приглашением во дворец" даже штукатурка выкрошилась. Касперьюст изобрел не только своеобразный, но и дешевый и быстрый метод ремонта.

Внеся чемодан и портфель, Сунеп начал устраиваться. На спинку стула повесил многослойно сорочки и другое белье. Из-за печки вытащил полено, привязал посередине его веревку и создал таким образом вешалку для пиджака и пальто. Придется воровать, на одну зарплату эти апартаменты обставить невозможно. С графином отправился за водой. Прошел сквозь сирень, спустился по укрепленным дощечками ступенькам до мостков и, нагнувшись непривычно низко, с бульканием зачерпнул в графин воду. Река – так себе, метров десять шириной, ленивая, местами даже стоячая. Там над водой плавали листья и кувшинки. Прикованные к берегу слоновыми цепями лодки свидетельствовали о том, что река судоходная и бывали случаи, когда использовались чужие лодки. Возле потухшего костра валялись целлофановый пакет от дамских чулок и чисто выеденная банка из-под трески. В хозяйстве пригодится – Сунеп поднял консервную банку.

Он положил ее у кровати – станет пепельницей, ибо, живя в одиночку, опасался пожара. Никто в такую минуту его не разбудит, не успеешь и брюки надеть. К салату из свеклы его не приучали, хотелось есть. В Копенгагене в таких случаях пьют воду, пишет Гамсун в книге "Голод". Сунеп схватился за горлышко графина. Пить или не пить? Котят в реке топят, такова судьба котят и городских рек, – но разве в приличных колодцах не тонут лягушки? Тут в дверь постучали, и Сунеп отставил графин, чтобы не подумали, что он схватил его с целью самообороны.

– Войдите! – Он включил голую потолочную лампочку.

В Гауяскалнсском санатории он не успел вернуть десять рублей шоферу, семь электрику, но это были картежные долги – значит, кавалерские долги, которых не взыскивают; но пять рублей лаборантке… В Бирзгальскую книгу адресов он ведь еще не был занесен. Вошел длинный, тощий юноша в джинсах, кедах, рубашке, нижние углы которой были завязаны модным узлом над пупком. Светлые, мягкие волосы вились и опускались на Лоб яйцевидный, взгляд нервный. Нечто гамлетовское.

– Добрый вечер, – сказал вошедший искусственно низким голосом, поставил на стол бутылку молока, сунул ладони в пришитые спереди штанов карманы и опустил большой, мягко округлый подбородок, как огурец, на грудь, чтобы можно было смотреть исподлобья. Хоть поза и стандартная, но стандарта всемирного.

– Меня звать Андрис Скродерен, с нижнего этажа. Мать велела принести молоко, потому что у вас, мол, еще ничего нет. Можете получать его каждый день. Только – это козье молоко!

– Мне нравится козье молоко, я в свое время, болея туберкулезом, пил его вместо лекарства. Извините, что не могу предложить присесть.

Скродерен ходил по комнате, демонстрируя темперамент.

– Завтра принесу вам стул, у нас на чердаке в сарае есть несколько расхлябанных. Значит, вы будете худруком нашего сарая, пардон, дома культуры. Там нет никакой жизни. Надо бы устроить литературный вечер, пригласить своих поэтов и художников. У меня несколько стихотворений напечатано в районной газете. Но теперь редакция что-то жмется. – И глаза поэта мрачно загорелись, он вспомнил последний разговор в редакции: "Знаете ли вы, как в Америке ограничивают урожай пшеницы? Доплачивают, чтобы не сеяли. Мы будем высылать вам бесплатные экземпляры газеты, а вы за это обещайте не присылать стихов".

– Литературный вечер в доме культуры абсолютно необходим, – подтвердил Сунеп в благодарность за молоко. – Вы тоже – работаете в области культуры?

– Нет, не дано; я грузчик в потребсоюзе. Надо будет осенью перебираться в Ригу.

– Осенью здесь будет другая культурная жизнь.

– Ну, доброй ночи. Мать сказала, что у нас можно брать и яйца.

Напившись молока, Сунеп пододвинул стол поближе к кровати и выгрузил на него свою библиотеку, состоявшую из двух справочников: "Календарь природы", в котором можно было найти все необходимые для клубного работника юбилейные и памятные даты; и второй – книжечка в черном переплете, которую однажды, дурачась, подарили ему больные санатория, – в одном переплете уголовный и гражданский кодексы ЛССР. В эту минуту Сунеп испытывал легкую грусть по обжитой чердачной комнатке над санаторным клубом. Там каждый вечер он клал у постели свежие газеты, журналы и читал их до полуночи. Читал также взятые на время у больных журналы мод, начиная с эстонского "Силуэта", кончая боннской "Бурдой", потому что он хотел знать, как живут в мире люди, в том числе мужчины, какие колготки носят, какие галстуки подвязывают, какие корсеты уменьшают серединную часть фигуры и как в игральном зале у рулетки в Монте-Карло крупье обеими руками в обе стороны одновременно раздает жетоны и выплачивает деньги. Сунеп тоже сумел бы жить, как живут на свете, но всегда не хватало денег…

Ночь в Бирзгале была идиллически тихой. Две собаки за рекой лаяли дуэтом, и петух из сарайчика Скродеренов звал утро.

Утром умываться не то что хотелось, но нужно было, иначе Скродерены могли бы рассказывать, что новый жилец не моется. В зелено-белых пижамных штанах, костляво-ребристый, полотенце через плечо – Сунеп отправился к реке.

В реке он отыскал глубокую яму, в которой не росли даже белые лилии, и там поплескался. Вернувшись, Сунеп нашел у дверей бутылку молока. Вот где уместно слово "культурное обслуживание"! Прямо как в Англии или Голландии, обрадовался Сунеп. За молоко обычно расплачиваются два раза в месяц. Значит, по крайней мере две недели можно пить спокойно.

По пути в дом культуры он завернул к ресторану и на вывеске прочел, что заведение называется "Белая лилия". Название, наверное, выбиралось в надежде, что оно умерит пьянство. Анни не было. Сунепу из краника налили в чайный стакан обычный, натуральный, полезный для здоровья кофе, от которого не колотится сердце и которое не влияет на почки. В киоске он купил молочную колбасу, сыр, маргарин и хлеб, чтобы стать независимым от цен мясных блюд ресторана, иначе до зарплаты не дожить. В нише киоска на горлышках пустых бутылок сидел востроглазый мужик в клетчатой рубашке и тянул пиво. Лысая башка загорела до цвета луковичной шелухи и поворачивалась вслед прохожим. Сегодня утром у его ног лежал прежний портфель, из которого выглядывал стеклянный глаз уровня и испачканная глиной рукоятка молотка. Значит, печник или горшечник, а может быть, даже художник на керамике. Пока киоскерша взвешивала молочную колбасу, печник поднял бутылку и сказал Сунепу:

– Твое здоровье! Ха-ха-ха! Ты теперь доме культур будешь учить играть театр. Если ты мне поставишь бутылка пиво, я этот печка комнате актер сложу до осень. – Потом он стал рядом и понизил голос. – Если тебе когда-нибудь вечером нужен водка, я тебе скажу, где можно достать. Я живу на берег река за дом культур. – Все это он произнес только для Сунепа, потом, по своей привычке, громко и внезапно рассмеялся, так что сам черт не мог понять, в шутку ли говорил он или всерьез. – Я же вижу, что тебе тоже нравится этот штука. Ха-ха-ха! – Потом опять потихоньку: – Сегодня в обувной отдел будет туфли на каучук подошва. Пошли, иначе опять попадешь и газета. – Многозначительно прищурив глаз, он взял портфель и, широко размахивая им в такт шагов, ушел по улице, которую Сунеп еще не успел узнать.

– Это Шепский, – пояснила киоскерша.

– Я так и думал, – ничего не думая, сказал Сунеп.

Там, где переулок сворачивал к дому культуры, по другой стороне улицы, он заметил салатного цвета киоск с мороженым. Заметил, возможно, потому, что возле него стояла девушка в белом халате. Из пикапа парень выкатил цилиндры мороженого и вставил их в бочки со льдом. Походил он на поэта Скродерена, и распятие тоже виднелось на груди, только волосы на сей раз прикрывала шляпа с завернутыми кверху полями, какие якобы носят в армиях Новой Зеландии и Австралии. Девушка казалась самой красивой из всех увиденных Сунепом в Бирзгале. И девушка, заметив Сунепа или обратив внимание на его желтый расчерченный пиджак, тоже смотрела на него. Внезапное влечение Сунепа к мороженому не остановило даже то соображение, что вместо этого ненужного десерта можно было бы купить буханочку хлеба, который в отношении калорий гораздо более необходим.

– Пожалуйста, одно мороженое, но потеплее!

– Придется вам согревать его самому! – Красотка, улыбаясь, подала мороженое.

Ее волосы даже днем поблескивали фиолетовым оттенком, как лучи луны. Будто их и не укладывали, они сами расползались так вот по плечам, свидетельствуя о долгой работе перед зеркалом и о лаке для волос. Черное обрамление глаз – тоже долгая работа в утренние часы. И открытый, даже по-детски наивный взгляд, будто сама она не знает, что ее полные, приоткрытые, но красивые губы, не то что негритянски круглые губы Бриджит Бардо, так и хочется поцеловать, чтобы потом девушка в изумлении воскликнула: "Разве вам это нравится?" По некоторым признакам можно было догадаться, что под халатом прячется всего лишь экономный купальник из цветастого ситца. Но разве тому, кого природа так одарила, что-то еще нужно?

– Вы будете руководить художественной частью, мне Анни говорила, – сказала девушка. Голос ее, в отличие от наивных глаз, казался несколько резковатым, говорила она нарочито безразличным тоном, растягивая слова. – Надо будет и мне принять участие.

– В кружке бальных танцев?

– Не пойдет! Кто теперь так танцует на вечерах? Наверно, надо совершенствоваться в драматическом. Прошлым летом я снималась в фильме…

– В фильме? – Сунеп с уважением повторил магическое слово, которым многие девушки выражают мечту своей жизни вплоть до замужества.

– Да. На лугу за Леяскрогском снимали какой-то фильм, об одном колхозе, что ли. Мы кривлялись, будто бы сено сгребали, вроде сахарную свеклу или репу пололи и прорывали. Потом будто бы после работы купались. Там меня снимали совсем одну, в купальнике.

– Правильно, у вас божественная фигура.

Девушка оживилась, стала говорить быстрее:

– Да, у меня хорошие размеры… У Софи Лорен побольше, но она же актриса с мировой славой… Режиссер Микаусис сказал, что с моей фигурой я вполне могу участвовать в художественных фильмах.

– Микаусис? Знаком. Мы вместе с ним… немножко прикладывались, – как бы между прочим признался Сунеп.

– У вас связи и со студией?

– Да. Когда бываю в Риге, захожу к нему в студию. – Супен не лгал, потому что пять лет назад Микаусис два месяца лечился в Гауяскалнсском санатории и вместе с Сунепом выпил бутылку вермута. – Значит, до свидания в доме культуры, уважаемая…

– Меня зовут Азандой, – сердечно призналась девушка, забыв, что стиль требует полного безразличия.

– А меня – Бертул, а проще Берчу.

Сунеп раскланялся и ушел! Никто еще так не кланялся Азанде этим летом.

"Она примерно вдвое моложе меня, – вздохнул Сунеп, – но разве в романах не бывало такое… если пожилые господа имеют авто и поместье. А отсутствие денег я могу восполнить долгами…"

Гулкими шагами, звучавшими точно в пустой церкви, Сунеп пересек зал и через сцену попал в крыло дирекции. Седой бухгалтер Бока перелистывал бумаги, левой рукой придерживаясь за маленький подбородок.

– Вы – уже на полном газу! – приветствовал Сунеп.

Бока в ответ приветливо улыбнулся:

– Тороплюсь, еще пожарники меня ждут. Директор велел передать, чтобы вы сами занялись чем-нибудь. Если хорошо пойдет дело, послезавтра вернется.

– А он-то где – раков ловит, что ли?

– Нет, тут мероприятие понадежнее: они с зятем в Ленинград подались, картошку повезли.

– Как у вас тут обстоят дела на поприще культуры, ну – вообще?

Бока отпустил подбородок и открытым взглядом посмотрел на Сунепа:

– Пока денег маловато. Осень на носу, придется из собственного кармана платить руководителю кружка танцев для поколения пенсионеров, преподавателю игры на аккордеоне для детей. Летом ходят без пальто, но осенью нужна будет гардеробщица, – чай, не в Африке живем.

– Подумаем, напряжем все силы и мысли! Скажите – кто этот Шепский, который у киоска двадцать часов в сутки пьет пиво?

– Официально – гончар, на самом деле безбожная тварь. Это единственный человек в Бирзгале, который работает, когда захочет, – грустно сказал Бока.

– Безбожников у нас навалом.

– Я не о том, что он неверующий, Шепский грабит своих ближних и дом культуры тоже. Он числится при ремстройконторе. По весне разваливает десяток старых печей, в этом году развалил и в нашей комнате для актеров, а новые ставит только тем, кто ему как-нибудь.

– Понимаю – подносит. Но почему же позволяют ломать печи, если знают, что за фрукт этот Шепский?

– Людей посредством лекций и литературы учили верить в человека. Все каждый год надеются, что Шепский за зиму исправился. Но помимо всего прочего есть подозрения, что Шепский нечист на руку; так, немножечко имеет слабость к серийным товарам, скажем, к мужским носкам, алюминиевым котелкам или к маргарину в пачках.

– У вас прелестная продавщица мороженого. Надо бы привлечь ее для объявления программы… Пока в моде мини-платья… Мужчины станут покупать билеты только для того, чтобы поглядеть на ее ноги. А женщины будут покупать для того, чтобы присматривать за мужьями. – Сунеп уже вообразил себе, как Азанда стоит на сцене, на островке света, по-девичьи невинно и в то же время изысканно бесстыдно поставив одну ногу, согнутую в коленке, перед другой.

– Одними ногами программу не объявишь, надо еще уметь читать, – вздохнул Бока. – Эту Азанду зовут и Козандой.

Производное от существительного "коза"? Стареющие дамы от ревности порою так именуют своих молодых соперниц.

– Допустим… – нейтрально ответил Сунеп. – Раскроем нашу стратегию: где журнал учета работы? Где план?

– В кабинете директора на столе.

Сунеп вспомнил уютный уголок декоратора с этикетками от бутылок на стенах, вздохнул и сел за стол Касперьюста. Перед ним простиралось стекло, будто замерзшее озеро, в котором, как подо льдом, плавал одинокий календарь. Как свою визитную карточку, Сунеп сунул под стекло цветное фото девушки в купальнике, которое вырезал из немецкого "НБИ". Затем открыл журнал учета работы. "В дальнейшем эту разновидность фантастического романа буду писать я сам", – он улыбнулся, глядя, с какой точностью записано количество слушателей на лекциях и собраниях. 48 и даже 313. Точное число посетителей ведь можно определить только на тех мероприятиях, где продаются входные билеты! Потом Сунеп начал размышлять и фантазировать о дальнейшей работе в Бирзгальском доме культуры, только изредка отрываясь от журнала, поглядывая на тенистые клены за окном. Листья деревьев на фоне побеленной, но смытой дождем стены молочного завода казались необычно чистыми.

Женский ансамбль "Волынка" вместе со скрипачом необходим. Пусть поют не только на крестинах и похоронах, но за деньги и на свадьбах, и на юбилеях! Надо поговорить с Бокой, как это можно оформить и зафиксировать в бумагах. Три рубля за песню. Больше пяти вряд ли кто пожелает, чтобы не задерживать выпивку, которую зовут тостами. Хористки получают гонорар натурой за столом, а в кассу дома культуры вносят пятнадцать рублей. Образование у нас бесплатное, а то можно бы кое-что содрать с посетителей Народного университета. Ничего не попишешь, их охраняет конституция. Будем нажимать на курсы танцев. Что обычно учат? Фокстрот, быстрый вальс, медленный вальс, танго и еще кое-что. А что танцуют? Коктейль. Курсы давно отстали от жизни. Будем реформировать! Шейк, твист – хотя это тоже не свежо, однако элементы их чувствуются везде, как говорится, и в кабаке, и в церкви, то есть в доме культуры. Курсы кройки и шитья за 30 рублей. Выше нельзя, там занимаются и старше тридцати. Те умеют повысить голос. Слишком редко мы сдаем огромный зал. Заглянем в абонентную книгу телефонов. Общество охотников. Так. Заставим устраивать у нас смотр трофеев – клыки диких кабанов, шкуры енотов, лосиные рога, лающие гончие собаки на привязи, и все это зрелище откроют трубные звуки охотничьего рога с крыши дома культуры. Охотники должны только уплатить за наем зала. А свадьбы? Тут прежний руководитель оставил статистику, наверное тоже напал уже на денежный след. Поженились тридцать две пары. Латыши все еще любят устраивать свадьбы, как во времена шведов, когда губернатор законом запретил гулять и пить дольше трех суток и пива предписывалось только ведро на глотку. Пусть вкатывают пивные бочки в дом культуры и платят за наем!

Сунеп встал и, восторженный, как агент, застраховавший десять "Жигулей" и три жизни, стал шагать по кабинету. От желания действовать он ощутил приятное напряжение в тощих бицепсах. Тут Сунеп остановился возле висевшего на стенке пиджака национального покроя из ткани болотного цвета и черной круглой шляпы, прикрывшись которой Касперьюст в соответствующем кружке тихой рысцой танцевал народный танец "Литениетис". Брюки были уже потрепанными, да и локти пиджака показывали структуру ткани. Нечего прибедняться. В бюджете предусмотрены средства для новых костюмов. Придется списывать не меньше восьми комплектов. Оторвать рукав, показать комиссии по списанию, а остальное надо попытаться сбыть на сторону помимо комиссии. На витрине, рядом с необыкновенно большой свиньей, вырезанной из дуба, у которой вместо седла была прикреплена серебряная пластинка, лежала электрогитара. Надо бы посмотреть, не залежалась ли она слишком. Эту штуковину всегда можно загнать этим горе-гитаристам, которые струны щиплют, как гусей.

Сунеп снова сел. Разумеется, не будем забывать и непременные бесплатные мероприятия дома культуры. Пусть доктора читают про гипноз и алкоголь в медицине, парикмахерши – про гигиену кожи, под париками. Читать будут, конечно, бесплатно. Проведем фестиваль дружбы народов, благо, что эстонская граница всего в тридцати километрах, съездим за "Вана Таллин". Надо бы курс сексологии провести; такого нет еще ни в одном доме культуры, за это можно бы почетную грамоту заработать, но кто будет читать? Самим врачам в институте не больно об этом читают. Сунеп мог бы, но – не имеет диплома. Создадим новые традиции советского общежития. Может, организуем праздник первой зарплаты? Где бы пили в меру под наблюдением охранников общественного порядка. Основная работа, разумеется, должна быть направлена на создание полноценного культурного отдыха в конце недели за шестьдесят копеек. Журнал свидетельствовал, что зал может вместить до пятисот душ за один вечер. Выручка по меньшей мере двести пятьдесят рублей брутто.

За сегодняшний день для дома культуры выработано достаточно. Засунув в портфель свежие газеты и журнал "Фильмшпигель", Сунеп отправился домой. По дороге зашел к электрику, попросил провод. В комнате актеров он заметил электрическую плитку. На ней можно сварить кофе, но, чтобы потоки электрической энергии не сказались на счетчике, их следует обвести вокруг счетчика. В молодые годы Сунеп в Риге в одном из домоуправлений работал электриком. Была послевоенная пора, когда на каждого в месяц отпускалось только пять киловатт. За пять червонцев Сунеп в то время слегка изменял направление тока. После он хранил при себе газетные вырезки, которые сообщали об амнистии в честь государственных праздников. Предложение "Амнистия относится и к нераскрытым, но упомянутым в этом пункте преступлениям" он подчеркнул и спал как человек, у которого и совесть чиста, и сон крепкий. Под кленом у киоска с мороженым стояли два мальчика дошкольного возраста, у них было одно мороженое на двоих.

– Дай лизнуть, – упрашивал один, – ни разу в жизни я не лизал…

Азанда показала Сунепу ямочки улыбки на щеках и сказала:

– Darling.

Пусть пропадают еще полторы буханочки черного хлеба! Не хлебом единым жив человек. Он купил одно "особенно теплое" мороженое.

– Вы сегодня так же ослепительны, как этот июльский день. Этот июльский день столь же ослепителен, как и вы, – Сунеп проворковал старомодный комплимент.

– Мне нравится такой день, мороженое раскупают быстрее, не надо торчать возле бочек дотемна. Поэтому не люблю дождь. В субботу в пашем сарае танцы будут?

– Если не в эту, то в будущую непременно. Обещаете мне один танец?

– А почему бы нет!

Так отвечают Янису или Петернсу, с грустью подумал Сунеп, подергивая в улыбке усики.

– Не согласились бы вы объявлять программу?

– С микрофоном?

– Можно и с микрофоном.

– Тогда идет! – Азанда откинула волосы и выпрямилась. Халат на груди слегка приоткрылся… – Мне очень нравится с микрофоном, Я видела в кино и по телевизору, как Мирен Матье и другие с микрофоном поют, а те, в зале, с ума сходят. Мы ездили на Манеж, где две француженки пели с микрофоном. У одной даже и не ноги, а так. А зал как бешеный. Идет!

Конферансье теперь вроде бы имеется, нужна только программа.

Спустя три дня, заполнив собою кресло за письменным столом, Сунепа встретил Касперьюст. Лицо его было, как обычно, бледным и округлым, только темные круги под глазами, будто намалеванные сажей, говорили об усталости:

– Был в Ленинграде, смотрел, нет ли там чего-нибудь для дома культуры. Мне сказали, что не хватает одного барабана.

– Правильно сделали, без барабана немыслим современный оркестр.

– Ваше имя Бертул? Я буду звать вас просто Бертулом.

– Конечно, товарищи по работе, это само собой разумеется. Ваше имя, если не ошибаюсь, Лудис?

Касперьюст понял правильно – Сунеп собирался в порядке взаимности звать его запросто Лудисом.

– Лудис-то Лудис, но я директор, – сказал Касперьюст.

Сунеп тоже понял. Как для Азанды хоть раз в жизни поговорить в микрофон было верхом блаженства, так и Касперьюсту слово "директор" доставляло особое удовольствие перед уходом на пенсию.

– Вот план финансовых мероприятий. – Сунеп показывал оперативные наброски. – Тариф для ансамбля "Волынка". Песня три рубля. В рижских ресторанах берут десять. После полуночи и до десяти часов утра – двойная плата. Будем предлагать зал колхозам для юбилеев. В финскую баню целый колхоз не войдет. В будущую субботу вечер отдыха – в обычном порядке, хочу познакомиться с посетителями и местными обычаями, а потом – организую широкий экспериментальный вечер отдыха! – складно рассказывал Сунеп своим мягким баритоном.

– Экспериментальный! – испугался Касперьюст.

– Хочу опробовать некоторые нововведения для вечеров отдыха. Если на первый раз не все сойдет абсолютно гладко, то "экспериментальный" оправдает. Существуют же целые экспериментальные заводы, которые производят порой даже и брак.

– Ну так делайте, чтобы было так… как-то так исключительно! В субботу в десять часов в музее собрание общества друзей, природы и истории. – Касперьюст поглядел в настольный календарь. – Там будут читать маленькие сообщения обо всем, о живописи, об истории, о птицах, древних лекарственных травах. Надо бы и вам прийти. Как говорится, завязать контакт с бирзгальским обществом.

В субботу утром Бертул Сунеп проснулся около шести. До зарплаты еще три дня. В кармане осталось 137 копеек. Их надо разделить на три равные части. Потому-то он и проснулся рано, что вовремя лёг спать. Нужда заставляла вести здоровый образ жизни. Зато апартаменты его стали богаче. Скродерен вместе со своим поэтическим альбомом притащил шезлонг с заплесневелым полотном, тазик для мытья, у которого часть эмали отшелушилась, поэтому он казался застеленным пестрой коровьей шкурой. Козье молоко и два яйца по утрам находились под дверью. Бывшая оркестровая яма дома культуры оказалась настоящим кладезем. Любая вещь создана для того, чтобы ею пользовались, этого требует народное хозяйство. Три фаянсовых чашки, на краях которых были заметны следы крепких, по всей вероятности, неандертальских зубов. Пепельница в форме лошадиной подковы с оригинальными гвоздями. Из окрашенные в желтом растворе фурацилина полотнищ марли получились даже занавески для стеклянной стены бывшего фотоателье. Из обрезка провода, из патрона электрической лампочки и восковой бумаги возникла настенная лампа; и больше не надо было полусонному ходить босиком по полу, чтобы в полночь, после того как проштудированы газеты и журналы, выключать свет. Плитка из комнаты для актеров нагревалась быстро, и яйца, приносимые мамашей Скродерен, сваривались за пять минут.

До начала "маленьких сообщений" Бертул прогулялся по городу. Сразу за Рижской улицей начинались поля. С возвышенности и Бирзгале и река, отороченная ивами по берегам, были вполне обозримы. Воздушные сады телевизионных антенн над крышами характеризовали эпоху, степень культуры и заносчивость жителей – две семьи ни в коем случае не пользовались одной антенной.

В центре от киоска Бертул свернул на улицу, по которой однажды ушел Шепский. Вначале шли старые дома с дворами. В некоторых дворах виднелись еще избушки с маленькими окошками. Во всей своей прежней красе… Владелец магазина "Колониальные товары" в двадцатых годах жил в доме, выходящем на улицу, за белыми тюлевыми занавесками его дочь играла на пианино, а в избушке во дворе грызли брюкву другие дети, отец которых за городом рыл канавы или трепал лен большого хозяина.

Он заметил новое здание с розовой штукатуркой в глубине сада. Фасад напоминал сооружение, сложенное из кубиков, убывающих по величине кверху. В нижнем кубе находилась дверь гаража, в следующем – два окошка, а в верхнем – двухэтажном "полезном объеме", как говорят архитекторы, – красовались один над другим два широких двухстворчатых окна и два круглых, разделенных цветными стеклами на восемь равных частей. Богатство, да и только. Здесь улица кончалась и начиналось клеверное поле с деревянными вешалами: За обширным полем поднимались темные ряды величественных лиственниц, а над ними торчала черная труба, словно целый год не мытый палец. Бертул направился к деревьям.

И нашел – другой Бирзгале. Прежде всего это длинный-длинный каменный дом. В толстых стенах прорублены светлые окна. Надпись "Трикотажный цех". Значит, здесь вязала джемперы и длинные чулки та сотня бирзгальских девушек, каждая из которых в конце недели несла в дом культуры по меньшей мере пятьдесят копеек, стремясь получить за них музыку, танцы и провожатого домой по обходной дороге через прибрежные луга. Но откуда брались провожатые? А вот откуда. Здесь же тянулось громадное строение, как ангар для десятимоторного самолета. В одном конце на перекладине между двумя высокими эстакадами в воскресной тишине покоился подъемный кран. В будни он катался по рельсам, держа стрелу высоко в воздухе, и грузил те бетонные плиты, которые лежали штабелями на земле. Значит, завод железобетона, откуда в дом культуры приходили парни. Когда-то здесь был Тендикский фольварк. Трикотажный цех, наверное, был когда-то конюшней или амбаром. Значит, природа и исполком добились численного равновесия между девушками и парнями, обоими антагонистическими классами населения, которые друг друга очень любят. Но равновесие приводит к детским пеленкам. А вот они. От Тендикского фольварка кроме длинного дома, в котором сегодня вязали чулки, что превращали своим узором женскую ногу в удава, остались еще аллеи огромных лиственниц. За ними перед голыми фасадами пятиэтажных домов в лабиринтах столбов на веревках развевались детские пеленки.

Здесь был другой Бирзгале, который Бертул еще не знал, и его одолели сомнения, узнает ли он его. Хотя он родился и вырос в Риге на улице Бикерниеку среди фабричных труб, он уже лет семнадцать кочевал по санаториям и больницам, а последние десять провел в санаторных библиотеках, клубах, потому что не боялся заразиться туберкулезом, так же как жена вора не боится, что муж сможет обокрасть ее. И такими чужими показались Бертулу сегодня эти новые кварталы. Он не знал, занимает ли домохозяйка у соседки соль, ходят ли мужья друг к другу играть в очко, найдутся ли в доме и такие, кто поможет внести шкаф на пятый этаж. И чем вечерами занимаются те, которые не смотрят телевизор. Нельзя руководить теми, кого не знаешь, но ведь он должен руководить культурной жизнью Бирзгале. Бертул повернул к старому городу.

Недалеко от центра находилось нечто вроде парка – на травяном лугу росли величавые березы, вековые туи, узловатые стволы которых напоминали скорее заскорузлые корни. В кустах акации виднелось несколько камней известкового туфа. Зеленый плюш моха покрыл надписи на них. Каменные фундаменты чугунных крестов. Старое кладбище. Очень старое, раз уж позволено ходить по крышам гробов. Не так же ли когда-нибудь… похоронят и старый Бирзгале и вместо него встанет тогда новый – с серийными домами из силикатного кирпича. Неужто в самом деле за ватерклозеты отдадут этот городок, где каждый дом, красивый или некрасивый, построен на свой манер и все вместе такие славные! Чтобы не допустить этого, Бертул решил развить активную культурную жизнь.

На краю кладбищенского парка под кленами находилось здание, первый этаж которого был построен из камня, а второй – деревянный. В царские времена внизу была каталажка, а наверху размещалась сама полиция. Из-за предрассудков или из-за привидений после войны ни одно уважающее себя учреждение не пыталось обосноваться здесь. В каталажке какое-то время хранили собранные шкуры и шерсть. Потом одному почтовому служащему-пенсионеру пришло на ум, что тут следует открыть отделение краеведческого музея, где можно показывать другим почтовые марки, собранные им самим, и прокламации 1905 года. Его поддержал фотограф Пакулис, вместе с которым почтальон потягивал пиво. Пакулис за свою долгую жизнь фотографировал не только молодоженов, но и семнадцатилетних красногвардейцев в 1919 году, вооруженных наганами в шпагами, в застегнутых по самый подбородок френчах, а также и теперешний дом культуры, когда паводки заливали буфет. Так потихоньку в Бирзгале возник свой музей. Чтобы посредством музея попасть в бессмертие, все художники, уроженцы Бирзгальского края, дарили ему свои менее ценные картины.