Текст книги "Акапулько"
Автор книги: Берт Хэршфельд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)
– Ты чувствуешь это?
– Что?
– Что мы единственные, кто остался в этом мире, и что других мест больше не существует. Только эти горы, этот ручей, и мы.
– Что за пугающая мысль! У тебя еще много таких?
Форман решил: «К черту все это», – и поцеловал ее. Ее губы были податливы, прохладны от студеной воды, но пассивны; он настойчиво прикоснулся к ним кончиком языка. Она отстранилась от Формана.
– «Еще одна глупая идея» – ты так думаешь? – спросил он.
– Тебе обязательно все время обороняться? Ты, очевидно, считаешь, что я все еще наивный ребенок. Неправда. Я взрослая женщина, и я начинаю этим заниматься тогда, когда я этого хочу и если я этого хочу.
Он примиряюще поднял ладони.
– Мир?
– Я с тобой не воевала. – Она стала доставать из сизалевого мешка их припасы – молочный сыр, тортильи, несколько апельсинов. Грейс порезала сыр, завернула его в лепешку и протянула Форману.
– Можно я задам один вопрос о твоем фильме? – спросила она.
– Валяй.
– Почему обнаженные актеры?
– Такова правда.
– Что это такая за правда?
– Правда о людях. Об их телах и о том, что они с ним делают.
Грейс принялась очищать апельсин.
– Я видела кое-что из такого. Но для меня это выглядит так, как будто они используют свои тела скорее как, ну, как оружие…
– Продолжай!
– …И мне было, наверное, ну, неловко, что ли смотреть…
– Стыдно, ты хочешь сказать.
– Я смущалась, вот как я бы это назвала. Я была смущена, так же, как и другие люди в кинотеатре, потому что в определенном смысле мы все были там, на этом экране. Если человек гордится собой, гордится своим телом, он не обязательно хочет выставлять его на всеобщее обозрение, делать из него зрелище для других. Все эти постельные сцены, эта имитация, они ничего не значат для меня. Они унижают секс и любовь, делают их одинаковыми для всех, универсальными и обезличенными.
– Послушай, искусство должно начинаться с опыта…
– Я согласна.
– Для того чтобы сделать это, нужна метафора. Секс может очень хорошо выступать в роли такой метафоры. Он не единственное, конечно, средство, но в верно подобранном контексте секс способен оказаться чертовски полезным и эффективным инструментом создания необходимой метафоры.
– А почему не любовь?
– Кто говорит, что нет? И когда это секс вынимался из любви?
– Никогда, для меня. Но в последнее время стали делать наоборот, из секса вынимается любовь.
Что на это можно было ответить? Только поцеловать ее еще раз. Она не отстранилась, а через мгновение задрожала, губы ее слегка раздвинулись. Форман подумал про себя, не слишком ли он распускается, не слишком ли много воли дает – себе и ей. Он отодвинулся и сосредоточил все свое внимание на завтраке.
– Ты пугаешь меня, – мягко сказала Грейс.
«А ты пугаешь меня», – хотел он ответить ей, но не стал.
– Мы мало знаем друг о друге, – снова заговорила она.
Он стал загибать пальцы.
– Отец у меня итальянец, мать ирландка. Ты католичка…
– Я предпочитаю слово «христианка»…
– Ты преподавала в Африке, ты пугающе красива и ты невероятно несговорчива.
– Почему несговорчива? Потому что я не уступила твоим чарам достаточно быстро для того, чтобы удовлетворить тебя?
– Разве я так сказал?
– Ты привык к скорости. Ты быстро мчишься в любом направлении, куда в данный момент ведет тебя дорога.
– Твои слова не особенно льстят ни тебе, ни мне.
– Куда же ты хочешь ехать?
– Послушай, мы что, пришли сюда, чтобы обсуждать, что не в порядке с Полом Форманом? Если ты так чертовски тревожишься о том, чтобы оставаться застегнутой на все пуговицы, я тоже не собираюсь обнажать свою душу.
– Я приняла очень важное решение, – сказала Грейс, рассудительно и оценивающе смотря на Формана.
Форман был уверен, что она сейчас собирается дать ему от ворот поворот. Он обхватил себя руками.
– Ты никогда не знал точно такой же женщины, как я.
Форман выдохнул воздух.
– Я поддерживаю это умозаключение.
Ее голубые глаза заблестели.
– Я никогда не знала такого мужчины, как ты. В тот самый первый раз, на рынке, и когда ты приехал ко мне сюда… ты был таким агрессивным, таким явно сексуальным… таким, черт побери, привлекательным. – Он протянул к ней руку, но Грейс уклонилась от нее, отрицательно покачала головой. – Я решила, тебя для меня одной слишком много. Я не очень опытная женщина, как ты видишь. Но сегодня я начала видеть в тебе другие качества. Мягкость, чувствительность, даже сострадание, да, думаю так. Почему же ты так стараешься все это спрятать?
– А что еще ты думаешь, что видишь?
– Очень несчастного человека. И еще человека, который боится слишком близко подпустить к себе другого.
– О, черт… – начал было он сердито, потом осекся. Через некоторое время Форман снова заговорил. – Может быть, ты и права. Я сейчас себя так чувствую, черт, каким-то разоблаченным, как будто меня вытащили на свет…
– И это пугает тебя?
Форман кивнул.
Они наблюдали, как солнце падает за западную гряду скал; тени, как вытянутые пальцы, быстро потянулись к ним. Воздух стал прохладнее, свежее, и Грейс задрожала, сжалась плотнее.
– Я хочу, чтобы ты знал, – тихо сказала она, – что я не девственница. Мне не хотелось бы тебя обманывать. У меня был мужчина. Я думала, что люблю его. Это была ошибка. Не то чтобы он был плохим человеком, но он был слишком сложным, слишком чужим для меня. В то время я не смогла справиться с ним. Я была слишком молода, не имела представления о том, чего я хочу. Я была просто не в состоянии дать Артуру то, что ему было необходимо, то, что он хотел получить от меня.
– Как давно был Артур?
– Почти три года назад. – Потом очень тихо: – С тех пор никого. – Грейс опустила голову.
Он начал понимать. Форман поднялся и протянул Грейс свою руку.
– Уже поздно и становится холодно. Давай возвращаться. – Он потянул ее вверх, поднимая на ноги, и они были вместе, их губы сплавились в единое целое. Форман ощутил хороший женский запах, исходящий от нее, он словно проник ему в кровь, лишил его воли, сделал слабым от желания и страха.
По-прежнему не отрываясь друг от друга, они опустились вниз, и его пальцы нерешительно прошлись по ее телу, исследуя и открывая его, и с каждым новым открытием нерешительность исчезала из них. Их губы не расставались, они переговаривались какими-то гортанными, горловыми звуками, и, когда рука Формана нащупала обнаженную грудь Грейс, он придвинулся к ней ближе, как будто стремясь незаметно и исподволь прижаться к этой теплой, щедрой плоти.
Форман до боли захотел сорвать одежды, которые разделяли их, стремительно ворваться в ее тело и остаться там, скатиться вместе с ней вниз по длинному склону. Но инстинкт предостерег его от этих опасностей. Не спеши, спокойнее, дай ей возможность отступления, – это были ощущения, которых он раньше никогда не знал, не испытывал.
Он целовал и ласкал ее, и каким-то образом ее грудь оказалась открытой угасающему дневному свету. Великолепные, слегка уплощенные, расставленные довольно широко друг от друга холмы, увенчанные темно-розовыми, малинового цвета сосками… Он дотронулся до каждого, потом по очереди поцеловал их. Потом снова вернулся ко рту Грейс, согревая своей рукой одну ее грудь.
– Ты чудесна…
Она пристально посмотрела на него.
– Прошу тебя, не говори того, чего сам не думаешь…
– Ты прекрасна, прекрасна вся… как ты пахнешь, вкус твоей кожи…
Его губы сомкнулись на соске. Грейс вздохнула. Когда он дотронулся до ее обнаженного бедра, Грейс задрожала, напряглась, вдруг стала неподвижной.
Он произнес ее имя и посмотрел в ее глаза. Они были закрыты, а лицо не казалось ни расслабленным, ни напряженным, скорее на нем было выражение остановившегося времени.
– Скажи мне остановиться, – прошептал Форман, – и я сделаю, как ты хочешь.
Ее губы беззвучно зашевелились.
– Ты хочешь этого? Хочешь, чтобы я любил тебя? Грейс?
– Да.
Дрожащими пальцами он раздел ее, потом торопливо сбросил с себя одежду.
Грейс лежала неподвижно, и длинные лучи позднего солнца вспыхивали на ее сильном, хорошо сложенном теле; ее золотые волосы сияли. Ее место было здесь, она принадлежала этому горному уединению, служила совершенным дополнением этому ветру, этим отвесным скалам, этим закаленным деревьям и траве на камнях.
Форман обнял Грейс, прижался к ее груди, глубоко вдыхая богатый, чистый запах этой женщины. Они долго лежали неподвижно.
– Ты не передумал? – спросила она наконец.
– Я хочу, чтобы ты была готова.
– Прошу тебя, – сказала она. – О, пожалуйста, пожалуйста…
Форман закрыл ее губы своими, и Грейс яростно вцепилась в него; жар, исходивший от ее обнаженного живота, снова наполнил кровью его мужское естество… Его движения были осторожны, и он изо всех сил старался контролировать себя, чтобы не причинить ей боли или не испугать.
Это было нелегко. И это, как ни странно, понравилось Форману. Ее плоть уступала неохотно, сопротивляясь его вторжению; что-то по-прежнему сдерживало, ограничивало, не пускало его дальше. Наконец была боль, и ликующий прорыв, и дикий, свободный крик, срывающийся с ее губ. Потом он превратился во что-то темное и тающее и, беспорядочно метаясь, затих в нежных золотых глубинах Грейс Бионди…
Не разговаривая и не прикасаясь друг к другу, они спустились с горы, вошли в деревню, прошли мимо рядов глинобитных хижин, из которых поднимался дымок, – там готовили ужин. Форман хотел взять Грейс за руку, но она отшатнулась от него.
– Народ Чинчауа, – застенчиво объяснила она, – очень целомудренный. На людях мужчины и женщины никогда не касаются друг друга.
– Думаешь, они узнали, что мы там делали..?
Она подняла на него глаза; в них были ирония и отчаяние одновременно.
– Тогда они бы забросали меня камнями как puta[130]130
Puta – шлюха (груб.) (исп.).
[Закрыть].
– Ты меня разыгрываешь.
– Не сильно. В самом крайнем случае они бы настояли, чтобы я уехала.
– Примитивные мозги за работой. Очевидно, что здесь, что в Штатах, – никакой разницы.
Прежде чем Грейс смогла ответить, из темноты перед ними возник приземистый коротышка с колесообразными ногами и так быстро заговорил по-испански, что Форман не понял из его речи ни слова. Когда сообщение было передано и получено, толстяк убрался восвояси, покачивая головой и посмеиваясь.
– Это был Рафаэл, – сказала Грейс. – Твоя машина может ехать.
– Внешний вид этого Рафаэла не внушает доверия к его техническим способностям.
– О, – ответила Грейс, и в ее голосе проскользнуло мимолетное превосходство. – Рафаэл сказал, что у тебя просто кончился бензин.
Форман выругался.
– Рафаэл залил тебе в бак достаточно, чтобы доехать до Акапулько.
Форман остановился и взял руку Грейс.
– Давай вернемся вместе.
– В Акапулько? Я не могу. У меня есть работа…
– К черту ее, – сказал он. – Останешься со мной, пока картина не будет закончена. Еще одна неделя…
– Я не могу этого сделать.
– Ты не хочешь.
– Я хочу сказать, что буду чувствовать себя неправой, если стану жить с тобой. Постарайся понять мои чувства.
– Наверное, ты жалеешь о том, что мы сделали.
– Я не специалист по чувству вины, но у меня есть свои сомнения. А у тебя?
– Ты и взаправду живое существо!
– Мне жаль, что ты сердишься. Я не сержусь на тебя.
– Проклятье, ты что, хочешь, чтобы я каждый день елозил задницей по камням, забираясь на эти несчастные горы, а потом барахтался лицом в грязи, куда меня кидает банда дикарей? А что насчет моей работы? – Он попытался пнуть камешек, но промахнулся. – А, черт! Скажу тебе правду: когда мне в морду тычут ружьем, у меня резко портится настроение.
Она попыталась не улыбнуться.
– Твое настроение явно в состоянии вынести некоторое улучшение.
– Очень смешно. Можешь на досуге составить список вещей, которые тебе во мне не нравятся. Мое настроение, мои моральные устои, то, как я выгляжу и, может быть, то, как я занимаюсь любовью.
– Прекрати.
– И еще. Меня зовут Пол. Ты никогда не называла меня так. Даже там, наверху. Ну, произнеси, произнеси мое имя. Пол. Скажи его, черт бы тебя побрал!
– Пол.
– О, Господи! – воскликнул он. – Поедем со мной, ладно? Я не знаю, почему я этого хочу, но я хочу. Это что, сумасшествие? Должно быть, да. Поедем, хотя бы на несколько дней. Пока мои нервы не успокоятся и я не придумаю какого-нибудь способа снова сюда вернуться.
– Я не поеду с тобой, но я буду здесь, когда приедешь ты, Пол.
– Они снова одержали победу. Папы римские. Сборище пижонов, которые даже не представляют себе чувства мужчины, которого женщина крепко обхватывает своими бедрами. Они ничего не в состоянии понять.
– Приезжай поскорей, Пол. Пожалуйста.
Форман сделал несколько размашистых шагов к своему «фольцвагену» и остановился.
– Только запомни одну вещь. Долгими вечерами, когда ты будешь мудрить со своими дифтонгами и твердыми приступами, думай обо мне. Выключи свой проклятый магнитофон на десять секунд и подумай обо мне.
Грейс смотрела, как он идет вниз, к машине, – поднятые вверх, напряженные плечи, опущенная голова, весь очень мужественный. И сильный, и весь ушедший в свое собственное страдание и боль. Грейс хотела пойти за ним. Но не могла, так она считала. Пока не могла…
Глава 12
Когда Саманта открыла глаза, было почти три часа пополудни. Она сразу же почувствовала жалость к себе. Сегодняшнему сну не удалось привести ее в душевное благоденствие и покой; какое-то смутное стремление, подспудное, но страстное желание шевелилось в ней, заставляя неровно стучать сердце, лишая ее комфорта и непринужденности каждодневного пробуждения.
Саманта перевернулась на спину и принялась глубоко дышать. Уставившись в потолок, она напрягала каждый мускул в своем теле, не позволяя ни единой мысли пробраться в свой мозг, – она набиралась душевных сил для предстоящего дня. Потом медленный, очень медленный выход. Это упражнение было разработано с целью усилить циркуляцию воздуха и, одновременно, укрепить кожу и мышцы тела; по глубокому убеждению Саманты, оно также заряжало энергией ткани ее головного мозга. По крайней мере, так говорила ее массажистка в кабинете доктора Кенига. Когда ежедневный ритуал был завершен, Саманта нажала сигнальную кнопку на своем ночном столике и отправилась в ванную комнату.
Она приняла душ, горячий и холодный, оживленно растерлась полотенцем и скользнула в длинный розовый халат с кружевными оборками у горла и на запястьях. Выйдя на патио, Саманта уселась за круглый столик со столешницей из серого пятнистого итальянского мрамора и повернула лицо к солнцу. Рождество в Акапулько всегда несколько выводило Саманту из душевного равновесия: даже после стольких лет, проведенных здесь, Рождество по-прежнему ассоциировалось у нее со снегом, теплыми одеждами, подарками. А здесь, среди ее друзей, этот день почти не казался ей праздником.
– Buenas tardes, señorita. – Это была Трини, которая принесла поднос с завтраком.
– Buenas tardes, Трини.
Девушка поставила перед Самантой чашку со свежими, нарезанными дольками фруктами, кофейник и блюдечко с россыпью пилюль – Саманта регулярно принимала витамины и железистые таблетки.
– Gracias, Трини.
– De nada, señorita.
– Oh, Trini, el teléfono, por favor[131]131
Gracias… De nada, señorita. Oh, Trini, el teléfono, por favor – спасибо… Не за что, сеньорита. Ой, Трини, телефон, пожалуйста (исп.).
[Закрыть].
Служанка принесла из спальни отделанный золотом, в французском стиле, телефонный аппарат; следом за ней по полу волочился длинный шнур.
Одна. Саманта тщательно пережевывала маленькие кубики папайи и арбуза и апельсиновые дольки; мысли ее умчались далеко. Столько всего происходило сейчас, столько всего хорошего. Стало возможным достичь значительных успехов, получить значительное вознаграждение – во многих смыслах этого слова. Она не позволит ничему встать у нее на пути.
Вчерашний прием. Какой ошеломляющий успех он имел! О таких вещах можно судить почти интуитивно. Интонация гостей, выражение их лиц, яркий тон самого вечера. Этот прием будет пищей для разговоров на долгие последующие недели. Саманте Мур будут завидовать, ею будут восторгаться, ее будут повсюду приглашать.
Этот прием был больше, чем просто великолепно устроенное событие светской жизни. Он многое выкристаллизовал для самой Саманты, открыл ей новые и безумно интересные возможности на пути к обеспечению ее будущего.
Тео Гэвин. Они тогда стояли там, не менее чем в десяти футах от того места, где она сейчас сидит. Целовались, трогали друг друга как сексуально озабоченные подростки. Мужчины такие дураки, особенно американские мужчины. И особенно американские бизнесмены. Их выдавало тщеславие, крайнее самомнение, как будто успех в делах гарантировал им особую мудрость и в остальных аспектах человеческого поведения. Этот самообман делает Тео Гэвина легкой добычей для любой умной женщины, обладающей достаточным опытом и честолюбием.
Как это типично по-американски с его стороны, что он позволил ей установить темп развития их сексуальных отношений; Гэвин был нацелен на крохи, в то время как – стоило ему только потребовать – Саманта была бы вынуждена отдать ему весь кусок хлеба. У нее просто не было бы другого выбора, захоти он получить все. Ни один мексиканец не вел бы себя так, ни один европеец. Ну, разве что немцы, но немцы есть немцы, что о них говорить.
Бедный Тео. Вся эта его использованная в ложном направлении агрессивность, растраченная впустую сила, ошибочно примененное мужское естество. Куда девалась вся его самонадеянность – он был напуган, неуверен, не знал, что ему делать.
Саманта понимала, что он стремится завоевать ее по причинам, которые глубоко запрятаны в подземной части его сознания, его характера. Какой же он все-таки простак, весь насквозь виден! Как легко ей будет иметь с ним дело, как несложно будет манипулировать им, обмануть его! Негромкий смешок вырвался у нее. Какой сюрприз будет для Тео, если только он узнает, как сильно она жаждет и нуждается в том, что он собирается ей дать. Но существует одна вещь, которую он никогда не узнает. Она была наживкой, а Тео – голодной рыбой… Но на этот раз наживка проглотит рыбу…
Саманта постаралась вспомнить свои ощущения от прикосновения его пальцев к своей коже. Удивительно, что этот красивый и аккуратно ухоженный мужчина вызывает у нее какое-то смутно отталкивающее чувство…
Она мысленно предупредила себя – Саманта, не будь чересчур доверчива и самонадеянна, не принимай все за должное. Человек, достигший таких успехов, каких достиг Тео Гэвин, безусловно умен и хитер и, может быть, даже жесток. Она должна использовать против него свою силу, она должна заставить его изнуряюще работать на то, чего хочет она, она должна сделать так, чтобы он был благодарен ей даже за маленькие одолжения и услуги.
Опять. Глубокое, страстное желание. Оно путешествует по оголенным нервам, заставляет пересыхать рот и утончаться кожу. Саманта отчаянно попыталась переключить свои мысли на другое… когда ей это не удалось, она сняла трубку и начала набирать номер.
Марселла чуть не расхохоталась, когда услышала, по какому поводу ей звонит ее лучшая подруга. Просьба не удивила Марселлу – она была знакомой и привычной для ее собственного образа жизни. Марселла сразу же согласилась произвести все необходимые приготовления…
Его звали Хулио. У него были угловатые черты лица, а длинные густые волосы вились до самых плеч. Глаза – настоящего черного цвета – не были ни испуганными, ни враждебными. На нем была рубашка с расстегнутым воротом и серые брюки, которые, как показалось Саманте, были чересчур вульгарно обтягивающими.
Он стоял перед Самантой и ждал, когда она заговорит. Саманта расположилась на просторной кушетке в кабинете, подальше от главного вестибюля Виллы Глория, и оценивающе смотрела на Хулио. Марселла назвала его «изящным». Да, он таким и был. Мощные, но чрезмерно толстые плечи, мускулистые, загорелые, хорошо очерченные руки, да и сам он держался с непринужденной уверенностью.
Хулио вежливо поздоровался с ней, и ни в голосе, ни в манере поведения не было заметно никакого подобострастия или угодливости. И вот теперь он ожидал – это, кстати, было единственно правильным в его положении, – что она скажет ему делать.
Саманта улыбнулась юноше.
– Сеньорита Марселла сказала, что ты инструктор по подводному плаванию, Хулио, – произнесла она на хорошем испанском.
– Sí, señora.
– Señorita[132]132
Señora (сеньора) – обращение к замужней женщине; señorita (сеньорита) – обращение к незамужней женщине (исп.).
[Закрыть], – поправила она. – Больше уже не señora. Ты очень молод, Хулио.
– Мне семнадцать лет, señorita.
– Ты живешь вместе со своей семьей?
– Нет, señorita. Они живут там, в горах. Я снимаю комнату вместе с Агустином, моим двоюродным братом.
– Как это по-дружески, – прокомментировала она. – Хочешь выпить, Хулио? Может быть, ром с кока-колой?
– Я не пью, señorita.
– Плавание и ныряние, да?
– Sí, señorita.
– Тогда какой-нибудь refresco[133]133
Refresco – прохладительный напиток (исп.).
[Закрыть]?
– Нет, благодарю вас.
Она оглядела широкую грудь Хулио, потом опустила глаза на то место, где выпячивались его брюки, опять вернулась к лицу юноши.
– Ты находишься в хорошей форме, как я вижу.
– Благодарю вас, señorita.
– Сколько времени ты можешь пробыть под водой?
– Я думаю, много минут.
– Сделай глубокий вдох, я хочу посмотреть.
Он сделал. Белая рубашка, едва сдерживаемая пуговицами, мощно поднялась на его груди, живот втянулся.
Саманта вздохнула и положила руку себе на основание шеи.
– Прелестно. Ты, должно быть, замечательный пловец.
– Это мое ремесло, – ответил он.
«Помимо всех прочих талантов», – подумала Саманта. Она медленно поднялась со своей кушетки.
– Посмотри на меня, Хулио.
Он посмотрел.
– Что ты скажешь?
– Señorita?
– Ты считаешь, что я привлекательная?
– Señorita прекрасна.
Она изучающе оглядела его мальчишеское лицо – их глаза находились на одном уровне. Саманта дотронулась до щеки Хулио, гладкой и прохладной. Ее рука упала на его плечо. Крепкое, как скала.
– Хулио, ты не боишься таких женщин, как я?
Выражение напыщенности промелькнуло на его лице.
– Я никого не боюсь.
– Muy macho[134]134
Muy macho – здесь: большой самец, настоящий мужик, очень мужественный (исп.).
[Закрыть], – ласково сказала она.
Он остался невозмутимым.
Саманта убрала руку.
– Ты здесь не для того, чтобы вести беседы. Пошли, я отведу тебя в такое место, где нам будет удобно и нас никто не потревожит. – На верхней ступени лестницы она обернулась. – Кстати, Хулио… сеньорита Марселла говорила тебе что-нибудь о деньгах?
Он встретил ее взгляд.
– Агустин говорил со мной о деньгах, señorita. Он сказал, что вы очень богаты, но что я не должен пользоваться вашим положением. Ту цену, которую вы назначите сами, señorita, – мне будет достаточно.
– Конечно.
Очутившись в спальне, она повернулась к Хулио лицом.
– Закрой дверь и запри ее на замок. – Он повиновался. – Теперь раздевайся, – приказала она. Он начал снимать с себя одежду. Она внимательно наблюдала, как он наклоняется, разгибается и поворачивается, наслаждаясь игрой мускулов под его шелковистой кожей. Наконец, полностью обнажившись, он выпрямился.
– Семнадцать лет от роду… – пробормотала она. – Пройди по комнате и обратно, Хулио. Я хочу посмотреть.
Его походка не выдавала смущения, а шаг был ровным и неторопливым. Саманта жестом заставила его совершить это короткое путешествие еще раз и, пока он это делал, разделась сама.
– Посмотри на меня, – приказала она.
Он остановился и посмотрел.
– Тебе нравится мое тело, Хулио?
– Sí, señorita.
– В Акапулько столько молоденьких девочек…
– Sí. Но никто из них не красив так, как señorita.
«Это была, конечно, ложь, но ложь великолепно приемлемая», – подумалось Саманте. Впрочем, ожидать услышать в подобных обстоятельствах правду было бы пустым самообманом, роскошью, которую Саманта не могла себе позволить.
– Расскажи мне о своей девушке, Хулио.
Он заколебался.
– Есть одна…
– Она мексиканка?
Ее предположение сильно удивило Хулио.
– Señorita, нет! Она иностранка, из Канады.
– И ты регулярно занимаешься с ней любовью?
– Когда у меня есть время. Моя работа…
Она жестом заставила его умолкнуть.
– Что ты предпочитаешь, Хулио? Какие у тебя пристрастия? Есть ли такие вещи, которые ты любишь делать с женщиной больше, чем другие?
Он задумался над ее вопросом.
– Señorita, – сказал он серьезно. – Я к вашим услугам.
Саманта села на краешек кровати, глаза ее сосредоточились на его толстом коричневом члене, сейчас спокойном и вялом. Она сделала небольшой жест, и Хулио шагнул вперед. Саманта ласкающе взяла мягкую плоть в ладонь, любуясь контрастом цветов кожи. Она поцеловала его, неотрывно смотря, как тот начинает реагировать на ласку. Потом поцеловала еще раз.
– Ага, – воскликнула она. – Дорогой дружок возвращается к жизни.
– Señorita?
Хулио теперь стоял совсем близко от нее, так что ей пришлось закинуть голову, чтобы оглядеть все его сильное крепкое тело.
– Заткнись, черт тебя побери! Просто стой спокойно! Делай то, за что тебе платят, и не надо разговаривать со мной… – Голова Саманты нырнула вперед, вбирая в себя столько его тела, сколько она могла поместить там, пальцы вцепились в его крепкие ягодицы, а в ее глухом стоне зазвучало наслаждение и необходимость.
Тео Гэвин был человеком, который не любил попусту тратить время. Он сразу же заказал оба международных телефонных разговора, а пока принялся изучать новый проект. Там была масса небольших недочетов: нужно было провести дополнительные тесты, изменить графики производства продукции, откорректировать сметы, – но все это были поправимые вопросы, и энтузиазм Тео по-прежнему был высок.
Зазвонил телефон. Сначала его соединили с Джулией. Это было плохо, он предпочел бы сначала другой звонок. Но Гэвин подготовился и к этому разговору. Он вежливо поздоровался с Джулией, поинтересовался ее здоровьем. Она проигнорировала его вопрос.
– Что случилось? – потребовала она.
Этот пронзительный, сердитый голос напомнил Тео, что он, к счастью, уже избавился от нее. Тем не менее, несмотря на свою неприязнь к Джулии, Тео признался себе в существовании какой-то затянувшейся привязанности к этой женщине, или, по крайней мере, каких-то приятных воспоминаний.
– Это касается Чака, – ответил он, стараясь оставаться любезным.
– Что ты с ним сделал?
Вечно эти обвинения! Так было с самого начала их брака – она постоянно разговаривала с ним так, как будто знала о существовании какой-то его вины. Но теперь они больше не состоят в браке (несчастная Джулия, разве можно сравнить ее с Самантой!), и Тео не собирался позволить ей запугивать себя.
– Я ничего не делал с ним, Джулия. С таким мальчишкой, как Чак, никто ничего не в состоянии сделать.
– Что ты имеешь в виду?
Он рассказал ей, что их сын убежал.
Из телефонной трубки до Тео донесся ее, несколько смягченный дальним расстоянием, визг:
– Я дала тебе мальчика на несколько недель, а ты умудрился потерять его в чужой стране?!
– Я не терял его. Постарайся понять, он убежал от меня. Он то же самое делал и в Нью-Йорке.
– Это совсем не то же самое! Мексика не Нью-Йорк! Здесь он среди своих, добрых людей, которых он понимает, в знакомых местах. А что если он там заболел и рядом никого нет, чтобы оказать ему помощь? Тео, если с Чарльзом что-нибудь случится, ты будешь лично отвечать передо мной.
Тео заставил себя говорить спокойным тоном.
– Ничего с мальчиком не произойдет. А твои обвинения в мой адрес делу не помогут. Не теряй головы, Джулия. Я хочу, чтобы ты знала – я как мог старался для Чака. Брал его плавать с собой, проводил с ним вечера, водил его повсюду. Но Чака просто невозможно ничем пронять…
– Что ты сделал, чтобы разыскать его?
– Все, что возможно для этого сделать, сейчас делается, – сообщил ей Гэвин. – Американское посольство уж поставлено в известность, у них есть определенные методы решения таких проблем. И полиция тоже. Кроме того, одна газета, она здесь выходит на английском, поместила заметку о мальчике. Еще я дал туда большое объявление. Все эти вещи требуют времени и…
– Это все недостаточно. Найми частных детективов. Два, три, хоть целое агентство, если это будет необходимо. Разыщи Чарльза, Тео; отправь его обратно ко мне, я о нем позабочусь.
– До сих пор у тебя просто дивно это выходило.
– Негодяй, – ответила она. – Может, если бы у Чарльза был настоящий отец, а у меня – настоящий мужчина…
– Джулия…
– Как только будут какие-нибудь новости, сразу же поставь меня в известность, Тео. И обязательно найми детективов. Хоть один-единственный раз сделай что-нибудь правильное. – И она бросила трубку.
«Ах, Джулия, – подумал Гэвин, глядя на замолкший аппарат в своей руке. – Слава Богу, что есть такая женщина, как Саманта. Стиль, воспитание, порода, истинная оценка мужских свершений. Как приятно будет…»
Телефон зазвонил снова. Это был Джерри Баумер, из Лос-Анджелеса. Специалист по рекламе с обычной для него энергией сразу же ринулся в бой:
– Как с вами обходится Мексика, мистер Гэвин? Хотел бы вскоре присоединиться к вам, но…
– Давай поговорим о делах, Джерри. Сначала Саманта Мур.
– Прекрасная идея. И эта переориентация вашей серии на мужчин – это просто прекрасно.
– Все уже переменилось, Баумер.
– Вы уже не собираетесь привлекать к работе Мур? Знаете ли, я должен вам сказать, у меня с самого начала были некоторые сомнения относительно ее участия в этом деле. Я сейчас готовлю подробный меморандум, в котором…
– Баумер, успокойся и послушай меня. Мы опять возвращаемся к нашему первоначальному замыслу. Серия для женщин, и все. Это окончательно. А Саманта Мур является важной, неотъемлемой составляющей нашей команды. Я позвонил, чтобы дать тебе ключевые указания по всей рекламной кампании…
– Я вас слушаю, мистер Гэвин.
– Новое название серии – «Саманта»! Ничего больше. Просто это имя и восклицательный знак. Как тебе эта мысль? – Трубка молчала. – Проклятье! – воскликнул Тео. – Нас разъединили.
– Мистер Гэвин, – сказал Баумер. – Превосходно. Превосходно. Вы прямо в самую точку попали! Саманта! Прямо хоть на долларах ставь такой ярлык! Как… как здорово!
– Тебе нравится моя идея?
– Я просто влюблен в нее, мистер Гэвин, просто влюблен! Всякий раз когда Саманту будут показывать по телевизору или брать у нее интервью, это автоматически будет рекламировать нашу продукцию. Ее имя станет символом!
– Эта мысль приходила мне в голову, – прокомментировал восторги Баумера Тео.
– Конечно, – отозвался Баумер, несколько увядая. – Саманта – это Саманта! Что за восхитительная реклама из этого получится! Позвольте мне быстро записать…
– Рекламная кампания должна быть построена вокруг этого имени, Баумер. Начни прямо сегодня. Я хочу, чтобы на проект работали оба побережья Америки. Рекламные объявления, усиленная пропаганда и информация, турне для мисс Мур. Свяжи ее с Джонни Карсоном, обязательно.
– У Джонни сейчас серьезная операция. Но знаете, что я вам хочу сказать, – если Саманта не заткнет за пояс Джонни Карсона, я готов вернуть вам свой гонорар! – Он от души рассмеялся. – А все знают, что возвращать деньги – против моих религиозных убеждений.
– Может быть, я тебя потом и подловлю на слове. Займись тем, что я тебе сказал, прямо сейчас. Я сразу же извещу тебя, как только контракты будут подписаны, и мы закрутим все наши дела.
