Текст книги "Акапулько"
Автор книги: Берт Хэршфельд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)
Глава 4
Съемки все равно продвигались медленно. Чтобы укрепить уверенность Шелли в себе, Форман снова и снова репетировал с ней сцены, по-прежнему разрешая ей импровизировать в диалогах. Толку от этого не было почти никакого. Сцены получались скучными и невыразительными, Шелли спотыкалась и запиналась, даже произнося свои собственные слова. Каждый день приходилось снимать дополнительные дубли.
Джим Сойер был проблемой номер два: он поворачивал к камере свое бесстрастное лицо жителя среднего запада, делая одно из двух – улыбаясь либо хмуря брови, что, по-видимому, исчерпывало весь его репертуар кинематографических эмоций. Форман умолял его забыть о своем лице, просто говорить слова – Сойер не мог или не хотел. Пять раз Форман был вынужден выбрасывать из картины кадры с Сойером, планируя оставить только его голос на звуковой дорожке и заменить его вялое лицо на нечто более драматичное, более интересное.
И еще туристы. Они переполняли все улицы и пляжи, магазины и рестораны. Многие из них рассматривали съемки фильма как основной источник и способ своих развлечений и приходили глазеть на «кино», болтая, переговариваясь и комментируя происходящее. Они путались под ногами съемочной группы, мешали снимать фон, сковывали актеров. От всех этих помех Форман с каждым днем становился все раздраженнее и злее.
И Бристол – вечно с мрачным видом стоящий над душой, вносящий свои предложения, придирающийся к актерам, брюзгливо настаивающий на том, что фильму необходимо «больше действия».
– Слишком все статично, черт подери, – жаловался он. – Это же кино, а не живопись какая-то, заставь их двигаться. Пусть на экране будет видно больше действия, больше движения, больше событий.
– Больше не обязательно означает лучше, – заявил ему Форман. – Послушай, Харри, давай внесем ясность. Меня замучило вечное противостояние людоеда-продюсера и чувствительного режиссера – пай-мальчика. К черту все это. Никто из нас не столь плох и не столь чудесен. Но давай поговорим откровенно. Я согласился снять фильм, смонтировать его вчерне и довести его до стадии предварительного просмотра. Вплоть до этого момента картина принадлежит мне. Если только ты не примешь решение меня уволить.
– Кто хоть слово сказал об увольнении кого бы то ни было? Единственное, что я хочу, – чтобы картина получилась хорошей.
– О’кей, тогда отойди за канаты и не мешай мне самому драться на ринге.
– Только без обид, Пол. Эта Мексика меня уже достала. Желудок чертов так и не хочет нормально работать. Такое впечатление, что вместо кишок желе, черт бы его побрал.
Форман выразил подобающее случаю сожаление по поводу пищеварительного процесса Бристола и опять принялся за работу. На следующее утро, однако, Бристол возобновил атаку.
– Ты должен больше показывать Шелли в картине. Шелли без одежды. Шелли, занимающуюся любовью с Сойером. И вставь парочку драк. Сойер хорошо работает руками.
На этот раз Форман его ждал и был готов.
– У меня есть точно то, что ты хочешь Харри. Сойер ведь по натуре любит свободу, правильно? Снимаем эпизод: сначала он обещает Шелли взять ее поплавать в бассейне на одной очень роскошной вилле, которая принадлежит известному во всем мире миллионеру, живущему здесь, в Акапулько. На вилле никого нет, она закрыта, но Шелли не знает об этом, пока они не проникают туда. Перелезают через стену и плавают…
– Голые! – воскликнул Бристол тоном ребенка, получившего свою любимую игрушку.
– Точно, Харри, голые. А потом возникает ночной сторож…
– Прекрасно. Вот место для хорошей драки. Ну, теперь ты соображаешь правильно. Чем нужно помочь? Хочешь, чтобы я нашел тебе такую виллу? Договорились, считай, что она уже у тебя в кармане.
И Бристол заспешил прочь. Вернулся он еще до перерыва на ленч.
– Ну, я все сделал. Думаю, нашел идеально подходящее место.
– А ты быстро работаешь, Харри.
– Ты чертовски прав. Если надо – значит надо, я тут как тут. Не хочешь взглянуть сегодня на это место?
– Хорошо.
– И чей дом, по-твоему, я выбрал? Кстати, думаю, и цена будет вполне подходящей.
– Дом Мерл Оберон.
– Так она здесь! Может, мне удастся уговорить ее сняться в «Любви, любви», если к ней правильно подойти? Нет, наверное, нет.
– Так чья эта вилла, Харри?
– Это дом Саманты Мур. Ну, что ты на это скажешь? Одна из самых знаменитых женщин во всем мире!
– Это хорошо, Харри.
– И одна из самых богатых.
– Тогда зачем она отдает нам свой дом?
Озадаченное выражение на лице Бристола.
– Я об этом и не подумал…
Бернард Луис Фонт вел свой серебристо-серый «ягуар» с гордостью, которая граничила с высокомерием. Он сидел в тщательно отработанной позе, одна рука небрежно держит руль, локоть другой руки выставлен в открытое окно, подбородок удобно покоится на ладони, а указательный палец лежит на мясистом галльском носу.
– Этот район, – говорил он на своем скрупулезно выверенном и отработанном английском, – носит название «Ла Мира». Дома здесь все очень красивые, а люди, которые живут в них, тоже просто замечательные. Это видно, правда? – Он показал вниз, в направлении залива. – Под нами вилла Кантинфласа. Конечно, вы знаете его, знаменитость, очень талантливая звезда мексиканского кино. А повыше – да, вон тот дом, – там живет Долорес дель Рио. Фантастическая женщина! По-прежнему несравненно красива, горда, благородна. Я ее поклонник. В настоящее время она посвятила себя театру. До Виллы Глория осталось ехать совсем немного. Это место идеально подойдет для ваших целей, мистер Бристол. – В заключительную часть своего путевого монолога Бернард вложил тщательно отмеренную долю снисходительности.
Манеры Бристола, повинуясь его воле, оставались совершенно бесстрастными.
– Посмотрим. Может, моему режиссеру и не понравится это место. А слово моего режиссера – закон.
– Ну, естественно, – отвечал Бернард. Он бросил короткий взгляд в зеркало заднего вида. Форман развалился на заднем сиденье, вся его поджарая фигура излучала расслабленность и праздность. Длинное бледное лицо режиссера имело дремлющий вид, глаза были закрыты. «Может, он заснул?» – подумал Бернард.
– Мистер Форман!
Форман поднял правую руку.
– Вилла Глория – национальная достопримечательность Мексики, она известна во всех уголках республики. Ее Римский бассейн обладает такими достоинствами, которыми не может похвастаться ни один бассейн в Акапулько. Одна подводная комната…
Форман приподнял руку, как бы изображая приветствие, и дал ей упасть на прежнее место.
– Звучит подходяще, – заметил Бристол. – Перед его мысленным взором возникла картина – Шелли и Джим Сойер в воде, оба в чем мать родила, все ближе и ближе подплывают к камере, которая стоит в этой подводной комнатушке. Каждое движение обнаженного тела дразнит, искушает… Вот Шелли медленно выплывает на поверхность, и камера схватывает всю ее нагую фигуру, каждый ее дюйм… Господи!
Он быстро повернулся, чтобы посмотреть на коротышку-француза. Маленький толстячок, без всяких признаков того, что Бристол ассоциировал с проницательностью и остротой ума, характерными для настоящего бизнесмена. Когда Бристол увидел его в первый раз, Бернард показался ему человеком мягким, слабым, легко управляемым.
– Послушай, Фонт, если нам понравится Вилла Глория, мы можем – никаких, конечно, гарантий дать не могу, ты понимаешь, – так вот, мы можем попробовать Саманту Мур в нашем фильме, дать ей шанс. Как тебе эта мыслишка?
«Все англо-саксонские расы, – напомнил себе Бернард, – обладают той неизбежной и неистребимой вульгарностью, с которой не в силах справиться никакой прогресс цивилизации.» Это, по мнению Фонта, было как-то связано с генами. «Де Голль был абсолютно прав, что не доверял Черчилю и Рузвельту.» Однако бизнес есть бизнес, и голос француза по-прежнему остался вежливым.
– Мисс Мур занятая женщина, и у нее есть все. Друзья, сады, благотворительность, путешествия. Этого достаточно.
– Тогда зачем она хочет сдать свой дом? – спросил Бристол, с видом заговорщика оглядываясь назад, на Формана, который, впрочем, полностью проигнорировал этот молчаливый призыв.
Бернард остался холоден.
– Мое предложение. «Небольшое развлечение, – подумал я, – поможет ей развеяться.» А прибыль от сдачи внаем позволит мне весьма выгодно уменьшить налоги, которыми облагается вилла. Мисс Мур дала свое согласие только лишь по этой причине. В любом случае, все деловые операции будут осуществляться через меня. Исключительно, – закончил он, и в его голосе прозвучал новый оттенок, который испугал Бристола.
– Ага, – произнес он несколькими секундами позже. – Вот мы и приехали.
«Ягуар» плавно затормозил. Перед ними возвышалась пара массивных деревянных дверей, украшенных замысловатой резьбой и вделанных в древней постройки стену из серого камня, которая напомнила Форману государственную тюрьму штата Пенсильвания. Бернард нажал на сигнал и вскоре, при помощи какого-то престарелого привратника, ворота открылись. Узнав Бернарда, он жестом показал, что можно въезжать.
Служанка провела их в дом. Они прошли широким прохладным коридором, по бокам которого в горшках из красной глины были высажены какие-то зеленые растения. Возвышаясь над небольшим кактусовым садиком, огромный каменный дельфин извергал струю воды в фонтан, который был разбит посередине выложенного сине-желтой плиткой патио. Еще с десяток шагов по тенистой, обсаженной деревьями аллее, мимо лимонных и авокадовых деревьев – и вот, наконец, веранда, выходящая на бассейн. Низкие лучи клонящегося к западу солнца ярко блестят, отражаясь от неподвижной воды.
– Итак, начинаем, – сказал Бернард с гордостью человека, демонстрирующего будущему покупателю чужой дом. – La pièce de résistance[79]79
La pièce de résistance – здесь: главное блюдо (фр.).
[Закрыть]. Сначала о самом лучшем, да? Слушайте. Бассейн чрезвычайно просторный, неправильной формы. Повсюду изгибы и извивы, как у женщины, да!
Бернард потер ладони, явно чрезвычайно довольный собой.
– А подводная комната? – спросил Форман.
– Я вас туда сейчас отведу, – ответил Бернард.
– Может получиться неплохо, – заметил Бристол. – Съемки снизу, из-под воды. Что ты думаешь насчет цветных прожекторов, Пол? Никто ничего подобного не делал со времен самой Эстер Уилльямс. Сцена вроде этой может передать… – Он остановился, заметив растущий интерес Бернарда к происходящему.
Форман обошел бассейн, взглянул на виллу. Было такое впечатление, будто дом, обратив свое серое, каменистое лицо к морю, рос пластами, постепенно выдавливаясь, вырастая из скалистой породы, и это напомнило Форману о небольших горных полях, делянках (на которых campesinos[80]80
Campesinos – крестьяне (исп.).
[Закрыть] выращивали маис или бобы), так же уступами облепляющих холмы, так же цепляющихся за каждый клочок скалы. Части массива, видимые только с этого угла, казалось, были выкрашены яркой желтовато-зеленой краской. Мексиканская растительность. Грубые, резкие линии архитектуры этого, похожего на крепость строения смягчались естественными цветами: сочной зеленой окраской листвы, всплесками желтой мимозы, пунцовой бугенвиллией, бело-голубыми оттенками джакаранды.
Форман попытался мысленно представить себе Шелли и Сойера, перемещающихся с уровня на уровень, работающих с деревьями и садами, резкие контуры фигур, смену кадров, возникшее у них, а может быть, и у зрителя чувство обретения новой жизни, ощущения человека, снова почувствовавшего себя живым в этом пустынном, необитаемом, естественном обрамлении.
– Мне нужно разрешение использовать весь дом, – сказал он сухим и невыразительным голосом.
Бернард, изобразив на лице печаль, отрицательно покачал головой.
– Бассейн, подъездная дорожка, все подступы – да. Этот патио, естественно. Обо всем остальном не может быть и речи.
– Это за такую-то цену? – возмутился Бристол.
– Я не уверен, что это место будет работать на меня, пока не получу полной свободы передвижения, – сказал Форман. Он подошел к краю веранды и взглянул на остров Рокета. За полосой воды виднелся узкий пляж, а вблизи от береговых скал курсировали лодки с прозрачным дном, знакомя туристов с обитателями тропических глубин.
Он закрыл глаза и посмотрел на танцующие пятна солнечного света. Два дня назад, просматривая отснятый материал, Форман почувствовал, что его захватило происходящее на экране – то действие, которое он помог сыграть Шелли и Джиму Сойеру. «Наверное, из этой картины и впрямь получится нечто особенное. Может, у меня и вправду есть талант режиссера.» Тогда он заставил себя на время отбросить подобные мысли. Но теперь, на фоне Виллы Глория, этого хвастливого, выставленного напоказ ансамбля из плитки, камня и зелени, ставшего их своеобразным (несовместимым?) мерилом, они почему-то казались менее искусственными, менее, что ли, притянутыми за уши… Как бы то ни было, Форман все больше склонялся к мысли, что «Любовь, любовь» чрезвычайно важна для него самого. И признавая это, он еще больше продвигался по пути постижения правды своей жизни. Вперед…
Он отвернулся от моря. На другом конце Римского бассейна о чем-то быстро говорил Бернард, его руки то и дело взлетали в воздух.
Но Бристол слушал его только краем уха. Его глаза бродили по фасадам и стенам, по садам и дорожкам Виллы Глория. Для него это было роскошным итогом, сладострастным подведением черты под жизненными достижениями – владеть такой усадьбой, демонстрировать каждую ее деталь привилегированным визитерам, знать, что все это твое…
Продюсер снова обратил свое грубо вылепленное лицо к Бернарду Луису Фонту.
– И думать забудь об этом, – сказал Бристол. – Я не могу связывать руки моему режиссеру. А ему, чтобы ты там ни говорил, это место не нравится.
Явственно ощущая неловкость своего положения, Бернард повернулся к Форману.
– Но во всем Акапулько вы не сыщите дома более красивого, обладающего таким разнообразием, такими театральными, так сказать, перспективами. Под вашим умелым руководством как режиссера Вилла Глория станет необычным, оригинальным, визуальным триумфом! Давайте я сейчас покажу вам подводную комнату…
– Мы теряем время, – оборвал его Бристол. – Пошли, Пол. Нужно посмотреть другие дома, на этом свет клином не сошелся.
Форман нацепил подобающую случаю маску.
– Давай, а то не успеем. – Он забавлялся, даже по сути дела восхищался отработанными коммерческими приемами Бристола, его умением торговаться. Для того чтобы получить желаемое, Бристол шел на риск вообще потерять Виллу Глория для своего фильма, потерять ту естественную декорацию, которая идеально подходила для их нужд.
Глаза Бернарда перебегали с одного собеседника на другого, взвешивая и отмеряя. Он был уверен, что американцы хотят снимать свой фильм на Вилле Глория, но за какую цену? Он уже пообещал Саманте, что киношники не будут вторгаться в наиболее личные, так сказать, покои дома. Что же касается всего остального… А может, это просто уловка американцев, чтобы сбить назначенную им цену?
– Как жарко, – сказал он приветливым тоном. – Я попрошу принести прохладительные напитки и мы сможем обсудить…
– Нет смысла. – Бристол не дал ему договорить.
Бернард с трудом подавил в себе желание выругаться. Ох уж эта прямота американцев! Чему тут можно удивляться, что их так не любят по всему свету? Никакого такта. И так много денег…
– Скажите, с вашей точки зрения, мистер Форман, – заговорил Бернард, включив на полную мощность свое обаяние, – какие недостатки вы здесь видите? Говорите откровенно. Можно внести изменения, сделать какие-то исправления, а компенсация…
– Скажу я, – снова вмешался Бристол. – Твоя цена слишком высока. А то, что ты ограничиваешь наши передвижения этим бассейном, не по-дружески. И где сама мисс Саманта Мур? Она, видимо, считает, что мы для нее недостаточно хороши? Или, может, она вообще не хочет, чтобы мы здесь снимали?
– Нет, нет! Вы не должны так думать. Я уверяю вас, сэр, это недоразумение… обо всем можно договориться, обсудим все предложения. Мисс Мур – даю вам слово француза, – так вот, мисс Мур считает за честь принимать у себя таких выдающихся людей. Как и вы, мисс Мур американка, очень демократичная дама. Очаровательная, приятная во всех отношениях. Она, как и я сам, с радостью разрешит вам снимать свой фильм на Вилле Глория…
Внезапное движение привлекло их внимание к террасе над Римским бассейном. За низкой каменной оградой, на фоне ослепительно зеленой листвы деревьев папайи, стояла Саманта Мур. На ней была белая вышитая крестьянская блуза, свободно спустившаяся с одного плеча. Она казалась каким-то романтическим персонажем, одновременно уязвимым и начальственным.
Форман был поражен: ей удалось сконструировать настоящий кадр, создать великолепно обрамленное зрительное клише – и оно работало!
– Бернард, – произнесла она, и голос ее звучал весело и дружелюбно. – Представь меня, пожалуйста, своим друзьям.
«Ягуар» подрулил к тротуару у входа в «Хилтон», и Бристол с Форманом выбрались из машины. Они молча проводили взглядом уезжающего Бернарда, потом Бристол разразился смехом.
– Видел, как я обошелся с этим типом! Он думал, что ему удастся нас обдурить. Как бы не так! На хитрого всегда найдется другой хитрый. Ты был великолепен, Пол, просто великолепен. А как ты ему ляпнул насчет того, что не уверен, что тебе нравится этот гадюшник! Тут-то я ему и влепил! А как ты там расхаживал и осматривал окрестности, как будто тебе ровным счетом наплевать. Отлично… просто здорово. Французишко сдох, вот что я тебе скажу. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что мисс Саманта Мур была на этой террасе все время, слушала весь наш разговор. Послушай меня, ей здорово нужны бабки, иначе зачем еще ей необходимо сдавать этот дом?
– Видишь ли, я об этом никогда не задумывался, – ответил Форман, изо всех сил стараясь не улыбнуться.
– Можешь мне поверить, я-то в этом разбираюсь. А этот Бернард, как он быстро снизил цену, когда увидел, что сделка может пойти ко всем чертям! Я думаю, дамочка-то разорилась в пух и прах, это ясно как божий день. И это навело меня кое на какую мысль. Ее имя все еще популярно. Люди помнят, кто она такая. Она по-прежнему во всех выпусках светской хроники, ведь правильно? А что если я вставлю ее в афиши…
– И не думай, Харри.
– Вставлю ее в картину. Крошечный эпизод. Любой.
– И что она будет делать?
– Искать что-нибудь. Придумаем, если надо. Много она не возьмет, а билеты пойдут нарасхват.
Форман приготовился к битве, открыл рот, чтобы возразить, но, прежде чем он смог вымолвить хоть слово, выражение лица Бристола внезапно и трагически изменилось.
– Опять! Опять эти чертовы кишки!
Форман наблюдал, как его продюсер неуклюже семенящей походкой пытается добраться до входа в отель, и упорно старался не радоваться слишком сильно. «Невезуха.»
Городской рынок Акапулько почти ничем не отличался от рынков в других городах и селениях Мексики. Точно так же вдоль прилавков бродили туристы и местные жители, точно так же они торговались, точно так же покупали.
Мужчины и женщины громко нахваливали свои товары и выкрикивали цены, а дети у лотков тем временем играли в свои игры. Церковный колокол в отдалении исправно отмечал каждые полчаса, мальчишки разносили номера «Эксельсиор» и «Ньюс».
Повсюду стоял смешанный запах свежих и гниющих фруктов, жареной рыбы, мяса, слишком долго пролежавшего на солнце, а также аромат шашлыка, поджаренных такос, свежеиспеченных тортилий. Тут и там высились аккуратные пирамиды апельсинов и бросались в глаза желто-зеленые пятна банановых гроздьев, которые, казалось, никто не в силах подсчитать. Прилавки были завалены перцем чили, специями и пряностями, травами, манго, зелеными кокосовыми орехами, лечебными чаями.
Форману доставляло настоящее удовольствие бывать на этих мексиканских рынках. Ему нравилось бродить по ним, нравилось покупать у добродушно настроенных торговцев, нравилась та импровизированная смесь скудного испанского, плохого английского и выразительного языка жестов при совершении покупок. А теперь он задержался, чтобы рассмотреть хлопчатобумажную толукскую[81]81
Толука – город в южной части Центральной Мексики, столица штата Мексика; также название вулкана в Центральной Мексике.
[Закрыть] рубашку, украшенную красно-синим шитьем.
– Что вы желаете приобрести, покупатель? – пропел лавочник на своем мелодичном испанском. – Что я могу вам предложить?
– Ничего, – ответил Форман.
– Ага. Чем могу вам помочь? Вам понравилась эта рубашка, – уступлю вам в цене. Дешево отдам. За сколько хотите?
Форман разогнул указательный палец.
Торговец улыбнулся и пожал плечами:
– Тогда, наверное, завтра.
– Тогда, наверное, завтра, – повторил Форман и пошел дальше, почти не ощущая физически, как его толкают и теснят мексиканцы, пробирающиеся по запруженному рынку. На протяжении первых нескольких недель пребывания в Мексике Формана раздражал этот постоянный телесный контакт: люди подходили слишком близко, они вечно толкались локтями, ежесекундно пихались, прижимались и отталкивали друг друга. Со временем, однако, Форман привык к такой манере передвигаться, осознав, что постоянное физическое давление, все эти толчки и тычки, все эти оттирания локтями и плечами на самом деле осторожны и мягки, что они лишены враждебности, скажем, Нью-Йоркской Таймс-Сквер[82]82
Таймс-Сквер (Times Square) – район в Манхэттэне, Нью-Йорк, простирающийся от 43-й до 47-й Стрит, там, где пересекаются Бродвей и Седьмая Авеню; район театров, ресторанов и т. п.
[Закрыть]. Здесь касание плоти служило больше бессловесным сигналом присутствия иного существа, безмолвной, невысказанной констатацией потребности другого человека продолжать двигаться в нужном направлении.
Форман миновал гадалку и неторопливо двинулся вдоль длинного ряда лотков, на которых были выставлены гончарные изделия из других районов страны. Впереди шла пара молодых американцев. Худой юноша с нескладной, вихляющей походкой и длинными волосами, которые развевались при каждом его неуклюжем шаге; симпатичная девушка, хорошо сложенная, босая.
Форман догнал их.
– Buenas tardes, Чарльз, – поздоровался он.
Высокий парень обернулся, глаза его были насторожены. Формана он узнал не сразу.
– Здравствуйте, – наконец удалось ему произнести таким тоном, как будто его застали за каким-то запрещенным действием. – Я не ожидал встретить вас здесь.
– Как и в любом другом месте, – подхватил Форман, улыбаясь девушке. Та неловко и смущенно толкнула своего спутника в бок, а в линии губ у нее читалось неодобрение, и все это вместе несколько испортило то впечатление миловидности, которое создалось у Формана. Его всегда озадачивала та вызывающая, почти воинственная сексуальность, которой обладали молодые девушки, – как будто они ждали неодобрения, порицания толпы и тем хотели и могли подтвердить правильность, превосходство своих собственных поступков. Это было, по мнению Формана, довольно утомительной тратой энергии.
– Так случилось, что мне нравятся местные рынки, – добавил он.
– Нравится процесс торга, я полагаю, – сказала девушка.
– Почему бы вам не назвать это жеребьевкой перед матчем? – ответил Форман, протянул руку и представился.
Она посмотрела на его руку и, в конце концов, быстро взяла ее.
– Меня зовут Беки.
– А вы просто смотрите или покупаете? – спросил их Форман.
Ответил Чарльз:
– Я хочу себе серапе.
– В конце этой улицы расположились индейцы. На мой вкус, у них неплохие серапе.
– Нам нужно не любое серапе, – ответила Беки. – К северу отсюда есть одна деревушка. Сан-Хуан-дель-Мар. Они делают классные вещи. Натуральная расцветка и ничего похожего на эти поддельные узоры.
Форман смиренно заметил:
– Я не специалист по серапе, но, может быть, вы сначала посмотрите у тех индейцев..?
– Конечно, – сказал Чарльз.
Беки пожала плечами и первой направилась вперед; глаза ее были опущены вниз.
У двух прилавков со сложенными серапе расположились на корточках четыре индейца, они о чем-то тихо переговаривались друг с другом.
– Buenas tardes, – начал Форман. Индейцы разом замолчали, с профессиональным интересом изучая трех американцев. Они встали.
– Мои друзья, – продолжал Форман по-испански, медленно подбирая слова, – ищут совершенно особенное серапе.
Сомбреро были сняты, и все индейцы расцвели улыбками. Один из них выступил вперед.
– Это очень особые серапе. Особая ручная работа. Особые цвета. Рисунок тоже особый. Вашим друзьям очень повезло, что они пришли к нам. У нас есть особые серапе. – Его улыбка стала еще шире, и он взглянул на своих компаньонов; те одобрительно закивали.
Оратор подал знак, и два индейца схватили большое серапе и развернули его перед покупателями. Их взорам предстал правильный, напоминающий картины Мондриана[83]83
Мондриан Питер (1872–1944) – датский художник.
[Закрыть], геометрический узор, выполненный в оранжевых, черных и красных тонах.
– Очень особое серапе, señor.
– Это для туристов, – сказала Беки.
Форман согласился:
– Нет, нет. Мои друзья точно знают, что им нужно. Серапе, сделанное в деревне Сан-Хуан-дель-Мар.
– А-а…
– У вас есть что-нибудь, изготовленное в Сан-Хуан-дель-Мар?
– Trabajo de San Juan del Mar[84]84
Trabajo de San Juan del Mar – работа из Сан-Хуан-дель-Мар (исп.).
[Закрыть], – быстро перевел оратор своим друзьям. Он указал на невысокого смуглого мужчину. – Это Соледад. Он из этой деревни, поэтому его серапе точно сделано в Сан-Хуан-дель-Мар.
На свет было извлечено, развернуто и продемонстрировано покупателям с обеих сторон другое серапе. Форман, громко рассмеявшись, покачал пальцем. Индейцы, без всякого смущения, тоже разразились хохотом.
– Нет, – сказал Форман. – То, что мы ищем, должно быть простым и иметь натуральную расцветку.
– Sí, sí. Aquí tiene colores naturales. Sí[85]85
Sí, sí. Aquí tiene colores naturales. Sí. – Да, да. Здесь есть натуральные цвета. Да. (исп.).
[Закрыть].
На прилавок было вытащено третье серапе, с изображенной на ней птицей, вытканной черными, коричневыми и белыми нитками. Форман покачал головой и снова засмеялся. Индейцы сконфуженно переглянулись, но вскоре все они тоже смеялись. Уловка не прошла, но мексиканцы были рады сообразительности своего предводителя, а также довольны таким интересным и занимательным началом дня, который, не будь здесь этих чужеземцев, прошел бы скучно и обыкновенно. Большой американец был дружелюбным и симпатичным, даже несмотря на то, что так плохо говорил по-испански. И он пока не собирался уходить, так что сделка все еще могла состояться. Было развернуто еще одно серапе.
Именно в этот момент самый низенький из четырех мексиканцев выступил вперед. Глаза его были нацелены на наручные часы Чарльза, которые тот носил пристегнутыми к петле пояса своих джинсов.
– Сколько стоят такие часы, как эти? – задал вопрос индеец.
Форман перевел.
Чарльз поднес руку ко лбу:
– Я не знаю. Мой отец подарил их мне, когда я начал заниматься футболом в школе. Его ошибка. Через неделю меня вышибли из команды… Не знаю, около двух сотен монет, я полагаю.
Форман повернулся к индейцу.
– Они стоят очень много денег.
Индеец глубокомысленно кивнул.
– Я дам вашему другу за часы пятьдесят песо.
– Señor, эти часы очень дорогие, они стоят больше, чем двадцать хороших серапе.
Индеец изучающе вгляделся в лицо Формана и решил, что торг может продолжаться.
– Очень хорошо, семьдесят пять песо.
Форман перевел.
Чарльз ответил:
– Это был подарок.
– Часы были подарком, – сказал Форман по-испански.
Индеец внимательно осмотрел часы.
– О, так это, наверное, было очень давно. Все такое забывается. Я заплачу вам восемьдесят песо.
– Нет, señor, – ответил Форман. Чарльз и Беки начали уходить.
– Мое окончательное предложение, – крикнул им вслед мексиканец.
Форман приветственно поднял руку и последовал за Чарльзом и Беки. Индейцы позади них снова опустились на корточки и начали между собой какой-то серьезный разговор.
– Такое впечатление, что вы пришлись по душе этим индейцам, – осторожно заговорила Беки с Форманом, как будто опасаясь, что тот сможет воспользоваться мягкостью, которую она проявит по отношению к нему.
– Мне нравится торг, мена, – ответил Форман.
– Но мы же ничего не купили.
– Они к этому относятся так: не сегодня – значит завтра. Если не мы, то кто-нибудь еще. Эти рынки представляют как бы мексиканские традиции в миниатюре. И если не ждать от мексиканцев, что те будут действовать по-американски, рынки даже полезны.
– Как мой отец, – вступил в разговор Чарльз. – Если ты не похож в точности на него самого, он считает, что ты вроде какого-то свихнувшегося извращенца или даже хуже.
– А он хоть раз ходил на рынки?
– Вы что, шутите?! Он совсем другого склада человек. Акапулько для него источник всяких паршивых развлечений, он их просто обожает, всяких там куколок с загорелыми задницами. В его возрасте он мог бы по меньшей мере быть… ну, вы понимаете, – более сдержанным, что ли.
– Ты имеешь в виду – оставить девочек в покое?
– Ну, по крайней мере, вести себя соответственно своему возрасту.
– Как мне кажется, твой отец не намного меня старше, а мне все еще нравятся девочки, если мне будет позволено это заметить, – сказал Форман, поглядывая на Беки и улыбаясь.
– Ну, – мрачно заметила она, – вы не кажетесь мне таким старым.
– Вы здорово умеете находить общий язык с другими, – сказал Чарльз. – Вроде бы вам не безразличен человек, с которым вы говорите. Вы сразу просекли этих индейцев, и они поняли это. А отец только лабудой занимается. Он бы ни за что не стал разговаривать с этими местными по двум причинам. Во-первых, их преступление в том, что они индейцы, а во-вторых, еще большее, – в том, что они нищие.
– Может, он таким и сам был когда-то, – ответил Форман. – Может, у него просто паршивые воспоминания обо всем этом.
– Ладно, только не надо, – прервал его Чарльз. – Я было начал думать, что вы можете говорить правду. Мы же не полные придурки, правда. Я не говорил, что нищим быть хорошо, и я так не думаю. Но продолжать жить своим прошлым или как там все это назвать – просто идиотизм.
– Аминь, – добавил Форман. – Ну что ж, по крайней мере, ты вроде бы чувствуешь что-то про своего отца, и это лучше, чем ничего. Тебе это небезразлично, и, если тебя это будет волновать в достаточной степени, может быть, у тебя получится поладить с ним. Кто знает, – ты и твой отец все еще можете найти общий язык. Извини, что я тут такую речь произнес…
– Будь спок. Но я и мой отец? Может, и так… только я что-то сомневаюсь в этом…
Через пять минут, отделившись от Чарльза и Беки, Форман в первый раз увидел высокую девушку с волосами цвета пшеницы. Она стояла, прочно утвердив ноги, и торговалась с пожилой женщиной о цене на шаль. Торг был быстрым и благожелательным; губы девушки то растягивались в улыбке, то опускались, изображая преувеличенное несогласие. Сделка зашла в тупик, и незнакомка, произведя заключительный жест рукой, медленно пошла прочь. Хлопчатобумажное платье свободного покроя, которое она носила, было не в состоянии скрыть очертания налитого, зрелого тела девушки.
Поддавшись импульсу, Форман заспешил к старухе. Он показал на шаль, которой интересовалась девушка.
– Скажите мне вашу цену, – попросил он торговку.
– Шестьдесят песо, señor. Работа очень сложная и…
– Пятьдесят, – оборвал ее Форман, вытаскивая деньги.
– Bueno[86]86
Bueno – хорошо (исп.).
[Закрыть]. Сегодня у меня не особо шла торговля, а уже становится поздно.
