Текст книги "Акапулько"
Автор книги: Берт Хэршфельд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
– Я так сильно по ней скучаю, Морри. Так сильно, что хочу умереть тоже и быть с ней на… – Она снова надолго замолчала. – Я буду вам позировать, – сказала она. – Без одежды, если именно этого вы хотите.
– Я хочу нарисовать вас, – ответил Морри.
– Иногда я бываю такой глупой. Сейчас я это понимаю. – Шелли поднялась. – А теперь мне нужно идти. Харри будет сердиться на меня за то, что я так долго гуляю и ничего ему не сказала…
Глава 8
Без десяти одиннадцать на Виллу Глория, на празднование Сочельника, прибыла французская кинозвездочка. Билет для нее был куплен ее продюсером, который рассчитывал, что звездочка на этом приеме привлечет определенную порцию внимания как к себе самой, так и к его фильму, прокат которого по всему миру должен был вскоре начаться. Звездочка была одета в костюм мексиканской крестьянки: одна из сочных грудей француженки была обнажена, и к ней была прицеплена белокурая кукла с кудряшками, долженствующая обозначать младенца, сосущего грудь матери.
Вскоре после этого страдающий близорукостью миллиардер-грек предложил звездочке сотню долларов за право заменить собой вышеописанную куклу. Предложение было принято, и грек впился губами в сосок француженки. Через тридцать секунд появилась супруга миллиардера и яростно оттолкнула мужа от источника наслаждений, прервав тем самым и без того непрочное соединение плоти. Обескураженный миллиардер попятился, споткнулся и рухнул в Римский бассейн.
Негромко смеясь, звездочка упорхнула с поля сражения, унося с собой стодолларовую купюру и куклу, снова занявшую свое место.
К одиннадцати часам стало ясно, что прием удался на славу. Вилла Глория просто гудела от наплыва людей, которые выглядели так, как будто они, найдя дорогу сюда, и в мыслях не держат разыскивать дорогу обратно. Группы, группки, кружки, целые толпы – они были везде – в комнатах, садах, патио, наполняя воздух пронзительным, назойливым, оглушающим шумом.
Около бассейна наиболее голодных гостей собирали столы с выставленным на них щедрым угощением; многочисленные официанты, все одетые charrios[107]107
Charrios – мексиканский наездник (исп.).
[Закрыть], разносили подносы с закусками и напитками.
У северной стороны бассейна, на выложенной плитами террасе, расположившись спинами к каменной стене и заняв относительно безопасную позицию, надрывалась и грохотала рок-группа; по дому, из комнаты в комнату, бродили марьячис, наигрывая мексиканские баллады.
К тому времени как на вилле появился Пол Форман, греческий миллиардер и его супруга уже отбыли восвояси, а люди забыли о его импровизированном купании. Форман обнаружил местонахождение бара и стал пить неразбавленный скотч. Его длинное лицо было замкнуто, бледные глаза обращены внутрь, рот плотно сжат. Быстро проглотив три порции, Форман попросил бармена наполовину наполнить скотчем стакан для воды. Прихватив этот запас с собой, он уединился в пустом углу бара и стал обозревать происходящее вокруг.
– Привет! – сказал веселый голос где-то поблизости. – Вы, наверное, тот самый чудесный Пол Форман, о котором мне рассказывала Саманта.
Форман повернул голову и увидел красивую женщину со сверкающей улыбкой и пятнистыми коричневыми волосами, которые падали ей на плечи. Из-под крестьянской блузы выпирала загорелая грудь, а черная, расшитая серебром и золотом юбка покрывала пышные бедра. Она протянула Форману руку.
– Саманта убеждена, что вы гений. А вы гений? Я всегда обожала быть с такими мужчинами. У меня есть теория, по которой гений в одной области способен, по меньшей мере, превзойти всех остальных в другой. Ой, какая же я невоспитанная! Меня зовут Марселла, я очень хорошая, очень близкая подруга Саманты. Как Пикассо и Касальс[108]108
Касальс Пабло (1876–1973) – испанский виолончелист, композитор и дирижер.
[Закрыть], например. Мы же знаем, что Пикассо еще до недавнего времени был весьма энергичен, даже неистов, я бы сказала. Так, по крайней мере, мне говорили. Гений, одно слово! – снова раздался ее легкий смех.
Форман наполнил рот виски, проглотил.
На Марселлу это произвело впечатление, и она сказала:
– Я всегда испытывала нечто вроде благоговения перед американскими мужчинами. Ваши соотечественники способны потреблять такое огромное количество виски! Французы, правда, тоже много пьют, но они делают это как-то по-другому. Я хочу сказать, что французы делают это как французы. Я сама с Кубы, бежала от Кастро, естественно, и у меня просто врожденное пристрастие к рому. – Ее глаза скользнули по поношенной армейской рубашке Формана, его выцветшим джинсам. – О, так кто же вы? Кем вы нарядились? Ваш маскарадный костюм, я хочу сказать…
– Я не ношу маскарадных костюмов. Мне не нравятся маскарады.
– О, Боже! Это потому, что вы так и не научились дурачиться.
Он позволил себе короткую усмешку.
– Вы много разговариваете, Марселла. И вы также весьма красивая женщина.
Она автоматически поблагодарила его, но голова ее продолжала вертеться, а глаза обшаривали толпу.
Форман проследил за ее взглядом:
– Вы что-то потеряли?
– О, надеюсь, что нет.
– Это представляет ценность?
– Боже мой, да. По крайней мере, сейчас. Это моя любимая мексиканская игрушка, и она очень удобная. Вы сразу ее узнаете, когда увидите, потому что это будет самая красивая вещь здесь. Ее зовут Агустин. О, вот и она! Агустин! Дорогой! – Она нырнула в шевелящуюся толпу и стала пробираться к низенькому худому юноше, которому на вид казалось лет семнадцать.
Форман осушил свой стакан и пошел заказать себе еще скотча.
– И вот я договорился с этим парнем, что приду к нему в мастерскую и посмотрю на его tapetes[109]109
Tapetes – ковры (исп.).
[Закрыть]. Когда я туда пришел, его не было. Я спросил, когда он вернется, и мне ответили: «un momento mas»[110]110
Un momento mas – буквально: еще один момент (исп.).
[Закрыть] – с минуты на минуту. Появился он через три с половиной часа. «Un momento mas»… И вот теперь я задам тебе вопрос: как такое может происходить в стране, которая собирается стать частью двадцатого столетия?!
Луиз Питерз была одета в кроваво-красную кружевную блузку, филигранная игра света и тени на которой достаточно явно демонстрировала все прелести ее груди. Бернард Луис Фонт обнаружил, что он почти не в состоянии отвести глаза от одного из дерзко напрягшихся сосков, искушающе уставившегося прямо на него.
– Мы приехали сюда праздновать, – сказала Луиз, смотря сверху вниз на Бернарда, который вырядился Императором Максимиллианом. – Особый праздник, по очень особому поводу.
Бернард с неохотой поднял глаза.
– А-а? – произнес он; звук получился очень французским.
– Это все мой муж, Джейсон его зовут. Вы должны познакомиться с ним, Бернард. Я уверена, что у вас, как у мужчин, найдется много общего.
Бернард снова сосредоточил свое внимание на соске.
– Да, возможно, как-нибудь…
– Дело в том, что Джейсон собирается заняться политикой. В Нью-Йорк Сити. Обо всем уже договорено. Такие дела, вы конечно понимаете, решаются за закрытыми дверями. Джейсону только двадцать шесть лет, и он собирается стать кандидатом от партии по нашему округу. Естественно, его изберут. Джейсон очень привлекателен, и он выступает за все эти правильные вещи…
Бернард облизнул губы.
– За какие, например?
– Ну как же, за людей, конечно. За бедных, за ущербных. «Черные Пантеры»[111]111
«Черные Пантеры» (или партия Черных Пантер) – американская негритянская организация, защищающая права чернокожего населения и отстаивающая реформы в его пользу.
[Закрыть] и все такое.
– А-а, – снова произнес Бернард, в очередной раз сосредотачиваясь на ее груди. – Я никогда не был популистом, вы понимаете, но я чрезвычайно симпатизирую его устремлениям.
– Так вы с ним познакомитесь?
– В свое время. А пока разрешите мне показать вам знаменитый лабиринт…
Он был известен во всем мире. Шведский дирижер одного из главных симфонических оркестров Америки. В ворота Виллы Глория он въехал на громадном белом жеребце, облаченный в белый домотканый костюм и черное сомбреро. Грудь его крест-накрест опоясывал патронташ, а за пояс были заткнуты два пистолета. За дирижером, точно так же наряженные, на виллу ввалились с десяток его приятелей. Перед собой они гнали несколько овец и двух коров, беспрестанно палили холостыми патронами из ружей и во все горло распевали «Ла Кукарача».
– Запата! – закричал один из них.
– Эмилиано Запата!
– Землю крестьянам!
– Мексика для мексиканцев!
– Вся власть пеонам! – заорал дирижер, разряжая свои пистолеты в воздух.
Шелли обнаружила Формана на террасе; он стоял и вглядывался в ночь. Она кинулась к нему, крича:
– Мой режиссер! – и остановилась, подбежав почти вплотную. – Я рада вас видеть, мой режиссер.
– Полагаю, Шелл, ты слегка поддала.
– Надеюсь, что да. Разве не здорово, что Саманта пригласила нас на свой прием, да еще бесплатно?
– Весьма выборочное приглашение. Только режиссер, продюсер, да две звезды. Интересно, Сойер уже успел исполнить свой стриптиз? Как он говорит, это для него совершенно естественно. Настоящий сексуальный террорист.
– Я видела, как он уходил с каким-то симпатичным юнцом.
– Прелестно.
Шелли хихикнула.
– Скажи, я произвожу впечатление, когда напьюсь? Потому что я думаю, что уже успела. Две порции, и я улетаю. А если три – слово «нет» исчезает из моего лексикона навсегда. – Она бросила на него быстрый взгляд. – А ты разве не хочешь?
– Хочешь что?
– Затащить меня в постель. Хочешь?
Он только улыбнулся.
– Ты не хочешь. Я это вижу. Это правильно. Я думаю, ты хороший человек, Пол Форман. Я, правда, не слишком проницательный судья – ведь мне встречалось совсем немного по-настоящему хороших мужчин.
– Хорошие парни приходят к финишу последними или что-то вроде этого, как сказал один известный философ. По-моему, его звали Лео.
– Этот философ был прав. – Шелли снова почувствовала необходимость обороняться, и это ощущение словно состарило ее и снаружи, и внутри. – Харри ищет тебя. Харри опять сердит, правда в этом уже нет ничего нового. Он почти все время такой. Тебе лучше пойти узнать, что он хочет от тебя.
– Куда спешить?
Она шагнула к нему, пристально вгляделась в его лицо.
– Человек, который не боится, – это прекрасно. Всякому Харри свой час! – Она снова хихикнула, потом резко оборвала смех. – Я всего боюсь. Хочешь скажу, что я собралась сделать? Я пойду на ночную службу в церковь, вот что. Ну чем не хохма? Я в церкви! Пойдем со мной, Пол.
– Я не могу этого сделать, Шелли.
– Конечно. – Она резко отстранилась от него. – Ну что же, может быть среди всех этих язычников мне удастся найти хоть одного верующего. Только одного…
Форман наблюдал, как она уходит, и, наблюдая, думал о Грейс Бионди: «Грейс тоже пойдет к полуночной, в ту маленькую церковь, что стоит за деревней Чинчауа. Она будет молиться за бедных индейцев, и за бедных негров, и за бедных… за всех».
Грейс Бионди была доброй. От нее просто воняет добродетелью.
– Доброта Грейс Бионди, что гвоздь в заднице! – произнес Форман вслух.
Никто не обратил на это никакого внимания.
– Только представьте себе! – воскликнула женщина, и глаза ее засверкали от воспоминаний. – Я шла со своим мужем рука об руку, когда все это случилось.
– На улице!
– При всех! Около открытого кафе, в городе. Это видела добрая сотня людей. Как будто мы в Риме. Этот маленький мексиканишка подошел ко мне и положил свою руку мне на зад, да еще лениво так стал гладить. Я едва могла поверить в это. А когда он решил, что достаточно, взял и преспокойно пошел дальше.
– И что вы сделали?
– Ничего, конечно. Если бы Сеймор только узнал об этом он на месте бы прибил нахала.
– Como México no hay dos[112]112
Como México no hay dos… – как будто в Мексике не имеется двух… (исп.).
[Закрыть]…
– Мужчины этой страны такие… просто фантастика!
– «Странное, нежное пламя отваги в черных мексиканских глазах…» Это сказал Лоренс[113]113
Лоренс Дейвид Герберт (1885–1930) – английский романист.
[Закрыть].
– Это совершенно верно.
– Это все их страна, дикая страна.
– Такие мужественные… а юноши здесь такие, такие одаренные…
– Как церковный шпиль.
– Как торчащий прямо вверх ствол кактуса.
– Это такое все…
– Мексиканское?
– Macho[114]114
Macho – здесь: мужественное. Буквально слово «macho» означает «самец» (исп.).
[Закрыть], моя дорогая.
Саманта для маскарада выбрала костюм Императрицы Карлотты: длинное, до пола, черное бархатное платье с глубоким вырезом, белокурые волосы каскадами локонов струятся до самых плеч.
Первые несколько часов она провела приветствуя каждого прибывшего гостя и строго следя за тем, чтобы слуги исправно выполняли все требования приглашенных. Разрумянившаяся, оживленная, взбодренная звуками, смехом, всеми этими разговорами, красивыми людьми, с сияющими глазами, она провела Тео Гэвина по вилле и вывела его на патио, который примыкал к ее личным покоям. Они стояли и смотрели вниз, на Римский бассейн; звуки празднества докатывались до них приглушенными волнами. Она маленькими глотками пила шампанское и разглядывала отдельные сцены этой полной, насыщенной и богатой жизни.
– Это просто невероятный дом, – сказал Тео.
– Я люблю его. Этот вид, это место. Здесь стоит жить. Я никогда не могу уезжать отсюда надолго.
– Жить среди такой красоты, – вам очень повезло.
– Вы так хорошо умеете понимать, Тео.
– Я пытаюсь, Саманта.
Рядом с ней он чувствовал себя надутым и неуклюжим, не знающим, куда девать руки. Она странно действовала на него, волновала, как ни одна женщина раньше. Он сбоку быстро взглянул на нее: «Замкнутое, чужое создание, недостижимое и поэтому страстно желанное. Получить ее любой ценой! Что это будет за приз! Трофей, ценнее и больше которого нет!»
– Саманта… – Он вытер ладони о брюки. – Наша совместная работа так много для меня значит.
– Если я смогу дать то, что вам требуется.
– Вы можете, и вы обязательно дадите. Нам нужно будет проводить очень много времени вместе. Я надеюсь, вы не возражаете против этого.
– У вас, должно быть, есть более важные обязанности.
– Ничего более важного, чем быть рядом с вами.
– Предвкушать удовольствие…
– Личное внимание – тот элемент, который я вношу во все мои начинания. И новая парфюмерная серия не будет исключением из этого правила. Для того чтобы продукция имела успех, жизненно необходима хорошая реклама. Так что, даже в отсутствие других причин, вы неизбежно станете объектом моего самого пристального внимания.
– А другие причины? – Саманта наблюдала за его лицом.
Из уст любой другой женщины он воспринял бы эти слова как легкую и изящную провокацию, своего рода сексуальный гамбит. Но только не с Самантой. Слишком рафинированно, слишком ненавязчиво. Он захотел ощутить прикосновение ее губ к своим, захотел дотронуться до ее золотистой кожи, насладиться этим физическим совершенством. «Как она там сегодня днем сказала, когда мы катались на “Морской Звезде”? – “Я старомодная женщина”». Тео уважал ее позицию. «Кроме всего прочего, затащить кого-нибудь в постель в наши дни не проблема. Если уж говорить об этом, у меня с этим никогда не было проблем, по крайней мере начиная с шестнадцати лет.»
Его красивые, неправильные черты лица, его мужественная агрессивность, тот внутренний запал, которым он обладал, – все это привлекало к нему женщин – женщин всяких и разных: молодых и более зрелых, одиноких и замужних. Некоторые из них даже предлагали ему деньги. Конечно же, он никогда их не брал.
С мужчинами все было по-другому. Время от времени мужчины предлагали ему деньги и подарки, хоть Тео не принимал ни того, ни другого. Но только до тех пор, пока в восемнадцать лет он не оказался с Хиллари. Хиллари – белокурый и изящный, не лезший за словом в карман, с вечной своей плутовской улыбкой и обширным репертуаром сексуальных историй, которые возбуждали интерес Тео. «Просто из любопытства, – сказал он себе. – Один раз. Только один раз.» И потом, многие годы спустя, как только он позволял себе мужчину, Тео делал то же самое, что тогда делал, в самый первый раз, с Хиллари. При этом он всегда думал о знакомой женщине. О любой знакомой женщине. Этот способ позволял ему быть уверенным, что он не извращенец.
– Насколько я понимаю, нам нужно будет подписать несколько договоров, – сказала Саманта, врываясь в его размышления.
– В настоящее время они находятся в стадии подготовки.
– Я всегда путаюсь в подобных вещах.
– Все будет обговорено и подготовлено между Бернардом и мной лично. «А Саманта похожа на Хиллари, – мелькнула у Тео внезапная мысль. Узкая кость, кожа, покрытая словно врожденным загаром, те же широкие немигающие глаза, те же чистые линии лица и тела».
Легкий аромат ее духов достиг ноздрей Тео, и он приблизился к ней на шаг. Она подняла голову. Тео заколебался, потом поцеловал ее. Время застыло. Он заволновался, что вот-вот, сейчас, она оттолкнет его, рассердится. «Какой же я дурак, что воспользовался этой возможностью! Ведь я так много могу потерять»… Но когда она не сделала движения, чтобы отделить свои губы от его, он медленно выдохнул воздух и обнял ее за талию.
Тело Саманты стало менее напряженным, губы раздвинулись, и Тео осторожно прижал кончик языка к ее прямоугольным белым зубам, как будто боясь, что она сможет укусить его. Ничего не случилось. Ободренный этим, он погладил ее руки, и, словно в ответ, пальцы Саманты прикоснулись к его затылку. Он вздрогнул и притянул ее к себе.
Тео так и не понял точно, как это произошло, но ее бедро очутилось между его ног, и Тео почувствовал знакомую реакцию своего органа. Он погладил ее по спине, опустил руки ниже. Приятные маленькие полукружия, хоть и немного более твердые, чем он себе представлял. Он погладил каждое по очереди, затем стал умело ласкать их.
Тео подождал – никаких признаков неудовольствия. Он задышал чаще и ощупью добрался до заветного места между ее ног. Саманта, чтобы сохранить равновесие, повисла у него на шее.
Тяжелая юбка на ней представляла весьма труднопреодолимое препятствие, и Тео не был уверен, трогает ли он вожделенное и интимное сокровище Саманты Мур, или же просто мнет одну из многочисленных складок на ее юбке. Он назвал ее по имени. Она назвала по имени его. Он сказал ей, что она самая прекрасная, желанная, самая возбуждающая из женщин, которых он знал.
– Прошу тебя, Тео, не надо оценивать меня.
Он задышал быстрее, усиленно пытаясь поднять одной рукой длинную юбку Саманты. Материя собиралась в складки и ползла вверх. Наконец под пальцами он ощутил обнаженную плоть. Он вздохнул; она слегка вскрикнула.
– Я хочу тебя больше, чем когда-либо желал кого-то еще, Саманта.
– Ты думаешь, мы правильно сейчас делаем, Тео? У нас это должно произойти как-то по-особенному…
– Это и происходит по-особенному, – ответил Тео, стаскивая с нее трусики.
– Как любезно с твоей стороны сказать такое.
В процесс вмешалась одна мысль.
– Не нужно делать это просто потому, что ты хочешь потакать мне. Просто потому, что ты будешь работать на меня…
– Тео! Какие ужасные вещи ты говоришь. Даже если бы эти договоры не были почти подписаны, я бы все равно хотела держать тебя в своих объятиях, быть рядом с тобой.
– Надеюсь, ты говоришь правду.
– Я не стала бы лгать даже для спасения жизни.
Она прижалась лицом к его крепкой груди, и ее рука погладила вздыбившиеся брюки Тео Гэвина.
– Разве это тебя не убеждает? То, как я тебя сейчас трогаю?
Его пальцы проникли к потаенной ложбинке женщины, раздвинули ее. Она задохнулась, поднялась на цыпочки, ее маленькая попка завибрировала… Саманта остановилась, отступила назад, контакт был потерян.
– О, Тео, ты такой мужчина… Везде мужчина. Но я так долго этого не делала, с самого моего развода… Что, если я не смогу доставить тебе удовольствие?
Как он мог высказать ей то наслаждение, триумф, радость, которые доставили ему слова Саманты! Он опять положил ее руку на свой орган. Она ободряюще пожала его и убрала руку.
– Тео…
– Пойдем в спальню.
– Я едва могу дышать.
– Всего на несколько минут.
– А мои гости, мой прием…
– Я сейчас взорвусь.
– Бедняжка, милый. – Она снова прикоснулась к нему. – Меня хватятся внизу.
Тео вспотел. Так многое он мог потерять сейчас…
– Все будет так, как только ты пожелаешь, Саманта.
– Поверь, мне так же трудно, как и тебе. Но я действительно хочу, чтобы у нас это было прекрасно.
– Скоро, – сказал он. – Или я сойду с ума.
– Скоро.
– Ты иди первой, – приказал он Саманте.
– ?
– Мне нужно время, чтобы снова стать самим собой.
– Конечно, мой дорогой.
– Отсутствие организации обрекает нацию на неуспех в достижении ее целей, – констатировал инструктор по верховой езде, немец по национальности. – Лишь посредством организации возможно полностью мобилизовать народ и направить его к конечному и истинному благу государства в целом. Эта страна абсолютно дезорганизована. Слишком много «mañana»[115]115
Mañana – завтра (исп.).
[Закрыть], и недостаточно «прямо сейчас». – Сзади к немецкому учителю выездки подошла знатная молодая англичанка и столкнула его в Римский бассейн. Потом, смеясь, растворилась в толпе.
Я едва дотронулся до другой машины, – сообщал средних лет актрисе-венгерке итальянский граф, на котором из одежды была лишь набедренная повязка из оленьей кожи, да ацтекский календарь, свисающий на цепочке с его шеи. – Немедленно, откуда ни возьмись, возникла толпа людей совершенно непрезентабельного вида, и какие-то просто омерзительнейшие дети стали карабкаться по моему новому «мазерати». Меня просто затошнило от отвращения. В конце концов появилась полиция; я-то думал, они выведут меня из этого абсурдного положения, а вместо этого они взяли и арестовали меня! Два дня мне не разрешали звонить по телефону, я должен был томиться в сырой, зловонной камере, да еще был вынужден за собственные деньги покупать себе еду, которая к тому же была совершенно несъедобной. В итоге я дал взятку одному из сторожей, он связался с моим посольством, и я был отпущен. Мексика, скажу я вам, обладает всеми недостатками любой другой нации и не имеет ни одного из ее достоинств.
– Но, дорогой, как ты можешь так говорить здесь, да еще при мне… Конечно же я богатство, и если не национальное, то, по крайней мере, натуральное, – ответила венгерская актриса и быстро увлекла графа по направлению к спальням.
– Ну, дело не в том, что я уже так сильно увлечен Мексикой. Но почитайте газеты. Оттуда, с севера, новости приходят с каждым днем все хуже и хуже. Забастовки, волнения населения, убийства, бомбежки, инфляция, налоги, фондовый рынок, стачки, забастовки полиции, военные тревоги. Я просто не мог больше выносить эту атмосферу, не смог больше жить там. Нет, зимой, конечно же, нет…
Она была худенькой девушкой с впалыми щечками и недовольно сложенными губками. На ней был белый костюм, и когда она говорила, это у нее всегда выходило очень быстро и очень монотонно; о чем бы она ни рассказывала, голос и лицо ее не менялись.
– Я посылала рождественские открытки, – сообщила она своим слушателям. – Религиозные открытки, в основном. Отправляла их на свой собственный адрес в Бостоне. И в каждую, буквально в каждую, я вкладывала немного крепкой коричневой марихуаны – «Золотой Акапульской», как ее называют. Самой лучшей, что только можно здесь раздобыть. Отличный товар, и весь пошел домой, да еще на каждом конверте мексиканцы поставили мне отметку – «Feliz Ano»[116]116
Feliz Ano – с Новым годом (исп.).
[Закрыть]!
Бристол обнаружил Формана у низкой каменной стены, ограждающий одну из сторон Римского бассейна.
– Куда это ты уставился?
Форман не ответил. Его искривленное лицо словно отражало ту безотчетную злобу, которую он всегда почти физически ощущал в своей крови. Формана это беспокоило: не столько то, что он в состоянии навредить себе самому, сколько то, что он может обидеть других.
Вот сегодня, например. Стоило ему только начать размышлять о своей чудесно и героически удовлетворительной жизни, как его охватило напряжение, и это напряжение непрерывно нарастало в нем. И от сегодняшнего вечера, его запланированного, словно поставленное театральным режиссером веселья, ему стало только еще хуже. Форман отправился выпить еще скотча, чтобы расслабить сжатые в комок нервы. В какой-то из моментов он понял, что уже относительно пьян и становится еще пьянее; вместе с этой мыслью к нему пришло и осознание угрозы, которую он представляет для самого себя и для окружающих.
И вот теперь еще Бристол.
Он повернулся к продюсеру.
– Ты веришь в колдунов?
– Да ладно…
– Ангелов? Дьяволов? Ты веришь, что есть Бог на небесах, в каждом из нас?
– Чушь собачья.
– Я так и думал, что ты это скажешь. Дело в том, Харри, что мы одинаково с тобой думаем о таких вещах, и это меня чертовски пугает.
– Разве Шелли не говорила тебе, что я хочу с тобой поговорить?
– Говори, буду слушать.
– Хорошо. Ты должен был сделать фильм, сделать его быстро и с минимумом затрат. Вместо этого ты развел такую лабуду, будто снимаешь «Клеопатру», а у меня в распоряжении все средства Американского Банка. Почему съемки длятся вот уже черт его знает сколько? Ты даже и половины-то не сделал.
– Ты сказал, тебе нужен хороший фильм. Я пытаюсь сделать его для тебя.
– Ты дал труппе завтра выходной. Зачем?
– Завтра Рождество.
– Тебе-то что с того? Или мне? Если я хочу отпустить их отдыхать, я это сделаю сам, понятно? И еще одно: за те деньги, что я плачу этой дамочке, Мур, она должна иметь право голоса. Дай ей возможность заработать эти деньги.
– Саманта собирается внести в картину нечто особенное – то, что от нее хочу получить я.
Бристол попытался подыскать слова для ответа, но не смог. Что-то в Формане вечно выводило его из равновесия, делало другим, держало на расстоянии. Вот как сейчас, когда преимущество перешло от него к Форману. Бристол, почувствовав, что проиграл, стал защищаться.
Но Форман просто не работает продюсером. И Бристол подумал, что знает почему. Форман казался безкровным, никогда не повышал на актеров голос, избегал ввязываться в обсуждения, отказывался спорить с ним.
Бристол уже давно определил его для себя как слабака, труса. И, тем не менее, он так и не в состоянии по-настоящему управлять им… Пара хороших ударов в челюсть сразу исправили бы дело. Если бы «Любовь, любовь» не была такой важной…
– Ладно, Форман, теперь послушай меня. Все съемки должны быть завершены к полудню тридцать первого декабря. Я собираюсь праздновать Новый год свободным и неотягощенным заботами о картине.
– Вот как?
– Вот так, черт бы тебя побрал!
Форман опустошил свой стакан, очень осторожно поставил его на низкую каменную ограду и пошел прочь.
– Эй! Я не закончил говорить с тобой!
Форман остановился, но не оглянулся.
– Так как здесь завтра ничего не будет, я лечу в Нью-Йорк. Буду трясти там своего кинопрокатчика. Когда я вернусь, для тебя будет лучше, чтобы вы здесь все шевелили своими задницами.
– Твое последнее слово?
– Я все сказал, громко и отчетливо.
– Тогда прошу прощения. Без стакана в руке я чувствую себя голым.
Бернард сопровождал французскую звездочку с куклой на груди по ее экскурсии по Вилле Глория. На третьем этаже, обхватив ее пониже спины, он завел француженку в одну из гостевых спален и закрыл за ними дверь.
– Слишком темно, – сразу же сказала она.
– Не бойся, – ответил Бернард, подбираясь ближе к ней.
– Дети не любят темноты.
Бернард взял у нее из рук куклу и отложил ее в сторону.
– В тот момент, когда я увидел тебя… – начал он.
Она негромко рассмеялась.
– За целую ночь ни один мужчина не посмотрел на мое лицо.
– Ты можешь стать второй Бардо.
– Ах, если бы только это было правдой…
– Здесь снимает фильм кинотруппа из Америки. Я знаю продюсера… – Его глаза привыкли к темноте, и он смог различить ее обнаженную грудь – благодатный белый круг с темным ореолом посередине. Он придвинулся ближе. – Ты просто чудо.
– Где малыш? – печально спросила она.
Щека Бернарда прижалась к мягкой белой плоти, рот отыскал сосок, и губы инстинктивно сжали его.
– Ах, малыш, – застонала она.
Бернард стал сосать сильнее, вцепился в ее юбку. Она держала его голову и издавала довольные материнские звуки.
Знатная молодая англичанка быстро пила шампанское и пыталась соблазнить крепко сложенную дочь австралийского дипломата. Она была слишком занята этими двумя делами одновременно и просмотрела, как сзади к ней подошел немецкий инструктор верховой езды. Он поднял ее на руки, отнес к Римскому бассейну и опустил в воду. Кашляя и ругаясь, англичанка вынырнула на поверхность: по щекам текла тушь, а в руке она все еще сжимала бокал шампанского.
– Мексика – великая страна, господин президент, – заявил специализирующийся на политике газетный обозреватель из Вашингтона. – Но существует множество аспектов жизни здесь, которые я, как американец, не могу понять или, простите меня, даже одобрить.
– Гм, – ответил экс-президент республики, и в его улыбке явственно читалась неприязнь.
Посол Соединенных Штатов с тревогой прочистил горло.
– Надо сказать, многие стороны жизни и в Соединенных Штатах оставляют желать лучшего. – Он принужденно засмеялся.
Обозреватель проигнорировал его.
– Вот вам один пример, – обратился он к экс-президенту. – Сегодня утром я наблюдал, как пара уличных псов набросилась на прелестное животное, по-видимому чьего-то домашнего любимца. Они чуть не загрызли бедное создание, и никто даже пальцем не пошевельнул, чтобы отогнать их. Этого никогда не могло бы произойти в моей стране.
– Гм, – ответил экс-президент. – Это можно просто объяснить. Вы, американцы, уж простите меня, обращаетесь со своими животными чаще лучше, чем со своими детьми. Для вас животные – это любимцы. Для нас же, они – пища…
– Ну как, есть успехи? – спросил у своей жены Джейсон Питерз. У него была отличная выправка и умытое, открытое лицо типичного американца. – Мои изыскания дали мне несколько нитей, но ничего определенного, – добавил он.
– Терпение и стойкость, – ответила Луиз Питерз. – Я познакомилась с очень смышленым и милым французиком, который завел меня в лабиринт и попытался укусить за правую сиську.
– И что?
– И все. Он толстяк и коротышка с мягким лицом и телом ему под стать. Совсем не мой тип.
– Ты готова выслушать мой отчет?
Она щелкнула каблуками, расправила плечи, выпятила грудь.
– Я вся внимание, любимый. – Луиз с гордостью смотрела на Джейсона. Ей доставляло удовольствие быть его женой, доставляло удовольствие носить его имя, доставляло удовольствие, что они будут вести такое интересное и увлекательное существование. Сначала конгрессмен. Потом Джейсон станет сенатором и после этого губернатором. Луиз нисколько бы не удивилась, если бы Джейсон стал Президентом Соединенных Штатов еще до того, как ему исполнится сорок пять. Ведь Джеку Кеннеди это же удалось. А у семьи Джейсона по крайней мере не меньше денег, чем у клана Кеннеди.
– Я встретил потрясающее создание, – рассказывал Джейсон. – Она актриса, снимается здесь в фильме. Зовут ее Шелли Хейнз, и она просто великолепна, Луиз. Красива и исключительно женственна. Тебе она очень понравится.
– Звучит чудесно.
– Один маленький недостаток – она здорово накачивалась коктейлями.
– Я ненавижу пьяных женщин.
– Пьющих, а не пьяных, – поправил Джейсон. – Но она никак не реагировала на мои маленькие намеки.
– Мне нужно ею заняться?
– Необходимо сначала выработать стратегию.
Счастливая Луиз захлопала в ладоши.
– Милый! Какие будут приказания, командир?
