Текст книги "Розовый слон"

Автор книги: Берзинь Миервалдис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

– Это был Олдиес, прозванный "Воющим буем", – пояснил музыку Броня, встал и пошел в угол сменить ленту.

Редиска пододвинул руку к Байбиным бокам.

Байба не почувствовала себя оскорбленной. Что с того, что они с Броней вот-вот поженятся? Значит, она еще кому-то нравится! Да к тому же хиппи в существе своем не ревнивы. В Калифорнии и в Непале якобы даже живут вместе большими семьями, парни и девушки вечерами спят под одеялом как попало, детей все растят совместно. Редиска продвигал ладонь все выше.

Встал округлый Помидор. Даже в ночных сумерках его щеки пылали здоровьем. Из груды пустых бутылок под шкафом была извлечена полная посудина "солнце-удара". Налив всем, Помидор стал шарить по шкафу:

– У нас ведь тоже есть… одна штучка. У моей мутерхен кузина в Америке, в мае была в Риге, привезла такую пленку, одуреть можно, и одну пластинку.

Все умолкли. Оригинальная американская пластинка попадается не каждый день. Из проигрывателя доносились застенчивые звуки гитары и женский голос, который, странно причмокивая языком о нёбо, меланхолически пел "Подойдет осень"…

– Ну и поп-музыка! Она же поет по-латышски! – издевался Броня.

– Но пластинка и в самом деле из Америки! Сверху же написано! – оправдывался Помидор.

– Ну и что? Это же народная, это жеребячья песня, так-то могут петь и где-нибудь здесь, в Бирзгале. Убери! Музыка не национальна, а интернациональна;

В школе тебя не учили, что такое интернационализм?

Гостеприимство превыше всего. Помидор, вздохнув, лишил голоса американскую латышку. Ничем другим он похвастаться не мог, поэтому поставил свою капитальную штучку – Том Джонс страстным ревом наполнил комнату и половину Бирзгале.

Редиска тем временем ощупал спину Байбы под надписью "Fit!". Все-таки слушком костлява. Сидеть возле такой дальше не было смысла.

В комнате стало сумеречно не от ночи, а от сигаретного дыма. Редиска распахнул дверь. У рижан звериные внутренности, передернуло его, пили, пили, а ничего не прихватили с собой для закуски. Матросы успели у себя дома поесть грибов с картошкой и пахтой. Они пожелали показать гостям свой коронный номер – как в случае тревоги попасть к реке, не пользуясь лестницей.

Биннии взяли свои стаканы и по ступенькам ощупью добрались до берега. Наверху в обе стороны распахнулось белое окно. Из темноты вынырнули двое в плавках, сели на подоконник, протянули в воздух руки, как цыплята крылья, оттолкнулись и приземлились на корточки перед Бинниями.

– А я могу шевелить пупком… Как йоги, – лепетал Броня.

Вдруг в тени под ветлами кто-то громко кашлянул – и появился мужчина в отглаженных брюках. Редиска немедленно направился к нему навстречу. Оба побормотали что-то и Редиска протянул пришельцу руку.

– Перевезу вас обратно, – сказал Помидор гостям.

– Кто-то пришел вас контролировать? Струхнули? – лепетал Броня.

Редиска тем временем уже сбегал по лестнице вверх и выбросил в окно обе шали Бинниев.

– Вот ваши парашюты! – Помидор подобрал пончо Бинниев и сунул их владельцам.

– Пусти, я поговорю с этим чавелом! – Натянув через голову пончо, Броня стал храбрее.

А на Байбу, казалась ей, падала ветла, и она, поддерживаемая Помидором, шла пошатываясь к лодке. Другой рукой Помидор сграбастал за пояс Броню и тоже втащил в лодку.

– Тсс! Это Мараускис. Дама его стоит в кустах. Понимаешь, к нам приходят гости с дамами. В гостиницу с дамой не пойдешь – впускают в один номер только тогда, когда в паспортах одинаковые фамилии. А в кустах холодная роса, с листьев падают гусеницы светлячков… За пять рублей мы до утра выбираемся в палатку. И польза прямая – дамы всякий раз вычищают эту конюшню, простыни тоже меняют. Кому захочется обниматься на колбасной кожуре…

– Но… если ночью кто-нибудь станет тонуть… то вы оттуда ничего не увидите, – лопотал Бинний, обеими руками держась за борта.

– Ну, чокнутый, кто же ночью тонет! Есть такое правило, что даже водолаза ночью нельзя опускать на дно. А то как бы раки не съели. Утопающие-то об этом знают… Приезжай завтра опять!

До берега лодка не дошла, Биннии угодили в воду и Достигли берега вброд, затем, чертыхаясь, сняли обувь. Байба все время тяжело валилась на плечо Брони.

– Меня очень, очень тошнит… но не идет, – жаловалась она.

– Сними рубашку, станет лучше.

Байба действительно сняла накидку и даже рубашку.

– Дай свою тоже… надо будет их выстирать.

Броня послушался. Оба остались в широких штанах.

– Теперь можно бы изобразить танец… живота. И лунный свет есть…

Охваченная внезапным приливом чувства чистоплотности, Байба встала и, глядя вдаль на луну, выпрямившись и удерживаясь на ногах, спустилась вниз к реке, вытянула из рубах шнурки, которыми зашнуровывалась грудь, привязала рубашки за рукава, бросила в воду, а конец шнурка привязала к ольхе на берегу.

– Белье… перед стиркой надо намочить. Мама всегда так делает…

Охая, оба дотащились до риги, положили туфли под изголовье, чтобы они быстрее высохли, и упали на матрас.

Проснулись около двенадцати, потому что мухи лезли в рот. Их мучила страшная жажда, да еще кто-то непрерывно старался опрокинуть матрас. Байба ухватилась за чулок, привязанный к занавеске из сетей и, подтянувшись, встала. День был хмурый, сквозь веревки в дверях веранды и через оставленное открытым кухонное окно дул ветер, шевеля подвешенный к потолку, теперь уже увядший аспарагус. Бюстгальтер не особенно грел, и Байба щупала руками на полу, где обычно лежала рубашка. Ее не было.

– Броня, вставай, кто-то ночью утащил рубашки!

Броня лежал, вытянув руки над головой так, будто собирался прыгнуть в воду.

– Ты сама вчера их утопила. Принеси их сюда, у меня гусиная кожа.

– Сам иди, тоже мне барин нашелся! Будет тебе приказывать!

– И прикажу! Как было там у сатаны Менсона в Америке? Все жены – должны повиноваться. Ни слова против. Я тебя не посылаю убивать, сходи только за рубашкой…

Вот чучело гороховое! Это противоречило равноправию полов, но рубашка тоже нужна. И Байба в дырявой тенниске с намалёванными цветочками поплелась к берегу реки. Шнурок одним концом был привязан за ольху, а на другом конце, где вчера были рубашки, болталась пустая петля, как на виселице, когда у палача выходной день…

Пока что они натянули накидки. Пытались закурить, но стало так тошнить, что хоть рот затыкай кулаком.

– Вчера слишком мало ели…

– Не было же ничего… Гниды, приглашают в гости, а жрать не дают.

– Этот "солнцеудар" могут вынести только алкоголики.

Теперь пригодилось бы вчерашнее молоко.

– Поставим на форте! Старуха моментально прибежит с молоком! – И сразу же в сторону Бирзгале полетел громовой голос Джеггера, приказывающий принести молоко нуждающимся.

Когда через полчаса банка с молоком так и не появилась на столике во дворе, проигрыватель пришлось унять, потому что в связи с сегодняшним исключительным положением у них у самих начало в ушах шуметь море. Байбу у порога вырвало, и ей стало немножко легче. Физически, но мысли все еще расплывались, нельзя было сосредоточиться на одной теме. Все же одна идея вылупилась, потому что она воскликнула:

– Шмотки будут! У Свикене есть трехстворчатый шкаф!

За тремя дубовыми дверьми шкафа действительно нашли полосатую мужскую сорочку с накрахмаленными манжетами, у которой не хватало только накладного воротничка.

– Свинство, сорок второй номер, а мне нужен тридцать седьмой, – Броня надел сорочку, завязал ковбойским узлом цветастый платочек и почувствовал себя в общем-то удовлетворенным этим новым фасоном.

Байба вытащила нежную шифоновую блузку.

– Шифон, правда, не в моде, но блузка прозрачная секс-блузка.

Голод давал себя знать. Копать картошку не хотелось, потому что нагибаться нельзя, опять станет плохо.

Кому тут в Бирзгале что продашь, сразу поймают.

– Вот где музей! – Байба опять засунулась в шкаф. – Смотри, какие были женские трусы – на пуговицах, с клапаном. Темнота… – Вдруг что-то стукнулось о пол шкафа. – Старуха спрятала бутылку вина!

Бутылку положили на пол рядом с матрасом. Есть нечего – так выпьем! – и сразу в небытие, в сны потому что только сон есть реальная жизнь. Хиппи подобает употреблять наркотики, этим они изрядно отличались от алкоголиков. Это знали Биннии, но наркотики находились в аптеке под замком, алкоголь же – под рукой.

В кофейные чашки налили вино. Первый глоток у Брони прошел без труда, Байбе же пришлось стиснуть нос пальцами. Со вторым уже стало легче. После третьего они закурили – и приятное тепло распространилось вплоть до пальцев ног. Ненадолго Броня облупил Байбу догола. Потом они еще выпили, закурили, и Байба надела женские панталоны с клапаном, а Броня влез в кальсоны с завязками внизу. После стольких трудов их объяла сладкая усталость.

– Котлеты с белым соусом и цветной капустой… На сладкое – малина с молоком, – мечтала Байба.

– Свиной окорок с горохом. И кефир, много кефира, – продолжил Броня.

– Напишем письмо, пусть присылают деньги!

– Это тебе не конная почта, письмо дойдет только через неделю. И потом, мы не можем получить деньги – мы же не прописаны.

– До чего противно… Что же нам – умирать с голоду? На картошку смотреть тошно, человек же не поросенок. Я заплачу… Ты мой муж, ты должен меня кормить! – И она стала всхлипывать, крохотная девчушка, напялившая штаны-панталоны, которые, как надутый шар, охватывали ее бедра.

– Хныкать будешь? Кто придумал ехать в эту дыру? Я или ты? Если будешь выть, я уйду, оставайся тут одна с крысами. Под веранду вчера залезла жаба.

– Не может меня содержать и хочет бросить! – Байба стала лягаться. – Надел наши фамильные подштанники да еще вякает!

– Не реви! Выпьем! Как же за границей наши живут? Ведь никто не погибает. Какой-нибудь выход всегда находится, особенно в нашем государстве, где по закону никто не должен помирать с голоду.

Вино в Брониной голове произвело неожиданное прояснение. Хотя и слабый, но все же наркотик! Он присовокупил окурок сигареты к другим окуркам в горшке аспидистра и с развевающимися на ходу шнурками кальсон зашагал по веранде. Байба, присев, наблюдала за ним через сетчатую занавеску из "спальни".

– Нас спасет самоубийство! Люди никогда бы не изобрели самоубийство, если бы от него не было никакой пользы. Есть!

Сквозь розовый туман опьянения изо всей этой речи до Байбы дошло только одно: Броня хочет, чтобы она умерла…

– Броня, но у меня есть еще тридцать копеек для почтовых марок… Может быть, принимают телеграмму в кредит, пусть вышлют нам деньги… В субботу под открытым небом будет шикарнейший бал…

– Самоубийство еще не означает, что мы умрем! Черт, эти шнурки! – наступив на завязки от кальсон и споткнувшись, проворчал он. – Что такое самоубийство? Философски, экзистенциально? Это сношение с окружающим… это значит… что я хочу сказать нечто важное, но никто не слушает, что я говорю. Это… оглушительный вопль!

– Тогда зачем же умирать? Давай включим магнитофон во всю силу… – тихо всхлипывала Байба.

– Самоубийство – это вопль отчаяния во весь подлинно человеческий голос, я читал в одной книге по психологии. Раз нам общество не дает есть, то мы бросим им в глаза это самоубийство. Как за границей теперь совершаются самоубийства?

– Мерилин выпила снотворное. Бриджит дважды пила, но у нее якобы прочищали желудок… Значит, снотворное?

– Правильно. И мы тоже примем! – Броня остановился напротив Байбы.

– А нельзя ли таблетки от головной боли? – захныкала Байба.

– Нет, потому что в них никто не поверит. У меня есть с собой… – Броня вынул из кармана рюкзака два тюбика. – Фенобарбитал, люминал. Если каждый это выпьет до конца, то – капут! – Он выпрямился.

Байба стала поглядывать на дверь. Если бы вскочить да убежать… Нет, запутаешься в сети…

– Порядок? Таблетки я высыплю обратно в рюкзак, а эти пустые тюбики оставляем на видном месте, ну, вот здесь, на полу, у порога. Где календарь? В комнате на круглом столе. А как же – как у всех деревенских…

Записаны номера "скорой помощи" и пожарников. А мы это выписываем большими цифрами на бумаге. Пусть тогда поломают головы. Так… и бросаем вот здесь, поблизости. "Скорая помощь" найдет эту пустую упаковку от снотворного, эти номера телефонов. Значит, отравились, хотели вызвать "скорую помощь", но уже потеряли силы… Помощь приедет и начнет интересоваться, обнаружит, что нам нечего было есть! Нас обязательно накормят.

Байба ладонью вытерла слезы, и вокруг глаз вместо палитры возник хаос красок. Ну и что, зато опасность для жизни миновала!

– Но как мы сообщим "скорой помощи"? Тетя тоже хороша – не провела телефона. Живет, как в деревне.

– Очень просто. Поставим звук на полную силу. Прибежит, по крайнем мере, тот тип в плавках или кто-нибудь другой, увидит снотворное, а мы будем лежать, как убитые, Этот тип и сообщит, куда следует.

– Иди сюда, погладь меня по головке… Байба хотела вознаградить Броню за интенсивное мышление и за ожидаемый ужин в больнице и, раскинув руки, опустилась на матрас. Помиловаться не удалось, потому что чувство голода сводило им животы. Запустив в эфир ансамбль "Prokul Harum", они рухнули в изнеможении и стали ждать "скорую помощь".

Она явилась одновременно с двух сторон.

Оба матроса, закаленные здоровым и оплачиваемым образом жизни, ничего особенного с похмелья не почуяли. До обеда они плавали в лодке, обходили границы официально установленной купальни, веселым голосом предостерегая в мегафон купающихся:

"Граждане, купайтесь только через два часа после приема пищи!"

"В случае несоблюдения правил дело будет передано административной комиссии!"

"Жизнь можно застраховать на улице Лауку, семь".

После обеда, когда купающихся не было, они догребли до кривуна, где были поставлены жерлицы на щуку.

– Ну и каша: Биннии утонули! – простонал один.

За ветку тальника, погруженную в воду, зацепилась желтая рубашка, ее так тянуло по течению, что можно было даже прочесть ободряющую надпись "Fit!". Рубашку вытащили. Оказалось, что их было две, но самих утопленников не видно было. Что делать? Сообщить в органы, что на посту пили вместе с ними? Будет жуткая заваруха. У Редиски мелькнуло в голове, что работой можно искупить любой проступок. И, надев очки, сунув ступни в ласты, оба начали работать по-настоящему – впервые за все лето. Метр за метром прощупали реку по всей ширине от поста вниз по течению. С ямой, в которой росли водяные лилии, дело обстояло труднее всего. Тут надо было нырять глубоко. Дно илистое, ничего не видно, приходилось работать на ощупь. Наступили на полотняный мешочек, но к нему они и не притронулись. Опыт научил, что не деньги топят в мешочке, а скорее всего внебрачных котят. Трупы, должно быть, уплыли дальше. Ждать, когда на третий день сами всплывут? Совесть этого не позволяла. Надо сообщать.

– Послушай, но еще после обеда от этой риги жуть как громыхала музыка! – ободрился Помидор.

– Болван, это же маскировка: ставят долгоиграющую, чтобы отвлечь внимание, а сами либо стреляются, либо тонут, – поучал Редиска. – Хиппи думают совсем иначе, чем ты.

По пути в милицию решили заглянуть в эту ригу.

С рубашками в руке они дошли до сиреневых кустов Свикенс в тот самый момент, когда во двор с другого конца вошла комиссия с Липлантом во главе. Музыка уже стихла.

– Вам чего? – спросил Липлант.

– Мы… в общем-то, вместе и не пили. "Бисер" был у них с собой…

– У кого с собой? Чего болтаешь?

– Ну, у Бинниев, которые, кажется, утонули… – выдохнул Помидор. – В реке мы нашли только их рубашки.

– Это было не на территории купальни, – дополнил Редиска.

– Значит, вместе пьянствовали на посту в рабочее гремя, – строго сказал Липлант. – Сами признались. А потом они утонули. Поссорились? Угрожали?

Матросы стали размышлять, не повинны ли они в чем-то на самом деле? Все, что окружало их, казалось странным, будто внезапно покинутым. На газоне зелёно-полосатый, затоптанный лошадьми матрас. В дверях веранды ветер уныло шевелил концы толстой веревки. У ступенек в алюминиевом котелке мутная вода, в которой плавала деревянная ложка. Вокруг веранды увядшие штокрозы печально опустили листья.

– Мрачная картина… – сказал Бертул.

– Пока можете быть свободны. Сидеть и ждать на спасательном посту! – распорядился Липлант, взял мокрые рубашки, первым раздвинул веревки и вошел на веранду, стараясь своими сандалетами не затоптать возможные следы преступления.

Так как «скорая помощь» шницеля не привозила, Броня выключил проигрыватель.

– Еще немножко надо подумать, – сказал он. – По системе йогов лучше всего думается стоя на шее. Неру, когда-то в Индии был такой президент, каждое утро пять минут стоял на шее и даже во время конференций выходил и делал вот так… – Броня лёг на тахту, задрал кверху ноги и руками стал придерживать собственное туловище.

Байбе удалось поднять только ноги и чуть оторвать попу от тахты. Из широких панталон торчали тонкие лодыжки, которые оканчивались грязными пятками. Все же и она почувствовала, что к лицу приливает кровь и мышление становится яснее.

В этой классической асане йогов, задней частью к дверям, их и застала комиссия. Услышав шаги, они не стали менять позу. Кто из йогов из-за посторонних когда-либо переставал сосредоточиваться на солнечном сплетении, то есть на собственном пупке.

Невиданная доселе картина ошеломила комиссию, потому что массовый йогизм они видели впервые. Липлант опомнился раньше всех:

– Так, значит, не утонули.

– Что-то гниет, – принюхивался Кергалвис, потому что сквозняк доносил из кухни ядовитый запах кошачьего мщения.

Полное запустение вокруг: засохшие мирты, кактусы, вплетенные в сети увядшие ветки с тряпками и лоскутами. Над тахтой на стене висел портрет: тощий волосатый молодой человек мрачного вида, сильно загорелый в огнях рампы, с раскрытым в устрашающем крике ртом. Шнуровочная рубашка раскрывала зверски волосатую грудь. Он держал гитару и что-то вопил.

Сунеп поднял с пола тюбик и бумажку с телефонными номерами:

– Фенобарбитал… Пустой. Номер двадцать восемь шестьдесят восемь.

– "Скорая помощь" больницы… – заметила Симсоне.

– Допустим… Попытка отравиться снотворным, сами же хотели вызвать "скорую помощь", бессилие… – нанизывал факты Бертул.

Бинниям этот голос казался необыкновенно благозвучным. Клюнул, дурак! Но возведенная Байбой пирамида немножко пошатнулась.

– Вряд ли. После снотворного спят и не шевелятся, а эти шевелятся. Но почему они такие… странные? – размышлял вслух Кергалвис.

– У некоторых после снотворного возникает противоположная реакция, психическое беспокойство, бред, – пояснила Симсоне. – Если приняли снотворное, то надо дать им кофеин и очистить желудок. Постой, постой, у меня же в сумочке стерильный шприц и кофеин. Давайте сперва вынесем их на свежий воздух, и там я им сделаю укол…

Липлант откинул занавеску из сетей, и все вошли в "спальню". Байба с закрытыми глазами спала стоя, вернее, в согнутом состоянии вверх, тормашками с внешней стороны тахты. Липлант и Кергалвис, как наиболее крепкие, принялись за дело, один сунул ноги Байбы под мышку, другой подхватил ее рукой под спину, чтобы поднять туловище.

– Не лапайте! – завизжала Байба, выдернула ноги и раскрыла злые, в черных омутах глазки: шницеля не дают, а собираются выворачивать желудок и откачивать остатки вина!

Попытка самоубийства сорвалась. Броня тоже проснулся:

– Почему заходите без стука?

Комиссия пришла в легкое замешательство оттого, что совершенно живые существа приняла за полумертвецов. Растерянность скрывают под напускной строгостью. Липлант вынул бумагу из портмоне. Бумага в руках милиционера в глазах всякого честного человека столь же опасна, как пистолет, но эти двое даже глаз не повернули в его сторону.

– Граждане, поступила жалоба, что вы систематически нарушаете первый пункт постановления исполнительного комитета об охране общественного порядка" который гласит, что с двадцати трех часов до семи утра запрещено в квартирах на полную громкость включать радио, магнитофоны, транзисторы, проигрыватели и играть на других музыкальных инструментах, производить громкое пение, а также сильный шум, который мешает спокойно отдыхать населению.

Биннни опустили уставшие ноги и полезли под простыню, потому что только самые закаленные хиппи могут лежать в нижнем белье на сцене. Правда, говорят, что в Вене один на глазах у зрителей даже облегчился.

– Эта бумага ко мне не относится. – Броня закурил и повернулся спиной к комиссии.

– Мы все не раз слышали, как от вашего дома раздается рев! Такой рев, будто… из ангинной глотки, – взволнованно сказал Кергалвис.

– Так говорить могут только невежды. Это Сачмо. Негритянский певец Луи Армстронг, – ответил Броня. – Или принесите мне шницель, или уходите!

– Я повторяю: на вас жалуются! – Липлант помахал бумагой.

– Ваша жалоба относится к неизвестному лицу, а не ко мне. Этот писака даже не знает моего имени.

Комиссия окружила Липланта с бумагой. Действительно: ни имени, ни фамилии, ни даже хотя бы неправильного отчества не было, только: "молодой человек с бородкой и девушка с веснушками, которые проживают в доме Амалии Свике".

– Гражданин, как вас звать?

– Так же, как моего отца. А отца так же, как деда, и меня, следовательно, так же, как моего деда.

– Отвечайте пристойно! Ваши документы!

– Я презираю документы!

Кергалвис любил активное действие:

– В таком случае заберем вас вместе с постелью в участок для выяснения личности. Там посмотрим!

Броня повернул голову. Кергалвис наклонил слегка кучерявую темноволосую голову и застыл в позе борца. Теперь он походил на виденного в газетах профессионального тяжеловеса. За такого нельзя было ручаться.

– Если нам так нужны документы, вон на подоконнике.

Липлант взял паспорта в синих обложках и прочел:

– Бронислав Камцерниек, родился в 1955-м. Байба Свика, родилась в 1955-м. Прописаны в Риге.

– Совершеннолетние, вот не сказала бы, непохожи на совершеннолетних, – в первый раз приоткрыла карминно-красные губы Шпоре.

– А вы вообще похожи на лягушку в этих зеленых штанах, – буркнула Байба.

– Где работаете?

– В тресте отдыха.

– Учитесь?

– Фу-ты ну-ты, слепые, что ли, – мы хиппи! – зафыркала Байба. – А что вы смыслите в этом деле?

– О боже, что бы с нами стало, кабы развелось подобных кикимор побольше… – вздохнула Шпоре.

В Броне проснулся теоретик.

– Точно, наших мало. Если бы каждый был таким, как мы, то нас никто бы и не заметил. Это уже была бы не жизнь. Тогда нас вроде бы и не было.

– Какое развели тут свинство… До чего же низко могут опуститься молодые люди, – вздохнула Шпоре. – В прачечной они ни разу не были.

– Хотя я и лежу на полу, на вас я смотрю свысока, – ответил Бронислав Камцерниек, с улыбкой превосходства глядя в потолок.

Комиссия с минуту подавленно молчала, лишь Бертул про себя улыбался. Наглость пополам с остроумием не так-то часто встречаются.

– Постричь, что ли, волосы у них! – подал голос Кергалвис.

– Не стоят, натура от этого не меняется. Уж если бы такое помогло, то можно было бы сократить милицию и открыть детские сады. Видите, кое-что они уже постригли, но характер не изменился. – Врач Симсоне указала на пол возле постели. Там было что-то рассыпано, вроде серой стружки или рыбьей чешуи. – Когти и мозоли, – пояснила врач.

Бертул опять разглядел ироническую усмешку в улыбке врача. Опасная личность.

Байба от злости лязгнула зубами. Липлант спохва-тился, что все еще держит в руке бумагу, ради которой все сюда явились.

У него была привычка смотреть пристально и долго в глаза хулиганам и мелким ворам. Было несколько случаев, когда мелкие прохвосты через полчаса, устав стоять под этим тяжким взором, признавались даже в таких поступках, о которых Липлант и не слыхивал, и даже каялись. Стоя у торца тахты, он оцепенел, и взгляд его светлых глаз, как стрела, был нацелен на то место, где начинался длинный Бронин нос. С минуту молчал и не моргал глазами. Окружающим казалось, что от сосредоточенного взора башка хиппи вот-вот расколется и оттуда посыплются опилки, что же еще могло быть там внутри.

– Почему вы шумите и нарушаете общественный порядок?

Последствия строгости Липланта были таковы: Броня натянул простыню на голову:

– Я не шумлю, а слушаю международную музыку.

– Музыку? Одни электрические ударные инструменты и ни одного живого звука, – усмехнулась Шпоре.

– Эта механическая музыка соответствует технической революции. Это чистая музыка. Играйте сами на своих скрипках… Струны скрипки изготовляют из овечьих кишок. Лошадиным хвостом пилить по овечьей кишке – это скрипка, это ваша музыка! Фу…

Музыка не была сферой деятельности Липланта.

– Мы составим акт, и вас накажет административная комиссия: или вынесет вам предупреждение, или денежный штраф до десяти рублей, – объявил Липлант. – Вас просили, вам приносили даже молоко. Труженики мучаются без сна…

– Я же нигде не работаю – что же вы взыщете? Так что стоит ли определять сумму?

Липлант задумался на минуту, как взыскать деньги с такого остолопа, который нигде не работает, но является совершеннолетним.

– Так издеваться над обществом! Люди работают, а эти от лени пухнут… Неужто у вас нет ни капли стыда! – вмешалась Шпоре с извечным вопросом, на который обычно ничего толком не отвечают. На сей раз было иначе.

– Нет! – в один голос отозвались Биннии. – Ваши слова как молоко из-под автоматической коровы.

Комиссия умолкла, потому что против тех, у которых нет стыда, а также нет и денег, законы об охране порядка были бессильны.

– Составим акт еще и на то, что живете без прописки, заплатите еще и за нарушение паспортного режима!

– Не будем платить, тетя заплатит! – отозвались Биннии. – Домовая книга принадлежит ей.

– Пошли! – Липлант подал команду к отступлению. – Еще есть закон о паразитическом образе жизни.

– Не выйдет! Мы паразиты только один месяц, раньше были учащимися.

Последней простилась доктор Симсоне:

– Мне очень жаль… но мы вас еще немножко потревожим… Я должна сообщить в санэпидемстанцию в связи с антисанитарным состоянием. Возможно, будет хлорирован весь ваш двор, а может быть, даже и ваша спальня. До свидания!

– Я не хочу вас видеть! – крикнула Байба.

– Женщины никогда не говорят так гинекологу, – поучала Симсоне.

Потом все исчезли.

– Хлор – это мощный окислитель, – вспомнил химию Броня. Их будут выкуривать, как каких-то дизентерийных бацилл! Но это же противозаконно и недопустимо! Этого нельзя делать!

На лугу Липлант вытер пот:

– Хоть бы пьяные были, отвезли бы их в вытрезвитель… теперь ни то ни сё. Лучше иметь дело с бандитами…

– Добрый вечер! Вечный праздник! – восторженно воскликнул Нарбут, увидев необычные штаны Бинниев.

– Какой же это праздник, если жрать нечего.

– Эта турбаза принадлежит вам?

– Тетке по отцу, Амалии, но она уехала на Карпаты и на время оставила все нам, – пояснила Байба.

– Прекрасно. Не могли бы вы сдать недели на две этот сарайчик? Мне только для ночевок, днем я малюю, и еще… нечто конфиденциальное, но вы же современные люди, вы поймете! Я тут во дворе хотел бы писать одну обнаженную натуру… понимаете…

– О да! Garden-pafty. Все голые. Так же как где-нибудь в Швеции или Дании…

– Если вам угодно, называйте так. И не могли бы вы в то время… немножко погулять?

– Ясно. Мешать не будем, – согласилась Байба. – Но если в это время пойдет дождь и я должна буду отсиживаться в "Белой лилии", то нужны финансы.

– Светлая мысль! Для того я и пришел, чтобы принести вам деньги. Сколько хозяин требует?

Презрение к деньгам столкнулось с нуждой в деньгах. Раз уж общество не дает им даром даже колбасу по рубль восемьдесят за килограмм, то придется брать с общества деньги.

– На взморье за козью будку берут пятьдесят в месяц, – заметила Байба.

– Но тогда за эти деньги надо подавать и козий дух. Здесь чувствуется только кошачий. Двадцать рублей.

От радости улыбаются только обыкновенные глупцы.

– Ладно… – кисло согласилась Байба.

Нарбут положил на столик одну красненькую.

– Аванс. Вторую – через две недели. И еще одна просьба: пока я тут, не позволили бы вы подмести двор – придет дама… – Нарбуту дурно стало, когда он увидел очистки картошки, окурки сигарет и прочий мусор.

– Позволим! – великодушно согласился Броня, забирая деньги. Красненькая бумажечка сделала его более важным. Медленно пуская дым, он облокотился о веранду и закинул ногу на ногу. – У вас есть внебрачные дети?

– Пока нет.

– У больших художников всегда были внебрачные дети. У Пикассо было по меньшей мере трое.

– В таком случае надежда стать большим художником у меня еще не потеряна. Завтра после обеда прибудем. – И Нарбут исчез в сирени.

Рубашки высохли, туфли на платформе тоже. В тот вечер в "Белой лилии" они проели два пятьдесят.

– Я говорил, что наше общество никому не позволит погибнуть, – сказал Броня, вернувшись домой. Байба благодарно обняла его.

После катастрофы Алнис Мелкаис, прохаживаясь по утрам полуголый по пустому фотоателье, громко произносил:

– Родился семнадцатого марта тысяча девятьсот пятьдесят четвертого. Мать. Илзе, урожденная. Путнынь…

– Допустим, допустим, но мне это уже известно, – вмешивался Бертул, зажигая в своей комнате первую сигарету.

– Я проверяю, не пострадала ли память от падения… – И потом, корчась от боли, медленно махал руками, как мельница крыльями. – Дай деньги, надо ехать за музыкальным ящиком и уплатить за звонок и за ключ.

Заодно хотелось встретить девушку, ибо соперника увезла карета "скорой помощи". Но от нужных двух сотен у Бертула была лишь десятая доля.

За границей все просто: на каждом углу улицы банки только и ждут, чтобы кто-нибудь занял у них деньги для покупки музыкального ящика. В Бирзгале в государственном байке ты не получишь и на сигареты. Анни! Огород доказывал, что она женщина с хозяйской хваткой и железными резервами, раз уж пальцы опоясаны золотом. Обождать до вечера, чтобы вызваться полить огород? Нет, тогда придется еще и дрова колоть. Но не для того Бертул бежал из Гауяскалнса, чтобы без разбора попасть в новое рабство.

В двенадцать он явился к Анни попросить краткосрочный кредит.

Выпив для храбрости стакан вина, Бертул подошел к стойке. Анни скрестила руки на груди и навалилась на прилавок напротив него, так что почти соприкасались их черные и белокурые волосы. Анни была надушена горьковатой, напоминающей романтическую лесную пущу "Лелде". Бертул выслал на разведку взор своих бархатно-карих глаз.

Хочется стакан венгерской "Бычьей крови", но нет денег, догадалась Анни. Это можно, заодно надо будет попросить, чтобы вечером полил огород, а то яблоки начнут опадать. И Анни разглядывала то правый, то левый глаз Бертула. Такое разглядывание иной раз оканчивается поцелуями.

– Анни, я вам откроюсь. У меня очень выгодная покупка для моего "салона": примерно столетний музыкальный ящик с металлическими пластинками, который я продам дальше музею консерватории.