Текст книги "Акапулько"
Автор книги: Берт Хэршфельд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
Глава 3
Под почти прозрачным небом и приятно греющим утренним солнцем вокруг монумента героям Малекона напротив zócalo собралась группа туристов. Заинтересовавшись, Чарльз Гэвин занял позицию неподалеку и стал слушать гида.
– Бюст в центре монумента, – начал гид, очень тщательно выговаривая английские слова, – как вы сами прекрасно видите, обрамлен с обеих сторон пушками. Такими пушками велось и выигрывалось сражение за революцию.
– Бюст, о котором идет речь, воздвигнут в честь Падре Мигеля Идальго-и-Костилья, приходского священника из городка Долорес, что в штате Гуанахуато. Мягкий человек исключительного интеллекта, Идальго выпустил свой знаменитый «Grito de Dolores», «Плач Долорес», который стал призывом к революции. Этим призывом в ночь на 15 сентября 1810 года было ознаменовано начало Мексиканской революции.
– Справа находится бюст Бенито Хуареса. Бенито Хуарес был пастухом, родом из Сапотека, гористой местности над Оахакой; именно он сплотил либерализм и антиклерикаризм в единую политическую силу…
Какой-то мужчина с цыплячьей шеей наклонил голову и громко сказал своей жене:
– Он имеет в виду, что Мексика – страна атеистов.
– А я думала, что они все католики, – ответила та.
– Por favor[58]58
Por favor – прошу вас, пожалуйста (исп.).
[Закрыть], – вмешался гид, и в его голосе слышалось неподдельное огорчение, – не атеистов. Мексиканцы очень сильно верят в Бога, но для нас лучше, чтобы церковь заботилась бы о наших душах, а не о наших кошельках. Так как церковь в Мексике не имеет право владеть имуществом, священники уделяют больше внимания людям, а не землям, и это хорошо, я так думаю.
– Итак, возвращаясь к Бенито Хуаресу, – продолжал экскурсовод. – Хуарес обладал непреклонным характером. Он пообещал женщине, в которую был влюблен, что однажды он обязательно станет богатым, удачливым и знаменитым. Всего этого он и добился, и он освободил мою страну от Наполеона Третьего и Максимиллиана.
– Фигура слева изображает Висенте Герреро, в честь которого и был назван этот штат. Он тоже герой революции. – Гид прислонился спиной к монументу. – Сейчас я хочу вам немного рассказать об Акапулько. Но не о прекрасных видах или замечательной погоде. И не о потрясающих пляжах и всех этих потрясающих девочках… – Он подождал смеха и отметил обычные удивленные взгляды. Туристы начали уставать. – Нет, я расскажу вам об истории этого города.
– Начнем с древних племен. Поверите ли, мы не многое знаем об этих людях. Они не были похожи на ацтеков, которые строили из камня. Племена из этой части страны почти ничего не оставили своим потомкам. Но некоторые материальные следы древней цивилизации, возраст которой исчисляется двумя тысячами лет, все же были найдены при раскопках. О чем же они нам говорят?
Он остановился, несколько разочарованный апатией своей туристической группы, но тем не менее продолжил:
– Они говорят нам, что на этом месте некогда существовала очень высокая форма цивилизации. Я не хочу, чтобы вы подумали, будто эти люди строили реактивные самолеты, смотрели цветные телевизоры или пили кока-колу – нет. Находки показали, что в местной культуре было очень сильно влияние востока и что наши предки-индейцы также имели прочные связи с народностями, населявшими острова Тихоокеанского бассейна. К сожалению, дамы и господа, у Мексиканского правительства не хватает денег, чтобы производить раскопки, и многие следы древних народностей уже исчезли, поглощенные наступлением джунглей.
– Далее. Эрнан Кортес и испанские конкистадоры. Уже в начале шестнадцатого столетия испанцы стали использовать необыкновенно благоприятные условия, которые щедро предлагал им залив Акапулько. Отсюда они пошли дальше по побережью, исследуя его, и основали поселение, которое, как они думали, будет легко защищать в случае нападения врагов. Теперь это бухта Пуэрто-Маркес. Они также проложили тропу через горы, чтобы возить в Мехико-Сити сокровища, а обратно доставлять припасы и продовольствие. Потом пришли пираты, включая и сэра Фрэнсиса Дрейка. Для испанцев он был морским разбойником, а англичане считали его героем. И сегодня ровным счетом ничего не изменилось, нет? – Сдержанный смех, в нем явные нотки недовольства. Гид поспешил продолжить:
– Испанцы построили большой форт в заливе, но он был разрушен при землетрясении в 1776 году, в том же году, когда произошла Американская революция.
– В-третьих, Война за независимость в Мексике. Мой народ освободился от владычества испанцев. Viva Mexico[59]59
Viva Mexico – да здравствует Мексика (исп.).
[Закрыть]! После этого торговля с Китаем прекратилась, горная тропа заросла, и Акапулько стал никому не нужен.
– Четвертое. Мексиканцы снова открывают для себя, насколько прекрасен Акапулько. Потом это выясняют norteamericanos[60]60
Norteamericanos – буквально: «североамериканцы» (исп.). Имеются в виду жители США.
[Закрыть]. Лучше находиться здесь, в тепле и чистоте, чем торчать где-нибудь на залежах мусора в Нью-Йорке или сражаться со снежными буранами в Миннесоте. – Редкие хлопки. – Жители Соединенных Штатов едут сюда и сегодня, вот как вы например.
А теперь давайте зайдем в собор. Идите за мной, пожалуйста…
Чарльз пересек площадь и уселся на скамейке. Рядом возник мальчишка-чистильщик, и Чарльз дал ему свое согласие заняться ботинками. Пожилой гомосексуалист оставил свой столик в открытом кафе через улицу и попытался вовлечь Чарльза в разговор, но юноша от него быстро отделался. Еще один мальчишка предложил Чарльзу приобрести у него жевательную резинку «Чиклетс». Чарльз купил две пачки. Чистильщик закончил свою работу, и юноша залюбовался его творением.
– Очень мило, – раздался чей-то голос.
На следующей скамье – две девушки-американки. Обе молоды и привлекательны, с длинными, беспорядочно распущенными волосами, в джинсах и свободных мексиканских блузах.
– Знак отличия, – сказал Чарльз.
– Это мы сразу поняли, – ответила та из девушек, что была посимпатичней. – Ты можешь пересесть к нам, если хочешь.
Они подвинулись, освобождая ему место между собой. Чарльз неловко плюхнулся на лавку, ушиб копчик и стал внимательно рассматривать свои туфли.
– Это исключительно добросовестная работа. Я хочу сказать, в Нью-Йорке, например, за такое наверняка содрали бы полдоллара.
– Ты что – финансист? – спросила вторая девушка.
– Не совсем.
– Тогда к чему столько разговоров об одном и том же?
– Однажды…
– А о чем ты еще можешь поговорить? – поинтересовалась Первая.
– Хотите услышать все об истории Акапулько. Я случайно являюсь крупным специалистом в этой области.
Вторая девушка прижала к губам пальчики, пряча улыбку. Ее подруга нахмурилась.
– Может, ты один из них? – Она показала пальцем себе за спину, на монумент героям.
– Из них, – машинально ответил Чарльз. – Из нас. – А все это время я думал, что я – просто я…
– Что-то мне он не нравится, – высказалась вторая девушка.
– Ой, да он нормальный парень, – возразила ее подруга. – Как тебя зовут?
– Чарльз.
– Я Беки, Ребекка полностью, а она Ливи, сокращенно от Оливии.
– Привет.
– Ты новенький? – спросила Ливи.
– Мы приехали только вчера.
– Кто это «мы»?
– Тео и я. Мой отец.
– Твой отец!
Ливи застонала, а Беки спрятала лицо в ладонях.
– Твой отец, – повторила Ливи еще раз.
Чарльз покивал головой, несколько раз покачав ею вверх-вниз – тем особым образом, который всегда так докучал Тео.
– Вы правы, совершенно правы. Моя история длинна и печальна. Во-первых, Тео и Джулия разведены…
– Большое дело! – фыркнула Ливи.
– Старая история, – сказала Беки.
– Но погодите, Тео мечтает быть моим приятелем, стать мне другом по жизни.
Ливи, ссутулившись, издала жалобный вой.
– У тебя история, а у меня жизнь.
– И у меня, – быстро отозвалась Беки, но в голосе ее не было злобы. – Только мои предки были рады, когда я от них свалила. Знаешь, какой у матери пунктик? Жизнь мне постоянно объясняла. Но это была ее жизнь, ее растраченная впустую, ее жадная до денег, ее провинциальная дерьмовая жизнь!
– Да что все они знают о жизни? – поддержала подругу Ливи. – Об их жизни, о твоей, о моей?
Чарльз не слушал ее. Его глаза были прикованы к Беки. Он решил, что она – одна из самых прекрасных девушек, встреченных им в жизни: мягко очерченный овал лица, зеленоватые глаза, губы, всегда готовые улыбнуться. У нее была длинная и изящная шея, а когда Беки шевелилась, под мексиканской блузкой свободно двигалась и ее грудь.
Голос Ливи, похожий на ее круглое лицо, кажется скучным и невыразительным, в нем нет жизни, – подумал Чарльз. Внезапно подумал.
– Всё они в дерьмо превратили, – сказала Ливи.
– Как? – спросил Чарльз.
– Как! Мы жили в одном городишке, в Индиане. Маленьком-маленьком городишке. У отца кишка была тонка перебраться туда, где есть настоящая жизнь, осознать, в каком он дерьме живет. Я тогда была такой правильной, с ума сойти. Ну, понимаешь, футбольные матчи, всякие там школьные балы, учеба. На выпускных экзаменах была первой в своем классе. Número uno[61]61
Número uno – номер первый (исп.).
[Закрыть], вы уж простите мой испанский.
– Я думала, что буду там такой умной, когда ехала в университет. И ты знаешь, что оказалось на самом деле? Что я тупая, вот что. Ту-па-я! Что учителя в этой паршивой крошечной школе, куда я ходила, ничего не знают и что я так ничему у них и не научилась. В колледже, сказать по правде, было ненамного лучше. Преподаватели строят из себя шишку на ровном месте, забивают тебе голову всякой педантичной чушью, а сами даже и не смотрят на тебя.
– Однажды я встретила одного такого в студенческом городке, говорю «здравствуйте», вроде бы я такая вежливая, понимаешь? Он даже не узнал меня!
– Мрак, – согласилась Беки. – Мои предки собирали картины. «Искусство», как выражался мой папаша. Они скупали все подряд, может даже, что у них было и что-то стоящее. Но они этого не знали – они просто их покупали. Какие-то квадраты, намалеванные все в одном цвете и помеченные «№ 14», или «Авангард», или «Поп-арт». Коллекционеры!
– А что насчет лиц? – спросил Чарльз. – Теперь никто больше не рисует лиц.
– Ты что, меня разыгрываешь? – спросила Беки.
– Я серьезно. Могу поспорить, во всех прекрасно-необъятных Соединенных Штатах Америки не осталось ни одного художника, рисующего портреты. Или все-таки есть? Если бы не зеркала, все бы уже давно забыли, как выглядит человеческое лицо.
– Хорошо сказано, молодой человек, – похвалила его Ливи.
– Я хочу сказать, что даже мы, вот сидим тут, ругаем всех, глядим по сторонам или на землю. Или вот ты, Ливи, грызешь ногти… Никто ни на кого не смотрит. Больше художников, которые рисуют портреты, – вот что нужно!
– Ну, – сказала Беки.
– Раньше, – продолжал Чарльз со все возрастающей авторитетностью, – любой таксист, дай ему кисть и краски, мог нарисовать портрет. Теперь нет. Мы забыли, как это делается.
Ливи какое-то короткое время задумчиво разглядывала Чарльза, потом ее круглое и решительное лицо поморщилось и на нем появилось недоброе выражение.
– Я не уверена насчет него. – Она встала на ноги.
– Я в порядке!
– Может и так…
Беки встала.
– Так или иначе, мы уходим. У нас встреча кое с какими приятелями, обещали поделиться с нами первоклассной травкой.
– Я пойду с вами, – сказал Чарльз, почувствовав, что не хочет оставаться один.
– Нет, – ответила Ливи. – Увидят нас с другим парнем, могут завозникать, а то и травку зажать.
– Как-нибудь в другой раз, – добавила Беки.
– Где мне вас найти? – Чарльз обращался только к Беки. – Где вы остановились?
В ухмылке Ливи был вызов:
– Смотри на пляжах…
– Классное место, – сказала Беки. – Всегда можно выпросить у какого-нибудь туриста пару песо, а на помойку при больших отелях попадает пища лучше, чем та, которую едят у себя дома черные бедняки. – Она пошла за Ливи, потом остановилась. – Мы идем на «Сансет», наше место в дальнем конце пляжа. Пока будем там. Если захочешь – приходи…
По меркам Акапулько, дом Марселлы Гонсалес Кортины считался скромным: в нем было всего три спальни и маленький плавательный бассейн, формой напоминающий амебу. Дом, если можно так выразиться, являлся «счастливым обладателем» большой гостиной с высокими потолками, украшенной английским антиквариатом и подлинниками картин, написанных маслом. Толстые стены даже в сильную жару сохраняли в доме прохладу, а замысловатой формы окна, затянутые оранжевым, зеленым и желтым стеклом, не пропускали в комнаты яркий солнечный свет.
Когда Марселла покупала этот дом, ближайший к ней сосед располагался на расстоянии полумили. Друзья Марселлы всячески отговаривали ее от покупки, указывая на то, что она будет жить в слишком большом удалении от центра культурной жизни. Но деньги для Марселлы были проблемой, и вечной к тому же, – а цена устраивала ее.
В планировку дома пришлось внести всего несколько усовершенствований. Чтобы изменить пропорции гостиной, были снесены две внутренние стены, а маленькая спальня переоборудована в большую кладовую с многочисленными выдвижными ящиками и вместительными встроенными шкафами. Самые значительные преобразования затронули ванную комнату. Хотя и будучи большой по размерам, она была построена с чисто утилитарными целями. Марселла все это изменила. Она установила в ней глубокую овальную раковину, повесила сверху длинную полку из черного мрамора и поменяла все краны на золотые. Закрытое отделение для душа с восемью стратегически расположенными кранами; выложенный черно-желтой плиткой пол (рисунок на плитках изготовлялся по эскизам, сделанным лично Марселлой); тщательно отполированные зеркала, покрывающие все стены от пола до потолка. Но именно ванна являлась предметом особой гордости Марселлы, олицетворением комфорта и источником многих удовольствий. Она была построена двухуровневой, а верхний ярус был приспособлен для сидения. Ванная комната использовалась Марселлой с самыми различными целями: здесь она, естественно, занималась своей красотой; здесь она писала письма (теплая вода способствует возникновению чувства единения и написанию длинных дружелюбных писем); здесь она неспешно обедала или ужинала (и не всегда в одиночестве); здесь она разговаривала по телефону; здесь она занималась любовью (зеркала придавали этому занятию особую изюминку).
Жизнь в Акапулько была для Марселлы возбуждающей, насыщенной и изящной. Марселла редко оглядывалась назад и думала над тем, что могло бы быть при других обстоятельствах. Она родилась на Кубе; отец ее был испанец, мать – кубинка. Марселла росла в большом поместье, расположенном в тридцати милях от Гаваны. Образованием ее занимались частные преподаватели, а когда девочка стала постарше, ее отправили в «Иден-Холл» – одно из учебных заведений недалеко от Филадельфии, которое, хоть и придерживалось довольно-таки прогрессивных взглядов, но не оскорбляло «имущественное» и сословное достоинство отца Марселлы.
Годы шли, и Марселла развивала и совершенствовала в себе ценные свойства и таланты, которых в конце концов накопилось изрядно: она могла бегло говорить, писать и читать на пяти языках, она научилась отменно водить спортивные автомобили, она могла управлять легким самолетом и флиртовать, не теряя при этом благоразумия. Когда она решила, что хочет взять себе в мужья Федерико Франсиско Бадилло, то легко проигнорировала то обстоятельство, что он уже был женат, и соблазнила его, а потом договорилась со своим отцом, чтобы тот дал ее избраннику отличное место на сигарной фабрике, а потом убедила Федерико бросить свою жену. Хоть сеньор Кортина и не одобрял разводов, он не стал возражать против замужества Марселлы, явно неспособный ничего противопоставить исключительной воле и неистовому темпераменту своей дочери. Вскоре после бракосочетания Марселла настояла, чтобы отец перевел своего зятя на более выгодную должность; так Федерико Франсиско Бадилло стал управляющим фабрикой, производящей кубинские сигары.
В течение всего первого года замужества Марселла искала себе любовника, выбирая подходящего из возможных кандидатов примерно так же, как выбирала бы товары в магазине. Федерико, хоть он и был заядлым игроком в теннис, не хватало жизненных сил для других видов спорта, для бизнеса и для Марселлы.
Все эти заботы приобрели чисто академический характер, когда Кастро вместе со своим бородатым отрядом маршем вошел в Гавану. Не вполне способный постигнуть значение смены правительства, Федерико попытался заручиться поддержкой Кастро для своего предприятия. «Сигара Кортины – дым Революции!» Именно эти слова он придумал вложить в уста Фиделя. Федерико так и не узнал, был ли его остроумный план доведен до сведения верховного лидера: какой-то чересчур переполненный энтузиазмом приверженец Фиделя решил ускорить революционный процесс и воткнул очень острый нож в широкую спину Федерико Франсиско Вадилло.
Похороны были скромными: семейный совет мудро рассудил, что всякая показуха может быть неверно истолкована возбужденными массами. Через два дня после похорон эмболия унесла жизнь сеньора Кортины.
Собрав наличные, которые ее отец хранил в разных местах в доме (полмиллиона американских долларов, плюс еще миллион в надежных ценных бумагах), Марселла втолкнула свою рыдающую мать и двух верных слуг на борт моторного суденышка, зафрахтованного для поездки к берегам Флориды и к свободе. На полпути к месту назначения слуги, по приказу Марселлы, угостили хозяина лодки ударом дубины по голове и перекинули то, что от него осталось, через борт. Эта операция сэкономила им одну тысячу долларов и дюжину коробок замечательных гаванских сигар.
Через восемь дней после их прибытия в Майами мать Марселлы была сбита такси на Коллина Авеню. Она умерла по пути в больницу. Марселла похоронила ее на освященной земле, дала каждому из слуг пятьсот долларов и свое благословение и села в самолет в Нью-Йорк.
В обувном салоне на Пятой Авеню она познакомилась с французским дворянином, который продал ей шесть пар туфель и начал за ней ухаживать. Он отточил ее французское произношение, приучил к очень плохим, но дешевым (ему было все равно, что есть) французским ресторанам и чрезвычайно энергично занимался с ней любовью. Минуло три месяца, и Марселла согласилась выйти за него замуж.
Не прошло и двух лет, как, под руководством продавца дамской обуви, состояние Марселлы достигло суммы, немногим большей, чем триста тысяч долларов. Француз, как поняла Марселла, являлся той роскошью, оплачивать которую она решительно не могла себе позволить.
Она слетала в Хуарес за разводом «по-мексикански», потом отправилась в Акапулько. Вложив остаток своих средств в мексиканские облигации, Марселла дала обет жить на девять процентов годовых, которые они приносили. Она тратила деньги очень осторожно, не раньше, чем удостоверится, что получит полную стоимость товара на каждый вложенный песо. А когда она взяла себе в любовники мексиканца, то, скупясь, выдавала ему каждую неделю лишь небольшую сумму денег, заставляя того постоянно нуждаться. Подобная политика помогла Марселле удерживать своих любовников рядом с собой на протяжении семи лет, пока, наконец, она не устала от них. Жизнь в Мексике все-таки значительно дешевле.
Этим днем с визитом прибыла Саманта. Марселла посчитала это странным, так как Саманта, когда ей требовалась компания, обычно сама сзывала гостей на Виллу Глория. Не было никакого сомнения, что у Саманты что-то на уме: она определенно приехала, чтобы просить о какой-то услуге. Марселла на время подавила свое любопытство и шумно приветствовала гостью, предложив ей охлажденную сангрию[62]62
Сангрия – освежающий напиток из вина и лимонада.
[Закрыть]. Усевшись в гостиной друг напротив друга – по противоположные стороны небольшого инкрустированного столика из местных пород дерева, они начали обмениваться новостями: Саманта повествовала о своем путешествии в Европу, а Марселла знакомила свою подругу со всеми мало-мальски значимыми событиями, которые произошли за последнее время в округе.
Саманта подняла свой стакан и, не отпив из него, поставила обратно.
– Я хочу кое о чем с тобой поговорить, Марселла.
– О чем угодно, моя дорогая…
– Не знаю, с чего начать. Ну, ладно. Марселла, я дала себе зарок никогда не связываться ни с одним паразитом из тех, что пробираются в жизнь таких женщин, как мы.
– Как ты права! – А про себя Марселла подумала: «Интересно, куда она клонит?» Марселла мысленно предупредила себя, что нужно быть настороже, нужно обдумывать каждое произносимое слово, – и ободряюще улыбнулась подруге.
– До каких пор я буду все время платить? – воскликнула Саманта, но в голове ее не было жалости к самой себе. – Неужели я не заслуживаю мужчины, который был бы настоящим мужчиной, который бы обо мне заботился?
Марселла ждала. Ни один нерв не дрогнул на ее лице – это было лицо человека, которого абсолютно не заботят события, происходящие помимо ее воли. Почувствовав, что Саманта затрудняется продолжить свою речь, Марселла с заученной небрежностью дотронулась до своей рыжевато-коричневой шевелюры и показала в легкой улыбке ровные белые зубы.
– Ты заслуживаешь большего, – сказала она. – Мы обе заслуживаем.
Саманта скривила ротик в детской гримасе.
– Бернард сообщил, что мое финансовое положение далеко от идеального.
Марселла ощутила мимолетное удовлетворение. Она вспомнила свое поместье в пригороде Гаваны, убытки, которые она потерпела по милости того проклятого торговца дамскими туфельками, и почувствовала, что до некоторой степени отомщена теми трудностями, которые испытывает сейчас Саманта.
– Бернард в этих вещах хорошо разбирается, – ответила она.
– Он говорит, если депрессия на рынке сохранится еще некоторое время, дела могут стать даже хуже.
– Я не доверяю этому правительству, – призналась Марселла. – Инфляция уже здорово обесценила песо, и кто знает, к чему мы придем в дальнейшем. Да еще вся эта болтовня о помощи пеонам[63]63
Пеон – наемный рабочий, батрак, поденщик в Южной Америке.
[Закрыть]. Вздор! Они не хотят, чтобы им помогали. У нищих мексиканцев просто нет честолюбия, куда им мечтать об улучшении своей судьбы. Я это знаю. То же самое было и на Кубе. Саманта, я предвижу день, когда мы будем вынуждены покинуть эту страну.
– О нет!
– Мне же пришлось бежать с Кубы, оставив там все свое имущество.
– Куда я денусь?
Марселла похлопала свою подругу по руке.
– Этого пока не случилось.
Саманта просветлела.
– Это верно, так что нет смысла предвосхищать столь ужасную перспективу, правда? Мы должны жить для настоящего, разве не так, Марселла? – Марселла с серьезным видом кивнула головой. – Давай я тебе лучше расскажу чем занималась в последнее время.
Марселла внимательно слушала: рассказ Саманты являлся или должен был являться тем обстоятельством, которое оправдывало ее столь неожиданный визит. Внезапно Марселле пришла в голову мысль, что этот визит каким-то, пока, правда, неизвестным, образом принесет выгоду и ей самой.
– Марселла – мне пришлось распустить половину домашних слуг!
– Как ужасно!
– И сдать внаем «Морскую Звезду».
– Идея Бернарда?
– Он настаивает на определенных ограничениях. Мой «роллс» и «сандерберд» пойдут на продажу.
– Бернард в этом разбирается.
– И еще… никаких… никаких приемов…
– Нет! Без приемов Саманты Мур жизнь в Акапулько станет такой безотрадной и скучной!
Саманта приняла официальный вид, выпрямилась на стуле и строго переплела пальцы – маленькая грудь подана вперед, и под мягкой тканью синей блузы угадываются очертания сосков.
– Пока еще нет, Марселла. Я много думала, серьезно размышляла, спрашивала себя и решила – я позволю себе устраивать в сезон только один прием. Всего один, не больше.
– Ага.
– Я представила эту мысль на утверждение Бернарду…
– Иначе зачем нужен финансовый чародей и друг в одном лице?
– Совершенно верно. Он одобрил, хотя и очень неохотно. Но тут есть трудности. Вот почему я и пришла к тебе, моя милая. За советом, твоим неоценимым советом.
– Все, что я смогу сделать…
– Ты должна сказать мне свое мнение, только сказать его честно.
– Обязательно!
– Будь критична до жестокости.
– Я не пощажу тебя.
– Хорошо. Я собираюсь начать новый сезон с грандиозного fête[64]64
Fête – праздник, празднество (фр.).
[Закрыть], щедрого, гостеприимного, зрелищного, такого, что соберет сюда моих друзей со всего света. Я хочу, чтобы люди с нетерпением ждали его, считали дни до него и помнили о нем спустя многие месяцы. Ты понимаешь, что я задумала, Марселла?
– Да, конечно. Ну и умница же ты!
– Ты правда так думаешь?
– Однако я могу представить ожидающие тебя трудности.
Выражение лица Саманты заметно изменилось – морщины и складки в уголках рта. Но вот неслышно зазвучал предупреждающий голос доктора Кенига, и лицо Саманты более или менее разгладилось.
– Какие трудности?
– Для того чтобы сделать такое событие непохожим на все остальное, оно должно быть непохожим.
– Будь уверена, я думала над этим, – резко ответила Саманта, потом заговорила мягче: – Что ты скажешь насчет костюмированного бала-маскарада?
– Боюсь, это банально само по себе. Нет, Саманта, ключ ко всему заключается в выборе темы для приема, его raison d’être[65]65
Raison d’être – основательная причина, весомый повод (фр.).
[Закрыть].
– Бог ты мой, чего?
– Этот прием, да поможет нам Господь, должен полностью соответствовать, соотноситься что ли, с нашим временем, с нашей действительностью…
– Придумала! – вскричала Саманта.
– Да?
– Индейский маскарад. Да, костюмированный бал. Все наряжаются в мексиканских индейцев – всяких там ми стеков, ацтеков и все прочее. Будут местные танцоры, музыка… – Увидев сомнение на лице подруги, Саманта замолчала, потом спросила:
– Ты думаешь, это плохая идея..?
– Напротив, – хорошая.
– Но?
– Но мы же хотим чего-то необычного, правда?
– Да, – Саманта откинулась на спинку стула. – Ты права: я полагаю, что это на самом деле довольно-таки вульгарная затея.
– Да, тесен мир. Что ты скажешь, если твои индейские мотивы будут воплощены на более объемном холсте, реализованы глубже, шире, свяжут воедино прошлое, настоящее, даже будущее?!
– Марселла! Как ты заманчиво все описала!
Марселла наклонилась вперед, голос ее был тих и напряжен:
– История Мексики!
Саманта не знала, что говорить. Она промолчала.
– Приглашения разошли на свитках пергамента. Они должны быть написаны от руки, старым стилем. Каждый гость должен стать персонажем – неважно: реальным или вымышленным – из славной истории Республики. Кортес, Монтесума, Сапата, любые другие. Некоторые, наверное, захотят прийти вместе с друзьями, – они будут представлять историческую сцену, живую картину, отображающую какое-нибудь знаменательное событие в истории…
– Марселла!
– Тебе нравится моя идея?
– Я… Это колоссально!
Марселла сильно зажмурилась, и Саманта поняла, что ее подруга думает.
– Мы чуть не забыли об одной вещи, я вовремя поняла, о какой. – Ее глаза открылись. – «Приют для незамужних матерей».
– Ты делаешь столько добрых дел, Марселла, а от меня все время никакого толку. Я тоже хочу попробовать.
– Тебе и карты в руки. Придай своему празднеству весомый социальный смысл. «Сбор пожертвований на приют». Продавай билеты на прием, Саманта.
– Продавать?
– Конечно. Никто в Акапулько раньше так не делал. Стань первой. Установи за билеты какую-нибудь непомерную цену. Скажем, пятьсот долларов за пару. Да, в этом и вправду есть смысл. Соберешь порядочную сумму матерям-одиночкам, а, с другой стороны, всякие ненужные люди не смогут попасть к тебе на праздник. Естественно, все расходы на прием будут оплачены из собранных денег.
– А это достаточно прилично?
– Все так делают, моя милая.
Саманта взяла руки Марселлы в свои.
– Дорогая, дорогая, замечательная моя подруга. Что бы я только делала без тебя?
– Не имею представления. Но со мной твой прием станет главным событием всего сезона. Да какое там сезона, Саманта, – десятилетия.
– Идея проста, – быстро, глотая слова, говорил Форман. – Важно использовать то, что нам может предложить Акапулько: залив, пляжи, океан, своеобразный вид улиц и магазинов, дома, контраст бедности и богатства. И обязательно эти крутые, неровные горы, как предзнаменование чего-то необычного…
– Чем больше мы будем снимать на улице, – довольно проговорил Бристол, – тем меньше нам придется платить за павильоны и съемочные площадки. Теперь мы, наконец-то, смотрим на вещи одинаково…
Вмешался Джим Сойер:
– А что насчет сценария, точнее – того, что от него осталось? – Джим был высоким мужчиной с красивым, открытым и вяло-глуповатым лицом профессионального солдата ВМФ с плаката в призывном пункте. Массивные руки и плечи придавали ему тяжеловесный вид и создавали впечатление какой-то усеченности, деформированности всего туловища. – Я люблю работать со сценарием. А как еще, скажите на милость, мне учить текст своей роли? Разрабатывать образ своего героя? В конце концов, я актер, а не просто смазливое личико, если вы, конечно, способны понять, о чем я говорю.
– А что насчет сценария? – Бристол повторил вопрос таким голосом, как будто старался, чтобы его услышали на другом конце комнаты. – Может, тебе следует быстренько нацарапать какой-нибудь..?
– Никакого сценария, – спокойно отозвался Форман. – Диалоги придумаем по ходу дела. – В интересах непосредственности и спонтанности действия, – добавил он. – Я попытаюсь объяснить, чего я хочу достичь в этой картине. Я разработал и отшлифовал образ, характер, историю каждого персонажа. Используя эту информацию, даже опираясь на растущее чувство героя или героини, которых каждый из вас изображает, никто не сможет просто вот так завоевать зрителя, добиться его признания. Все не так просто. Не нужно рассчитывать на дешевые эффекты. Я хочу другого: с самого начала завлечь публику, ввести ее в жизнь картины, сделать ее участником действия, а не просто сборищем сторонних наблюдателей. Это же любовная история, как я понимаю. Любовь во всех ее проявлениях, включая и тот экстаз, и ту деградацию, и то сумасшествие, и то здравое начало, которые являются ее составляющими. Фильму нужен ритм бьющегося в груди сердца, ему необходима гармония живого существа.
– Ты очень хорошо сказал обо всем, – раздался голос Шелли.
– Простите, что отвлекся. Я понимаю, все это звучит как-то помпезно. В действительности мне нужно только одно – история любви, я имею в виду настоящую историю. И этого будет вполне достаточно.
– Я для вас сделаю все, что смогу, – сказал Сойер совершенно серьезно.
– Стоп! – резко, как инструктор по маршировке, вмешался в разговор Бристол. – О чем только ты говоришь? Ты что, воображаешь себя Рембрандтом, а про меня думаешь, что я твой меценат? Выброси это из головы. Дай мне такую картину, чтобы люди платили за ее просмотр, чтобы она нравилась толпе.
– Ты говорил, тебе нужна художественная картина, Харри, – возразила Шелли.
– Художественно сделанная картина! Дай им посмотреть на голую задницу, заставь работать их слезные железы, вот чего я хочу.
– Я только что сказал, что любовная история нам вполне подойдет, – ответил Форман, – но я не имел в виду кич.
– Это можешь вставить в свою речь перед кинокритиками из Нью-Йорка. Любовная история нужна и мне тоже – минимальные расходы, полно секса. Давай, расскажи им ее! Пусть они побегут за ней в кинотеатры!
